Текст книги "Путеводитель по «Дивному новому миру» и вокруг"

Невыносимое чувство тоски, испытываемое тупой толпой, – безусловно, мощный фактор революции. <…> Скука и беспокойство, порожденные той неожиданно обретенной вольностью, для которой человек не предназначен, заставляют его перестать почесывать темячко и схватиться за нож. Он разбойничает до тех пор, пока не устанет и не сдастся на волю нового хозяина, чтобы тот скрутил его новой смирительной рубашкой законов и общественных установлений. Скука и зверство – логические следствия «свободы без креста» (Bolshevism).

Ясно, что это весьма вольное, хотя и возможное прочтение блоковского текста. Хаксли нисколько не сомневается в том, что «смирительная рубашка» (strait-waistcoat) прежнего политического режима была не только инструментом сдерживания, но и поддержкой. На тот момент это была нетривиальная идея. Можно предположить, что именно политическая философия Хаксли тех лет привела к такому оригинальному прочтению. В 1920 г. Хаксли принадлежал к абсолютному меньшинству, полагавшему, что «скука и зверство логически вытекают из «свободы без креста» (freedom without the Cross). В отличие от левых европейских и американских интеллектуалов и художников, он не испытывал никакого энтузиазма в отношении большевиков, не воспевал успехи новой Советской России, не восхвалял ее диктаторов. Лишь семь лет спустя Хаксли обретет единомышленника. Это будет Николай Бердяев.

Вторая характеристика революции, вычитанная Хаксли в поэме «Двенадцать», это религиозность. По Блоку, а вслед за ним и по Хаксли, революция имеет мессианский характер. Охваченные скукой и тоской массы жаждут второго пришествия: «В белом венчике из роз – Впереди – / Исус Христос». В английском переводе вся эта строфа звучит так:

 
So they march with sovereign tread.
Behind them follows the hungry cur.
And at their head, with the blood-stained banner <…>
And at their head goes Jesus Christ (Bolshevism).
 

Итак, лишь в самом конце поэмы появляется Христос, возглавляющий шествие двенадцати патрульных по зимнему городу. Читатель не знает, куда именно их ведет Христос. Хаксли полагает, что и Блок этого не ведает. Автор рецензии уверен, что революционеры слепо полагаются на веру, а вовсе не на план, ведущий к конкретной цели. Именно в этой заметке о Блоке Хаксли впервые высказал тезис, который получит дальнейшее развитие в его публицистике: «Революция – это религия» (Bolshevism).

Возможно, не случайно, что именно в 1920-е гг. тон рецензий Хаксли, посвященных русскому искусству, становится весьма критическим. Время от времени в них повторяется следующий тезис: специфика русского искусства объясняется тягой русских к «варварству» (barbarism). «Варварством» объясняет он и то несчастье, что случилось с Россией в 1917 г… Не исключено, что данная идея сформировалась у него после прочтения «Двенадцати». Косвенное подтверждение обнаруживаем в его статье «Варварство в музыке» (Barbarism in Music, 1923), написанной по заказу «Вестминстер газетт». В ней Хаксли сообщает, что испытал скуку, слушая Римского-Корсакова и Мусоргского. Похвалы удостоился лишь Стравинский. Скорее всего, Хаксли побывал на представлении «Весны священной» в Лондоне в июне 1921 г. в Квине-Холле. Такой вывод можно сделать на основании заключительного абзаца статьи: «Цивилизованному человеку дитя природы неизменно кажется весьма привлекательным созданием <…>. Русские ввели варвара в искусство <…>, и вот он исполняет дикие пляски под аккомпанемент поствагнерианского оркестра».[45]45
  Huxley A. Barbarism in Music // CE. Vol. I. P. 325.


[Закрыть] Вполне возможно, что именно впечатление от балета Стравинского легло в основу его новой характеристики русской музыки, которая, как ему казалось, построена на «диких варварских ритмах» (wild barbaric rhythms)[46]46
  Ibid. P. 324.


[Закрыть]. В той же статье Хаксли говорит о том, что русскому народу в принципе присуще стремление к варварству, к примитиву: «Русские заставляют нас уважать такие качества, как упорядоченность и интеллектуальность <…>. Русская революция всего лишь открыла притягательность варварства»[47]47
  Ibid. P 324–325.


[Закрыть]. Критические тексты Олдоса Хаксли 1920-х гг. выявляют его убеждение, довольно неожиданное для писателя, при участии которого развивался английский модернизм: эстетика примитива противостоит не только традиционной классической культуре, но и всему тому, что подразумевается под словом «цивилизованность». Бинарная оппозиция «варварское» – «культурное» на долгие годы определила мировоззрение Хаксли, его эстетические пристрастия и сферу его интересов. Регулярное обращение писателя к теме большевистской идеологии и эстетики объясняется тем, что, как это ни странно, он полагал, что их влиянием, в частности, объясняется торжество модернизма, точнее, авангарда[48]48
  См., например, его статью 1931 г. на эту тему «Новый романтизм»: Huxley A. The New Romanticism // CE. Vol. III: 1930–1935. P 250–254. На эту тему см.: Головачева И. В. «Нью-Мексико и блаженные острова в Южных морях»: прагматика примитивов у Олдоса Хаксли // Вестник СПбГУ. Сер. 9. Вып. 1.2012. С 13–24.


[Закрыть].

Итак, экзотичность русской культуры и зверства большевиков получают у Хаксли единое объяснение: в основе русской души лежит варварство. Нельзя не отметить радикальность и однобокость подобной оценки. История неизменно демонстрирует варварство революционной толпы вне всякой зависимости от ее национальной окраски – русской, французской или украинской. А диктатура, зачастую сменяющая анархию, завершает период эйфории. Смирительная рубашка нового режима оказывается верным средством от «скуки» и избавлением от экзистенциальной растерянности.

Ил. 5. Обложка французского издания «Нового средневековья» Н. Бердяева

В 1927 г. Хаксли прочитал Un Nouveau Moyen Age (1924), французский перевод книги Николая Бердяева «Новое средневековье»[49]49
  Berdyaev N. Un Nouveau Moyen Age. Réflexions sur les destinées de la Russie et de l’Europe. Paris: Plon, 1927.


[Закрыть], которую философ начал писать в России, а закончил в Берлине в 1924 г. Философский сборник статей Бердяева мгновенно обрел не меньшую популярность, чем «Закат Европы» О. Шпенглера. Английский перевод появился лишь в 1933 г. (The End of Our Time)[50]50
  Berdyaev N. The End of Our Time / Trans. Donald Attwater. London; New York: Sheed & Ward, 1933.


[Закрыть]. Однако именно из французского перевода Хаксли взял текст эпиграфа своего главного романа «Дивный новый мир» (1932):

Les utopies sont réalisables. La vie marche vers les utopies. Et peut-être un siècle nouveau commence-t-il, un siècle où les intellectuels et la classe cultivée rêveront aux moyens d’éviter les utopies et de retourner à une société non utopique moins “parfaite” et plus libre[51]51
  Цит. no: Huxley A. Brave New World. New York: Harper & Row, 1969. P. V.


[Закрыть].

В русском переводе эпиграфа взяты отдельные фрагменты следующего пассажа Бердяева:

Утопии осуществимы, они осуществимее того, что представлялось «реальной политикой» и что было лишь рационалистическим расчетом кабинетных людей. Жизнь движется к утопиям. И открывается, быть может, новое столетие мечтаний интеллигенции и культурного слоя о том, как избежать утопий, как вернуться к не утопическому обществу, к менее «совершенному» и более свободному обществу[52]52
  Бердяев H. Новое средневековье // Бердяев H. A. Философия творчества, культуры и искусства: в 2 т. / Сост. Р. А. Гальцева. (Русские философы XX века). Т. 2. М.: Искусство: ИЧП «Лига», 1994. С. 474. (Далее – НС).


[Закрыть].

Нет сомнения, что Хаксли намеренно воспользовался французским переводом. Причина такого выбора, вероятнее всего, следующая: цитируя русского философа по-французски в английском романе, он стремился подчеркнуть транснациональный, глобальный характер тематики и проблематики своей утопии. Очевидна и элитарная направленность его произведения, смысл которого может быть во всей полноте воспринят лишь весьма эрудированным читателем.

До сих пор критики не уделяли достаточно внимания другим заимствованиям из текстов Бердяева в творчестве Хаксли. Если перечитать «Новое средневековье» после рецензии Хаксли на поэму Блока, то трудно не заметить, что английский писатель во многом предвидел наблюдения русского философа. Как уже говорилось, среди факторов, приведших к Революции, Хаксли отмечает варварство и стремление к анархии. Но разве не о том же самом четыре года спустя (в 1924 г.) напишет Бердяев в «Новом средневековье»? «Революция есть <…> стихия. И большевики не направляли революции, а были лишь ее послушным орудием. <…> Большевики действовали <…> в полном согласии с инстинктивными вожделениями солдат, крестьян, рабочих, настроенных злобно и мстительно <…> (НС, 440). В революции <…> есть извращенная и больная народная стихия. <…> Большевизм был извращенным, вывернутым наизнанку осуществлением русской идеи, и потому он победил (НС, 441). Большевизм есть не внешнее, а внутреннее для русского народа явление, его тяжелая духовная болезнь, органический недуг русского народа. <…> (НС, 445) Власть, которая пожелала бы быть более культурной, не могла бы существовать, не соответствовала бы состоянию народа» (НС, 447).

Как было сказано выше, второе качество Русской революции, которое Хаксли осознал, прочитав поэму Блока, – мессианство, религиозность. На эту тему исчерпывающе выскажется и Бердяев в «Новом средневековье»:

<…> В основе русской революции, разыгравшейся в полуазиатской, полуварварской стихии и в атмосфере разложившейся войны, лежит религиозный факт, связанный с религиозной природой русского народа. Русский народ не может создать серединного гуманистического царства, он не хочет правового государства в европейском смысле этого слова. Это – аполитический народ по строению своего духа, он устремлен к концу истории, к осуществлению Царства Божьего. Он хочет или Царства Божьего, братства во Христе, или товарищества в антихристе, царства князя мира сего (НС, 453). Поэтому и социализм у нас носит сакральный характер, есть лже-Церковь и лжетеократия. Русские люди всегда духовно противились власти буржуазно-мещанской цивилизации XIX века, не любили ее, видели в ней умаление духа (НС, 455).

Не считая необходимым оспаривать данные тезисы Бердяева, все же отмечу их значение для понимания политических воззрений Хаксли.

Статьи Хаксли, написанные в 1930-е гг., доказывают, что его суждения о Революции и большевизме еще больше укрепились после прочтения книги Бердяева. Так, «Бег с препятствиями» (Obstacle Race, 1931) содержит один из важнейших тезисов: «Коммунизм – одна из немногих бурно процветающих религий современности»[53]53
  Huxley A. Obstacle Race // CE. Vol. III: 1930–1935. P. 140.


[Закрыть]. А в «Советском школьном учебнике» (A Soviet Schoolbook, 1931) Хаксли саркастически отзывается об общественной жизни Страны Советов. С его точки зрения, энтузиазм советской молодежи имеет, по существу, религиозный характер, коммунизм – их религия, их рай располагается как в этом мире, так и в светлом будущем, их верховное божество – это Пролетарское Государство, их религиозные церемонии – это собрания, революционных песни, исполняемые хором, атеистические праздничные ритуалы[54]54
  Huxley A. A Soviet Schoolbook // CE. Vol. III. P. 309.


[Закрыть]. Впрочем, влияние Бердяева на Хаксли – это тема отдельного исследования.

Проанализированные тексты показывают, что, несмотря на, казалось бы, близорукое восприятие поэмы Блока «Двенадцать», именно из этого поэтического произведения (пусть и не в самом удачном английском переводе) Хаксли сумел вычитать центральные характеристики Русской революции. Литературная эстафета «Блок – Хаксли» оказалась весьма плодотворной: под влиянием блоковской поэзии английскому автору удалось предугадать будущие тезисы Бердяева о большевизме и социализме. Этот пример служит очередным доказательством того, что догадки и прозрения художников порой опережают ответы на вопросы, на которые еще только предстоит отвечать философам и историкам.

«Следы» Русской революции явственно проступают на страницах «Дивного нового мира». В романе немало русских фамилий, среди которых и те, что имеют самое непосредственное отношение к большевистскому перевороту. Наряду с Троцким, о котором было сказано выше, ярким сигналом сатирического отношения Хаксли к большевизму является, разумеется, имя главной героини – Ленины Краун. Думается, что такая транслитерация гораздо адекватней «Ленайны», предложенной русским переводчиком О. Сорокой. Ведь, по существу, имя этой героини – оксюморон: Ленина Королевская, что должно было восприниматься современниками как отсылку одновременно и к монархии, и к тому, кто покончил с царизмом, став новым диктатором России.

Придумывая счастливое, благоустроенное, а главное – стабильное мироустройство в своей первой утопии, Хаксли задавался вопросом о том, как предотвратить революции, т. к., вслед за Расселом, он был убежден, что «цивилизация не настолько устойчива, чтобы ее нельзя было разрушить, а условия беззаконного насилия не способны породить ничего хорошего»[55]55
  Рассел Б. Практика и теория большевизма. С. 81.


[Закрыть]. Оценивая собственный роман в книге «Возвращение в дивный новый мир» (Brave New World Revisited, 1958), Хаксли выделил то главное, что было заложено им в фундамент Мирового Государства – любовь раба к рабству как гарантия политической стабильности: «…При научно подкованном диктаторе обучение станет эффективным – ив результате большинство мужчин и женщин научатся любить свое рабское положение и даже мечтать не станут о революции»[56]56
  Хаксли О. Возвращение в дивный новый мир. М.: Астрель, 2012. С. 191.


[Закрыть].

После выхода в свет «Дивного нового мира» в 1932 г., появилось много рецензий. Среди авторов были такие знаменитости, как Томас Манн и Герман Гессе. Но, на наш взгляд, наиболее точно суть и значение этого романа выразил именно Рассел:

<…> Мир, нарисованный Хаксли – единственный цивилизованный мир, который может быть устойчив. На данном этапе большинство скажет: «В таком случае давайте обойдемся без цивилизации!» Однако это лишь абстрактная идея, не предполагающая конкретного осмысления, того, что означает такой выбор. Вы согласны пойти на то, чтобы 95 % населения погибло от ядовитых газов и бактериологических бомб, а также на то, что оставшиеся 5 % вновь станут варварами и будут питаться лишь сырыми плодами? А ведь именно так неизбежно и произойдет в ближайшие пятьдесят лет, если не возникнет сильное мировое правительство. А сильное мировое правительство, если оно придет к власти с помощью силы, будет тираническим, оно нисколько не будет печься о свободе, а будет нацелено, прежде всего, на сохранение собственной власти. Следовательно, боюсь, хотя пророчество мистера Хаксли и задумано как фантастическое, скорее всего оно сбудется[57]57
  Aldous Huxley. The Critical Heritage / Ed. Donald Watt. London: Routledge and Kegan Paul, 1975. P. 212.


[Закрыть].

Несколько забегая вперед, скажем, что, работая на «Дивным новым миром», Олдос Хаксли размышлял не только о революционной России, но и о самой передовой стране – о Соединенных Штатах Америки.

Работая над романом, Хаксли не мог себе представить, что через несколько лет именно Америка станет его убежищем. Одним из главных факторов, предопределивших эмиграцию («бегство», с точки зрения многих недоброжелателей) Хаксли в Америку в 1937 г., было ожидание неизбежной, еще более сокрушительной войны в Европе. Тогда мало кто сомневался, что миру вскоре предстоит пережить очередную большую войну. Вот, например, как описывал свои предчувствия другой британский автор, Кристофер Ишервуд, который последовал примеру Хаксли, отправившись за океан в 1939 г.:

Подобно многим людям моего поколения, меня преследовали разнообразные страхи и желания, связанные с идеей Войны. Война в чисто невротическом смысле означала Испытание. Испытание твоего личного мужества, зрелости, сексуальной силы[58]58
  Isherwood Chr. Lions and Shadows. London: Hogarth Press, 1938. P. 46.


[Закрыть].

Война составляла предмет самых болезненных предчувствий и гнетущего ужаса Хаксли.

Южная Калифорния – американский рай – стала Меккой эмигрантов в 1930-е гг. Голливуд 1930–40-х сравнивали с Флоренцией эпохи Ренессанса, куда в свое время бежали греческие интеллектуалы после падения Константинополя. В тот период Лос-Анджелес приютил многих писателей, – среди прочих, и Томаса Манна – которые бежали от нацизма еще до начала войны.

* * *

Олдос Хаксли и его первая жена Мария впервые побывали в Штатах в 1926 г. Они посетили Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Нью-Йорк и Чикаго. Тогда, описывая увиденное в Америке, Хаксли продемонстрировал скепсис, типичный для представителя старой культуры. Практически все британские интеллектуалы XX в., писавшие об Америке, выступали с критикой цивилизации Нового Света в полном согласии с традицией, начатой еще А. де Токвилем. И все же, говоря об Америке, Хаксли признавался в письме Джону Стречи, что многое поразило его, что он не ожидал увидеть ничего подобного:

Что за страна! По сути, все здесь сводится к изобилию всего на свете и к его сказочно высокому качеству Видели бы вы Калифорнию! Это же чистый Рабле, сплошной карнавал! На нашей планете нет ничего более похожего на Утопию… Правда, сутки спустя хочется бежать из этого карнавала в трущобы Петербурга Достоевского[59]59
  Huxley A. Selected Letters / Ed. James Sexton. Chicago: Ivan R. Dee, 2007. R 189.


[Закрыть].

В эссе «Америка» (America, 1926) он, пишет, что Калифорния – «это безопасное и пока еще малонаселенное Эльдорадо ошеломляло контрастом со сражающейся, охваченной революцией и голодом Европой»[60]60
  Huxley A. America // CE. Vol. IL P. 533.


[Закрыть]. Пейзажи калифорнийского побережья сильно напомнили писателю его любимую Италию:

Если добавить немного архитектуры, то иллюзия была бы полной. Но здесь нет церквей, нет огромных розовых вилл, <…> нет и замков на горах. Лишь деревянные хижины и кирпичные собачьи будки, кучи пыли, бочки с бензином и телеграфные столбы[61]61
  Ibid. P. 549.


[Закрыть].

Этот перечень «дефицита» поразительно похож на знаменитый каталог того, что отсутствует в американском пейзаже, приведенный в книге «Готорн» Генри Джеймса, родоначальника трансатлантической темы в литературе:

Следует перечислить приметы высокой цивилизации, существующие в других странах и полностью отсутствующие на полотне американской жизни: <…> дворцы, замки, усадьбы, старинные загородные дома, дома сельских священников, крытые соломой дома, заросшие плющом старинные развалины, соборы, аббатства, нормандские церквушки[62]62
  James H. Nathaniel Hawthorne // Literary Criticism / 100, 2. Essays on Literature. American Writers, [u. a.]. New York: Literary Classics of the United States, 1984. P 352.


[Закрыть].

Итак, Олдосу Хаксли вслед за Джеймсом бросилась в глаза именно незавершенность картины. Возвращаясь к впечатлениям Хаксли об Америке, отметим, что среди повторяющихся в его текстах мотивов особо выделяются два. Во-первых, гигантомания. Так, Нью-Йорк и Чикаго, как и следовало ожидать, сокрушили его своим масштабом. Во-вторых, массовость. Его поразили толпы, их энергия, расточительство, одинаковость. Особенно он изумился, наблюдая «толпы совершенно одинаковых пышнотелых девиц» – полуголых артисток кордебалета в мюзик-холлах и на уличных парадах. Никакого пуританского осуждения в его словах нет: он несколько раз повторяет, что все они прехорошенькие и весьма соблазнительные.

Ил. 6. Американские хористки 1920-х гг.

Америка неизбежно возбуждала в европейцах зависть, а порой и комплекс неполноценности. Изумленно глядя на пышущих энергией американцев, он спрашивал себя, что же случилось с жизненными силами, питавшими европейцев. Ответ казался ему очевидным: европейцы истощены постоянным страхом перед безработицей и возможной утратой социального статуса.

Тогда же он публикует еще одну статью – «Девиз для Америки» (A Motto for America, 1926). Первый абзац этого текста, как видно из приведенной ниже цитаты, является предварительными размышлениями о том, каким должен быть адекватный девиз этого преуспевающего мира:

Теперь, когда свобода вышла из моды, понятие равенства подорвано, а братство оказалось невозможным, республикам следует изменить свои лозунги. Интеллект, Стерильность, Несостоятельность – вот, что подходит современной Франции. Но не Америке. Американский девиз должен быть совсем иным. Девиз страны должен соответствовать фактам ее жизни. Вот, что я написал бы под орлом с распростертыми крыльями: Витальность, Преуспеяние, Современность (выделено мной. – И. Г.)[63]63
  Huxley A. A Motto for America // Aldous Huxley Annual. 2007. Vol. 7. P. 79 (79–80).


[Закрыть].

Хаксли объясняет, что «современность» в Америке означает свободу от традиций и предрассудков, а также быстроту перемен, происходящих в каждой сфере жизни. Что до преуспеяния, то оно объясняется, в частности, тем, что Америка занимает полунаселенную территорию, богатую ресурсами. Разумеется, писатель не забыл отметить, что американские дельцы прибегают к самым бесчестным методам ведения бизнеса. Но самое интересное в данном эссе Хаксли – это рассуждения о «витальности»:

Американская витальность, выражаясь языком математики, это функция преуспеяния и современности. Полуголодному человеку требуется много отдыхать. Если бы американцы были вынуждены питаться, как индейцы, они бы не были так увлечены эффективным ведением дел, движением к успеху и чарльстоном. Они бы проводили время в дреме или за близкородственным занятием – медитацией. Однако у них достаточно пропитания – по правде говоря, более, чем достаточно. Они вполне могут себе позволить бешеную деятельность: по существу, им приходится суетиться, чтобы не скончаться от полнокровия. <…> Удовольствие ассоциируется с переменой мест, в конечном итоге с движением ради движения. Люди изливают свою энергию, посещая места публичных развлечений, они танцуют, гоняют на автомобилях, т. е. делают что угодно, только бы не сидеть у домашнего очага. То, что мы понимаем под «ночной жизнью», процветает в Америке, как нигде на земле <…> Американская витальность всегда получает внешнее выражение. Она проявляется в мчащихся автомобилях, в орущих толпах, в речах, банкетах, лозунгах, огнях рекламы на крышах. Это движение и шум, подобные воде, с урчанием вытекающей из ванны в канализацию[64]64
  Huxley A. A Motto for America. P. 80.


[Закрыть].

Хаксли нисколько не скрывает двойственности своего восприятия Америки как мечты и, вместе с тем, как футуристического кошмара. Он признается, что, отправляясь туда, знал, «как следует управлять людьми, каким должно быть образование, во что следует верить. <…> Теперь же, вернувшись домой, я чувствую, что лишился этой приятной уверенности»[65]65
  Huxley A. America // CE. Vol. IL P. 564.


[Закрыть]. Думается, что Америка еще в те годы преподала писателю своеобразный урок толерантности и открытости. Он отказался от «национальных» предпочтений, иронизируя как над европейской приверженностью иерархиям, так и над эксцессами американской демократии, эгалитаризма и прагматизма.

Следующим текстом Хаксли про США стало пространное эссе под названием «Америка и будущее» (America and the Future, 1928), основная идея которого выражена во фразе: «Не знаю, к худшему это будет или к лучшему, но, похоже, всему миру предстоит американизироваться»[66]66
  Huxley A. America and the Future. Austin; New York: Jenkins Publ.: the Pemberton Press, 1970. P. 1.


[Закрыть]. По мнению Хаксли, размышляя над будущим Америки, мы размышляем над будущим всей цивилизации. Писатель, как и многие другие европейские интеллектуалы, тревожился о сохранении национальной самобытности разных культур, справедливо опасаясь всеобщей стандартизации, точнее, американизация сначала Европы, а затем и всего остального мира. Заметим, однако, что хотя Хаксли и насмехался над американской мегаломанией, массовыми увеселениями и пр., он получил в Америке немало удовольствия от темпа жизни, всеобщей витальности и увлекательных зрелищ.

Эссе «Америка и будущее» содержит наряду с критикой и позитивные тезисы. Так, например, Хаксли заявляет, что великое достоинство американской системы состоит в том, что талантам открыты все дороги. Но и здесь писатель усматривает опасность для подлинного прогресса: эгалитаристские установки американской культуры в принципе могут погубить все экстраординарное. Хаксли считал, что по своей внутренней логике демократия не способна стимулировать прогресс духа. Единственный выход из этого тупика – обустройство такой демократии, во главе которой встала бы интеллектуальная аристократия. Не усматривая никакого противоречия в придуманной им системе, он не потрудился уточнить, кто и как будет избирать эту аристократию духа для управления обществом.

Примерно в те же годы Хаксли написал эссе «Англия как заграница» (Abroad in England), где признается, что чувствует себя чужестранцем в родной стране. Текст Хаксли содержит резкую и объективную критику английского политического устройства и системы образования. Он прямо заявляет о том, что ему «тесно» в Англии, что она во всем его ограничивает: «Фронтиры личных миров здесь строго охраняются»[67]67
  Huxley A. Abroad in England // The Hidden Huxley: Contempt and Compassion for the Masses 1920–1936 / Ed. David Bradshaw. London; New York: Faber & Faber, 2002. P.51.


[Закрыть]. Думается, что использование американской мифологемы «фронтир» здесь неслучайно, что это специально отобранная метафора, призванная подчеркнуть разницу самоощущения в Старом и Новом Свете.

Работая над романом «Дивный новый мир», Хаксли рисовал картину не столько будущего урбанистического мира, сколько модернизованной Америки. Он, думается, учитывал, что в названии романа будет прочитываться не только отсылка к восторженным словам Миранды из шекспировской «Бури» («О дивный новый мир, где обитают такие люди»), но и отсылка к Америке: в восприятии англоязычного читателя Новый мир (New World) приравнен к Новому Свету.

Как известно, среди многочисленных громких имен, встречающихся на страницах этого романа, центральное место отведено имени Форд. «Современное» летоисчисление ведется в Мировом Государстве не от Рождества Христова. Так называемая «эра Форда» в романе исчисляется от реальной исторической даты – 1908 г., когда на заводе американского промышленника Генри Форда была выпущена модель “Т”, доступный среднестатистическому американцу по цене автомобиль, прославившийся на весь мир.

Ил. 7. Автомобили модели Форд-Т, сошедшие с конвейера

Так было положено начало производству автомобилей, рассчитанных на массового потребителя со средним достатком. Производство вскоре было полностью стандартизировано: высокой производительности труда на заводах Форда способствовало внедрение конвейерной сборки, изобретения Фредерика Тэйлора, автора книги «Принципы научной организации труда» (The Principles of Scientific Management, 1911). Применение тэйлоровской системы позволило Форду выпускать 1000 машин в день[68]68
  Известно, что об автоматизме, все сильнее проникавшем в те годы не только в производство, но и в обыденную жизнь, О. Хаксли стал размышлять под влиянием книги Генри Форда «Моя жизнь и работа» (Му Life and Work), а также прочитав труд Альфонса Сеше «Мораль машины» (Alphonse Seche “La Morale de la Machine”), в котором говорилось о том, что автоматизация убивает творчество, разрушает индивидуальность, делая людей рабами машины.


[Закрыть]. Роскошь стала общедоступной, навсегда изменив образ жизни, в том числе и досуг большинства американцев. Конвейеризация подвергалась резкой критике: такой труд обезличивал работу, делал ее нетворческой, монотонной, автоматической. Более того, у некоторых людей работа на конвейере вызывала специфический невроз, получивший название «Фордов желудок». Любопытно, однако, что рабочие с готовностью мирились с таким положением дел – с добровольным рабством, т. к. преимущества перевешивали недостатки, ведь на заводе Форда была самая высокая заработная плата в стране. Параллельно с увеличением производительности труда Форд добивался улучшения условий жизни своих работников, в частности, пытаясь отучить их порочных привычек, приучить к чистоте, порядку, трезвости и даже к чистоплотности в семейных отношениях, для чего установил правила поведения, обязательное исполнение которых и гарантировало высокую оплату. С этой целью он организовал специальную комиссию общественного контроля и слежки (Ford Sociological Department). В начале 1920-х г. у Форда появились политические амбиции: он захотел стать президентом США, что сделало бы его властелином огромной страны.

Как видим, «богоподобная» фигура Форда была выбрана Олдосом Хаксли для «Дивного нового мира» отнюдь не случайно – именно Форд воплощал придуманный писателем девиз Америки: Витальность, Преуспеяние, Современность. Устройство внутри– и внепроизводственной жизни рабочих и служащих Форда вполне соответствовало и девизу Мирового Государства: Общность, Одинаковость, Стабильность[69]69
  Наряду с именем Форд в романе есть и фамилия другого промышленника – Монд, появившаяся под влиянием экскурсии, которую Олдос Хаксли предпринял на химическую фабрику Imperial Chemical Industires в Биллингеме, на северо-востоке Англии в начале 1931 г. Владельцем фабрики был сэр Альфред Монд, в котором современники видели воплощение нового этапа промышленного прогресса, связанного с возникновением международных корпораций и бизнес-консорциумов. Этим и объясняется, вероятно, выбор имени Монд для Главноуправителя Западной Европы, одного из десяти Главноуправителей Мирового Государства.
  Об экскурсии Хаксли на фабрику Монда см.: Phillips J. Sir Alfred Monds Chemical Factory at Billingham and Its Impact on Aldous Huxleys Brave New World // Aldous Huxley Annual. 2014. Vol. 14. P. 199–210.


[Закрыть].

Ил. 8. Сборочный цех на заводе Форда

Фордизм и тэйлоризм легко прочитывается и на самых первых страницах утопии: производство младенцев в бутылях осуществляется на гигантском конвейере, с которого в нужное время сходят целые партии идентичных близнецов. Читателю предоставлена возможность вникнуть в малейшие подробности производства «стандартизированных машинистов для стандартизированных машин»[70]70
  Хаксли О. Возвращение в дивный новый мир. С. 167.


[Закрыть].

Хаксли рассматривал американскую цивилизацию через призму Американской мечты и других американских культурных стереотипов, подвергнутых испытанию жестокой реальностью Великой депрессии. Новомирское общество представляет собой реализованную мечту американцев о создании нового государства, населенного совершенно новыми Адамами Американского мифа. Современность, поддерживаемая и обновляемая техническим прогрессом, комфорт, всеобщность и массовость – таковы константы Нового мира. Но разве они не соответствовали исторически сложившимся к 1920-м г. идеалам американцев?

К переезду Олдоса Хаксли подтолкнул Джеральд Херд[71]71
  Джеральд Херд (1889–1971) – британский философ, историк, популяризатор науки, первый ведущий научно-популярных передач на радио Би-би-си, автор более 35 книг. Начиная с 1930-х гг. пропагандировал теорию осмысленной эволюции, направленной на развитие сверхсознания. Основал Трабуко Колледж (Калифорния), где проводились сравнительные исследования религий и практиковались разнообразные духовные упражнения. Один из лидеров Общества веданты Южной Калифорнии.


[Закрыть], пацифист и гуру, «один из величайших волшебников и мифотворцев, открыватель мистики жизни»[72]72
  Isherwood Chr. Му Guru and His Disciple. New York: Methuen, 1980. P. 304.


[Закрыть]. Олдос и Мария Хаксли поселились в Южной Калифорнии, в пригороде Лос-Анджелеса, Голливуде еще в 1937 г. Люди, близко общавшиеся с Хаксли, по-разному объясняют, почему именно Калифорния так пришлась по сердцу писателю. Присоединившись к своему другу Джеральду Херду, Хаксли, как затем и Ишервуд, стал под его руководством изучать восточные практики освобождения. В большей мере, чем любые другие англо-американские писатели, Хаксли выразил устремления Западного духа, новое мироощущение, требовавшее адекватной религиозной философии, которая синтезирует мудрость Востока (йогу, дзен-буддизм, даосизм, махаяна-буддизм) и научный прагматизм Запада. Хаксли подчеркивал, что лишь такая йога, которая трансформирована и адаптирована специально для западных людей, сможет способствовать их личностному развитию. Писатель, вероятно, надеялся, что при правильном руководстве депрессия и страхи перед будущим благополучно рассеются.

Еще одна причина, по которой Лос-Анджелес обладал особым притяжением для Хаксли, – это возможность влиться в киноиндустрию в качестве сценариста и таким образом получать верный заработок, по крайней мере до тех пор, пока не будет написана и продана очередная книга. Отвечая на вопрос, почему все же Хаксли предпочел Лос-Анджелес всем остальным американским городам, обратимся к свидетельству его близкого друга, романистки и сценаристки Аниты Лус, автора «Джентльмены предпочитают блондинок» – романа, от которого он пришел в неистовый восторг. Вот как она объясняет их общую любовь к Лос-Анджелесу: «Ни одно место на земле не дает так много поводов для смеха, как Лос-Анджелес и его окрестности, где наличествует поразительный ассортимент чудаков и болванов, невероятных религиозных культов, неизменно служивших Хаксли источниками развлечения и удовольствия»[73]73
  Loos A. Aldous Huxley in California // Harpers Magazine. 1964. May. Vol. 228. P. 53.


[Закрыть]. Если бы писатель предпочитал размышления в «башне из слоновой кости», а не развлечения и удовольствия, то, скорее всего, уединился бы в пустынном месте, вроде ранчо его друга Д. Е Лоуренса в Нью-Мексико.

Кроме того, Хаксли нравились климат и пейзажи Южной Калифорнии. Судя по всему, Хаксли искренне радовался тому, что она предлагает в качестве типичных развлечений. Если в 1920-е гг. Хаксли издевался над любовью американцев к шумному массовому времяпрепровождению, то спустя три десятилетия он и сам с явным удовольствием ездил с гостями развлекаться в Диснейленде. Как рассказывает Элен Ховди, невестка писателя, по вторникам во второй половине дня Хаксли отправлялся в Самую Большую Аптеку (The Worlds Biggest Drug-Store) в Лос-Анджелесе «ради кайфа»: понаблюдать за посетителями и перекусить тем, что традиционно предлагали drugstores.

Поселившись в Лос-Анджелесе в 1937 г., Хаксли убедил себя в том, что не столько бежит от неизбежной войны, сколько стремится обрести новое гармоничное мироощущение. Под руководством Херда писатель стал изучать восточные практики освобождения (йогу, дзен, даосизм, махаяну и веданту). Еще одна важнейшая причина заключалась в том, что Калифорния предоставила в его распоряжение не только изумительный климат, исключительно благоприятный для слабого здоровья Хаксли, и яркое солнце, столь необходимое периодически слепнущему писателю, но и весьма существенные доходы. Однако в первое десятилетие его пребывания за океаном общим местом в британской критике было утверждение о гибели его таланта на чужой почве. Постепенно критика становилась все более благосклонной[74]74
  О роли, которую сыграла культура Америки в творчестве Хаксли см. также статью Джереми Мекьера (Meckier J. Aldous Huxsley’s American Experience // Aldous Huxsley Annual. Vol. 1. 2001. P. 227–239).


[Закрыть].