Текст книги "Путеводитель по «Дивному новому миру» и вокруг"

Приятель Хаксли и его единомышленник, британский автор Кристофер Ишервуд, уехал в Америку в 1939 г., посылая проклятия в сторону обезумевшей Европы с борта корабля, увозившего их с поэтом Уистеном Оденом в Нью-Йорк. В автобиографических сочинениях Ишервуд нисколько не скрывал ужаса, который охватывал его при мысли о войне. Она представлялась ему неким «главным Испытанием». Он убеждал своих друзей – а на самом деле, убаюкивал свою неспокойную совесть, – что в случае войны вернется в Англию. Скорее всего, писатель лукавил, пытаясь отодвинуть тяжкий момент, когда уже нельзя будет скрыть тот факт, что решение о бегстве принято. Сказанное не ставит под сомнение искренние пацифистские убеждения Ишервуда. Однако пацифизм не избавлял ни его, ни Хаксли от необходимости ответить на вопрос: что же следует делать конкретно им как пацифистам во время войны. Религия веданты, которой увлеклись Херд, Хаксли и Ишервуд, убедила их в том, что во время войны пацифист должен еще больше упорствовать в своем пацифизме.

Ил. 9. Кристофер Ишервуд и Уистен Оден

Калифорния в целом не обманула их ожиданий: писатели свели знакомство с множеством местных знаменитостей. Голливуд дал им возможность получать немыслимые в Европе гонорары за работу в качестве сценаристов. Постепенно Лос-Анджелес и окрестности заполнялись беженцами, которые, как ни странно, противопоставляли себя иммигрантам. Именно этим, по всей видимости, объясняется, например, презрение, которое Бертольд Брехт выказывал Ишервуду, своему соседу по Санта-Монике. Думается, что Брехт не рискнул бы обвинять почти слепого Хаксли.

3 сентября 1939 г. Англия вступила в войну с Германией. Реакция соотечественников на невозвращение таких известных, к тому же прославившихся своим пацифизмом писателей, как Хаксли и Ишервуд, была вполне предсказуемой. Англичане в большинстве своем сочли их дезертирами. Начавшаяся война и в особенности жесточайшие бомбардировки Лондона, вызвали вполне ожидаемую реакцию соотечественников, некоторых собратьев по перу и журналистов, на невозвращение знаменитых британцев домой. Уже в 1939 г. английские газеты открыли на них сезон охоты. Газетчики дали Хаксли и Ишервуду прозвище – «Вознесенные ветром» (Gone With the Wind-Up), подчеркивая тем самым, что писатели эмигрировали в Калифорнию для того, чтобы иметь возможность «медитировать на собственные пупы». Журнал Nature в рецензии на роман Хаксли «Много лет спустя» (1939) писал: «Удариться в мистицизм – не лучший совет миллионам людей, которые уже вынуждены заглянуть в лицо жестокой смерти»[75]75
  Цит. по: Dunaway D. К. Huxley in Hollywood. New York; London; Toronto, 1989. P. 135.


[Закрыть].

Сирил Конолли, знаменитый критик и приятель Ишервуда, написал в редакторской колонке новой газеты Horizon (соредактором газеты был близкий друг Ишервуда, писатель Стивен Спендер), что «беглецы» «покинули тонущий корабль европейской демократии»[76]76
  Horizon. Vol. 1. No. 2. P. 68–70.


[Закрыть]. Заодно Конолли подчеркнул: «Чем бы ни закончилась война, Америка все равно выиграет. Она невероятно обогатится материально, и столь же невероятно – культурно (благодаря беженцам)»[77]77
  Horizon. Vol. 1. No. 2. R 68–70.


[Закрыть]. Нельзя не признать, что Коннолли оказался весьма прозорливым.

Кеннет Кларк, Сомерсет Моэм и Уинстон Черчилль на званом обеде убеждали Гарольда Николсона, писателя и дипломата, написать статью в Spectator с критикой невозвращенцев Хаксли, Одена и Ишервуда[78]78
  См. подробнее в: Nicolson Н. The War Years. New York, 1967. P. 65.


[Закрыть]. Николсон отказывался, т. к. высоко ценил их талант и хотел остаться их преданным другом. Однако редакция все же вынудила его написать текст, ставший сравнительно мягкой отповедью, в которой прозвучал следующий вполне резонный риторический вопрос: «Как можем мы провозглашать там за океаном, что сражаемся за свободу мысли, когда четверо из наших самых свободомыслящих интеллектуалов отказываются сражаться вместе с нами?»[79]79
  Nicolson H. Spectator. 16 Apr. 4. 1940.


[Закрыть].

А тем временем в Англии продолжал разгораться скандал, инспирированный ретивыми журналистами. Среди всех нападок на Хаксли и Ишервуда наибольшую известность получил злобный стишок, принадлежащий перу декана собора Св. Павла:

 
«Европа провоняла!» – так вопили вы,
Бросая родину, охваченную горем,
Вам все равно? Зато заметим мы,
Что свою вонь вы увезли за море.
 

Это четверостишие выражает ура-патриотическую точку зрения, согласно которой долг писателя состоит в том, чтобы оставаться на родине и живописать страдания и подвиги ее сынов.

Дело дошло даже до слушаний в Парламенте, инициированных сэром Джослином Лукасом под влиянием провокационных публикаций, содержащих искаженные факты. К счастью, все разъяснилось, и вопрос был закрыт. Хаксли и Ишервуд, горько переживая унижение, испытанное по прочтении подобных шедевров в стихах и прозе, неоднократно обращались за соответствующими указаниями в британское посольство в США, отвечавшее писателям неизменно вежливым отказом всерьез рассматривать их кандидатуры «новобранцев».

Обоих писателей безоговорочно признали негодными к военной службе, т. к. почти слепой Хаксли ни при каких обстоятельствах не был бы признан даже условно годным к несению не только военной, но и гражданской службы, а Ишервуд к началу войны формально вышел из призывного возраста.

Когда в 1940 г. Сибил Бедфорд, друг и впоследствии биограф Хаксли, добралась до Южной Калифорнии, она увидела несчастного, измотанного Олдоса. Она нисколько не усомнилась в том, что его устойчиво депрессивное состояние объяснялось тягостными мыслями о родных и друзьях, оставшихся в разоренной Европе. Даже в глазах некоторых американцев вполне искренний пацифизм Хаксли и Ишервуда не выглядел убедительно: пребывание в заведомо безопасной и сытой Калифорнии могло восприниматься как дезертирство. Так, Чарли Чаплин на обеде у астронома Эдвина Хаббла заявил, что всегда был пацифистом, но что в этой новой войне он призывает к активным боевым действиям и лично при случае готов перестрелять как можно больше фашистов. Хаксли продолжал твердить, что всякая война – это зло. Он либо спорил, либо молчал, уйдя в себя, когда Хаббл призывал открыть второй фронт, а Анита Лус активно собирала средства для помощи союзникам. Как его ни уговаривали, Хаксли, упорствуя в своем пацифизме, наотрез отказался участвовать в пропаганде второго фронта.

Практически сразу после того, как в Европе разгорелась война, в Калифорнии обосновался еще один приятель Хаксли, знаменитый философ и математик Бертран Рассел. В отличие от Хаксли и Ишервуда, с началом немецких бомбардировок Англии Рассел изменил пацифистским убеждениям. Вот его слова из письма от 19 января 1941 г.: «Когда вы вдали от дома, патриотические чувства обостряются»[80]80
  The Selected Letters of Bertrand Russell: The Public Years, 1914–1970 / Ed. N. Griffin. London; New-York, 2002. P. 388.


[Закрыть]. Стремясь объяснить резкую перемену своей позиции, Рассел заявил: «Я остаюсь пацифистом в том смысле, что я считаю состояние мира самым важным на свете, но я не думаю, что на земле может установиться мир, пока благоденствует Гитлер»[81]81
  Цит. no: Moorehead C. Bertrand Russell. A Life. London, 1992. P. 429.


[Закрыть]. Расселу, пожалуй, пришлось хуже других знаменитых эмигрантов в Америке, где его книга «Брак и мораль» (Marriage and Morals, 1929) вызвала шквал возмущения. Такого резкого наступления на священные устои брака Америка не снесла. В результате философа, защитника промискуитета, не приняли вначале в Городской университет Нью-Йорка, а затем отказали в профессорской должности в Калифонийском университете (Лос-Анджелес), что лишило студентов возможности прослушать его знаменитый курс логики.

Надо отметить, что некоторые представители британской богемы не остались в США на все время войны. Например, великий композитор и убежденный пацифист Бенджамин Бриттен и его партнер, тенор Питер Пирс, вернулись в Британию. В Америке они оказались примерно в то же время, что Ишервуд с Оденом. Несомненно, решение Бриттена вернуться посреди войны, в 1942 г., в сражающуюся Европу и предстать перед осуждавшими его соотечественниками было смелым поступком. Да и сам по себе такой «морской вояж» через океан, нашпигованный подводными лодками, военными судами, был сопряжен со смертельным риском: корабль, направлявшийся в Европу, могли в любой момент потопить с воды или с воздуха.

Что до находившихся в Америке писателей, отметим, что литература, возможно, осталась в выигрыше от их эмиграции: за четверть века, которую Хаксли провел в Штатах, он написал девятнадцать книг, а также бесчисленное множество эссе. В 1959 г. Американская Академия искусств и литературы присудила Хаксли награду как лучшему романисту (до него этой премии удостоились Эрнест Хемингуэй, Томас Манн и Теодор Драйзер).

Хаксли наверняка сравнивал себя с теми, кто никуда не уезжал, а сражался или работал в тылу. Так, например, романистка Элизабет Боуэн служила в противовоздушной обороне Лондона. 59-летняя романистка Роуз Макоули работала санитаркой. Ей было поручено доставлять откопанных из-под развалин домов раненых в больницу, оказав им первую помощь. Писатель Генри Грин служил пожарным. Его обычная смена длилась 48 часов, затем ему давали сутки отдыха. Грин был среди тех, кто тушил полыхающее здание Парламента после прямого попадания первой авиабомбы. Ивлин Во служил в морской пехоте. Из перечисленных фактов складывается крайне невыгодный для «невозвращенцев» фон, на котором они выглядят довольно жалко. И дело вовсе не в том, были Ишервуд и Хаксли пригодны к строевой службе или нет, а в том, что при желании они могли оказаться полезными в атакуемой Англии.

Несмотря на то, что Хаксли глубоко верил в то, что справедливых войн не бывает, что в любой современной войне сражаются лишь за рынки сбыта, он, тем не менее, испытывал немалые душевные терзания, понимая, что окружен калифорнийским комфортом в самые катастрофичные для Европы времена. Когда студия MGM предложила ему контракт на написание сценария, писатель сначала отказался, узнав, что ему намерены платить огромные деньги – 2500 долларов в неделю. Он объяснил, что не может принять такую сумму за работу в приятной студийной обстановке в то время, как его родственники и друзья живут впроголодь в Англии, а на их землю падают немецкие бомбы. Анита Лус не без труда уговорила его подписать контракт хотя бы для того, чтобы иметь возможность высылать на родину деньги.

Писатель отсылал большую часть денег в Европу родственникам, друзьям, а порой и вовсе незнакомым людям. Так, например, Хаксли перечислил крупные суммы нескольким совершенно незнакомым еврейским семьям, чтобы они могли бежать от нацистов и иммигрировать в США.

Психологический выход из проблемы «пацифизма в военное время» был подсказан ведантой, обучаясь премудростям которой Хаксли и Ишервуд познавали искусство забвения собственного эго. Перестав концентрироваться на своей исключительности, отдельности, разобщенности, они уже не могли ненавидеть другого и начинали искать то, что объединяет все создания. Писатели больше не сомневались, что во время войны пацифист должен упорствовать в своем пацифизме больше, чем в мирное время. Укреплению этой мысли немало способствовал и Дж. Херд, говоривший: «Чтобы стать настоящим пацифистом, следует обрести мир внутри себя. Только тогда ты сможешь и в реальности действовать как пацифист»[82]82
  Isherwood Chr. Му Guru and His Disciple. P. 133.


[Закрыть].

В конце 1950-х гг. Хаксли, отвечая во время слушаний по делу получения американского гражданства на протокольный вопрос о том, готов ли он в случае необходимости служить в американской армии, заявил, что именно пацифизм как таковой, а не религиозные убеждения, не позволят ему надеть военную форму. Заседание было закрыто, и гражданства он так и не получил.

Живя в Америке, кроме писательского труда, работы в голливудских киностудиях и религиоведческих штудий, Хаксли занимался преподаванием. Он был профессором в университетах Беркли, UCLA, MIT, в Калифорнийском университете в Санта-Барбаре и др. Невероятная популярность его лекционных курсов и отдельных докладов обусловливалась не только тем фактом, что их читал известный писатель – этого явно недостаточно для того, чтобы сотни студентов-естественников, а не только гуманитариев захотели на них присутствовать (некоторые слушатели специально приезжали из других городов). В ряде случаев приходилось радиофицировать как гигантские лекционные залы, которые не могли вместить всех желающих, так и прилегающие помещения. Не обладай писатель исключительным даром слова, публика, скорее всего, предпочла бы послушать какого-нибудь крупного ученого или профессионального философа. Причина его популярности заключалась в том, что он обращался к своим университетским слушателям как к специалистам и вместе с тем как к личностям, от которых, возможно, зависит будущее не только конкретной науки, но и человечества. Курс его лекций в Калифорнийском университете в Санта-Барбаре был посмертно опубликован под названием «Положение человека» (The Human Situation)[83]83
  Huxley A. The Human Situation: Lectures at Santa Barbara, 1959 / Ed. P. Ferrucci. New York; Hagerstown; San Francisco: Harper & Row, 1977.


[Закрыть].

За 30 лет, прожитых Хаксли в Штатах, он не только стал одной из самых ярких и активных фигур Золотого века Голливуда, написав кроме книг множество эссе на такие темы, как литература, философия, политика, наука, образование, визуальные искусства и музыка.

Пребывание в Америке дало Хаксли бесценный опыт, удовлетворило его широчайшие интересы и стимулировало писательский дар. Думается, что не только Южная Калифорния, но и Америка в целом обладала безусловной притягательностью для писателя, давая пищу для познания мира, себя и, следовательно, для творчества, предлагая неограниченный выбор стилей жизни, философий и интеллектуальных систем. Очевидно, что к Америке того времени уже была неприменима джеймсовская парадигма «невинности и опыта». В Калифорнии Олдоса Хаксли окружали не только великие писатели, религиозные мыслители, актеры и композиторы – Т. Манн, Дж. Кришнамурти, Ч. Чаплин, братья Маркс, И. Стравинский и др., – но и многочисленные ученые, которые были в своих областях выдающимися фигурами – Э. Холден, Э. Хаббл, Ф. Перлз, А. Маслоу, К. Роджерс и пр.

Ученые, с которыми Хаксли обменивался мнениями, относились к нему исключительно серьезно, порой воспринимая его как коллегу и вовлекая в новаторские проекты. Он был едва ли не единственным писателем, который принимал участие в профессиональных симпозиумах и конгрессах по психиатрии, психологии, медицине, психофармакологии и парапсихологии и экологии. В марте 1963 г. писатель, будучи смертельно больным, полетел в Рим на конференцию ООН по организации кампании против голода. Тогда же он получил аудиенцию у папы Иоанна XXIII.

За десятилетия, проведенные писателем в Калифорнии, Олдос Хаксли в результате многообразных, упорных и целенаправленных усилий постепенно обрел целостное видение самого себя, душевную свободу от диктата разнообразных физических расстройств, научился неплохо контролировать состояние тела-сознания. Более того, даже мучительный смертельный недуг и изнуряющая противораковая терапия нисколько не ослабили активности писателя, его интереса к науке, литературе и обыкновенной жизни.

За годы, проведенные в США, взгляды Хаксли претерпели существенные изменения. Он больше не считал, что демократия погубит цивилизацию. Скепсис и нигилизм сменились стоицизмом. В своем последнем романе «Остров» ему удалось облечь утопические идеалы и надежды на разумное и гуманное устройство жизни в столь привлекательные и достоверные образы, что это произведение стало программным для нескольких поколений.

Глава II
Неудобные вопросы о романе «Дивный новый мир»

«Дивный новый мир» повествует о новом мировом порядке, об окончательном триумфе позитивного знания, о торжестве гигиены и комфорта, о технократической цивилизации, преодолевшей классическую культуру и отбросившей традиционные ценности. Мастерские описания урбанистических пейзажей, интерьеров Центрального Лондонского инкубатория и инкубационного воспитательного центра (ИВЦ) и Младопитомника, спортивных и развлекательных комплексов содержат множество цифр, которые в целом воспринимаются читателями и даже профессиональными критиками как должное, т. к. в основном они представлены в лекции Директора Инкубатория. Должен же лекционный материал быть насыщен точными данными!

Так ли случайны эти числа? Обратим внимание на то, что абсолютное большинство чисел и дат четные. Из лекции Директора ИВЦ мы узнаем, что в 632 г. эры Форда (э. Ф.) – именно тогда происходят описываемые в романе события – на планете Земля проживает 2 000 000 000 жителей, при этом на цивилизованную часть населения приходится ровно 10 000 имен собственных в разных сочетаниях. Центральный Лондонский инкубаторий и воспитательный центр занимает 4000 залов 34-этажного здания. Дневная смена заканчивается ровно в 4 часа пополудни. В Инкубатории все процессы тщательно протоколируются, данные заносятся в картотеку, занимающую 88 м³. Длина Эмбрионария – 220 м. Ширина – 200 м. Длина конвейера – 2040 м. Экстракт желтого тела автоматически впрыскивается каждые 12 метров. На 200-м метре производится определение пола младенца.

Далее читатель узнает, что Институт технологии чувств занимает 22-этажное здание. Слауский крематорий оснащен 4-мя высоченными дымовыми трубами. Эта фабрика смерти позволяет ежегодно получать 400 тонн фосфорных удобрений. В Вестминстерском аббатстве, где в кабаре установлен запаховый орган, играют 16 саксофонистов, аккомпанируя 400 парам танцоров. Мать Джона Дикаря, Линда, отправлена в Умиральницу и помещена в палату, где стоят 120 кроватей.

Четными числами обозначены и важные исторические даты, четными оказываются и цифры человеческих жертв. Так, гражданское неповиновение прекращено после того, как были расстреляны 800 сторонников простой жизни. В Британской библиотеке потравили газом 2000 книгочеев, а вслед за тем из оборота изъяли книги, изданные до 150 г. э. Ф. В 178 г. э. Ф. началось финансирование 2000 ученых, занятых прорывными фармакологическими и биохимическими исследованиями и 6 лет спустя был налажен выпуск идеального наркотика «сома». Гипнопедия («промывания мозга» во сне) была официально введена в воспитательную практику в 214 г. э. Ф.

Как видно из приведенных примеров, Хаксли делает акцент на четных числах, в особенности на числе «4»; многие числа кратны четырем. Западная культура, как известно, демонстрирует предпочтение архетипических чисел «3» или «7». Широко известно и то, что они обладают своеобразной притягательностью. Именно в этой связи обращает на себя внимание навязчивая суггестивная четность числительных и дат в «Дивном новом мире»[84]84
  К. Г. Юнг (в частности, в «Психологии и алхимии») отмечал влияние древней космологии на бессознательное у человека эпохи модерна, на замену христианской Троицы четверицей. Четвертым элементом при этом является земное, материальное, женское.


[Закрыть]. Думается, что данная особенность устройства Мирового Государства, по замыслу писателя, должна указывать на то, что перед нами не просто экстраполяция, свойственная всякой научной фантастике, а радикально иной мир, мыслящий себя иначе. Его ментальность определяется не вполне человеческими архетипами.

И лишь лозунг Общность, Одинаковость, Стабильность имитирует и травестирует сакраментальную трехчастную формулу Свобода, Равенство, Братство.

На преимущественно «четном» фоне обращает на себя внимание дата 141 год э. Ф.: именно тогда началась Девятилетняя война. Это нечетное число, несомненно, отсылает нас к 1914 г., к началу Первой мировой войны. Неслучайна и цифра, фигурирующая в рассказе о Девятилетней войне: 14 000. Именно такое число самолетов сбросило на Европу бомбы, начиненные сибирской язвой. Указание на это бактериологическое оружие должно было служить отсылкой к убийственным газовым атакам, впервые в истории примененным во время Первой мировой войны.

Даты, статистические данные, наукообразие, продуманность деталей устройства многочисленных аспектов существования Мирового Государства – все это говорит о том, что «Дивный новый мир» представляет собой саркастическую ревизию последствий тотального увлечения позитивным знанием. С чем же мы имеем дело – с утопией или с ее противоположностью? Никакой другой анти/утопический текст не ставит столь остро вопрос о «ведомстве», по которому его следует числить. Чем объясняется когнитивный диссонанс, возникающий у читателя этого романа, даже притом, что его автор определил свое произведение как «негативную утопию»?

Чем разнообразнее процедуры, применяемые для его деконструкции, тем более противоречивой представляется окончательная картина, тем загадочнее прагматика этого произведения. В ходе пристального чтения «Дивного нового мира» возникает целый ряд вопросов.

1. Действительно ли Новый мир столь безоговорочно отвратителен и бесчеловечен, как об этом впоследствии заявлял Хаксли? Именно в таком свете прочитал роман, например, Г. К. Честертон. Вот что он пишет в статье «Конец модернистов» (1933), напечатанной в London Mercury: «Дивный новый мир» показывает, что, как бы мрачно Хаксли не смотрел на сегодняшний день, он определенно ненавидит день завтрашний»[85]85
  Цит. по: The Hidden Huxley. P. 228.


[Закрыть].

2. Разве Новый мир не есть воплощенная мечта среднестатистического человека? В самом деле, новомирцы победили боль и болезни, 99 % его граждан счастливы. Все базовые человеческие потребности удовлетворены. В Мировом Государстве царят чистота, порядок и веселье. В нем искоренены агрессия и войны. Новомирцы выглядят молодыми и привлекательными.

3. Считал ли Хаксли индейскую резервацию, изображенную в романе, полновесной антитезой новомирской цивилизации?

4. Являются ли искренними сатирические нападки О. Хаксли на науку и технику? Был ли автор последователен в своей критике научных концепций и изобретений?

5. В самом ли деле Олдос Хаксли считал результаты «неопавловианского», бихевиористского воспитания безоговорочно негативными?

6. Правда ли, что идея контроля над качеством и количеством человеческой популяции представлялась ему столь безнравственной? Считал ли он аморальным разделение на касты?

7. Каким на самом деле было отношение писателя к психофармакологическим способам воздействия на сознание, т. е. считал ли он применение наркотика нежелательным и безнравственным?

8. Следует ли читателю воспринимать сатирическое изображение фрейдистских концепций в «Дивном новом мире» некритически, т. е. как надежное свидетельство резко отрицательного отношения О. Хаксли к Фрейду и фрейдизму?

Как видно из перечисленного, текст «Дивного нового мира» взывает к весьма критичному прочтению. Очевидные и подспудные противоречия просто-напросто не могут быть оставлены без комментария, ибо единая картина созданного писателем художественного мира является непротиворечивой лишь на первый взгляд. Стремясь найти объяснения моим собственным «колебаниям», неизменно возникающим при каждой попытке осмыслить это произведение, я решила определить в самом тексте «внутренние напряжения» и разрешить загадки доступными литературоведу способами.

Как ни странно, яснее всего представляется вопрос о приемлемости Мирового Государства. Насколько негативной представлялась писателю эта идея? Я уже говорила о том, что роман создавался в межвоенные десятилетия, когда не осталось никаких сомнений в том, что конфликт интересов и агрессивная политика держав гарантирует продолжение массовой бойни. В этом свете идея единого всемирного правительства могла выглядеть весьма привлекательной. На фоне удручающих реалий Великой депрессии многие западные интеллектуалы выражали одобрение «мудрой плановой экономике СССР», благодаря которой этой стране удалось избежать экономического кризиса. Хаксли не разделял их оптимистических взглядов. Опасаясь глобальной диктатуры, рисуя в своем воображении, как ему тогда представлялось, самую страшную картину – мир под пятой большевиков, – автор «Дивного нового мира» все же понимал, что многие проблемы, такие, как проблема численности и качества населения планеты, проблема пищевых и энергетических ресурсов, проблема занятости, проблема психического здоровья масс, могут быть разрешены не только «планово», но и непременно «всем миром», т. е. с помощью универсальных программ, иногда вынужденно жестких решений некой центральной власти, преодолевающей конфликты национальных интересов. В конце жизни Хаксли по-прежнему настаивал на том, что успех подобных программ может обеспечить лишь Всемирное правительство. Таким образом, можно заключить, что идея Мирового Государства вовсе не обязательно представлялась Олдосу Хаксли неприемлемой. Сомнительно, что картины разумного глобального управления, нарисованные, например, в «Современной утопии» (1905) Герберта Уэллса, казались ему отталкивающими.

Не столь однозначно решается вопрос об истинном отношении Хаксли к изображенной им индейской резервации, которая, на первый взгляд, призвана служить альтернативой «заорганизованной» новомирской цивилизации. Впрочем, при ближайшем рассмотрении оказывается, что показ отталкивающей естественности индейской резервации лишь осложняет нашу оценку романного мира. Иронизируя над придуманной им самим альтернативой, Хаксли изобразил не облагороженную естественность, а максимально грубую этнографическую экзотику. Описания жизни пуэбло, очевидно, призваны вызывать отвращение. Экзотическое «чужое» в этом романе оказывается слишком человеческим. Такого рода «чужое» не получает преимущество в состязании со «своим» – технократично-спортивно-увеселительным.

Джон Дикарь, знаток Шекспира, мазохист и истерик, страдающий от Эдипова комплекса, одинаково дезориентирован как в индейской резервации, так и в новом Лондоне. По причине своей искусственности эта фигура нисколько не помогает читателю сделать осмысленный выбор из двух миров. Рассмотрим вопрос о противостоянии цивилизации и дикарства и шире – экзотики – подробнее.