Текст книги "Путеводитель по «Дивному новому миру» и вокруг"

1. Цивилизация или примитив

Роман «Дивный новый мир» выставляет на суд читателя две культуры жизнестроительства – «цивилизованную», урбанистическую и «естественную», природную. Последняя представлена в романе как экзотическая. Ее нарочитая инаковость противостоит избыточному, выхолощенному, стерильному («без стрептококков и спирохет») урбанизму футуристического Лондона. Две культуры соответствуют двум эстетикам, описанным Хаксли в эссе 1931 г. «Новый романтизм» (The New Romanticism), впоследствии вошедшем в сборник «Музыка ночью» (Music at Night, 1931). Данное эссе совпадает по времени с публикацией романа не случайно, а потому, что является своего рода рефлексией Хаксли по поводу композиции «Дивного нового мира» и соотношения в нем «своего» и «чужого», цивилизованного и экзотически-примитивного. «Своим» в романе, по правилам игры, читатель должен считать Лондон 632 г. э. Ф., а «чужим» – индейскую резервацию в Нью-Мексико, населенную дикарями.

«Новый романтизм» содержит не только остроумнейшую критику всего того, что писатель считал псевдосовременным в искусстве. Это эссе дает нам ключ к ответу на следующий вопрос: что Хаксли полагал предпочтительным в конструируемом утопическом мире – радикальную цивилизованность или радикальную естественность? Оба текста – эссе и роман – дают очевидный ответ: ни то, ни другое, по крайней мере, в том виде, в каком они были явлены в искусстве и литературе первой трети XX в.

«Новый романтизм», разумеется, не единственная статья Хаксли, посвященная современному искусству, однако именно в ней он особенно беспощаден к художникам и литераторам, по его мнению, искажающим правду о природе человека. Фактически, «Новый романтизм» представляет собой критику модернизма[86]86
  О том, что Хаксли весьма критически относился к проявлениям модернизма во всех видах искусства см., в частности, Firchow Р. Reluctant Modernists: Aldous Huxley and Some Contemporaries / Ed. Ev. Firchow and B. Nugel. Muenster; Hamburg; London: Lit Verlag, 2002.


[Закрыть]. Хаксли весьма скептически относился к тому, что он полагал «радикальным» в современном искусстве. Писатель при этом был неплохо осведомлен о большинстве художественных новинок, так как работал обозревателем отдела искусств и литературы ведущих периодических изданий. В «Новом романтизме», избегая термина «модернизм» и заменяя его такими формулами, как «современные художники» и «современное искусство», Хаксли утверждает, что дух «современности» проявляется двояко. Он выделяет два вида романтизма.

Первый преувеличивает значимость индивидуального и естественного. К представителям этого вида он причисляет не только классических романтиков, но и Руссо, которого справедливо считает ответственным за концепцию естественного человека. Искусство, следуя руссоистской традиции, которую писатель почему-то называет «романтической», выпячивает все индивидуальное, природное и естественное. Хаксли заявляет, что современный художник такого сорта стремится к «примитивности»:

Но там где дикарь Руссо был благородным, утонченным и интеллектуальным, примитивный герой, которого предпочитают изображать наши художники, напоминает помесь индейца апачи из трущоб, негра из Африки и пятнадцатилетнего школьника. Наши современные Руссо <…> презирают разум и порядок <…>[87]87
  Huxley A. The New Romanticism // CE. Vol. III. R 253.


[Закрыть].

Второй тип романтического примитивизма Хаксли называет «новым романтизмом». Писатель критикует его за то, что он преувеличивает значение материального, технического и социального. К «новым романтикам» Хаксли причисляет кубистов, супрематистов, конструктивистов и поэтов различных авангардистских направлений. Очевидно, что он полагает оба «романтизма» неудовлетворительными: и тот и другой искажают правду о человеке и человечестве. Писатель считает, что новый романтизм – это «старый романтизм, вывернутый наизнанку»[88]88
  Huxley A. The New Romanticism. R 251.


[Закрыть]. Он убежден, что все «новые романтики» в равной степени видят в человеке лишь общественное животное и рассматривают его в качестве винтика социального механизма. По мнению Хаксли, «формалистический примитивизм» в искусстве выражается в концентрации на голой форме и отрицании индивидуальной психологии. Для примитивизма такого сорта характерно «романтическое, сентиментальное восхищение механизмами»[89]89
  Ibid. P. 253.


[Закрыть]. Эту страсть к машинам, столь явственно присущую современному искусству, он называет «возвратом к детству»[90]90
  Ibid.


[Закрыть]. Как мы видим, в представлении Хаксли, оба романтизма (примитивизма) являются проявлениями инфантилизма.

Для подтверждения своих тезисов он выбрал поэзию Маяковского в качестве самого яркого примера поэтизации урбанистической цивилизации. Быть может, городские образы, созданные русским поэтом, помогли Хаксли добиться особой экспрессии, когда он создавал завораживающий урбанистический пейзаж Лондона 632 г. э. Ф. Хаксли приводит в «Новом романтизме» английский перевод отрывка из поэмы «150 000 000», где Маяковский описывает Чикаго – «Город… на одном винте, весь электро-динамо-механический»:

 
Chicago: City Built upon a screw!
Electro-dynamo-mechanical city!
Spiral-shaped —
On a steel disk —
At every stroke of the hour
Turning itself round!
Five thousand sky-scrapers —
Granite suns!
The Squares —
Mile-high, they gallop to heaven,
Crawling with millions of men,
Woven of steel hawsers,
Flying Broadways[91]91
  Ibid.


[Закрыть].
 

Хаксли, впрочем, мог опираться и на собственные впечатления о Чикаго. В 1926 г. супруги Хаксли, как уже говорилось в разделе об эмиграции в США, совершили кругосветное путешествие. Побывав в Индии и Юго-Восточной Азии, они прибыли в Соединенные Штаты, остановились на некоторое время в Лос-Анджелесе, заехали в Сан-Франциско и отправились на восточное побережье в Нью-Йорк и Чикаго. Так, по крайней мере, обозначены в путевых заметках и письмах Хаксли основные вехи его продвижения по просторам Америки.

Действительно, во многих отношениях «Дивный новый мир» рисует картину модернизированной Америки. Нельзя не отметить, что хотя Хаксли и насмехался над американской мегаломанией, массовыми увеселениями и пр., он получил в Америке немало удовольствия от бурления городской жизни и многочисленных, прекрасно организованных, порой эпатажных для тогда еще вполне «скромной» Европы зрелищ. Нет сомнений, что американский урбанизм произвел на него большое впечатление. Несмотря на критичность американских текстов Хаксли, очевидно, что больше всего его поразила именно та Американская мечта, которая воплотилась в американских мегаполисах. С тех пор Соединенные Штаты, думается, ассоциировались в его сознании с творениями авангардистов, воспевавших небоскребы в качестве символов торжествующего прогресса.

В «Дивном новом мире» Хаксли рассматривает американскую цивилизацию через призму Американской мечты и других американских культурных стереотипов, подвергнутых испытанию жестокой реальностью Великой депрессии. Вечная, самообновляемая техническим прогрессом современность, комфорт, всеобщность и массовость – таковы константы Нового мира. Но разве они не соответствовали исторически сложившимся к 1920-м г. идеалам американцев? В таком случае представляется вполне обоснованной следующая точка зрения на «Дивный новый мир»: это не столько фантазия о будущем, сколько критика современности, в частности, той, что представлена Америкой[92]92
  О том, что «Дивный новый мир» является антиамериканским романом, см., например: Golovacheva I. A Perfect Psychology for a Perfect Society// “Natures Nation” Reconsidered: American Concepts of Nature from Wonder to Ecological Crisis. Abstracts of EAAS Biennial Conference. Karl-Franzens-Universitat Graz, 2000. P 50–51; Meckier J. Aldous Huxleys American Experience // Aldous Huxley Annual. Vol. 1. 2001. P 227–239.


[Закрыть]. «Утопизируя» американскую реальность, Хаксли использовал метод научного прогнозирования и применил законы истории. Образцы обоих типов «романтизма» в искусстве предоставили ему богатую палитру для создания двух миров, изображенных в романе.

Травестируя первый вид романтизма с его культом естественного, Хаксли решил изобразить в «Дивном новом мире» индейское поселение. Но что он знал о жизни индейцев?

Во время американского путешествия Олдос и Мария Хаксли могли бы при желании заехать в Нью-Мексико, чтобы посмотреть на уникальные индейские резервации навахо или, как минимум, посетить Таос, неподалеку от которого находилось ранчо их друга Д. Г. Лоуренса[93]93
  В 1930 г. Лоуренс умер на руках у Олдоса и Марии Хаксли. Автор «Дивного нового мира» стал «литературным душеприказчиком» Лоуренса: ему предстояло опубликовать письма Лоуренса, предпослав им собственное предисловие, что и было сделано. Описания Нью-Мексико и индейских поселений Хаксли мог прочитать в том числе и в этой корреспонденции. Супруги Хаксли добрались до Нью-Мексико лишь в 1937 г. О влиянии Лоуренса на Хаксли см. в: Firchow Р. Reluctant Modernists: Aldous Huxley and Some Contemporaries / Ed. Ev. Firchow and B. Nugel. Muenster; Hamburg; London: Lit Verlag, 2002. R 209–228; Meckier J. Aldous Huxley: Modern Satirical Novelist of Ideas / Ed. P. Firchow and B. Nugel. Berlin: Lit Verlag, 2006. P. 259–273.


[Закрыть]. Интерес Олдоса Хаксли к первозданной Америке мог быть вызван тем обстоятельством, что Лоуренс незадолго до собственного отъезда в Америку взял с неосмотрительного Хаксли обещание присоединиться к нему, чтобы начать новую жизнь, основав в Штатах утопическую коммуну. Однако еще до прибытия супругов Хаксли в Соединенные Штаты в 1926 г. тяжело больной Лоуренс был вынужден перебраться обратно в Европу. Вероятно, это обстоятельство и тот факт, что самого Хаксли волновали не столько природа и коренное население Северной Америки, сколько ее современная цивилизация, объясняют решение писателя отправиться в Нью-Йорк, минуя Нью-Мексико.

Спустя пару лет, задумываясь о том, что именно следует противопоставить урбанистической романтике в «Дивном новом мире», Хаксли избрал не просто некую неконкретизированную или вымышленную индейскую резервацию, но реальное поселение пуэбло близ городка Таос в Нью-Мексико. Возможно, выбор индейской резервации как места действия шестой, седьмой и восьмой глав «Дивного нового мира» был продиктован впечатлением от писем Лоуренса, восторженно отзывавшегося о Нью-Мексико как о «нетронутой, вечной и нерушимо чистой территории, которая не должна достаться нам, ужасным белым людям с нашими машинами»[94]94
  D. Н. Lawrence and New Mexico / Ed. Keith Sagar. Salt Lake City: Peregrine Smith, 1982. P.31.


[Закрыть]. Лоуренс любил повторять, что небо в Нью-Мексико не такое старое, как в Европе, «воздух новей, а земля не так натружена»[95]95
  Letters of D. H. Lawrence / Ed. Aldous Huxley. New York: Viking, 1932. P. 375.


[Закрыть].

Поначалу Хаксли поддался чарам лоуренсовских текстов об индейцах и их древней земле. Но к началу работы над романом лоуренсовские чары ослабли, что, думается, не могло не сказаться на общей интонации, характерной для описания индейцев пуэбло в «Дивном новом мире». Эти сцены без натяжки прочитываются как пародия на лоуренсовский эскапистский примитивизм, на его стремление слиться с первозданной природной культурой.

Поскольку для «индейских» глав «Дивного нового мира» требовались подробности, а Хаксли, не побывав в Нью-Мексико, не мог опираться на собственные впечатления, ему пришлось воспользоваться этнографическими материалами из коллекции института Smithsonian[96]96
  Хаксли пользовался материалами этнографа Фрэнка Кашинга «Описание мифов зуни о творении» (Outlines of Zuni Creation Myths) и «Народные сказки зуни» (Zuni Folk Tales), опубликованными Институтом Smithsonian. Кашинг объявил, что именно культура зуни представляет собой подлинную социальную утопию. Хаксли, как показывает сравнительный анализ, не только позаимствовал у Кашинга важнейшие детали для «индейских» глав, но и высмеял утопические представления этнографа. Подробнее в: Sloan М. Frank Hamilton Cushing: A Source for Huxleys Brave New World// Aldous Huxley Annual. 2003. Vol. 3. P 129–154; Higdon D. L. Aldous Huxley and the Hopi Snake Dance // Aldous Huxley Annual. 2008. Vol. 8. P. 137–152.


[Закрыть]. Именно они помогли писателю добиться максимального правдоподобия в изображении пляски со змеями.

Ранее биографы Хаксли не сомневались в том, что писатель лично не присутствовал на подобной церемонии. Однако сравнительно недавно исследователи обнаружили материалы, косвенно доказывающие, что писатель присутствовал на постановочной пляске со змеями, когда, направляясь на Восточное побережье, решил посетить Гранд-Каньон в Аризоне. Высока вероятность и того, что добираясь туда на поезде, Олдос и Мария прочитали рекламную брошюру «Пляска со змеями индейцев моки» (моки – еще одно название индейцев племени хопи), распространявшуюся правлением железной дороги. Брошюра рекламировала церемонию как «бесподобное языческое представление», обещала туристам незабываемый спектакль, действующими лицами которого будут смуглые жрецы и танцоры с их неподражаемой экспрессивной жестикуляцией[97]97
  В работе Хигдона (Р. 145) также высказано предположение, что Хаксли обратился к работам Дж. Бурка «Пляска со змеями индейцев моки» (Bourke J. The Snake Dance of the Moquis, 1884) и Эрны Фергюссон «Пляшущие боги» (Fergusson Е. Dancing Gods, 1931), в которых пляска со змеями описывается как кошмарное зрелище.


[Закрыть]. Известно, что президент Теодор Рузвельт однажды побывал на таком разрекламированном представлении и описал пляску со змеями как «облагораживающее» зрелище[98]98
  Higdon D. L. Op. cit. P. 141.


[Закрыть]. Хаксли, очевидно, не разделял восторгов президента и потому изобразил совсем не облагораживающую сцену.

Вернемся к роману, где «новой романтике» цивилизованности, урбанистической эстетике Нового мира Хаксли противопоставил эстетику естественности. Иронизируя над придуманной им самим альтернативой, он изобразил максимально грубую этнографическую экзотику. Вместо захватывающей дух мистерии он представил грубый примитив. Описания жизни пуэбло, очевидно, призваны вызывать отвращение. Трупы животных, голодные псы, подбирающие объедки, ядовито-алкогольное дыхание жителей, накачанных мескалем или пейотлем, вонь и грязь, запахи немытых тел, подгоревшего жира, нестиранной одежды. Хаксли подробно описывает кровавый и бессмысленный ритуал со змеями и бичеванием. Змеи выписаны в отвратительных подробностях. Ритуал начисто лишен флера таинственности. Такого рода «чужое» не получает преимущество в состязании со «своим» – технократично-спортивно-увеселительным.

Что до фигуры Джона Дикаря, говорящего на невозможном языке (даже влияние риторики Шекспира не может исключать влияния совершенно особой индейской племенной культуры) то по причине своей искусственности эта фигура нисколько не сглаживает резкий контраст между максимально отодвинутыми друг от друга «своим» и «чужим», «цивилизованным» и «диким». В заключительной главе романа Джон Дикарь, отвергнув цивилизацию, селится в уединенном месте – в долине за цепочкой прудов. Возможно, это уточнение призвано отослать читателя к знаменитому эксперименту Генри Торо на Уолденском пруду, где, как известно, трансценденталист и ученик Эмерсона поселился на два года, два месяца и два дня. Подобно Торо, обходившемуся минимальным набором инструментов и скромными запасами, Джон потратил небольшую сумму денег на обустройство, купив нужный инструмент, гвозди, веревки и бечевки, клей, спички, простейшую кухонную утварь, пакетов 20 семян и 10 кг пшеничной муки. Кроме изготовления орудий для самоистязаний Джон принялся возделывать землю. И эта аллюзия на огородничество Торо в совокупности с прудами и скудными покупками весьма прозрачна в «Дивном новом мире»: «Джон копал гряды – и в то же время вскапывал усердно свой духовный огород, ворошил, ворочал мысли»[99]99
  Хаксли О. О дивный новый мир / Пер. О. Сороки // О дивный новый мир: Английская антиутопия: Романы. М.: Прогресс, 1990. Дивный новый мир. С. 34. (Далее – ДНМ).


[Закрыть].

* * *

Всего через пять лет после того, как Хаксли написал эссе «Новый романтизм», вышла статья К. Г. Юнга «Йога и Запад» (1936), где говорится о модном европейском увлечении восточными учениями освобождения и о том, что «чужой» примитив не откроет человеку секрет жизни. Несмотря на то, что Юнг писал о Востоке, ровно те же тезисы полностью применимы к американскому Западу.

Словно отвечая на тезисы Хаксли о моде на «примитивизм», Юнг утверждает, что в поисках психической целостности и понимания самого себя европеец не должен обращаться к чуждой культуре, сколь бы близка она ни была к природе. Он наверняка употребит это новое знание во зло, еще более подавив то естественное, что всегда мешало становлению европейской рациональности. Юнг неизменно подчеркивал, что у европейца иная психическая предрасположенность: «Европейцу нужно возвращаться не к Природе – на манер Руссо – а к своей собственной натуре. Он должен заново открыть в себе естественного человека <…>»[100]100
  Юнг К. Г. Йога и Запад // Юнг К. Г. Архетип и символ. М.: Ренессанс, 1991. С. 223–232.


[Закрыть]. Под процедурой открытия в себе естественного человека Юнг, безусловно, имел в виду вовсе не имитацию инородных для европейца методов и учений, а теорию и практику психоанализа, который раскроет ему суть человеческой природы.

К. Е Юнг задолго до «Ориентализма» Э. Саида предупреждал, что поскольку европеец не познал собственное бессознательное, он не способен понять Восток. Видение Востока – это проекция собственных страхов европейца и выражение всего того, что он отвергает в самом себе. В книге «Йога и Запад» (1936) Юнг обращает внимание читателя на следующий факт:

Индиец никогда не забывает ни о теле, ни об уме, тогда как европеец всегда забывает то одно, то другое <…>. Европеец <…> располагает наукой о природе и удивительно мало знает о собственной сущности, о своей внутренней природе[101]101
  Там же. С. 228.


[Закрыть].

Европейцу Юнг советует обратиться к собственной душе, заново открывая в себе естественного человека. Он предупреждал об опасностях, подстерегавших тех, кто стремится бездумно привить восточную мудрость на Западе, ибо всякий, кто преуменьшает достоинства западной науки, недооценивает достоинства западного сознания. Юнг не советовал заниматься йогой потому, что европеец «не так устроен» и не так мыслит. Вместе с тем он советовал изучать ее.

Интересно, что основатель глубинной психологии утверждал, что по эффективности исследования души с йогой на Западе сравнимы только католическое целительство души (упражнения Игнатия Лойолы) и психоанализ. При этом Юнг выражал надежду на то, что со временем Запад изобретет «собственную йогу», опираясь при этом на христианство. Олдос Хаксли, подобно Юнгу, чье мнение он ставил очень высоко, и вслед за своим приятелем Аланом Уоттсом, был убежден, что лишь трансформированная и адаптированная для западных людей йога сможет способствовать их личностному развитию[102]102
  А. Уоттс остроумно заметил: «Считается, что эти дисциплины можно экспортировать, как тюки с рисом или чаем, и что буддизм может быть «освоен» где угодно и в любое время, как бейсбол» (Уоттс А. Психотерапия. Восток и Запад. Львов: Инициатива, 1997. С. 46).


[Закрыть].

Олдос Хаксли был бы немало удивлен, если бы в 1960-е гг., создавая свою последнюю утопию «Остров», перечитал следующий пассаж из давно известного ему текста Карла Густава Юнга – пространного комментария к даосскому трактату «Секрет золотого цветка», посвященному в основном принципам медитации:

Западное подражание Востоку особенно трагично, ибо проистекает из ложного восприятия, столь же стерильного, как и модные ныне вылазки в Нью-Мексико и на блаженные острова южных морей (курсив мой. – И. Г.) <…>, где цивилизованный западный человек вполне серьезно играет в «примитивность», чтобы на время сбросить груз обязанностей <…>[103]103
  Jung С. G. Commentary // The Secret of the Golden Flower: a Chinese Book of Life / Trans. Richard Wilhelm. New York: Harcourt: Brace, 1931. R 80.


[Закрыть].

Неизвестно, было ли английское издание «Секрета золотого цветка» в домашней библиотеке Хаксли. Однако нет сомнений в том, что он читал это знаменитое сочинение с комментарием Юнга еще в 1930-е гг. после издания его английского перевода. Более чем через десять лет Хаксли составил комментированную антологию религиозно-мистических текстов «Вечная философия» (The Perennial Philosophy, 1944), в конце которой разместил список рекомендованной литературы[104]104
  К сожалению, в русском переводе этот список рекомендованной литературы отсутствует.


[Закрыть]. В числе важнейших источников Хаксли называет «Секрет золотого цветка», указав его первое английское издание.

Юнг входил в число психологов, чьи заслуги (в отличие от заслуг Фрейда, над которым Хаксли неизменно подсмеивался) писатель высоко ценил. Юнговские теории находились в поле его внимания с 1920-х гг. Первые его рассуждения о Юнге содержатся в статье «Измеримое и неизмеримое» (Measurable and Unmeasurable, 1927): «По сравнению с Юнгом почти все прочие психологи кажутся <…> лишенными вдохновения»[105]105
  Huxley A. Measurable and Unmeasurable // CE. Vol. IL P. 150.


[Закрыть].

Писатель особо подчеркивал ведущую роль Юнга в разработке классификации психологических типов[106]106
  Huxley A. Varieties of Intelligence // CE. Vol. IL P. 165–193.


[Закрыть]. Хаксли полагал выдающейся книгу «Психологические типы: Отношения эго с бессознательным» (английский перевод 1923 г. Psychological Types: The Relations between the Ego and the Unconscious). Именно классификация, приведенная в этом труде, убедила Хаксли том, что в зависимости от принадлежности к тому или иному психологическому типу человек избирает наиболее адекватную для него систему мировоззрения и психологическую теорию[107]107
  Хаксли называет Юнга прирожденным интуитивным психологом подобно тому, как Толстой и Достоевский были прирожденными писателями (см. статью Хаксли «Заметка о догме» (A Note on Dogma, 1927) – CE. Vol. IL P. 241–248).


[Закрыть]. Таким образом, Юнг, с которым Хаксли состоял в переписке и, судя по всему, в итоге познакомился лично, давно находился в центре его внимания.

После пожара 1961 г., когда сгорел лос-анджелесский дом Хаксли вместе с библиотекой и архивами, он обратился в издательство Harper & Brothers с просьбой выслать ему необходимые для работы книги[108]108
  Letters. P 922-23.


[Закрыть]. Среди отмеченных писателем книг в каталоге издательства была и антология трудов Юнга «Размышления о психологии»[109]109
  Jung C. G. Psychological Reflections: A New Anthology of His Writings 1905–1961 / Ed. Jolande Jacobi. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1953.


[Закрыть]. В этой антологии содержатся и отрывки из комментария к «Золотому цветку», в числе которых, правда, нет приведенной выше цитаты про «Нью-Мексико и блаженные острова».

К. Г. Юнг, как известно, с глубочайшим уважением относился к восточным «практикам освобождения», т. е. к религиозным и в то же время психологическим учениям, таким, как дзен– и чань-буддизм, махаяна и даосизм. Под влиянием восточных учений, подавляющее большинство западных философов и психологов утвердилось в представлении о цивилизации и культуре Запада как о результате утраты всеобщности, глобальности, единства мира, полноценности каждой жизни. Западная психиатрия, начиная с Юнга и Отто Ранка, объявила своей задачей восстановление полноты жизни пациента. Восточные «учения освобождения», в частности даосизм, исповедовали представления об идеале как целостности, внутренней самодостаточности, единении тела с духом. Для восприятия полноты бытия необходима открытость, целостность, недуальность (неразличение внутреннего и внешнего, тела и духа), готовность, не сопротивляясь и не скорбя, принять течение времени, любую изменчивость. В некотором смысле, знакомство с Востоком было для многих западных психологов и других интеллектуалов символическим выражением желания соприкоснуться, интегрироваться с той «инаковостью», которую они ощущали в качестве тайной, теневой стороны западного сознания.

Вместе с тем – это часто забывается – всем известные «восточные» симпатии Юнга не помешали ему предупреждать о бесполезности, даже опасности бездумного переноса доморощенных, «стерильных» представлений об «органически чуждой» нам мудрости Востока на западную почву. В этом смысле Юнг выступает как предшественник Эдварда Саида (1935–2003), утверждавшего, что ориентализм в западной культуре не просто воспроизводит некий обобщенный, усредненный, т. е. психологически и фактически недостоверный, образ Востока, но и – сознательно или бессознательно – делает это в рамках колониального, империалистического проекта[110]110
  Саид Э. В. Ориентализм. Западные концепции Востока / Пер. с англ. А. В. Говорунова. СПб.: Русский Мтръ, 2006.


[Закрыть].

Заметим, что если применить теорию Саида к колониализму в целом, то понятие ориентализма должно быть логически дополнено и оксидентализмому ибо освоение европейцами отдаленных от Старого Света пространств, лежащих за Атлантическим океаном, сущностно не отличалось от соответствующей культурной оккупации Востока. Как следует из этого тезиса, мы включаем оксидентализм в европейский колониальный дискурс.

Топонимы, выделенные нами в приведенной выше цитате из комментария Юнга, поражают совпадением с локусами – Нью-Мексико и блаженные острова южных морей, точно соответствующими экзотическим пространствам двух утопий Олдоса Хаксли. Вряд ли выбор специфических пространств «чужого», осуществленный Олдосом Хаксли в двух его главных утопических текстах – «Дивном новом мире» и «Острове», был продиктован комментарием Юнга. Скорее всего, как Юнг, так и Хаксли попросту ориентировались на типичные для того периода (а в некотором смысле, и для современности) культурные образцы «иного»: во-первых, это первозданная индейская Америка, сохранившаяся лишь в резервациях западных и юго-западных штатов, и, во-вторых, столь же экзотические манящие острова Юго-Восточной Азии. В восприятии среднестатистического, «испорченного» цивилизацией европейца как Дальний Запад, так и Дальний Восток были населены дикарями.

В «Дивном новом мире» экзотическая природа при всей ее пышности и красоте предстает враждебной или в лучшем случае безразличной к человеку. Хаксли рисует пейзажи с опасными пропастями, ущельями, отвесными скалами. Линда, мать Джона Дикаря, рассказывает, что во время экскурсии в горах она сорвалась, упала и поранила голову. Так она и «застряла» в дебрях Нью-Мексико. Тогда же ее любовник, будущий Директор Инкубатория, отец Джона Дикаря, ушиб колено в тамошних горах и «вконец охромел». Таково первое из предложенных Олдосом Хаксли изображений белого человека на фоне экзотической страны. Хаксли, как мы знаем, не проявил в 1920-е гг. особого интереса к американским индейским резервациям. Примитив оставил его равнодушным.

Через 30 лет он обратит свой взор не на Дальний Запад, а на Дальний Восток в романе «Остров»:

Я помещу сюжет не в будущее, а на остров в Индийском океане, недалеко от Андаманских островов, на остров, населенный потомками буддийских колонистов с материка и потому прекрасно знакомых с Тантрой[111]111
  Letters. Р. 791.


[Закрыть].

Надо заметить, что во время первого путешествия по странам Востока Хаксли не испытал особых восторгов от восточного колорита, очевидно, не почувствовав аромата «блаженных островов» и не проникнувшись восточной мудростью. Более того, он заявил, что «индийская духовность – главнейшее проклятие Индии и источник всех ее невзгод»[112]112
  Harry Ransom Humanities Research Center, The University of Texas at Austin. Huxleys Letter to Mary Hutchinson. 6 January, 1926. Цит. no: Murray N. Aldous Huxley: A Biography. New York: St. Martins Press, 2003. P. 177.


[Закрыть]. Также он признался, что эмпирические изыскания во время тех месяцев, что он провел на Востоке, убедили его в том, что «вся эта восточная болтовня о Свете – полная чепуха»[113]113
  New York Public Library. Huxleys Letter to H. L. Mencken. 5 May, 1926.


[Закрыть]. В «Смеющемся Пилате» он с горькой иронией отмечает:

Тому, кто только что вернулся из Индии с ее индийской «духовностью», индийской грязью и религиозностью, Форд представляется куда более великим, чем Будда. <…> Можно всем сердцем выступать за религию до тех пор, пока не посетишь по-настоящему религиозную страну[114]114
  Huxley A. Jesting Pilate // CE. Vol. IL P. 526.


[Закрыть].

То, что «Остров» в некотором смысле является зеркальным, т. е. перевернутым, отражением «Дивного нового мира», замечено давно. Масса эпизодов выстраивается в параллели. Однако сравнение сцен первого контакта европейца с дикой экзотической природой в этих романах по каким-то причинам не проводилось.

В начале «Острова» Уилл Фарнеби, словно повторяя путь героев предыдущей утопии, карабкается по отвесному склону на плато, натыкается на змей, срывается с уступа вниз, падает, ломает ногу и, преодолевая ужас, отвращение и боль, вынужден повторить опасный подъем. Наутро местные жители оказывают ему первую помощь и немедленно начинают лечить не столько от культурного шока, сколько от «природного». Как видим, не только змеи «переползли» из одного романа в другой. В обоих произведениях белый человек «обезножил» при первом же соприкосновении с природой. (Не исключено, что искалеченные ноги героев обоих утопий – это признак осознанного обращения Хаксли к мифу об Эдипе. Как известно, Эдип еще в детстве сильно изуродовал стопы, случайно наступив на гвозди. В «Острове» миф об Эдипе выступает, как будет показано далее, в весьма экзотическом исполнении.)

В «Острове» Хаксли паланезийцы исповедуют религию, поставившую в центр поклонения именно человека, но человека, осознающего свое место во Вселенной. В паланезийских религиозных церемониях преобладает радость, а не страдание и вина, доминирующие в авторитарных культах. Ориенталистское влияние в «Острове», благодаря многочисленным упоминаниям восточных религиозно-философских учений, в тексте очевидно[115]115
  Так, например, неслучайно название острова Пала – места действия последнего романа Хаксли. Очевидно, этот топоним придуман писателем по ассоциации с древним буддийским текстом «Палийский канон», написанном на среднеиндийском языке пали. В каноне, в частности, говорится о необходимости ясным взором видеть то, что находится «здесь и сейчас», т. е. настоящее (ибо это единственный путь к постижению вечного).


[Закрыть].

За 30 лет, разделявших «Дивный новый мир» и «Остров», писатель проделал длинный путь, в итоге приведший его к пониманию восточных учений. Известен и примерный список тех восточных или востоковедческих текстов, что оказали самое большое влияние на писателя[116]116
  Наряду с каноническими текстами махаяна-, дзен– и чань-буддизма, а также даосизма самое большое влияние на Хаксли оказали труды Suzuki D. The Zen Doctrine of No-Mind: The Significance of the Sutra of Hui-Neng (Wei-Lang). London: Rider and Co, 1969; Watts A. Behold the Spirit: A Study in the Necessity of Mystical Religion. New York: Pantheon Books, 1947; Herrigel E. Zen in the Art of Archery. New York: Pantheon, 1953; Coster G. Yoga and the Western Psychology: A Comparison. Oxford University Press, 1934. Сам Хаксли посвятил восточным учениям освобождения немало статей. См., например, «Семь медитаций», «Заметки о дзене», «Символ и непосредственный опыт» и др. в: Huxley and God / Ed. J. H. Bridgeman. New York: The Crossroad Publishing Company, 2003.


[Закрыть]. Однако почему Хаксли вообще вступил на этот путь познания? В любом случае, не потому, что очередной раз вернулась «мода на Восток», побудив его прочитать священные тексты и попробовать медитации. В сознании Олдоса Хаксли, как и в представлениях его друзей Джеральда Херда и Кристофера Ишервуда, восточная точка зрения стала во многом определяющей еще в конце 1930-х гг. Поворот к Востоку осуществился в том числе и в результате перемены во взглядах некоторых знаменитых западных психологов, таких, как К. Г. Юнг, который, по существу, был первопроходцем на этом пути. За Юнгом последовали Эрих Фромм, Тимоти Лири, Ричард Алперт, Алан Уоттс и многие другие.

Литературоведы достаточно подробно осветили влияние философии и практики дзен-буддизма и тантризма на замысел и исполнение «Острова». Достоинства восточных учений представлялись Хаксли несомненными. Вот лишь одно из его самых нетривиальных высказываний, где он подчеркивает то, что считает в этих учениях самым ценным. Думается, что профессиональному востоковеду эта мысль Хаксли показалась бы по меньшей мере неожиданной, возможно, даже весьма спорной. Отмечу, однако, явный психотерапевтический акцент:

Каждая восточная философия в основе своей является трактатом о трансцендентальной психотерапии. Ее цель – излечить статистически нормальных людей от их самодовольной убежденности в том, что они здоровы, и привести их к состоянию, которое можно было бы обозначить как абсолютную, а не статистическую нормальность, к пониманию того, кем они на самом деле являются[117]117
  Huxley A. The Oddest Science // CE. Vol. VI. P. 81.


[Закрыть].

В «Острове» паланезийцы описаны с симпатией не только потому, что они исповедуют наиболее привлекательную, с точки зрения Хаксли, религию – махаяна-буддизм, но и потому, что прекрасно образованы. Важно и то, что каждый паланезиец, даже подросток, в какой-то степени знаком с принципами и приемами психотерапии. Островитяне лечат пришельца из Британии от психотравмы и невроза. Главный акцент сделан на снижение уровня тревожности. Хаксли было известно, что восточная психологическая традиция считает именно тревожность центральной психической проблемой. Читая переводы древних текстов и современные книги, описывающие даосские, дзенские и тантрические упражнения, направленные на концентрацию и расслабление, он определил для себя два основных способа преодоления тревожности. Хаксли прекрасно знал, что первый способ – труднодостижимый, но желательный – это мгновенный инсайт, озарение, спонтанное осознавание, сатори, к которому можно прийти в результате медитаций, направленных на познание и созерцание своей истинной природы и собственных скрытых возможностей. О скорейшем наступлении инсайта можно лишь мечтать. В большинстве случаев подобного молниеносного просветления добиваются годами, культивируя в своем успокоенном и смиренном сознании ясное представление о человеческой природе и скрытых в ней возможностях, а также тренируя тело и его связь с сознанием специальными методами. Второе действенное средство от тревожности – практика недеяния и безмолвия (состояния безмыслия и невмешательства в поток образов и внешних событий в дзен-буддизме и даосизме). Но Хаксли осознавал, что и этот второй путь также противоречит стилю жизни цивилизованного Запада.

Хаксли надеялся, что когда-нибудь психологи получат экспериментальные данные, объясняющие процесс медитации и действие упражнений, направленных на контроль сознания. Писатель сам изучал и практиковал различные психотехники и на собственном примере понимал, какие колоссальные трудности приходится преодолевать даже подготовленному западному сознанию – чего же ожидать от обыкновенного человека? Его главный совет: прежде, чем устремиться к трансцендентному, предпринять «путешествие в Страну Востока», человеку следует сначала стать полноценной личностью, здоровой физически и психически, полностью осознающей себя и окружающий мир, понимающей свои истинные цели. Кратчайший путь к себе для человека Запада – это даже не обретение адекватной жизненной философии через чтение и образование, а новейшая гуманистическая психотерапия.

Нельзя не заметить некоторой искусственности экзотики в романе. Ярче всего она проступает в сцене, описывающей посещение Уиллом Фарнеби кукольного спектакля[118]118
  Хаксли был в достаточной мере осведомлен об искусстве кукольного театра. Так, в 1921 г. он написал обзор кукольного спектакля, увиденного им в Лондоне, а также марионеточного представления, которое он посетил во Флоренции. Об «анонимности» участников, о «совершенстве масок и кукол», о «простом геометрическом символизме» см.: Huxley A. The Puppets // Aldous Huxley Annual. 2007. Vol. 7. P. 48–51.


[Закрыть]. Спектакль этот посвящен отнюдь не жизни Будды, Вишну или, скажем, Шивы. Постановка весьма своеобразной, экзотической и попросту анекдотической версии знаменитой трагедии Софокла называется «Эдип на Пале». Хаксли не удержался от того, чтобы, как и в «Дивном новом мире», представить в этой утопии фрейдовскую концепцию сексуальности в виде довольно схематичной сатиры. Назначение этой постановки – катарсически разрешить Эдипову проблему, интерпретированную режиссером как совершенно надуманную, и высмеять фрейдистское толкование истории Эдипа. Однако истинная прагматика этого театрального действа непонятна. В самом деле, большинство зрителей не имеет ни малейшего представления о том, что пьеса инсценирует Эдипов комплекс. Пожалуй, лишь Уилл да несколько профессиональных терапевтов способны рассмотреть этот сюжет сквозь психоаналитическую призму: «Доктор Фрейд полагал, что все маленькие мальчики жаждут жениться на своих матерях и убивать своих отцов. А девочки, наоборот, желают выходить замуж за своих отцов»[119]119
  Хаксли О. Остров. СПб.: Академический проект, 2000. С. 309. (Далее – Остров).


[Закрыть]. Но какой может быть интерес у паланезийской публики к Фрейду и фрейдизму? Театр – не семинарское занятие, не мастер-класс по психоанализу!