Электронная библиотека » Ирина Арсентьева » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "О любви… Избранное"


  • Текст добавлен: 1 июля 2023, 07:00


Автор книги: Ирина Арсентьева


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

О любви… Избранное
Ирина Арсентьева

Дизайнер обложки Ксения Алексеева


© Ирина Арсентьева, 2023

© Ксения Алексеева, дизайн обложки, 2023


ISBN 978-5-0050-1356-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дорогие мои читатели!


Попробуйте спросить у влюблённого человека, в чём смысл жизни. У любого влюблённого. Не обязательно, чтобы он был академиком или философом, учёным или поэтом. В состоянии влюблённости любой человек знает, в чём заключается смысл жизни. В любви.

Что же такое любовь? Каждый задавал себе этот вопрос и не мог найти точного ответа. Попробуем дать определение любви.

Это когда хочется всегда быть вместе. Когда хочется вместе встречать утро и вместе смотреть на закат. Когда хочется много раз вместе пережить четыре времени года. Когда хочется прятаться от дождя под одним зонтиком. Когда хочется вместе варить клубничное варенье, а осенью собирать грибы. Когда хочется вместе смотреть один фильм и читать вслух книгу. Когда хочется лечить его насморк и с благодарностью принимать тепло от разожжённого им костра. Когда хочется петь, если даже петь не умеешь.

Если утратить веру в любовь, мир потеряет красоту. Песни лишатся очарования, цветы – аромата, жизнь – радости.

Если вы испытали любовь, то знаете, что это единственное подлинное счастье. Жизнь лишь тогда обретает цвет, когда её касаются нежные пальцы Любви.

Эта книга о любви. О любви материнской, дочерней, возвышенной и земной… О минутах счастья и наслаждения, подаренных ею. О переживаниях и муках, предательстве и разочарованиях.

Человеку и животным дано это Божественное чувство, и счастлив тот, кто его испытал.

«Оглянувшись на прожитую жизнь, вы поймёте, что лишь те мгновения, когда вы руководились духом любви, были прожиты по-настоящему», – так сказал шотландский богослов-натуралист, путешественник и писатель Генри Драммонд. И был абсолютно прав.


Желаю вам, дорогие мои, приятного чтения и радости от прикосновения к тайнам любви!


С любовью ваша Ирина Арсентьева

О любви в прозе


Расскажи мне о первой любви…

Расскажи мне о своей первой любви. Или о любой другой, если не о первой. Или о чьей-нибудь, если не о своей. Только очень прошу, расскажи. Ведь в марте так не хватает любви.

В марте так не хватает тепла, что хочется взять в руки палитру, поспешно оставленную испуганным художником в осеннем лесу. Закрасить хрупкие, острые, почти чёрные проталины толстым слоем простых белил. Редкое, выстывшее за зиму солнце лениво кутается в тонких, истративших влагу облаках, похожих на старое, проеденное молью пуховое одеяло.

Может, солнце всё-таки соберётся с силами и пошлёт хотя бы один-единственный тёплый лучик, чтобы разбросать белую краску, упавшую хрустящим крахмалом на землю. На разноцветье радуги…

Или придётся самой смешивать краски и тонкой кисточкой наносить неумелые мазки. Или всё-таки взять тонкое перо, чтобы осторожными нерешительными строчками разбудить ту, что так крепко спит и не ведает, что пропустила начало. Ведь ночи ещё такие длинные и сны от этого такие сладкие. Просыпайся, Соня! Пора!

Пора жёлтыми солнечными зайчатами прыгать по окнам, стучаться звонкой капелью и ждать, когда же распахнутся тяжёлые шторы, отгородившие от зимы маленький тёплый мир. Голубыми хрустальными брызгами умывать взъерошенных, испуганных птиц. Холодными ручьями нестись по дорогам, набирая скорость, и вдруг застыть неподвижной синей ледяной корочкой ночной тишины. Неожиданным утренним хрустом треснувшего тонкого льда разбудить городские многоэтажки и заставить их засмотреться в фиолетовую неподвижность луж. Оранжевой струйкой свежезаваренного чая замереть нежным поцелуем на молчаливых губах, дрогнувших едва-едва и превратившихся в одно мгновение в тёплые грациозно изогнутые улыбкой дуги. Алой капелькой терпкого старого вина пробраться глубоко, в самое сердце памяти, чтобы оживить забытое на время. Заставить прорастать молодой зеленью изумруды, рассыпавшиеся от крепких объятий заждавшихся рук.

Пора, Соня! Пора рассказать всем о первой любви!

О солнечном зайчике и о первой любви

Солнечный зайчик блуждал, слегка подпрыгивая и трепеща, по стене кухни. Точно как в классических фильмах про первую любовь. Все прильнули к окну, удивлённо наблюдая за тем, что происходило внизу. Думали, что такое действительно может быть только в фильмах. Мальчишка кружил на велосипеде с зеркальцем в руке…

…Накануне восьмого марта по традиции, которая и по сегодняшний день существует в школах, мальчишки нашего пятого класса решили поздравить нас, пигалиц, с женским днем. Наверное, рассмотрели какие-то первые, пробивающиеся наружу, словно робкие весенние подснежники, женские черты. Мальчишки выбрали себе девочек не по жребию, как мы вначале думали, а по симпатии. Как они договорились между собой? Это осталось тайной. Но вот о том, кто кого выбрал, нам стало известно. По большому секрету, конечно. Один мальчишка не утерпел и проговорился.

…Вовка был очень красивым, что и говорить. Высокий, черноглазый паренёк выделялся среди других уже тогда. В подарок от него я получила книгу «Бунт на корабле или повесть о давнем лете», в которую была вложена обычная почтовая открытка с красными тюльпанами и веточкой мимозы, символизирующей независимость женщин всего мира. И книга, и открытка по сей день занимают особое место в «шкатулке сокровищ» моих сердечных тайн.

В начале мая меня пригласили к нему на день рождения. В подарок я гордо несла аквариумных рыбок в банке, книгу «Слепой музыкант» и набор марок. Марки по тем временам были целым состоянием, их невозможно было достать, как и многое другое, ставшее дефицитом в годы развитого социализма. А у меня таких марочных наборов было несколько. Отец, будучи спортивным тренером, всегда привозил их из тех мест, где проходили соревнования. Это были тематические наборы рассказывающие об Олимпийских играх разных лет со времён Греции, о современных видах спорта, об экзотических бабочках-великанах, о животных, занесённых в Красную книгу, о реликтовых растениях и о многом другом, о чём необходимо было знать подростку моего возраста. В те времена это было одним из способов получения информации. Был у меня и альбом удивительной красоты. Твёрдый кожаный переплёт и белые листы с тиснением. Полоски для марок необходимо было вклеивать самому. Это было чудесно – разложить марки по темам, потом пересматривать по тысячу раз, но особенно хвастаться, а иногда и обмениваться. Это вам не социальные сети «Одноклассники». Это одноклассники в полном смысле слова. Мы дышали одним воздухом, играли в одни и те же игры, читали одни и те же книги, смотрели одни и те же мультики и фильмы. Мы жили по-соседству как одна семья.

Именно той весной и зародилось чувство, которое называют первой любовью и о которой столько уже написано. Мы даже сходили в кино и, по-взрослому восседая в кинотеатре «Юность», поглощали кукурузные палочки из большой картонной коробки, доставшейся маме в качестве подарка от дочери какой-то бабульки с инфарктом миокарда, которой она спасла жизнь.

А потом все летние каникулы мы до одури катались на велосипедах всевозможными способами, один из которых, называемый «без рук», запомнился мне сбитыми коленками. Они страшно пострадали тогда по причине моей неспособности вписаться «без рук» в поворот и падением плашмя прямо на асфальт. А Вовка дул тогда на мои содранные коленки и вытирал грязной ладошкой горькие девичьи слёзы. Ещё играли с мячом. «Выбивалы», «Штандер», «Белочка», «Пятнашки»… Кто не помнит эти объединяющие ребят в одну сплочённую команду игры? А скакалки? А классики?

…Наша любовь продлилась недолго, как и положено первой любви, только до начала следующего учебного года…

Но, нужно сказать, что и в это короткое, отведённое для нашей любви время, страсти кипели нешуточные. Как-то я даже собиралась отдубасить одну девчонку, которая была Вовкиной соседкой и постоянно «ошивалась» рядом с ним, и, как мне казалось, явно уделяла ему всяческие знаки внимания на протяжении всего их пути от школы до дома. До сих пор не представляю, как бы я это сделала. Но тогда это желание было так велико, что я об этом вспоминаю и сейчас с каким-то странным ощущением в руках. Причём это точно было единственным случаем в моей жизни, когда меня посетило подобное желание. А Вовка однажды, выхватив из рук одноклассника фотографию, где был запечатлён весь наш класс, разорвал ее пополам только потому, что тот любовался моим изображением и отвешивал по-детски нелепые комплименты. На той фотографии мы стояли рядышком в верхнем ряду. Разрыв был очевидным, снимок развалился надвое. На одной половине осталась я, на другой – он…

Мальчишка кружил на велосипеде и пускал солнечных зайчиков. Это было начало лета: рыжее солнце во всё небо, невесомое тепло, ласкающее обнажённые плечи и полный палисадник васильков цвета лазури. И все, стоящие возле окна, прячась за шторы, думали: «Неужели это бывает не только в фильмах киностудии имени Максима Горького?»

А у меня было моё счастье…

Мы встретились только через двадцать семь лет…

Сразу после школы Вовка уехал в Севастополь, поступил в Нахимовское училище и жил своей жизнью моряка, о которой мы ничего толком не знали и представить себе не могли. Знали только, что наш одноклассник Вовка – «капитан подводной лодки».

И вот через двадцать семь лет в дверях моей квартиры появилась записка. Я даже не сразу поняла, что в ней написано, но вот почерк… Почему я сразу узнала его? Он был точно таким же, как на той мартовской открытке. «Как она могла здесь появиться, или я что-то путаю? – В голове на секунду заклинило, как зависает компьютер. – Надо ещё раз перечитать».

Вот он звонок из детства. «Зайду вечером»…

А вечером тревожный стук в дверь. «Боже мой, как страшно… Какими мы стали, а вдруг он не узнает меня… А вдруг я не узнаю его…» Не смогла открыть. Подошла к кухонному окну и так же, как раньше, смотрела, как из подъезда выйдет всё тот же мальчик из моего детства, моя первая любовь…

Он был так же хорош, как и прежде, – высокий, статный, только уже немного лысоватый, что нисколько его не портило, а наоборот, только придавало мужественности.

…На следующий день мы шли по городу нашего детства, крепко держась за руки, и не узнавали его. Не осталось даже следа от моего дома, от его дома, и наша школа стала другой… Только мы, несмотря на время и расстояния, остались прежними, ведь когда-то давно мы дышали одним воздухом, читали одни книги, слушали одних учителей. Мы уверенно шли по городу нашей любви, «где каждый дом знаком, хоть глаза завяжи», и хохотали над курьёзами наших судеб как сумасшедшие.

И у меня опять было счастье…

Оно по всем признакам было и состояло именно в том, что рядом был человек, очень похожий на меня – мы даже были одеты одинаково: в голубые джинсы и белые футболки. И снова было начало лета…

Только не было теперь васильков в нашем палисаднике, как не было и самого палисадника. И никто не подсматривал за нами из-за шторки, потому что уже некому подсматривать. Мы шли, никого и ничего не замечая, и мифы о «капитане подводной лодки» и «девочке-отличнице» с каждым шагом развеивались как туман. Мы говорили о нашей жизни…

А на другой день, вы не поверите, я, еле-еле уместившись на рамке велосипеда, замирала от Вовкиного поцелуя в макушку и зажмуривала от счастья глаза…

Больше мы не встретимся…

Вовки не стало…

Жесткий отбор и конкуренция заставили его много заниматься спортом и держать себя в форме, хотя, нужно признать, форма у него всегда была превосходной. Сердце его остановилось прямо на тренировке.

Мальчик на велосипеде уехал в далекое далеко…

Он так и не узнал, что Севастополь вновь стал российским.

Рауль для Итты

Узникам лагерей смерти посвящается…


– Эй, Маслёнок, кончай шурфить, на сегодня хватит! Ты на небо глянь – солнце садится. Дёрнул ты сегодня неслабо! – крикнул крепкий, хорошо сложенный парень лет двадцати пяти в штормовке цвета хаки и такой же защитной фуражке. Он разжигал костёр, устроившись на старом, повидавшем многое на своем веку бревне. Подбрасывал в быстро разгорающееся пламя сухие сучья, и они, охваченные огнём, радостно трещали и брызгались во все стороны искрами. На руке «крепыша» красовалась татуировка «КРОТ».

– Новичкам всегда везёт. Маленький, да удаленький. А у нас порожняк второй день, – складывая лопаты, щуп и секаторы – обычный для копателей инвентарь, грустно ответил высокий худощавый юноша, наголо обритая голова которого выдавала в нём призывника.

– С этим не поспоришь, Шмайссер. Копанина у него зачётная, что и говорить. Курица и шпингалет. Редко кому сейчас такой хабар попадается. По всему видно, лежака выбил.

Солнце едва тронуло верхушки лесных зарослей, а подлесок уже погрузился в сумрак и тишину. Шмайссер и Крот расположились на траве у костра и начали готовить незатейливый походный ужин. Разложили нарезанный крупными ломтями хлеб, несколько помидоров и огурцов, пучок зелёного лука, вскрыли жестяные банки с надписями «Тушёнка» и «Шпроты». Подвесили над огнём котелок с водой, в которую сразу же всыпали приличную порцию заварки. Плеснули в эмалированные кружки «беленькой» и нетерпеливо посмотрели в сторону задержавшегося Маслёнка. Он впервые выехал на коп и, увлекшись процессом, никак не мог остановить его.

– Эй, Маслёнок! Аллес!!! Сказали же тебе – заканчивай! После захода солнца долбить запрещено, – Крот возмущался на правах старшего. – Иди сюда, уже налито!

Невысокого роста паренёк, который вполне мог сойти и за мужчину из-за густой щетины и длинных волос, схваченных на затылке резинкой, ковылял из зарослей, разглядывая что-то на ладони.

– Вот это да! – Радостный возглас Крота был доказательством ценной находки Маслёнка.

Все трое внимательно рассматривали наполовину истлевшую нашивку, которая обыкновенно размещалась на рукаве военной формы вермахта. На нетронутой временем её части чётко прорисовывался сине-бело-красный французский триколор.

– Мужики, а почему запрещено копать в сумерках? – Любопытство разбирало Маслёнка и не давало ему присоединиться к общей трапезе.

– Духи погибших, говорят, приходят, – задумчиво произнёс Крот и огляделся по сторонам. – Я сам никогда не видел. А вот у Дрозда в прошлом году чуть крыша не съехала. Всю зиму потом пил, не просыхая. Он в потёмках целое сражение видел и голоса отчётливо слышал.

– Выдумки всё это! – Шмайссер хохотнул и смачно опрокинул содержимое кружки.

– Не знаю, так говорят… – Крот, ковыряя ложкой тушёнку, думал о чём-то своём и не заметил, как догорели последние отблески заката, и лес погрузился во тьму…

Ночные видения заставили всех троих вжаться в дно палатки и не сомкнуть глаз до рассвета…

***

…Рауль уже в пятый раз обходил лагерь по периметру. Это был вверенный ему для охраны участок. За колючей проволокой было тихо. Заключённых загнали в бараки, и только сторожевые собаки изредка побрехивали, скорее для того, чтобы показать, как они исправно несут службу.

Сегодня Рауль впервые увидел Итту. Она была необычной для еврейки внешности: голубые глаза и светлые длинные волосы достались ей от русской матери, которая, выйдя замуж за еврея, приняла иудаизм. Итта всегда считала себя еврейкой и вместе с отцом ходила к раввину на все главные праздники. Отец её был учителем французского языка и с детства разговаривал с ней только по-французски.

– Je dois dire que.., что вы сегодня необычайно красивы! Mon cher! Впрочем, как и всегда… – Отец гладил её белокурую головку, продолжая ненавязчивый урок французского.

Итта крепко держала отца за руку и таинственно улыбалась от удовольствия. Видно было, что эти двое нежно и преданно любят друг друга…

В этом году Итте исполнилось семнадцать, и даже в сером лагерном платье, грубом и бесформенном, угадывались её тонкая талия и маленькая, по-девичьи тугая грудь. По всему было понятно, что она работала в бараке, где сортировали вещи заключённых и упаковывали их в деревянные ящики для отправки в Германию. Она двигалась очень осторожно, и шагов её не было слышно. Словно тень, её силуэт переместился в самый дальний угол лагерной территории, где возвышалась груда всевозможной тары. Захватив два увесистых ящика и слегка согнувшись под их тяжестью, она, не глядя по сторонам, так же тихо проследовала обратно в барак. Шла подготовка к утренней отправке эшелона в помощь солдатам Рейха, и заключённые работали всю ночь.

Рауль не мог отвести взгляда от Итты. Отчаяние и безысходность чувствовались и в её глазах, устремлённых в никуда, и в опущенных по-старушечьи плечах, и в повисших плетями тонких руках. Лицо её, худое и бледное, отдавало голубизной, ровно такой же, какими были её глаза.

«Она совершенна в своей обречённости. Разве может человек в глубокой печали быть божественно красивым?» – размышлял Рауль, двигаясь вдоль ограждения и не сводя с девушки взгляда. – По-видимому, да. Даже здесь, в этих диких условиях, красота имеет право на существование».

Через два дня он вновь увидел Итту. Казалось, что ноги совсем не держали её. В огромных мужских ботинках без шнурков, она едва могла ими двигать. Слёзы безмолвными ручьями стекали по её посеревшим щекам. У Рауля сжалось сердце.

«Зачем мне жить?» – мысль о самоубийстве не покидала Итту. Так сделали уже многие в лагере. Сегодня, разбирая вещи заключённых, она увидела золотые часики своей матери с гравировкой «С любовью навсегда». Их подарил отец в тот день, когда родилась Итта. А позже Итте попалось и платьице младшей сестры Евы, которую вместе с матерью увели в Гетто неделей раньше, чем её саму. Платье стало мало семилетней Еве, и мама надставила его кружевом, которое спорола с праздничной салфетки.

– Bonjour! – Рауль подошёл к заграждению так близко, что Итта услышала его. Она вздрогнула всем телом. Что-то близкое и родное было в этой речи. Так говорил с ней отец… – Comment vous appelez-vous? – продолжил Рауль короткий разговор.

– Итта, – одними губами прошептала девушка и, не глядя на охранника, пошла прочь. – Je dois y aller.

Она знала, что по правилам лагеря ей было запрещено разговаривать с кем бы то ни было. Но сегодня она чувствовала себя так одиноко, что вовсе не думала о каких-то правилах. Ей было все равно…

– А demain! – Голос Рауля был спокойным и вселял некоторую уверенность в то, что завтра для Итты непременно наступит…

Завтра для Итты действительно наступило. Она шла и искала глазами Рауля. Он ждал её на прежнем месте.

– Ne vous inquiétez pas!

Он уверенно просунул руку между колючими металлическими переплетениями, не задев их, и протянул Итте кусок хлеба, мягкого и белого. Цвет и вкус такого хлеба, казалось, навсегда был забыт.

– Ешь сама, никому не показывай.

Ночью под одеялом Итта откусывала маленькие кусочки, которые, возможно, могли спасти её от голода и облегчить выполнение непосильной работы. Она пережевывала хлеб до тех пор, пока рот не наполнялся сладкой кашицей и только тогда проглатывала. Внутри хлебного ломтика она обнаружила маленькую, туго скрученную записку. От волнения тело её охватила мелкая дрожь, которая долго не позволяла развернуть послание Рауля.

«Je crains de… не смогу поговорить с Вами в следующий раз, поэтому беру на себя смелость писать Вам, Mon cher! Если бы Вы только знали, как Вы мне дороги. Я хотел бы показать Вам мой Париж. Там, в самом центре, на улице Rue Fdolphe-Jullien, стоит уютная булочная моего отца. Запах свежеиспечённых багетов, круассанов, бриошей и киши с самого утра заманивает жителей соседних домов в царство хлеба, где они могут ощутить его незабываемый вкус. Хлеб, который я Вам передаю, далёк от того, что пекут мои родители. И всё же я глубоко надеюсь, что он поддержит Вас и придаст сил. Ваш Рауль».

Итта решила жить. Француз занимал все её мысли. Работа уже не казалась такой изнурительной, потеря близких не такой страшной, а ежедневная гибель тысяч женщин, детей, стариков не вселяла ледяной ужас. Смерть была повсюду, но в душе Итты жила любовь.

«Самую большую ошибку совершил я, записавшись в Легион французских добровольцев, – писал Рауль. – Я был студентом и так же, как и многие мои друзья, был охвачен националистическими идеями. Если бы я только знал тогда, куда приведут эти идеи. Я не раз видел смерть на полях сражения. Но то, что вижу сейчас здесь, в концентрационном лагере, куда я попал, выполняя приказ, приводит меня к единственной мысли, смогу ли я исправить эту ошибку. Чем смогу искупить вину перед этими несчастными, к смерти которых я тоже причастен, к моему глубокому сожалению. Берегите себя, Mon cher! Ваш Рауль».

«Моя дорогая! Я полюбил Вас с той самой минуты, как впервые увидел. Я знаю, что глупо с моей стороны говорить Вам об этом сейчас. Но я говорю, потому что не в силах молчать. Вы – то светлое и чистое, что заставило пересмотреть всю мою жизнь. Вы дали мне надежду, и только ею я живу. Я знаю, что у любви на войне короткий срок, и все-таки я люблю Вас, моя Итта! Надеюсь, мои слова, как и этот кусочек хлеба, дадут Вам силы на завтрашний день. Ваш Рауль».

Итта перечитывала письма снова и снова. Она безмолвно шевелила губами, и глаза её сияли.

Сегодня Рауль заметил, что за ним следят. Почувствовал спиной. «Стукачи», словно ищейки, рыскали повсюду в надежде уличить любого в измене и предательстве, тем самым надеясь продлить своё существование. «Не удастся сегодня принести Итте хлеба. Не буду испытывать судьбу и письма тоже писать не буду», – размышлял Рауль, заступая на дежурство.

Он увидел Итту издали – она ждала его. Поравнявшись с ней, он торопливо заговорил:

– Сегодня я не смог принести вам хлеба. Мне кажется, что за мной следят. Будьте и вы осторожны. Мне не хотелось подвергать вас опасности, но не в моих силах не видеть вас.

Рауль нагнулся, быстро сорвал несколько чахлых незабудок, которым чудом удалось выжить на ежедневно обновляемой земляной насыпи. Он только было попытался передать их сквозь проволоку, как автоматная очередь пронзила его. Рука с голубыми цветочками лишь на секунду замерла в воздухе, и тело, лишившись последней связи с миром, обмякло и застыло…

Утром следующего дня Итта вместе с двумя сотнями заключённых шла по «Дороге на небеса», так её здесь называли, к газовым камерам. Начальник лагеря, которого прозвали «Куклой» за красивое холёное лицо и элегантный костюм, только что сменил очередную пару обуви. Сожалея лишь о том, что обувь его вновь забрызгана кровью, он отдал приказ заводить моторы танка…

***

Туман рассеялся с первыми лучами солнца, и лес встретил новый день радостным щебетанием птиц и стрекотом кузнечиков.

Трое копателей молча сложили палатку, погрузили собранный инвентарь и так же, не произнеся ни слова, уселись в наскоро заведённую машину, которая, фыркнув, тут же скрылась за деревьями.

На старом, повидавшем многое на своем веку бревне лежала оставленная половина буханки хлеба, маленький букетик незабудок и клочок бумаги, на котором корявым почерком было написано «Рауль для Итты»…


Словарь

Шурфить – углубляться вертикально вниз.

Дёрнуть – выкопать, поднять.

Порожняк – кубометры земли, выкопанные впустую.

Зачётная – представляющая ценность.

Копанина – поднятое из земли.

Курица – эмблема частей вермахта в виде орла со свастикой.

Шпингалет – затвор.

Хабар – найденные откопанные артефакты.

Аллес – от немецкого – все, хватит.

Долбить – копать, откапывать.

Выбить лежака – выкопать бойца.

Коп – процесс поиска, «поехать на коп».


Je dois dire que… – Смею заметить…

Mon cher – Моя дорогая.

Bonjour! – Здравствуйте!

Comment vous appelez-vous? – Как вас зовут?

Je dois y aller. – Мне нужно идти.

А demain! – До завтра!

Ne vous inquiétez pas! – Не волнуйтесь!

Je crains de… – Боюсь, что…

Rue Fdolphe-Jullien – улица Адольфа Жюльена – инженера-железнодорожника, получила название в 1903 году.


Страницы книги >> 1 2 3 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации