Текст книги "По законам братства"

– То, что и ожидала. Ты прежний. Близкий и дорогой человек. Как ты живешь?

– Хорошо живу. Все хорошо.

– Ты женат? – осторожно спросила она.

– Девушка, счет принесите, пожалуйста, – позвал он официантку.

Девушка, совсем юная, в почти форменном платье с белым фартуком, отороченном рюшкой, подошла к столику.

– Шампанское есть у вас? – неожиданно задал он вопрос.

– Конечно, – привычно, не удивившись, ответила официантка.

– Положите нам с собой сыр, колбасу, фрукты, – провел он по столу, – и бутылку шампанского.

Нина замерла.

– Сейчас сделаю, – улыбнулась девушка. – Вы гость нашего отеля?

– Слово –то какое – отель! Да, я остановился в вашей гостинице.

Пока девушка ходила, он вложил купюру в коричневый кожаный блокнотик, где лежал чек. Нина напряженно следила за каждым его движением. Официантка принесла бумажный пакет.

– Спасибо, девушка. Он встал, взял крепко Нину за руку и повел по коридору в гостиницу.

У стойки администратора попросил ключ от своего номера. Брюнетка подняла удивленно брови, посмотрела на Нину.

– Это жена, – резко проговорил он тоном, после которого вопросов больше задавать не хотелось.

– Но… надо документы! – не отставала она. Выучка у советских гостиничных администраторов была отменная.

– Она проездом, – отрезал, не поворачиваясь, Владимир и повел Нину к лифту.

На этаже они молча прошли мимо стола дежурной. Опытный глаз дородной дамы обмануть было невозможно.

– Вы куда, молодые люди? В каком номере проживаете?

Владимир назвал номер.

– А девушка?

– А девушка – жена!

– А документы?

– И документы говорят, что жена! – жестко отвечал на все вопросы Володя.

– Стыд какой, – сказала Нина, когда они, наконец, оказались в номере и Володя запер дверь на ключ. Она села в кресло.

– А если они стучать начнут? – испуганно спросила она. – У меня нет паспорта с собой.

– Пусть только сунутся! Советская система, что поделаешь!

– Что они подумали?

– Нина, мы взрослые люди. Какая нам теперь разница, что они там себе подумали? Мы уже не в восьмом классе.

И поменял тон:

– Ну, Ниночка, ты со мной?

Она помолчала, внимательно посмотрела ему в глаза и заплакала.

– Конечно, с тобой.

И вдруг все, что замерло три года назад, что застыло, заморозилось, жаром разлилось в груди.

– Ниночка, милая моя! Дорогая моя!

Он подхватил ее с кресла, беспорядочно целовал волосы, губы, мокрые щеки, нос, шею – все, куда попадал. Не было сдержанного и уравновешенного Владимира Снегирева. Был другой Володя, которого унесло жаркой волной, который позволил себе украсть королеву из высокого терема. Нина откликалась на каждое его движение, открывалась каждому его прикосновению. Она чувствовала его движения, его желания. Они задыхались, и в их любви была какая-то слаженность, когда люди и душевно, и физически чувствуют друг друга.

Смерч прошел над белыми простынями и угомонился. Владимир крепко обнимал свою добычу, словно ее тотчас отнимут.

–Я люблю тебя! Как я люблю тебя, – шептала она ему в щеку. – Ничего не прошло. Бессмысленно скрываться от себя. Можно обмануть мужа, родителей, друзей. Себя не обмануть.

–Да. Самая страшная ложь – ложь себе. Зачем ты вышла замуж?

Она снова заплакала:

– Дура была.

Володя прочитал все в ее глазах и сам проговорил то, что ей было стыдно сказать самой:

– Он сын директора завода, ухаживал красиво, убедил остаться, квартира, машина, все сразу? Так…?

–Да…, – всхлипывала она.

–Ясно. Подождала бы немного, все бы у тебя было со мной. А я ждал тебя еще год. Надеялся, что уйдешь от него.

– А что теперь, Володечка?

– Будем думать. Не плачь.

Он знал, что она снова хочет задать вопрос, на который он уже один раз не ответил.

– Я женат, – опередил он ее. – Сыну Андрюше полгода.

Нина обмякла в его руках.

– Я все расскажу Людмиле, – быстро сказал он. – Сразу, как только вернусь от родителей. Мы разведемся. И ты приедешь ко мне. Ведь ты приедешь?

– Да!

Она всхлипывала на его плече и целовала мокрую кожу, по которой текли ее слезы. Они оба скомканно, сумбурно рассказывали про свою одинокую супружескую жизнь.

Их вещи вперемежку лежали на спинке кресла: китель, рубашка, платье, ее и его белье…Казалось, одежда с пониманием смотрит на их любовь.

***

Тысячи оттенков счастья

Вся жизнь представлялась раньше Сергею собранием узоров из любимой детской игрушки – калейдоскопа. Он вспоминал, как любил подолгу рассматривать в нем рисунки из разноцветных стеклышек. Очень хотелось понять, от чего зависит такое разнообразие картинок, ведь ничего не добавляется в этой трубе – в ней осталось ровно столько же стеклышек.

Однажды – то ли неожиданно, то ли по счастливой «случайности» – крышка трубы слетела, и стеклышки рассыпались. Сережа долго и удивленно разглядывал, передвигая пальчиком неровные, разного размера и цвета стекляшки, похожие на осколки бутылочного боя. Сочетание благоговения и разочарования слились тогда у него в понимание того, что из простых, невзрачных, на первый взгляд, предметов, можно составить удивительные рисунки. Мысль эта поразила.

Каждый эпизод из жизни, каждое событие или человек были потом окрашены в его сознании в свой цвет и составляли особенный рисунок.

Он любил гору в папиной деревне, куда они ездили помогать деду, ее темно-сине-зеленые купола, жизнеутверждающе рвущиеся в небо, прозрачный пар после дождей, заснеженные лапы елей и сосен, очень похожих на невест под белой фатой. Особенно любил он гору в грозу. Их дом стоял на небольшой возвышенности, особняком от других, был достаточно высоко, и все грозы были его! При вспышках белых молний лес обнажался с разных сторон и все время высвечивался в различном цвете. Сергей пытался считать, сколько же оттенков у зеленого? Художники говорят, что их насчитывается более тридцати. Ему хотелось обязательно высмотреть все тридцать!

Гроза с детства была любима Сергеем. Однажды они с отцом в деревне убирали сено на чердак. До дождя не успели, так и пережидали грозу на чердаке. Большое окно было открыто, они сидели, прижавшись плечами, смотрели на лес и горы, считали вспышки молнии и количество раскатов грома. С тех пор он привык загадывать, как в детстве, сколько раз прогремит и сколько сверкнет. А запах сена и грозы теперь были связаны с отцом, сильным и уверенным, родившим его, Сережку, когда самому было за шестьдесят. За жизнь у нас много случается всего и трагичного, и счастливого, но минуты серебристо – белой грозы на сине– зеленом фоне для Сергея навсегда оставались вне времени. Ничего не существовало. Они с отцом были выше счастья!

До десятого класса все картинки перемешались просто в хаотичные рисунки. Не было отчетливых силуэтов. Ничего не хранишь в памяти, ничего не жаль из сегодняшнего дня – завтра будет лучше! А еще лучше – после десятого класса, когда наступит самостоятельная жизнь, и ты, наконец, уедешь из дома, где контролируют каждый шаг. Детская беспечность.

Десятый класс должен был внести ясность в планы на будущее и размышления о том, что, собственно, делать дальше. Но это в идеале. Ребята тогда разделились на две группы: на тех, кто уже определился с выбором, и тех, кто не ожидал такого скорого окончания школы и пребывал «в раздумьях». Народ словно взбесился. Собирались на все праздники подряд, выясняли заранее, у кого в какой праздник не будет родителей дома или на даче. Покупали дешевенький портвейн «777», «Агдам» или что – то типа этого, важно прикидываясь в магазине совершеннолетними, засылали к кассе обычно его как самого высокого.

На одной такой вечеринке он пригласил танцевать одноклассницу Иру, самую веселую и стройную, которая кокетничала с ним напропалую. И голову оторвало! Сергей влюбился. Это была вспышка. Он был достаточно рациональным человеком, контролировать себя умел, но желания все время видеть ее, прикасаться, разговаривать хотя бы по телефону преодолеть не мог.

Первый поцелуй был романтичным. И он был тоже цветным – ярко – серебристым! В марте лучший друг Игорь пригласил к себе на дачу большую компанию. Девушек было две: его Ира и Вера, подруга еще одного Сергея. Впрочем, Сергеями были в тот день все абсолютно мальчишки. Пока девочки нарезали сыр, колбасу, хлеб, что-то раскладывали по тарелкам, мальчики, почти не таясь, как взрослые, разливали по стаканам легендарный «Агдам». Ощущение безопасности, отсутствие родительского глаза придавало им в собственных глазах взрослости. Они важно потягивали вино, заводили философские темы о жизни, музыке, о которой просто неприлично было не уметь поговорить, о смысле жизни, в которой им, конечно, было все понятно, и чувствовали себя умными и значительными. Слушали музыку – стандартный по тем временам репертуар: АВВА, BONY M и т.д., все, что слушали тогда в конце семидесятых – самом начале восьмидесятых. Ребята в такт пританцовывали на месте, чтоб было понятно: они меломаны. Мелодию знают прекрасно.

Потом танцевали. Танец – официально разрешенная возможность объятий. Сергей повернул голову в сторону коллег, улыбнулся, рассмотрел соседскую девчушку, Веру – маленькую, беленькую, постоянно опускавшую глаза при его взгляде. Он чувствовал, что нравится ей, это было заметно. Это ему ужасно льстило и делало его значительней в глазах Иры и своих собственных. Он тихонько потянул ее за руку к лестнице, ведущей на второй этаж. Ира, посмеиваясь, поднималась, а он подталкивал ее выше, выше… Они подошли к окну, и он в первый раз обнял ее и осторожно поцеловал в губы. Дыхание остановилось. Он не помнил ничего в эти несколько секунд. Вот эта вспышка и была ослепительной, серебристой, как брызги рассыпанного снега на солнце!

Девушка Вера, конечно, проигрывала Ире, и ему это тоже было приятно. Он и лица ее сейчас четко не помнил, потому что она не могла ничего значить для него. Но все три встречи с ней позже помнились почему-то в цвете, с узорами в его калейдоскопе.

Первая встреча была нежно – лазоревой, по цвету июньского летнего вечера. Июнь захлестнул, как всегда, неожиданно, перемешал все: и подготовку к экзаменам, и встречи с друзьями, выбор ВУЗа, его любовь. У него был только один шанс, одна попытка. В классе он был переростком, и ему поступить нужно было или в первый же год, или сразу отправляться в армию. Поэтому учился он, как в первый и в последний раз. Гулял «просто так», без цели редко. В тот вечер почему – то гуляли вчетвером: он, Ира, Вера и Верина сестра, а их одноклассница – Галя. Ира С Галей были не разлей вода. Шли по аллее аттракционов. Вверху, на ярко-синем небе блестели чисто вымытые дождем зеленые листочки. Ветер их рассыпал на лазоревом небе, чередовал с золотыми солнечными отблесками – все это снизу очень походило на поворачивающуюся картинку в калейдоскопе. Разговаривали о музыке, о любимой им группе «Qween». По Эдди Меркури сходили с ума миллионы. Сережу удивляло, как Вера рассуждала о музыке, делала точные замечания, которые совпадали с его оценками. Было радостно отвлечься от зубрежки, от предстоящего поступления, нотаций родителей и учителей: «Занимайся! Ты должен хорошо сдать экзамены!» Неожиданное воспоминание о том разговоре вызывало улыбку. Забавно, как забавно все было. Сергей не упускал возможности продемонстрировать себя умным и разносторонним, особенно перед девчонками, тем более, перед той, которая была младше и явно глупее ее серьезных одноклассниц. Такой максималистский подход был ко всему. Какими умными они себе казались!

На проспекте гуляли мамы с беспечными карапузами, парочки, сдержанно держащиеся за ручки. Сергей шел в середине, девушки семенили по бокам. В сквере пахло черемухой, яблоней, акацией, сиренью…

Остановились в сквере, сели на зеленые, только что выкрашенные в цвет травы, лавочки. Вспомнился Гоголь, «Мертвые души», первая глава с описанием городского парка. Там в зеленый цвет были покрашены стволы чахлых неухоженных деревьев. Бессмертен Гоголь…как бы ни банально это звучало. Известно, что однажды летом к Приезду Ельцина в Нижнем Тагиле покрасили траву, потому, что зеленой она была только в мае – начале июня. А после «кислотных дождей» и едкого дыма в июне становились бурыми и умирали и листья, и трава.

Еще одна встреча с Верой была сине-сиреневой. Он пригласил ее к себе в гости, наверное, обсуждали записи «Квинов» и делали с бабинного магнитофона перезапись концерта. Вечерело, в комнате стояла сине-сиреневая дымка под цвет обоев и закатного солнышка. Беседа о музыке перешла на другую тему. Выбор института. Новые книжки. Да! Читали, однако, мы! Вера сидела за письменным столом и рассматривала его детские фотографии. Все, как всегда. Обычный разговор ни о чем…Он и не запомнился ему ничем. Ничем, кроме цвета, ощущения невесомости от ее светлых пушистых волос.

Только сейчас промелькнуло: а ведь она была влюблена! Он же чувствовал это сразу: как замирала, когда он наклонялся к ней, видел, как смотрит, не отрываясь, когда он, подняв подбородок, смеется. Он обидел ее невниманием, равнодушием. Виноват. И поздно. Где она теперь, помнит ли вообще о нем? И «прости» некому сказать.

Третью встречу с Верой, цвета августа, цвета охры, золотисто – бордовую в Ленинграде, он вспомнит гораздо позднее, через много лет.

Говорят, у человека в жизни всего несколько значимых дат в жизни: рождение и крещение, выпускной вечер, женитьба и похороны. Возможно. Но выпускной – эта дата самая радостная, потому что все еще впереди, ничего еще не испорчено тобой, тысячи и тысячи надежд на то, что жизнь вечна и счастье будет безмерным! Всеобщая эйфория характерна для таких мероприятий. Сергей любовался Ирой, она была хороша в вечернем платье! Шелковая светлая ткань струилась по ногам, легко их обхватывала. Под платьем проступали ее хрупкие ключицы, острые плечики, подвздошные косточки. Он повернулся в сторону девочек, казалось, что ни одна из них не была так утонченна и очаровательна, как его Ирина! На секунду почудилось, что среди друзей и родственников, сидящих в зале, он увидел Веру. Может, ошибся? Да, и неважно.

Продолжение выпускного бала, как обычно, следовало. На даче у кого-то из ребят. Что-то пели, что-то пили, играли, как дети, загадывали желания, строили планы, договаривались, когда снова увидятся. Разъезжались утром, после шести, когда начали ходить автобусы до города. А дальше они с Ирой оказались у нее дома. Одни. И это событие было ярко –красного цвета! Просто ослепительное! Первые ласки, прикосновения к волосам, обнаженным плечам, спине, ниже…первые смелые поцелуи, не те, робкие и быстрые, а настойчивые и страстные. Ощущение всем своим телом женского тела, стройного, теплого и желанного. Хотелось вечно так лежать и прижиматься к ней, не отрываться, так сильна была признательность и благодарность. Первая мужская радость может быть только красного цвета – цвета победы и мужественности! Как знамя!

Поступать в институт поехали целой компанией. И чтобы помочь друг другу, чтобы не скучать в общежитии, и чтоб, не выезжая потом, сразу отпраздновать поступление. Но гуляли и веселились так резво, что в итоге отпраздновали вовсе не поступление. Кто поступил не в тот вуз, который хотел, кто прошел не на тот факультет. Сергей не прошел вообще никуда. Не хватило одного балла. Сказались, видимо, и регулярные недосыпы перед экзаменами, потому что готов он бы неплохо, решал задачи по математике и физике без проблем, и стресс. Учителя были уверены в его успехе на сто процентов. Но пришлось возвращаться домой и устраиваться до весны на работу. Ощущение того, что не «дотянул», не постарался, разочаровал родителей, его придавило. А в осенний призыв отправился в армию.

На площади у военкомата со всех сторон слышались советы друзей, всхлипывания матерей, рыдания подруг. И резкие короткие приказы военкома.

Сергей обнял родителей, любимую девушку, приехавшую из института его проводить, поднялся на ступеньку автобуса. Помахал рукой и прошел на свое место ближе к проходу, не у окна. Не хотел лишний раз видеть взволнованное лицо отца, слезы матери, заплаканные глаза любимой.

Май. Станция Егоршино Свердловской области, где они ждали отправления еще пять дней, была тоскливой и не походила на пионерлагерь. Он и еще пятнадцать наголо остриженных пареньков стояли на железнодорожной станции и ждали посадки на поезд, который должен увезти их в новую жизнь под названием «служба в Советский Армии».

***

Нижний Тагил Володя увидел раньше, чем подъехали к вокзалу: дым из труб черного, серого, фиолетового и коричневого цвета расползался над городом с пригородами, смешивался, зловонием вползал в приоткрытые окна электрички. Особенного пиетета к Тагилу, городу, в котором делают танки, не было – он не жил в нем, за все время приезжал только несколько раз в отпуск.

Мама встретила в переднике, в косынке, она пекла пироги.

– Где отец? Где Тимка? – спросил Володя, как только обнял на пороге маму.

– С отцом в саду.

– Как вы живете, мамочка? Как папка? Вы здоровы?

– Да хорошо все у нас. Папка ждал тебя вчера вечером еще. Сегодня уехал в сад. Сказал, что так время быстрее пройдет, чем просто сидеть и ждать.

– А Тимка?

– Нормально, тоже с ним в саду. Правда, первое время, когда ты уехал год назад, очень тосковал, даже несколько дней отказывался от еды, только воду пил. Потихоньку пришел в себя.

Володя прошел по комнатам, потрогал шкаф, провел рукой по застеленному столу.

– Купаться будешь с дороги, Володенька? Вот чистое полотенце, пойди в душ, – она протянула Володе большое новое полотенце. Понятно, что мама купила новое полотенце для особого случая – для его приезда. Большое китайское голубое полотенце в синих лилиях. Таких дорогих полотенец просто так она никогда не покупала.

Володя притянул маму, обнял крепко и долго целовал ее щеки.

–Мамочкой пахнет, – прошептал он. – Много разных запахов бывает. Но так пахнешь только ты. Я иногда ищу твой запах в другом городе, на улицах. Знаю, что ты не можешь там быть, но ищу. Иногда проходят женщины, чем-то похожие на тебя: прической, походкой, взглядом, и тогда в мозгу все взрывается. Я скучаю по тебе…

– Я люблю тебя, сынок. Иди купайся.

Мама плакала, втирая слезы полотенцем.

– Мам, я сейчас съезжу на дачу, помогу отцу, – сообщил Володя, выйдя из ванной.

– Ты что, сынок, ведь только приехал. Отец сам там справится. Останься, он утром приедет.

– Нет, поеду, по нему тоже соскучился, да и по Тимке.

– Тебя не переубедить.

– Спасибо, мамочка.

Автобус на остановку прибыл строго по расписанию. Через сорок минут Володя был в саду. Открыл калитку. На крыльце дома увидел Тимку.

– Тимоша, привет! – ласково позвал Володя. – Узнаешь меня?

Собака стала в стойку и внимательно посмотрела на стоявшего на дорожке человека.

– Тимоша!

Пес встрепенулся и пулей бросился к Володе, тот невольно встал боком к мчащемуся псу.

Знал, если сейчас он не примет оборонительной позиции, Тимка кинется на грудь и собьет с ног. В последнюю секунду пес резко затормозил и закружил вокруг в неистовой приветственной пляске. Подпрыгивал, радостно повизгивал. Тимка был неописуемо рад. Наконец, он остановился и нежно прислонился всем своим собачьим телом к ноге молодого хозяина и застыл, как изваяние, запрокинув морду вверх.

– Узнал, узнал, – радостно приговаривал Снегирев.

Он преданно глядел в лицо другу, которого не видел почти два года, внимательно прислушивался к ласковым словам, в которых улавливал любовь. Вдруг подпрыгнул и у самого лица сомкнул челюсти. Это своего рода был его воздушный поцелуй.

– Успокойся, друг, я с тобой! – Володя присел и нежно гладил собаку по морде, теребил шею. – Пошли в дом. Отец, наверное, там после обеда отдыхает.

Тимку вряд ли можно отнести к чистокровным представителям спаниэльской породы. Неказист, передние лапы чуточку кривоваты, однако все это компенсировалось его отличным физическим состоянием. Сильный, с выпуклой грудной клеткой, с мощными ребрами, подтянутым животом и крепкими лапами. Все это говорило об отваге и мужской доблести собаки. А глаза…в них светились ум и искренняя преданность хозяину.

Снегирев прошел в комнату. Тимка не отходил ни на шаг, все время старался коснуться ноги.

– Кто к нам приехал! – обрадовался отец, увидев сына.

Он встал с дивана и шагнул навстречу.

– Вовка, подойди ближе, я тебя обниму…

Тима замешкался. Он во все глаза смотрел то на хозяина, то на Володю, не зная, кому отдать предпочтение. Наконец, заскулил и еще теснее прижался к ноге Снегирева – младшего.

– Предатель! – не удержался отец. – Сразу переметнулся на другую сторону.

– Ну, что ты, папка, – заступился за четвероного друга Володя. – Он любит нас одинаково.

– Не скажи, вон как прилип к тебе. Наверное, вспомнил, как ты его выхаживал маленького. Собаки помнят доброту до конца дней своих.

Отец выставлял на стол чашки. Володя выложил на стол из рюкзака мамочкины пироги.

– Присаживайся, сынок, чай будем пить! Сейчас садовые травки заварю. Смородину, вишневый лист, малиновый, мяту. У меня и сушеные, и свежие уже есть листочки.

За столом Владимир рассказал отцу о своей службе, семейных делах. По всему было видно, что отец доволен сыном.

Тимка сидел на кресле и внимательно прислушивался к разговору мужчин. В знак согласия время от времени помахивал хвостом.

– Возмужал пес, – сказал Володя и потрепал Тимку за холку.

– Помнишь его первый благородный поступок? Тимка у нас в доме прославился не одним человеческим поступком. А в этом году помог милиции задержать квартирного вора. Безошибочно привел их на место, где он спрятал наворованное добро. А недавно защитил соседскую девчонку от бродячей дворняги.

Но за Тимкой числился еще один благородный поступок, о котором отец не знал. А дело было так. Стоял август, шел тихий, унылый дождик. Как всегда, Володя вечером выгуливал Тимку. Потихоньку шли по аллее в парке. Неожиданно чуткое собачье ухо уловило необычный звук. Тимка напрягся и оглянулся на Володю. Но тот ничего особенного не заметил и не встревожился. А пес быстро метнулся в заросли, пытаясь что – то отыскать. Что? Он не знал. За всю жизнь с таким звуком еще не сталкивался. Наконец, нашел. Это был маленький мокрый комочек. Котенок, который, наверное, только пару дней назад впервые увидел мир своими голубыми подслеповатыми глазами. Кто его здесь бросил, Тимку не интересовало. Осторожно, чтобы не помять и не прокусить маленькое тельце, Тима взял его зубами за шкирку и принес Володе.

Три дня котенок лежал пластом, никак не реагируя на суету вокруг. Только жалобно пищал. Володя заботливо кормил его молоком из пипетки, делал массаж – гладил нежное серо-розовое пузичко. Кошачий ребенок выжил. Через десять дней был здоров и весело бегал по квартире. В меру хулиганистый и непослушный. Но стоило Тимке слегка рыкнуть или хотя бы грозно посмотреть на озорника, и котенок тут же прижимал уши и становился послушным и тихим и ласково прижимался к морде лежащего у двери Тимки. Позже Анюта забрала найденыша к себе в Чебоксары на память о доме.

Родители были счастливы увидеть сына в погонах.

– Давай, сын, по стопочке за то, чтоб сыпались звезды тебе на погоны. Мы с мамочкой гордимся тобой! – отец произносил вечером за ужином тост.

Володя счастлив был, как никогда. Шутил, целовал маму, чокался беспрестанно с папкой.

– Расскажи еще раз, куда тебя распределили? – попросил папа, ему просто хотелось, чтоб сердце еще раз понежилось в удовольствии, слушая о том, как оценили его ребенка.

– В Германию, пап. А куда конкретно, будет известно только по прибытии.

– И на сколько?

– На пять лет.

– Люда с сыном сразу с тобой поедут? – спросила мама, ставя на стол пирожки с печенью и бульон в соуснице.

– Давай помогу, мамочка, – не отвечая ей, Володя отодвинул стул, встал и начал освобождать место на столе, раздвигая тарелки, бокалы, салатник.

– Садись скорее.

– Я смотрю, все отлично у тебя, сыночек! – улыбалась мама. – Андрюша здоров?

– Я счастлив, мамочка! – он обнял и прижал к себе маму. – Сын растет. Я получил погоны, о которых мечтал с детства! А еще – ко мне скоро приедет Нина с сыном! Мы поженимся!

Мать уронила полотенце и посмотрела на него с отчаянием.

– Володенька, что ты делаешь со своей жизнью? То женишься раным – рано, сына рожаешь. То снова Нина на горизонте. Что за напасть – то такая? А как же Андрюша? Он же наша порода!

– Все будет хорошо, мамочка! Вот увидишь. Я снова счастлив. Поверь мне. Я люблю Нину, всегда любил. Я хочу быть счастливым.

– Но у нее тоже есть ребенок! Как с ним быть? – почти закричала мама.

– Я усыновлю его. Я буду любить сына любимой женщины. Это несложно, когда любишь!

– А свой как же? Как Андрюша? Он будет расти без отца? Это его надо любить! – мама уже рыдала.

– Мамочка, почему же без отца? Я никуда не делся. Он мой сын, и я люблю его. Я буду его воспитывать, помогать Людмиле.

Мама плакала не останавливаясь.

… Возвращаясь в Ленинград, Владимир настроен был решительно. Вечером, когда все разошлись после ужина, Володя укачал сына.

– Люда, мне надо тебе кое – что сказать.

Люда застыла со стопочкой глаженых распашонок в руках. Володе показалось, что она поняла все сразу.

– И?.. – Людмила как – то жалобно подняла брови домиком и стала похожа на Пьеро: белокожая, в белом халатике, с печальными светлыми бровями.

– Прости меня, – сразу начал он, – в Свердловске я встретил женщину, которую любил с юности… Я виноват перед тобой.

– Это Нина? – Людмила знала про первую любовь мужа. И сейчас она поняла, что единственную.

– Ты был с ней? – механическим голосом спросила жена.

– Да.

Людмила беззвучно заплакала.

– Зачем ты женился на мне? Это нечестно!

– Людочка, хорошая моя, прости меня. Я думал, давно все прошло и отболело. Я женился гораздо позже, чем она вышла замуж и родила. Я все забыл с тобой и с Андрюшкой. У меня все было честно! И я никогда не лгал тебе. Ни в одном слове.

– Она красивая? – задыхаясь от всхлипов, спрашивала она.

– Ты у меня тоже красивая, – гладил он ее по голове, как маленькую.

– Чем я хуже? Что я делала не так? Я же люблю тебя! – рыдала жена

– Не кричи так, не пугай сына. Давай разведемся спокойно. Я буду всегда помогать вам, я всегда буду рядом, когда нужно. И ты молодая, красивая, будет мужчина, который будет тебя любить.

– Ой, замолчи. Я не могу это больше слушать, – Люда вытирала глаза, щеки, нос ползунками и распашонками сына.

– Прости меня.

– Как это произошло? Как вы встретились? Ты сам нашел ее? – начала выпытывать Люда.

– Да, я позвонил сам, – Владимир не отпирался ни в чем. Рассказал все, как было. Почти все, чтоб не ранить жену еще больше.

– Ты спишь на полу, – бросила она ему одеяло.

– Понял.

Утром он собрал вещи и уехал. На развод Людмила обещала подать сама.

Часть 3.

Глава 1. Плюшки в награду

Прилетев в Домодедово, Владимир на электричке добрался до Павелецкого вокзала. На привокзальной площади сразу атаковали таксисты, поскольку он был в военной форме. Водители знали, что с военных можно срубить повышенный тариф: они при деньгах. Сел в первое попавшиеся такси.

– Пожалуйста, до Киевского.

– Наверное, за границу следуете? – поинтересовался водитель.

– Угадали.

– У меня глаз наметан. Не впервой вожу командированных. Тогда вот вам мой совет. Мелкие деньги потратьте в Москве, а крупные, номиналом двадцать пять, пятьдесят и сто рублей, разменяйте на десятки. За границей только наши червонцы в силе.

Последовав советам таксиста, Владимир привел в порядок свои финансы в привокзальных магазинах. Поезд пришел вовремя. Он прошел в вагон и расположился в купе согласно железнодорожному билету на мягком синем дерматиновом диване. Попутчиком в купе оказался седовласый мужчина. Познакомились. Он ехал в Германию по туристической путевке.

– Это моя третья турпоездка в страну Гете и Шиллера, – сказал попутчик. – А Вы впервые?

– Я впервые. Служить.

– Служить Родине за ее пределами? – усмехнулся сосед.

– Да. Куда послали. И там тоже надо. А Вы немецкий знаете? – спросил Володя.

– Знаю, я учитель немецкого языка в школе.

– Вы фронтовик? – вдруг догадался Володя.

– Так точно. И на фронте немецкий мне очень помог. Я служил в разведке…Красивый язык! Гете и Шиллера надо читать в оригинале! Горные вершины спят во мгле ночной…

Володя подхватил:

– In allen Wipfeln

Spürest du

Kaum einen Hauch…

– Браво, молодой человек! Не ожидал! Хотя…если едете туда, скорее всего, знаете. Откуда так хорошо говорить научились?

– Мы в суворовском изучали. Военные переводчики с немецкого.

– Уважаю.

До ночи спутники говорили о войне, об армии, о немецкой литературе, пили маленькими походными рюмочками коньяк. Собеседник, Гете, коньяк, разговоры о Германии потянули за собой непонятный западный флёр.

Германия Владимиру понравилась. Все, что он видел вокруг, не было похоже ни на Уральские городки и поселки, где он жил с родителями, ни даже на Свердловск и Ленинград. Вымытые с мылом улицы, постриженные газоны и кустарники, даже в местах, которые и деревнями не назовешь –на отшибе стояли пять – шесть домов с приусадебным хозяйством, но кругом все ухожено так, словно это подъезд к какому-нибудь дворцу. Ни лопат, ни мусора, ни досок на участках не было. Живые изгороди вместо заборов из старых досок были тоже произведением садового творчества. На душе противно заелозила досада на русских хозяев: «Ведь такие же люди. Почему у нас – то не так?»

Во Франкфурте – на –Одере, в штабе Второй танковой Армии, он узнал, что его и еще троих молодых офицеров повезут в город Шенвальде, что в двадцати восьми километрах от Потсдама.

Владимира сначала поселили в общежитии для холостяков. Потом выделили комнату в коммуналке для семейных офицеров. Тринадцать комнат на тринадцать семей, один туалет, одна ванная комната с титаном, одна кухня на всех хозяек. Это было здание бывшей школы абвера. Решил сразу не говорить, что жена пока не приедет, и потихоньку начал делать ремонт. Новые товарищи быстро объяснили особенности жизни и службы.

Спустя две недели, подходя к месту дислокации своей части, Снегирев встретил замполита, подполковника Топоркова.

– Здравия желаю, товарищ подполковник, – поприветствовал он его, приложив правую руку к околышу фуражки.

– Здравствуй, лейтенант, – в ответ не по уставу поприветствовал замполит и посмотрел на часы:

– Ты случайно не опаздываешь, товарищ лейтенант, на службу?

–Случайно нет! Все под контролем…

– Ну, ладно, – неожиданно доброжелательно среагировал подполковник и вкрадчиво спросил:

– А ты случайно не знаешь, кто в твою батарею солдатам бутылку водки принес?

– Спиртное? – Снегирев удивленно посмотрел на замполита – Впервые слышу об этом.

–Значит, слабый у тебя контакт с комсомольским активом, если не знаешь, что у тебя творится в подразделении после отбоя.