Текст книги "Леночка, или Анна Каренина наших дней"

Глава 47 Чужие тайны

Утром, после завтрака в номере Лены раздался звонок, это был Дмитрий, он пригласил ее в Британский музей, который у них был первым в списке куда Леночке хотелось бы сходить. Надо сказать, что несмотря на довольно дорогую жизнь в Лондоне, посещение музеев там бесплатное. Единственное, что несколько напрягает страждущих ознакомиться со всемирноизвестными центрами культуры, то это очереди, но у Дмитрия оказался свободный доступ в музеи, что-то вроде абонемента, благодаря чему в очереди они не стояли, что существенно продлило время на осмотр экспозиций и сберегло силы. Они еще успели побывать в музее восковых скульптур мадам Тюссо, было забавно смотреть на копии ныне живущих, была там и восковая фигура Джуда.

– Нет, не идет ни в какое сравнение с оригиналом. – усмехнулась Леночка. Оказалось, что Дмитрий тоже его поклонник и они иногда встречаются на выставках и в театрах. Впрочем, Дмитрий поддерживает связи со многими успешными представителями богемы и деятелями культуры, он иногда консультирует в какие предметы современного искусства стоит вкладывать деньги и предлагает что-то из приобретенных им раритетов. Через Дмитрия Лена начала постепенно вникать в уклад его лондонской жизни, тесно связанной с разными слоями общества. А завтра она впервые попадет в настоящее родовое поместье английского аристократа, где хозяйкой будет Зоя Николаевна, родившаяся в русской Сибири – мама ее школьной подруги… И все же, как причудлива река Жизни, какие изгибы и повороты делает, какие горизонты открывает и выносит к новым берегам. Непостижимо!

На следующий день после завтрака Дмитрий позвонил ей напомнить, что чета Уинстонов ждет их сегодня на ужинин к 18 часам и он подъедет за ней к гостинице в полшестого вечера. Леночка обещала ждать Дмитрия в холле гостиницы на первом этаже. Перед ней стояла задача не из легких – предстояло решить, что надеть… Пригодились советы Лилии Генриховны, она и поведала, что несмотря на кажущуюся простоту в общении, у людей из высших английских кругов есть свои жесткие правила, которые они не нарушают, а одно из них – дресс-код. И все же Лена волновалась… Прическу она решила сделать сама. Волосы у нее отрасли ниже лопаток, она сделает тугой пучок, его просто и быстро делать, а главное, он идет ей. Из украшений на ней будет только золотая цепочка с бриллиантовой подвеской, серьги и колечко к ним – подарки Алексея. Все скромно, но со вкусом. Платье, купленное в Москве, она надевала его на премьеру, – черное, бархатное, длина в пол, с глубоким вырезом углом на спине. Сидит на ее стройной фигуре просто замечательно и прекрасно подчеркивает ее тонкую чуть бледную кожу с еле заметными голубыми жилками, которые ничуть не портят впечатление, скорее напротив, придают ей налет аристократизма, подаренного природой. Лена довольная собой вглядывалась на свое отражение в зеркале: – Да, но уже осень и вечерами бывает довольно прохладно, наверняка они пройдутся по парку. – И она опять с благодарностью вспомнила Лилию Генриховну, посоветовавшую ей взять что-то из мехов. А из мехов у Леночки была только та самая норковая шубка, подаренная Алексом, ничего другого у нее не было. На работу она ездила в пуховике или куртках, а шубка, на которую у Лены не поднялась рука выбросить вместе с эротическим бельем, как напоминание о подарках Алекса, шубка невесомая, стального цвета с сапфировым отливом, висела все эти годы в самом дальнем углу ее шкафа, чтобы лишний раз не напоминать Леночке о былом. Нехотя, но пришлось взять ее с собой и вот пригодилась…

Лена нанесла макияж и прежде чем свернуть волосы в тугой низкий узел приблизилась к зеркалу, ей захотелось увидеть в нем себя с распущенными, как в юности волосами, чтобы посмотреть осталось в ней что-то от той былой Леночки, Лены Крылевской. Из зеркала смотрела она, да та самая Лена Крылевская! Она узнала ее, как будто та вернулась из далекого путешествия и вновь перед ней. Пушистые, отливающие золотом волосы, нежный рот… глаза… счастливые глаза, вот что поразило Лену. Она помнила себя разной: и соблазнительно-искусительной во времена БРИПа, с ее призывным огнем в глазах и томным взглядом, и деловой, даже подчеркнуто строгой на работе в музее и ее хождениях по инстанциям в надежде найти средства на восстановление музея-усадьбы. Но давно, очень давно она не видела себя такой – настоящей, какой ее и создала природа, а счастье лишь наполнило своим светом ее глаза. Лена стояла у зеркала и продолжала разглядывать себя, предаваясь воспоминаниям.

Она все же убрала свои волосы в низкий тугой узел, очень подходивший к фасону ее платья, вырез на спине должен быть открыт, это была главная «изюминка», из-за нее она и купила это бархатное чудо, которое было баснословно дорогим. Спасибо мужу Леше, он оплатил его своей кредитной картой тогда в Москве.

Накинув на плечи шубку и стараясь не вспоминать больше об Алексе, Лена спустилась в холл первого этаже гостиницы, где ее уже ожидал Дмитрий. Еще спускаясь вниз в гостиничном лифте, Лена заметила на себе восторженные взгляды мужчин и оценивающие взгляды женщин, но ее внизу ждал он, Дмитрий, до других ей не было дела. Она все еще не спросила про наличие у него жены и детей, все как-то не заходил вопрос о личной жизни ни с его, ни с ее стороны. Круговерть событий, встреч, походы по музеям и выставкам не давали возможности узнать что-то о личной жизни друг друга. Когда он увидел ее в черном платье в пол, с накинутой норкой на плечах, немного разрумянившуюся, он встал с кресла и пошел к ней на встречу. В его глазах был подлинный восторг, на лице светилась улыбка, слова были не нужны, все читалось у них на лицах.

Дмитрий молча предложил ей взять себя под руку, Леночка также молча вложила ему свою руку и они выйдя из гостиницы направились к автомобилю, ожидавшему их у входа. Для такого случая Дмитрий воспользовался услугами личного шофера, а не демократичным, но не подходящим для визита в замок такси. Лена впервые в жизни почувствовала свою сопричастность к графскому роду, хотя никогда не была охоча до титулов и званий. Папа интересовался родом Крылевских из польских дворян, но Лену это вообще как-то не интересовало, она себя считала русской и польское дворянство ей было мало интересно. Особенно после смерти папы.

Поместье Уинстонов относилось аж к 15 веку, когда его предок граф Джонатан Уинстон после женитьбы на леди Кэтрин Диане Уэсли затеял строительство родового замка. За многие века случались и пожары, и даже наводнение, дом перенес бомбежки Второй мировой войны, но сохранились подлинные ворота с гербом, а также конюшни. Поместье расположилось на пяти тысячах акров, что составляет приблизительно 2000 гектаров земли. Под воздействием времени замок нуждался в постоянном ремонте, весь 18 и 19 век средств не хватало и лишь дед Джона, лорд Эндрю Уинстон, вложивший в ремонт и реконструкцию замка немало средств и времени, начал возрождение поместья. При нем были отремонтированы фасад и крыша, приведен в порядок старинный парк, правда для этого потребовалось продать часть земли и принести в жертву наследство, доставшееся ему от богатой и бездетной тетки Элизы, но это стоило того. Замок буквально восстал из руин и казалось простоит еще тысячу лет.

В годы Второй мировой войны поместье пострадало при авианалетах, поэтому основная тяжесть по восстановлению замка легла на плечи отца Джона, сэра Сэмуэля Уинстона. Он сделал некоторую перепланировку, отремонтировал фасад и крышу. Для этого сэру Сэмуэлю пришлось очень много работать. После войны он занялся операциями с недвижимостью, а также поставками металлов, но именно он основал любимый семейный бизнес – приобретение-продажу антиквариата и предметов искусства. Очень пригодилось образование в Кэмбридже, который он с блеском окончил, получив степень в области архитектуры и искусствоведения. От отца дело перешло к Джону, закончившему тот же Кембридж и тот же факультет архитектуры и искусствоведения. Но по решению семьи и воле отца первой профессией Джона было не искусствоведение, а дипломатия.

В 1969 году двадцатишестилетний молодой дипломат Джон Уинстон, потомственный аристократ рода Уинстонов, прибыл в Москву на дипломатическую службу в посольстве Великобритании. И в первый же свой год работы на дипломатическом поприще случайно познакомился с восемнадцатилетней студенткой 1 курса театрального института Зоей Бурминой.

Было самое начало ранней весны 1970 года, юбилейного года 100-летия Ленина и 25-летия Победы. Еще крепкий и совсем еще не «дорогой» Леонид Ильич Брежнев, ведет СССР и весь соцлагерь со странами Варшавского договора путем, указанным Лениным. Но все уже тогда понимали, что коммунизм становится недосягаемой утопией, несмотря на то, что и Программа партии была, и Госплан работал, а вместо того, чтобы приближаться к поставленной цели, она удалялась все дальше и дальше. Дефицит товаров народного потребления и вечные очереди с самого рождения от яслей, детсадов, до многолетнего ожидания жилья, бесплатного по определению, но если хорошенько разобраться, ничего бесплатного не было тогда, в не самую худшую эпоху социализма с «Человеческим лицом». Это определение приписывают чеху Дубчеку, а использовали его чаще именно в СССР. Сейчас такое воспринимается как анекдот, а тогда… Короче, все кто тогда жил и учился прекрасно помнят.

Зоя Бурмина приехала из Сибири и сразу поступила в ГИТИС. Помимо ее выдающейся красоты, она обладала всеми данными, чтобы стать успешной актрисой, даже придирчивые преподаватели, настороженно относившиеся к красивым студентам, вынуждены были признать, что талант у Зои есть. Ей прочили блестящую карьеру драматической актрисы, героинь классических образов. Пригодилось бабушкино воспитание. В отличии от остальных девчонок из провинции, да и из больших городов, Зоя прекрасно владела всеми правилами этикета: умела правильно вести себя за столом, красиво есть, ее не нужно было обучать всему этому, она росла в такой обстановке с самого раннего детства. Зоя знала три главных европейских языка: немецкий, английский и французский, еще с детства, благодаря бабушке, выпускнице Смольного института, изучала их. Она говорили с ней о прочитанных в подлинниках книгах, на языках оригиналов, Зоя прекрасно разбиралась в классической литературе, как западной, так и русской. В театральном институте царила творческая атмосфера и никто не задавался вопросом о происхождении сибирячки Зои Бурминой, да и времена были уже не те.

Той ранней весной 1970 года, когда Зое едва минуло восемнадцать лет и она успешно заканчивала первый курс, по рекомендации преподавателя ГИТИСа Григория Степановича Донецкого, она познакомилась с известным художником Виктором Раковским, чтобы позировать ему в качестве модели. К тому времени Зоя была круглой сиротой, жила в общежитии института, стипендия была крошечная, без помощи и поддержки жилось Зое Бурминой очень тяжело. Григорий Степанович, прекрасно зная тяжелое положение юной студентки, рекомендовал ее Раковскому в надежде, что тот как-то незаметно для гордой и независимой Зои поможет ей материально, оплачивая сеансы ее позирования. Раковский – вдовец, одинокий и очень обеспеченный человек, обласканный властью за серии портретов партийных бонз, а также за героико-патриотическую тему на своих полотнах. Его награждали Госпремиями в Кремле, он был и членом Союза художников, и лауреатом всевозможных премий, и депутатом Моссовета. Были у него и персональные выставки за рубежом, художник Виктор Васильевич Раковский принадлежал к творческой элите страны и пользовался всеми положенными ему благами. Он был старше Зои ровно на двадцать лет и в то время ему исполнилось тридцать восемь.

Григорий Степанович не ошибся в Викторе Васильевиче, который тепло принял Зою. Сраженный красотой девушки, он, конечно, понимал, что такой типаж, как у Зои, не годится для изображения крестьянок и героинь труда, поэтому рисовал Зою охотно и много лично для своей коллекции. А когда она приходила к нему в студию на Верхней Масловке, старался обогреть и накормить ее продуктами из спецпайков. Он все чаще ловил себя на мысли, что влюблен в Зою, но сказать о своих чувствах не смел, боясь ее спугнуть, а это значило, что она опять будет недоедать и мучиться от безденежья, этого Виктор допустить никак не мог. Поэтому и поставил себя в определенные рамки, боясь выдать свои чувства к Зое. А она, сама еще почти ребенок, привязалась к нему как к отцу, ей и в голову не приходило, что тридцать восемь лет для мужчины вовсе не старость, а расцвет.

Отец Джона, граф Сэмуэль Уинстон познакомился с Виктором Раковским на международной выставке в Лондоне, где экспонировались картины советских художников, выставка имела шумный успех и широко освещалась прессой. Сэру Сэмуэлю Уинстону удалось купить несколько картин Виктора Раковского, так через отца Джон познакомился с советским художником и подружился с ним. Поэтому приехав в СССР, в Москву он позвонил Виктору, чтобы передать привет от своего отца. Виктор пригласил в гости молодого англичанина, которому не терпелось увидеть новые работы художника, живопись которого он ценил и следил за его творчеством. Так получилось, что именно Джон первым увидел портрет Зои и сразу высказал желание купить его. На что Виктор уклончиво ответил, что портрет не закончен. С тех пор Джон несколько раз приходил к Виктору в надежде увидеть девушку, забыть которую он был не в силах. Он стал почти завсегдатаем у Виктора. Они любили посидеть, немного пригубить принесенные Джоном виски. И вот однажды, они встретились. Зоя сама открыла Джону дверь студии в образе греческой нимфы в белом полупрозрачном шелковом хитоне. Она – неземное создание, само существование которой на Земле было чудом. Джон понял, что дождался ее и попросил разрешения проводить девушку, она ответила согласием на прекрасном английском языке. Они вместе вышли из подъезда Дома художников на Масловке, где у Виктора была студия-мастерская. Жилая квартира была в центре, в районе Арбата, но после смерти жены Виктор жил и работал, в основном, в студии. Так волею судьбы пересеклись пути англичанина Джона Уинстона и сибирячки Зои Бурминой.

Погода стояла чудесная; трава и первые цветы, согретые солнцем, вышли из оттаявшей земли. В теплом, чуть дрожащем воздухе Москвы носились ароматы весеннего дыхания природы, птицы весело щебетали вокруг. Весна и полное кругом обновление, как нельзя лучше отражали душевное состояние молодых людей, идущих рядом под безоблачным небом. Зое тоже понравился этот благовоспитанный англичанин, он так похож на героев классических романов, которыми она зачитывалась. Его манеры, обходительность, выдавали в нем истинного джентльмена. Так и началась их дружба, основанная на ее неподдельном интересе к Англии, ее истории, литературе и его интересе к ней, как к созданию необыкновенному, пленительному и неземному. Он дарил цветы, выписанные из Англии книги, альбомы ведущих исполнителей мира. Она искренне радовалась, хоть и была смущена подарками. Отношения были возвышенно-платоническими. Он был истинный джентльмен, она девочка из интеллигентной семьи, выращенная бабушкой-дворянкой.

За весной наступило лето, как дипломат и иностранец, Джон не мог покидать пределы Москвы без особого разрешения, поэтому они осваивали город вдвоем, много гуляли, бывали в парках, музеях, концертных залах. Джону удалось даже пригласить Зою в посольство Великобритании на один из приемов. Конечно, все это стало известно в КГБ. Но пока Зоя встречалась с Джоном исключительно на людях, они до поры не проявляли своего интереса к этой паре.

Лето подходило к концу, а вместе с этим ухудшалась и погода. Встречаться им было негде, поэтому Джон стал чаще приглашать Зою в рестораны, особенно полюбили они бывать в Метрополе перед посещением Большого театра, находящегося напротив гостиницы. Когда оба поняли, что не могут друг без друга, Джон через друзей снимал номер в отеле «Метрополь», куда к нему приходила на свидания Зоя. Она полюбила этого высокого голубоглазого блондина, щедрого, доброго, возвышенного и даже утонченного. Они падали в объятья друг друга и забывали обо всем на свете, растворяясь в своей любви. Он стал первой и единственной ее любовью, именно о таком она мечтала с детства. Граф, лорд! Принц, настоящий Принц! Он мечтал увезти ее в Англию, пожениться в СССР им бы не дали. Они придумывали варианты бегства один фантастичнее другого, отчетливо понимая, что изо всех известных способов соединить свои судьбы, ни один не имеет под собой реальной силы. Поэтому их отношения и были такие отчаянно-обреченные, но и восторженно-упоительные одновременно. При каждой встрече они, вглядываясь в лица друг друга, мысленно гадали, а будет ли еще у них встреча и не последняя ли была…

И вот в один из серых, мрачных и особенно тоскливых зимних дней, на улице перед входом в общежитие к Зое подошли двое в штатском и представившись сотрудниками органов безопасности, предложили сесть в автомобиль и поехать с ними. Усадив Зою в машину и сев с двух сторон от нее, скомандовали шоферу:

– На Лубянку! —

Так Зоя в первый раз попала на допрос в КГБ СССР. Ее держали почти сутки, показали пленку, где они с Джоном занимаются любовью. Не давали пить и есть, ходить в туалет, заставляли подписать бумаги, что она станет осведомителем и через своего любовника Джона Уинстона добывать информацию полезную для разведки СССР.

Зоя не подписала ни одной бумаги, в тот день она твердо решила умереть, сгинуть в лагере, но Джона она не подставит. И ее отпустили, так ничего и не добившись от нее. А Джона выслали из СССР в течении 24 часов на Родину, в Великобританию. Из института Зою не отчислили и позволили по-прежнему проживать в общежитии, куда она вернулась чуть живая после допроса на Лубянке. Но в разработку взяли, красивые девушки со знанием иностранных языков были редкостью в СССР и часто были завербованы разведкой и КГБ как сексоты.

В институте комсорг курса Василий Листратов крепко взялся за Зою, на нее стала неотступно накатывать сила, подобная машине с катком для укладки асфальта. Ее стали вызывать в комсомольскую организацию института и даже в райком для бесед с подвохом, и все это носило весьма угрожающий характер. В комсомол Зоя долго не вступала и вступила только ради поступления в театральный ВУЗ, это было негласным требованием к абитуриентам. Иногда ей напрямую угрожали отчислением из института, лишением места в общежитии, Зоя не сдавалась, но все чаще ощущала головокружение, отсутствие аппетита и подташнивание по утрам. А однажды на занятиях танцами она упала в обморок. Ее отправили к врачу, так восемнадцатилетняя Зоя узнала, что беременна. Капкан захлопнулся, срок еще не был пропущен, но у нее не шли ноги на аборт. Трагические обстоятельства едва не подтолкнули Зою к суициду, но тут судьба вновь связала ее с Виктором Раковским, она рассказала ему все без утайки. Виктор Васильевич выслушал Зою, ей необходимо было получить от него совет. Совет, данный Виктором, был очень короток и конкретен:

– Выходи за меня замуж, твой ребенок – мой ребенок. У меня звания, заслуги и материальная основа для тебя и ребенка. А иначе они от тебя не отстанут, устроят какую-нибудь провокацию, они на все готовы. —

И Зоя дала свое согласие на брак с Виктором Васильевичем. Она смирилась с судьбой, а он полюбил ее крепко и искренне, как любят в последний раз. Зоя стала настоящей Музой для Виктора, его Звездой. В его работах все меньше стало соцреализма, полотна наполнились лирикой и светом. Вдохновленный Зоей, Виктор работал целыми сутками напролет, душа его ликовала от неожиданного счастья, которого он и не ожидал для себя.

Еще до регистрации брака, Виктора Васильевича вызвали на Лубянку, где четко и коротко объяснили, что несмотря на его заслуги, своей женитьбой на Зое Бурминой он поставит крест на своей карьере и неопределенное время будет невыездным, все его выставки заморозятся.

Виктор ответил, что женится на Зое Бурминой исключительно по любви и решение свое не изменит. Больше трех лет Раковский был невыездным, но во время визита на высшем уровне правительства СССР в Великобританию, на брифинге для журналистов, корреспондентом ВВС был задан вопрос министру культуры СССР:

– Почему художнику Виктору Раковскому запрещен выезд на Запад и на каком основании отменены его выставки в странах западной Европы, а также США и Австралии. —

Министр культуры густо покраснел и пообещал разобраться с этим вопросом. В том же году выставки Виктора Раковского прошли с триумфом на Западе, было раскуплено много его картин из выставочного каталога. Виктору предлагали гражданство в любой стране, в которой он пожелает жить, но он предпочел вернуться в СССР. Больше Виктора не трогали. А к Зое периодически подходили люди в штатском, пытаясь задать провокационные вопросы, которые косвенно можно было расценить как дачу показаний на какое-то известное лицо, входящее в круг общения семьи Раковских. Они подходили на выставках, общественных мероприятиях, на которых она бывала с мужем. Некоторые, в надежде что-то выведать от Зои, пытались ухаживать за ней, но с годами у нее выработалось чутье на подобных «поклонников». Достаточно было одного взгляда или жеста, чтобы понять, что Зоя Раковская видит всех и все насквозь и вряд ли чего от нее можно добиться. Она научилась многозначительно молчать, даже дома в семье ее редко было слышно.

Подрастающая дочь не понимала этого, считала мать холодной эгоисткой и всей душой привязалась к отцу, души в ней не чаявшему. Он играл, читал, рисовал с Мариночкой. Виктор понимал, что Зоя вышла за него не по любви, а по несчастным обстоятельствам судьбы, понимал огромную разницу в их возрасте, поэтому был снисходителен и чрезвычайно добр к своей молоденькой жене, старался радовать ее как и чем мог. Она была для него женой-дочкой, его музой, его королевой, красавицей о которой ходили легенды по Москве и не только. Везде, где бы он не появлялся с Зоей, за их спинами слышался восхищенный шепот. Зоя была со всеми приветлива, учтива и… холодна. Даже с дочерью Мариной она не смеялась, не играла и не позволяла себе никаких шуток. Став постарше, Марина стала относиться к матери с подозрением, она была почти уверена, что мать изменяет отцу, тем более, что Виктор Васильевич стал часто болеть и иногда подолгу лежал в госпиталях. Свою мать Марина всегда видела идеально одетой и причесанной, и чтобы ни случилось с мужем, Зоя не позволяла себе быть неухоженной и небрежной.

Особенно подчеркнуто стильно одетой, причесанной и с великолепным маникюром она приходила в госпиталь, где лечился Виктор Васильевич. Ее появление в больнице производило фурор среди персонала, как будто к ним пожаловала кинозвезда ранга Софи Лорен или Мишель Мерсье. Дочь тогда не понимала, что Зоя это делала исключительно для мужа, ведь он художник и эстет. Появление своей красавицы-жены было бальзамом на его больное сердце. А Марина со всей своей подростковой непримиримостью и максимализмом считала, что мать заботится только о себе. Постепенно эти недопонимания и недомолвки между матерью и дочерью отдаляли их друг от друга и пропасть между ними только разрасталась.

Чета Уинстонов встречала Дмитрия и его спутницу из России Елену на пороге своего замка. Джон, несмотря на титул, был очень прост в общении, в этом он не уступал Дмитрию и хоть между ними была большая разница в возрасте, они не чувствовали ее и были настоящими друзьями. У Джона было потрясающее чувство юмора, что сглаживало многие шероховатости в общении с малознакомыми людьми и позволяло быстро устанавливать контакты и располагать к себе людей, при этом он был по-настоящему искренен. В плане общения он дополнял собой Зою, по-прежнему сдержанную на слова и проявление чувств. Но Джон знал Зою давно, знал ее настоящую, которую встретил и полюбил еще тогда, в свою бытность в СССР. А теперь они уже много лет женаты. Как только умер Раковский и окончательно пал «Железный занавес», пятидесятилетний Джон, всю жизнь проживший в холостяках, разыскал Зою, которой к тому времени было сорок с небольшим и увез ее в Англию, где они счастливо живут уже много лет.

Всю эту историю своей жизни поведала Лене сама Зоя Николаевна, когда они прогуливались вдвоем по их приусадебному парку после ужина, оставив мужчин играть в бильярд.

Лена была потрясена ее откровенностью:

– Может Вам, Зоя Николаевна, первой написать и встретиться с Вашей дочерью, рассказать ей правду, которая поможет вам понять и простить друг друга, а Марине и обрести отца по крови. Скажите, Ваш муж знает, что Марина его дочь? Извините, что задаю Вам такой прямой вопрос. – Лена была не на шутку взволнована.

Зоя Николаевна лишь слегка покачала головой:

– Нет не знает… —

Лена, посмотрев в глаза Зои:

– Простите, но мне кажется, что Вы делаете большую ошибку, утаивая от своего мужа, что у вас общая дочь, таким образом, Вы лишаете его счастья обретения наследницы, продолжательницы рода, да и Марину тоже. По-моему, это несправедливо и даже жестоко. Сейчас времена изменились и Вам нечего больше бояться. Хотите я напишу Марине, но если честно, то лучше Вас этого не сделает никто. —

Тут они увидели, как к ним идут навстречу Джон и Дмитрий. Настало время уезжать из гостей. Около машины с ожидавшим шофером они тепло распрощались, Джон поцеловал руку Элен, как он ее называл, а Зоя смотрела на нее глазами, в которых сквозила невысказанная благодарность и они распрощались, слегка коснувшись руками друг у друга.

Это был последний день пребывания Лены в Англии, на следующее утро она с театральной труппой во главе с Резо возвращаются в Россию.

Лена с Дмитрием посидели напоследок в баре гостиницы, в тихом, удаленном от остальных посетителей уголке. Им не хотелось расставаться, но и что сказать друг другу на прощание, они тоже не знали. Дмитрий уже знал, что у Лены семья: – муж и сын. А у него есть дочь, которая учится в пансионе для девочек, ей четырнадцать лет. Жена умерла шесть лет назад. Это был вполне удачный брак, но боль от утраты уже притупилась. Жена была англичанкой из среднего класса, работала адвокатом, как и ее отец. Как и многие англичанки, она была несколько холодна и рациональна, этот вывод Лена сделала из того, о чем ей рассказал сам Дмитрий.

Они договорились переписываться по электронной почте и обменялись друг с другом адресами. Он проводил ее до гостиничного лифта, поцеловав на прощание руку. Дверцы лифта закрылись, оставив за собой графа Воронцова – Хрусталева, потомка славного дворянства России, о существовании которого Лена узнала всего лишь чуть больше недели назад, но почему-то была твердо уверена, что эта встреча изменит ее жизнь, уже изменила…