Текст книги "Ведяна"

– О, развязал! Ну, с почином, диджей! – обрадовалась Марина и исчезла, и появилась опять, теперь ещё с одним стаканом и бутылкой. – За знакомство? – сказала, наливая.

Чокнулась пластиком. Водка пролилась на пальцы. Рома замахнул, стряхнул ладонь. Его отпускало. Чувство омерзения притупилось, а тоска, которая уже поднималась, замерла, как камни, оползающие с яра, вдруг застывают по непонятной причине. Тоски Рома боялся. Тоска предвещала депрессию, а это всерьёз и надолго. В последний раз он выходил из неё год, ничего не мог делать, жил как во сне. И было это не так давно. Заново туда не хотелось.

Взял у Марины бутылку, налил себе полный, ей половину. Марина нетерпеливо елозила, как будто пританцовывала. Выпили. Рома куснул от бутера, и Марина, взяв его руку, постаралась изобразить киношную страсть, засовывая себе в рот остаток и не спуская с Ромы глаз. Выглядело это комично. Рома прыснул:

– Подавишься.

Марина с набитым ртом тоже стала хихикать, отмахиваясь от него руками.

– Медляк поставь, – сказала, дожевывая.

Рома двинулся к пульту. Стоило сделать шаг, как жар и хмель разлились по телу, с новой силой ударили в голову. Он чуял уже, что ему всё по силам. Хотелось куражиться. И тех глаз не вспоминать.

Он нашёл в списке что-то самое медленное. Марина воплотилась сразу же, будто шла за ним как тень.

– Потанцуем, диджей?

Он усмехнулся и оглядел её. Дебелая, вся как сытный пирожок, она источала желание или умело его изображала. А что? Стоит себе разрешить – и всё заводится. Инстинкты именно потому надо сдерживать, разбудить их – без проблем. Животное в нас ближе, чем кажется. Ближе, чем хотелось бы. Рома замахнул ещё водки, втянул в список следующую медленную композицию, чтобы хватило наверняка, и пошёл за Мариной.

Она уже томно извивалась в двух шагах от стола, недвусмысленно поглаживая себя ладонями по толстым бёдрам, и к ней на полной скорости из темноты плыл какой-то самец. Заметив его, Рома прибавил шагу, поймал Марину за руку и развернул к себе. Получилось даже грубо, она изобразила на лице удивление, но тут же осклабилась, давая понять, что именно так ей нравится. Положила руки ему на плечи. Он положил сперва левую на талию, правую – на плечо, но быстро почувствовал, что это здесь неуместно, как пионерское приветствие. Обе руки быстро опустились ниже и остановились на изгибе таза – ощупывать Марину дальше пока не хотелось, остатки трезвости ещё сохранялись.

– А ты классно танцуешь, – сказала она полушёпотом и подмигнула.

Рома знал, что грация у него медвежья, поэтому отвечать не стал, но с удовольствием отметил, как от её шёпота в животе потеплело. Сама Марина плавно качалась в его руках, под тонкой синтетикой прощупывались резинки от трусов.

От этого ритма, от пластики, от запаха алкоголя, который от неё шёл, кровь начала закипать. Он чувствовал, что она становится всё ближе и ближе, тепло от её тела уже ощущалось как жар. Вдруг одним рывком, не задумавшись, он притянул её к себе, словно бы вжавшись, вдавившись в мягкое и податливое. Марина охнула, а потом рассмеялась тихим, каким-то домашним смехом, обвила его руками и стала мягко качаться сама и раскачивать его. Кровь запульсировала сильнее.

– Давай, да? – сказала в самое ухо. Её волосы лезли в лицо, стало щекотно. Но жар окончательно ударил в голову, захотелось увалить её прямо сейчас. Она, чувствуя это, заелозила бёдрами, прижимаясь всё плотнее и плотнее. Задышала в ухо. Инстинкты рухнули, руки сами уже гладили и сжимали.

– Пойдём, – скомандовала она вдруг, развернулась и ринулась к светящемуся проёму выхода, крепко держа Рому за руку, как трофей.

Он двинулся следом. Думать себе не позволял.

Марина бежала на удивление легко и проворно. Вместе они свернули на лестницу, спустились на пролёт и понеслись по кафельному, залитому мертвенным светом люминисцентных ламп коридору. Маринины каблуки цокали о плитку, эхо гулко разливалось в холоде стен. Пахло кислой капустой и туалетом. Вдруг Марина свернула в какой-то закуток, в котором не горел свет, и тут же прижалась спиной к стене, а его привалила на себя:

– Иди ко мне. Ух, ты мой маленький, – прорычала она, как кошка в охоте, но Рома уже ни о чём не думал, руки всё делали сами, как и её руки, они двигались быстро и деловито, в них совсем отсутствовала пьяная расслабленность, которая сквозила во всех её движениях. Рома тоже чувствовал в себе только силу, а в голове – алый туман.

Поэтому не сразу понял, что свет из коридора застился. Осознал только через секунду.

Ещё через секунду в мозгу что-то вспыхнуло. Рома оторвался от Марины, поднял голову и обернулся.

В проёме кто-то стоял. Тощая, сутулая фигура. В контрастирующем свете не разобрать.

Наконец глаза сфокусировались, в мозгу переключились какие-то тумблеры на режим осознания, и он узнал: немая малолетка. Это она стояла сейчас и смотрела. По-прежнему без эмоций, прямо.

И он вдруг увидел себя её глазами – глазами изнасилованного ребёнка. Его охолонуло.

– Пиздуй отсюда! – закричала Марина в самое ухо, но девчонка уже пропала, как наваждение, просто растворилась – ни шагов, ни движения.

Марина молча развернула его к себе, и он вроде бы даже переключился обратно, но что-то было уже не так: не заводило, не держало, пропал кураж, и он всё продолжал видеть их со стороны, чужими глазами. Детскими. Больными. Это было противно. От Марины разило водкой, табаком и дешёвыми духами, а за ними – немытым женским толстым телом. Она ёрзала по стене и шумно дышала. Она была противная и чужая.

Но это всё ещё можно было перебороть, отключиться, заставить себя и доделать. Только вдруг что-то его толкнуло и отрезвило окончательно. Он оторвался от неё, прислушался к звукам, катившимся снаружи, и рванул в коридор, застёгиваясь на ходу.

– Ты охуел, нет?! – долетело в спину.

Рома не подумал отвечать. Вспоминая дорогу, он нёсся обратно в зал. Теперь он точно понимал, что его переключило: звуки оттуда. Всё это время сверху гремела музыка, которую он поставил, и мозг воспринимал это за белый шум. Но вдруг он кончился. И сейчас из колонок рвалось что-то нечленораздельное, совсем левое. Рома не разбирал, но знал точно: этого быть не должно.

Он ворвался в зал и дёрнул к компу. Там крутилась группа местных гамадрилов, давили на все клавиши подряд, а один торчал с микрофоном и пытался в него рычать. Народ на танцплощадке торчал соляными столбами, из темноты уже начинались возмущённые выкрики, гамадрилы отвечали матом и гоготом. В воздухе висело электрическое напряжение.

– Руки! – скомандовал Рома как можно более властно, подлетая к компу. Гопота посторонилась. – Руки! – рявкнул отдельно на того, что был с микрофоном. На шее у него болтались наушники. Рому передёрнуло, он рывком их с него стащил.

– Эй, чё, я не понял! – Гамадрил поднялся со стула. Его штормило, стоять нормально не мог, опёрся на стол. Похоже, это был Гиря, хотя, может, и не он, Рома особо не вглядывался. Уже без агрессии, спокойно, он подвинул его и сел на освободившееся место. Положил руку на мышку, стал щёлкать, возвращаясь в программу. Из колонок понеслось что надо. Поднял глаза на гамадрила. Тот так и торчал рядом с микрофоном в руках, будто держался за него, чтобы не упасть.

– Положь, – приказал Рома, перекрывая музыку. Гамадрил, на удивление, послушался.

– А чё, караоке нету? – заплетающимся языком спросил он. В голосе звучала обида.

– Нету, – передразнил Рома.

– У Вована всегда есть, – с той же детской обидой сказал гамадрил.

Рома решил не отвечать. Потянулся к наушникам, чтобы отгородиться от этого дурдома. На часах было одиннадцать, через час за ним приедет машина, минут сорок ещё оттрубить – и свободен. Эти товарищи скоро спекутся и будут по углам спать.

И тут ему в спину прилетело. От неожиданности он согнулся, упал грудью на комп. Вжал голову в плечи, оборачиваясь в сторону удара, но сзади уже наскочили, потащили вниз и в бок. Он рванулся, выкрутился и вскочил, пытаясь вырваться из их круга. В мозгу кольнуло, что драться лучше подальше от техники, он-то оклемается, а разбитый комп повесят на него, потом плати. Дёрнулся к стене, чтобы видеть всех и чтобы сзади никого не было, но это было невозможно. Его окружили, кто-то обхватил руками, он увидел перед собой двоих, кулаки втемяшились поддых, вошли как в тесто. Его согнуло, в голове пронеслось что-то о больничном, что, может, не так это и плохо, будет время отдохнуть, – как вдруг сжавшееся кольцо само распалось, люди расступились, и он, не выдержав равновесия, хряпнулся на пол, больно приложившись копчиком. Дыхание ещё не восстановилось, в голове гудело – один удар пришёлся-таки в висок. Он тряс головой, жмурился, заставляя себя подняться, пока не напали снова, – но ничего не происходило.

Он открыл наконец глаза и огляделся.

Пацанов вокруг не было. Они медленно расползались кто куда. Казалось, им вдруг всем стало лениво драться. Расслабленные чёрные фигуры добирались до стен, до стульев и садились, оплывая, или ложились, кто как.

Рома хлопал глазами. Он ничего не понимал.

И тут чуть в стороне заметил её – ту самую малолетку. Стояла поодаль, с тем же туповатым наклоном головы и смотрела. Просто смотрела.

И Роме вдруг тоже стало лениво, прямо ложись и спи. Тело расслабилось, он зевнул. Нет, надо всё-таки встать, добраться до компа, до вещей, не дрыхнуть же посреди зала. С усилием воли он подобрал руки-ноги, попытался подняться. Не получилось. Зевнул снова и опять уселся на пол. Провёл по глазам ладонью. Успеется. Он просто посидит немного – и обязательно встанет. Спать хотелось зверски.

И тут его кольнуло – он поднял глаза и поймал устремлённый на него взгляд. Постарался улыбнуться ей, даже помахать рукой, вроде как с ним всё нормуль, спасибо. Но взгляд обжёг: теперь малолетка смотрела гневно, не то с обидой, не то с ревностью, чего совсем нельзя было понять. Казалось, ещё чуть-чуть – подойдёт и влепит пощёчину. Рома уставился на неё – может, померещилось? – но она уже повернулась и пустилась прочь из зала.

От сердца отлегло. Он попробовал встать, ниоткуда взявшаяся расслабленность отпускала, хотя руки-ноги ещё были ватные. Не без труда он поднялся и медленно пошёл к компу.

Зал был почти пуст, все дрыхли по углам. Дискотеку можно было сворачивать. Карета медленно превращалась в тыкву.

Глава 5

– Вы ждали меня, и вот я явился! – прозвучало за дверью, и они вошли.

Точнее, первой вплыла Стеша, рассекая грудью пространство. Рома втянулся следом и остался подпирать косяк.

– Здравствуйте, Любовь Петровна, – загремела Стеша на всю комнату. – Как вы устроились?

По профессиональной привычке Рома прислушался к реверу, оглядел комнату. Пространства много, звуку есть где разгуляться. Хотя планировка плохая, да ещё и витрины-отражатели. Стёкла дрожали от Стешиного голоса. Это был краеведческий музей, зал итилитской культуры. Впрочем, весь музей помещался в двух комнатах – этой и зоологической. Маловато, конечно, но в старом ДК у них не было и того, витрины с мёртвыми зайчиками и белочками, с итилитскими костюмами, вёслами и сетью в качестве орудий труда стояли прямо в коридорах. Правда, там стояла и Звёздочка, которая почему-то после переезда не поместилась сюда, в большую и светлую новую комнату. Роме за неё было обидно, какая экспозиция итилитского леса без лося?

Народу в комнате было немного. Впрочем, в ЛИС никогда много не ходило: две бабушки, любительницы народной словесности, две школьницы – юные дарования. Сидел дядя Саша, глаза у него горели, лицо раскраснелось, его явно вдохновляло происходящее. И был ещё один чел примерно Роминого возраста, но здоровый, кровь с молоком, он развалился на стуле и смотрел сытыми, равнодушными и нагловатыми глазами. В руках – телефон, явно, только что от него отвлёкся.

Ну и была, конечно, Любовь Петровна. Она постарела, но Рома её узнал.

– Всё хорошо, спасибо, – отвечала она Стеше тихо. Она всегда так говорила, голос у неё креп и звенел, только когда начинала декламировать тексты. Нет, всё-таки что-то важное в людях не меняется.

Любовь Петровна мельком бросила на него взгляд. Интересно, узнаёт? Он почувствовал волнение и удивился этому.

Любовь Петровна отвернулась к Стеше. Не узнала.

– Хорошо, осваивайтесь. А мы вот к вам. Привела, как и обещала. – Стеша обернулась и поманила его рукой. – Ну, ты чего там застрял? Иди сюда.

– Ромочка, здравствуй! Я сразу тебя узнала!

Он не успел дойти – Любовь Петровна сама поспешила к нему и взяла за руки. Маленькая, хрупкая, уже и тогда, пятнадцать лет назад, была ниже его. А голос тёплый, прежний. Рома почувствовал, что что-то в нём дрогнуло.

– Я вас тоже, Любовь Петровна. Вы совершенно не изменились.

– Да ладно! – отмахнулась и зарделась. – Седая уже вся. Ты-то похорошел. Смотри, какой вымахал! – И тут же сжала его ладонь и повела за собой, туда, к стульям: – Друзья, я хочу вам представить – Роман Судьбин. – Голос её окреп и возвысился. – Очень интересный, творческая личность, настоящий носитель культуры. Рома прекрасно знает родной язык и наследие предков. – Рому передёрнуло. Стулья смотрели на него с одинаковым детским восхищением – что старые, что малые. Дядя Саша махал рукой, как вентилятор. Только детина не изменился, разве что ухмылка на его лице стала ещё более циничной. И кого-то он ему напоминал. Или казалось? – Последние годы Рома прожил за границей, но всё-таки вернулся в родные края. Ну, я надеюсь, он о себе нам сам расскажет. Когда-то Роман был частью нашего литературного кружка, я прекрасно помню его талантливые произведения. Сейчас он согласился нам помочь с постановкой – учить родному языку…

– И не только, не только, – вклинилась Стеша. Голос её не предвещал ничего хорошего.

– Правда? – обернулась к ней Любовь Петровна.

– Конечно. Мы же говорили с вами, Любовь Петровна: Рома будет спускаться на кране. В первой сцене. В качестве Итильвана.

Рома закатил глаза, но возражать сейчас не имело смысла.

– Ах, да, конечно! – обрадовалась Любовь Петровна. – Это будет очень эффектно.

– Степанида Борисовна, ещё же ничего… – попробовал вклиниться Рома.

– Всё в порядке, – оборвала Стеша и покровительственно потрепала его по плечу. – Мы уже поговорили с Сан Санычем.

– Самыч не подтвердил же ещё…

– Мне подтвердил, – отрезала Стеша. – Твоя, кстати, инициатива, радоваться должен.

– Какая, к чёрту, инициатива! Да это… Пробовать сначала надо, выдержит ли, – нашёлся Рома.

– Это я уже распорядилась. Ты сколько весишь?

– Я? – Рома растерялся и оглядел себя. И все его оглядели.

– Килограмм восемьдесят? – предположила Стеша.

– Семьдесят два с половиной, – хмыкнул из своего угла детина. Рома стрельнул на него глазами – голос тоже знакомый. Кто же это?

– Понятия не имею, – буркнул Рома. – Да и какое это…

– Мешков сколько брать, – перебила Стеша. – Ну, предположим, семьдесят. Мешки по двадцать пять… Три, значит.

– Каких ещё мешков?

– Сухой смеси. Для раствора. С ремонта остались. Сейчас Капустину скажу, пусть в зал принесёт три штуки. Подвесите и опробуете с Артёмом. Кран опробуете, – припечатала Стеша. Рома сдулся – оставалось надеяться, что Кочерыга давно загнал мешки и эксперимент провести не получится. – Всё, больше не мешаю. Репетируйте, Любовь Петровна. – И она победно удалилась.

– Хорошо, давайте же займёмся делом. Рома, бери стул, – стала распоряжаться Любовь Петровна прямо как раньше. – Как ты знаешь, мы решили организовать драмкружок при ЛИСе.

– Народный итилитский, – встрял дядя Саша.

– Да, да. Познакомьтесь, кстати…

– Мы знакомы, – буркнул Рома. Он всё ещё не мог переключиться и думал только о кране.

– Правда? Замечательно. Ну, не будем отвлекаться, с остальными я познакомлю тебя в процессе. В общем, у нас нашлась отличная пьеса. Ты знаешь, это настоящее чудо. Полностью на итилитском, я обнаружила в архиве. Не знаю, как она попала туда, я говорю, это прямо мистика… ещё и тема… автора нет… в общем, сплошные чудеса…

Пока она говорила, копаясь в папке с бумагами, Рома наконец переключился, и у него зародилось нехорошее предчувствие. С каждым её словом оно только крепло. Поэтому когда Любовь Петровна наконец извлекла копию и протянула – «Вот!» – он уже знал, что увидит на первой странице.

 
Иква́ты ро́тен, ке́ми овида́,
Оми́ дены́сь ване́да солида́…
 

Он ощутил себя в дурном сне.

– Ты представь! – продолжала радостно Любовь Петровна. – Ты только представь: это месяц назад, поговорили мы о необходимости создания народного театра с Александром Борисовичем…

– Кем? – не понял Рома.

– Я, я! – Дядя Саша снова замахал руками и заёрзал на стуле. Рома глянул на него, будто надеясь спастись из того кошмара, в который он вот-вот готов был кувыркнуться, но не помогло: кошмар только набирал обороты.

– Поговорили, но проблема: нет материала, – продолжала Любовь Петровна. – Пока ещё кто-то напишет пьесу, ты сам знаешь, уровень знания языка у нас оставляет желать, на крупное произведение решатся немногие. Так вот, возвращаюсь домой, начинаю листать архивы, и вдруг – пожалуйста! Выпадает это. Отпечатанное на машинке. Идеально: пьеса, на итилитском, в стихах! Учить легко и понимать – стихи всегда легче понимаются. И тема-то какая: приход Итильвана, там такая трагическая завязка… Ну, почитаешь.

Рома кивал и молчал. Чувство неприятного дежавю становилось жёстче.

– А что, откуда, кто написал – я ничего не поняла. Ну, я за неё, конечно, схватилась. Позвонила Саше… Александру Борисычу…

– Дядя Саша, можно просто я, – скромно поправил тот.

– Ага, – кивнула Любовь Петровна. – Он: конечно, давай. Но ты нам нужен, Ромочка. Понимаешь, тут язык хоть в целом простой, а непонятные места есть. Не говоря уж о правильном произношении. Ну и вообще, воссоздать, так скажем, быт, саму обстановку… Кто ещё, если не ты?

Рому передёрнуло. Да уж, кто, если не он. Кто ещё знает, что за непонятные места там встречаются, даже не заглядывая в рукопись. Правда, комментировать их у Ромы не было никакого желания. Особенно теперь, через пятнадцать лет.

– А это такая мощь! Такая трагедия! Тебе обязательно понравится. Я же помню, какие стихи ты писал. Как ныне уходит в кровавый закат, помнишь?

Рому передёрнуло второй раз.

– Ну что, согласен? – с надеждой спросила Любовь Петровна.

– Мне бы сперва почитать… трагедия, говорите… – бормотал Рома, стараясь соображать в экстренном режиме. Может, сразу отказаться? Так ведь всё равно сделают, и без него. Он представил себе на сцене всё, что там написано, и захотелось провалиться. Нельзя же предполагать, что никто в целой области не знает язык. Кто-то же да поймёт…

– Конечно, конечно. Ты возьми экземпляр, мы отксерили. Кстати, с первым выходом Итильвана, с прилётом на сцену над зрителями – это гениально! Это такой режиссёрский ход! Очень эффектно должно быть, очень! Давайте же, не будем терять время. – От энтузиазма она преобразилась и выглядела как раньше. Ну и что, что голова седая. Или он привык? – Рома, включайся. Если коротко, сюжет такой: в итилитскую деревню приходит Итильван. Но его никто не узнаёт. Он делает людям хорошие дела. – Она стала листать рукопись, наверное, искала хорошие дела. – Прозревает слепого, лечит корову у бедной семьи, помогает одной женщине… – Рома напрягся. Он надеялся, что именно это место Любовь Петровна не поняла. – Что там ещё? – Она подняла глаза от рукописи, ища поддержки в зале.

– Алкоголик, – тихонько подсказала одна из школьниц. Они были одинаковые, обе ботанички. У одной волосы распущенные, а у другой туго завязанные, как у девчонок из хореографической студии. Вот и вся разница.

Говорила прилизанная.

– Правильно, Марина! Вылечивает алкоголика… А его все прогоняют, никому он не нужен. Я так понимаю, здесь вступает в силу противоречие, имеющееся в современной итилитской среде. Здесь ты нам должен прояснить, Рома: если я правильно понимаю, изначально Итильван узнавался всегда, и его почитали, правильно?

Рома кивнул. Получилось не очень уверенно.

– Вот, правильно. Значит, здесь нашла место легенда, заимствованная у русских. Про Христа, который ходит по земле, и его никто не узнаёт.

В этот момент у детины громко зазвонил телефон. Он поднялся и направился к двери.

– Митя, ты куда? – неожиданно зычно гаркнула Любовь Петровна. Стёкла в витринах зазвенели, Рома вздрогнул: диапазону возможностей её голоса можно было позавидовать. – Сядь на место. Мы работаем.

– Мне звонят, – ответил детина лениво.

– Скажи, чтобы перезвонили потом. Через час.

– Ма, это по делу.

– Через полчаса.

Детина цыкнул зубом, нажал на отбой и развалился опять на стуле, уставив скучающие глаза в потолок. Совершенно как тогда. Рома подивился, почему он его не узнал сразу. Ну, или хотя бы не догадался.

– Так вот, – продолжала снова ровным голосом Любовь Петровна. – На чём мы остановились? Ах, да. Никто его не узнаёт. А потом приходит одна девица и говорит: если ты и правда Итильван и можешь творить чудеса, забери плод у меня из чрева… Да что же это такое? – с досадой простонала она, потому что дверь открылась и показалась харя Капустина.

– Чё, раствор-то? Куда? – спросила харя недовольно. Похоже, Стеша его изрядно поутюжила, чтобы он нашёл мешки. Рома подивился: неужели до сих пор не загнал?

– Потом, потом, – замахала на него Любовь Петровна. – Несите в зал. Потом.

– Две штуки только, не знай, чего решили – три, две и было всегда… – не слушал её Кочерыга.

Сейчас или никогда. Рома поспешил к нему, чтобы воспользоваться ситуацией:

– Любовь Петровна, я лучше пойду. А то у него и этих не станет.

– Но как же…

– Я ознакомлюсь, почитаю. Следующая встреча когда?

– У нас пока раз в неделю…

– Вот и замечательно. Я приду. А если какие-то вопросы, я всегда здесь. Спрашивайте.

Любовь Петровна смотрела вслед так растерянно, что даже не смела перечить.

Но если уж началась полоса бреда, то продолжится в том же духе. Закон жизни, Рома его выучил хорошо. Как вчера началось в Ведянино, так и пошло – и ЛИС, и эта неожиданно всплывшая пьеса. Рома прикрывал глаза и шумно выдыхал. Во-первых, потому что было стыдно, во-вторых, потому что серая пыль летела из мешка прямо в лицо. Ознакомиться, почитать… Он-то прекрасно помнил весь сюжет, как вчера писалось. И как подсунул рукопись Любовь Петровне в папку. Недоросль прыщавая, хотел поглумиться. Кто же знал, что она её не заметит тогда – и заметит сейчас? А язык она тогда лучше знала, похоже. По крайней мере, он рассчитывал, что она поймёт. И вот же, не поняла… Было стыдно, Рома снова закрыл глаза. И что теперь делать, совершенно непонятно.

В лес, в лес. На поляну. С утра тянет на поляну. Бежать. Там всё исправится.

– Так а я эта, ещё ничего и не секу, да. Только так: э, мол. Вона что. И такой, потихоньку, потихоньку оттуда. А оказалось – оно самое! Муж, прикинь!

Голос Тёмыча пробился через внутренний диалог, переключил на реальность. Это он всё о своих похождениях в район рассказывает. Полчаса назад спросил, как съездил в Ведянино, и завёлся, остановиться не может. Продолжение полосы бреда: все истории Тёмыча были одинаково скабрезные и идиотские, такие могли случиться только с Тёмычем и только в районе. Рома старался не слушать. Но и заткнуть его не было возможности: Рома стоял на стремянке и на вытянутых руках прикручивал к операторскому крану второй мешок. Говорить с поднятыми руками под тяжестью было мучительно.

– Короче, это надо воспринимать как отпуск. И бухнуть, и того, и всё за чужие деньги, – подхихикнул снизу Тёмыч.

– Вот сам бы и ехал. – Рома мотнул головой, сдувая с лица пыль.

– А ты? – хихинул Тёмыч. – Я бы поехал – а ты? Жизнь-то надо узнать. Чем народ живёт, всё такое. – Он ещё раз хихинул.

– И, с отвращением читая жизнь мою, я трепещу и проклинаю. И громко жалуюсь, и скорбно слёзы лью…

– Чего сразу проклинаю-то? – пробурчал Тёмыч. Похоже, обиделся.

– Ничего. Это Пушкин.

Рома докрутил последний узел на шпагате и опустил руки. Потрогал мешок. Вроде висит. Зацепился за раму крана, попробовал повиснуть сам. Раме хоть бы хны. На неё трёх таких Ром можно подвесить, она не прогнётся.

– Айда пробовать. – Он спрыгнул со стремянки.

Но сперва сходил умыться, а когда вернулся в рубку, Тёмыч уже успел нырнуть в соцсеть и похрюкивал над картинками. Щёлкал мышкой, лента ползла быстро, но Тёмыч успевал обрабатывать входящую информацию, ставить лайки и ржать.

– Твои бы способности, да в мирное русло.

Тёмыч не ответил.

Рома подошёл к окошку. Кран с прикрученными мешками выглядел курьёзно.

– Запускаю?

– Валяй, – бросил Тёмыч.

Рома щёлкнул переключателями. Кран дёрнулся и медленно пополз по рельсам. Плыл он плавно, точно так же, как и пустой.

– Сойдёт вроде? – сказал Тёмыч, отвлекшись от монитора.

Рома не ответил. Он следил за краном с таким чувством, с каким в детстве следил за полётом авиамодели: вот от тебя зависит движение где-то там, наверху, вроде бы не связанного с тобой механизма. И всё-таки он подвластен тебе, он слушается тебя, и ты какими-то неясными рецепторами должен чувствовать, что с ним, как меняется сила ветра, где восходящие потоки, – понимать, реагировать, управлять.

Рома прозанимался в кружке авиамоделизма недолго, особых успехов не имел как раз ввиду отсутствия этой удалённой проницательности, но чувство осталось. С краном всё было, конечно, не совсем так. С ним проще: тут рельсы, от них никуда не денешься. Убедившись, что он слушается пульта, Рома расслабился.

– Порядок.

– Ну а то, – поддакнул Тёмыч. – Я же говорю, выдержит. Можно больше цеплять.

– Было бы чего цеплять…

– Или кого, – хихикнул Тёмыч. Рома проигнорировал.

– Давай примерный маршрут отработаем. – Он сделал шаг от пульта. – Иди. Рули.

– А чё я-то? – удивился Тёмыч.

– Так ты будешь. Я-то, считай, там болтаюсь, – слетело с языка, и самого передёрнуло: болтаться там совсем не хотелось, он ещё надеялся отмазаться у Сама. А Стеша забудет.

Тёмыч хмыкнул, подъехал в кресле к пульту. Дернул рычаг, мешки закачались.

– Полегче, да! Не дрова.

– Нормально, – отмахнулся Тёмыч, но стал рулить мягче. Кран поплыл медленно. – Куда?

– Сюда подводи. Я отсюда стартовать буду.

– Из окна, что ли?

– Не из окна. Но отсюда, где поближе. Со стремянки. Так. Оки. Тут я подцепляюсь…

– И полетели!

Тёмыч пустил кран резко вниз. Захотелось дать ему подзатыльник.

– Блин, ну ты спокойно можешь!

– А чего?

– Чего, чего?.. Я тебе как-никак жизнь доверяю.

– Ой-ёй-ёй, – запаясничал Тёмыч, но кран придержал, повёл мягче. Доехал до сцены, вытянул длиннющую шею и стал опускать вниз.

– Ага, нормально. Тут я отцепляюсь…

– Краснонос и седовлас, кто я, детки? – забубнил Тёмыч басом, перепутав прилагательные местами.

– Дикобраз, – ответил Рома. Тёмыч ржал. – Короче, порядок.

– Мало как-то. Давай ещё полетаем.

– Валяй, – отозвался Рома, теряя к происходящему интерес. Отошёл и сел в дальнее кресло. Ещё три часа до конца рабочего дня. Как бы пораньше свалить?

Кран втянулся и пустился обратно. Над залом у него были круговые рельсы. Добравшись до них, Тёмыч пустился наворачивать, вытягивая шею то внутрь, то наружу.

– Вжжж, вжжж, – озвучивал Тёмыч.

– Дебил, – хмыкнул Рома. – О, кстати. О дебилах. Ты о ведянинском интернате что-нибудь знаешь?

– А ты не там разве учился?

– Отвали. Нормально же спрашиваю.

– Ну а чего надо?

– Так. Просто.

– Ничего я не знаю. Дебилы там. Глухие, слепые, калеки. Со всего района. Дети алкашни.

– Это детский дом?

– Нет вроде. Интернат просто. Хотя… Их туда как сдают, так и забывают, по-моему. Это же… Россия, – закончил Тёмыч, не найдя другого слова.

– А ты видел кого-нибудь оттуда? Они очень странные?

– Неа. Я даже не знаю, куда их потом девают. В дурдом, что ли? Фиг знает, но ведь девают куда-то же.

– А вот если была толпа пьяных бугаёв. Кровь кипит, водка в мозгах булькает. И одна сопля из этого интерната их всех… как бы это правильно… загипнотизировала, что ли. Это как?

– Чего? – не понял Тёмыч и даже отвлёкся от крана.

– А того. Они её вот-вот утащат и порвут, как тузик грелку. А она смотрела, смотрела, и – бац! – они как овечки, слёзы раскаяния в глазах.

– Гонишь.

– Не гоню. Сам видел. Вчера. И два раза так.

– Да ладно.

– Я тебе говорю!

Вдруг Тёмыч дёрнулся к залу, и Рома метнулся к окну. Кран, на полной скорости описывающий дуги по рельсе, неожиданно остановился. Шею его по инерции откинуло, и мешки пронесло. Первый оторвался сразу и улетел в стену. Пылевой заряд ударил в кресла, забрызгал зал. Второй остался висеть, накренившись и раскачиваясь. Вот-вот сорвётся.

– Бдыж! – прокомментировал Тёмыч. Он вытянул шею, разглядывая стену и кресла. – Блин, задолбаешься пылесосить. А прикинь, человек был бы, а? Мозги об стену – шмяк! Не отмыли бы! – наваливал он с восторгом, не в силах остановиться. Рома посмотрел на него мрачно. – Ладно, не ссы. Ты когда там будешь, я чуть-чуть, савсем нэжна. Это же был пробный запуск. И не такое ещё бывает. В космосе, например…

– Ага. Космонавт, – сказал Рома и вышел.

Найти тётю Лену с пылесосом. Позвать в зал. Отцепить оставшийся мешок и унести. Сдать Кочерыге. Пусть бухает. Выбраться через задний ход.

И – свобода.

Лес и поляна.

Что-то сладко заныло в душе.

Заходить домой за едой и инструментами времени не было. Бог с ними. Сейчас хотелось не играть, а успокоиться, спрятаться. Снять с души то, что накопилось за эти дни.

Выбегая, глянул на часы в фойе. Было начало четвёртого. Поздно, конечно. Если только туда и обратно. Рысью.

Пустился из ДК бегом. Выбежал за город, свернул в поле и пробежал ещё часть пути – не хотелось останавливаться. Только у леса сбавил шаг и пошёл, восстанавливая дыхание. Углубился уже спокойно – и началось традиционное блуждание. Мусор, все эти странные вещи, кусты и подлесок, редкие тропы, обрывающиеся нигде… Но сейчас что-то было иначе: сознание не отключалось, дорога не превращалась в медитацию, он шёл, раздражаясь на мусор, злясь, что не может быстро найти поляну. Теперь ему было очевидно, что лес, который до сего дня воспринимался как край ойкумены и иное пространство, всего лишь буферная зона между двумя населёнными пунктами, Итильском и Ведянино. Вот откуда здесь вся эта рухлядь, откуда грязь и коровы. Это знание не добавило счастья. Стало бесить, что он в своих блужданиях попросту теряет время. Не легче ли уже запомнить или, на худой конец, отметить дорогу? Чтобы вышел из дому, сразу раз – и на месте.

Эти мысли выводили из себя. Он шарахался, как пьяный, в груди клокотало, но ни одного знакомого дерева, ни одного знакомого поворота. Он представления не имел, где находится поляна. Хорошо, что солнце ещё высоко. День выдался сухой, тихий, и лес стоял прозрачный, напоенный серебряным, лёгким воздухом и влажным сосновым запахом. То там, то тут взблескивали плотные паучьи тенёта, в них висели листочки, пёрышки, капельки росы, а если не заметить паутин, то казалось, что все эти листья, пёрышки и роса висят в воздухе сами по себе, настолько он плотный и осязаемый.