Текст книги "Уинстон Черчилль"

Ирина Костюченко
Уинстон Черчилль

Раздел первый
«Если вы идете через ад – идите, не останавливаясь»

30 ноября 1874 года. Блэнхеймский дворец, Вудсток, Оксфордшир

– Кажется, вы чем-то обеспокоены, Эмми? – леди Черчилль одарила горничную очаровательной улыбкой.

– Стоит ли дважды в день испытывать судьбу, мадам? – ответила та, с трудом застегивая изумрудный браслет на несколько располневшем запястье хозяйки.

– Что вы имеете в виду? – поинтересовалась леди Черчилль. Ее подвижные брови взлетели вверх, изображая искреннее удивление, а в карих глазах заплясали искорки.

– Дважды в день скакать – сначала на лошади, а теперь вот на балу… – начала было Эмми.

– …Вполне приемлемо для меня – Дженни, свободной дочери американских прерий. И если бы я ею на самом деле не была, а была этой скучной английской леди Рэндольф Черчилль, как указано на моей визитке, вы бы не посмели критиковать мои решения. Не так ли, дорогая?

Леди Черчилль резко захлопнула зеленую бархатную крышку шкатулки с серьгами, напуская на себя суровый и разгневанный вид. Но разве обманешь горничную-американку, которая знала свою хозяйку шаловливой девчонкой?

– Что вы, мадам! – подыграла Эмми, изображая испуг. – Мне и в голову не пришло бы вас критиковать! Я бы не решилась! Меня беспокоит ваше положение.

– Меня тоже! Особенно положение моего тела в этом корсете. Он на мне висит – затяните потуже!

Горничная не возражала. Она отлично знала: хоть Дженни именуют леди, бесполезно приводить ей хоть какие-то аргументы – слишком уж она своенравна. Как ей объяснить, что женщина на седьмом месяце беременности должна быть хоть немного осмотрительнее? Вот именно сейчас, после двухчасовой конной прогулки, ее хозяйка собирается танцевать на этом проклятом балу! Что сделает с Эмми лорд Рэндольф, если с его женой произойдет ужасное – еще и когда он был в отлучке? А что скажет мистер Джером, ее бывший американский хозяин и отец леди Черчилль? Кто будет отвечать за туго затянутый корсет? Конечно, Эмми! Та, которая его затянула.

Эмми даже представить не могла, что если бы в этот день она не оказалась рядом с хозяйкой и не действовала быстро и четко, предъявлять претензии ей должно было гораздо больше людей. Уже через три часа на ее слабые плечи ляжет огромная ответственность – за судьбы мира, которую можно сравнить разве что с той, которую когда-то взвалит на себя младенец, чьи слабые движения горничная чувствовала, затягивая корсет своей госпожи. А леди Черчилль все требовала сделать из нее непривычно расплывшейся талии изящные «песочные часы». «Туже, еще туже, – требовала она от уже вспотевшей Эмми. – Еще есть куда затягивать».

Леди Черчилль танцевала. Один кавалер сменялся другим, после вальса была мазурка. Ей было трудно дышать. Не успел зал остановиться перед глазами Дженни после вращения под музыку Штрауса, как зазвучала знаменитая мелодия Шопена. «Как замечательно, что муж уехал! Мне так хорошо, что кажется, будто и не было последнего года жизни. Все как раньше», – подумала она. Но ее взгляд скользнул вниз, по платью…

«Ну, ничего, еще два месяца», – леди Черчилль улыбнулась – и своим мыслям, и кавалеру, что пригласил ее на мазурку. Как и положено своенравной дочери прерий, она почти не взглянула на него – только решительно подала руку.

Однако, сделав несколько резких па, Дженни вдруг побледнела и обмякла в незнакомых руках. Если бы не поддержка ее случайного партнера – она бы упала, прямо здесь, под ноги гостей.

Следующее, что почувствовала леди Черчилль – резкий запах нашатыря, ударивший в нос. Она покрутила головой, пытаясь избавиться от неприятных ощущений. Как сквозь пелену услышала Дженни лязг металлических предметов, плеск воды, жужжание трех женских встревоженных голосов и одного мужского.

Ей было очень холодно. Дженни была уверена, что сейчас она все решит. Надо лишь встать, дойти до своей кровати – и все будет хорошо.

– Куда вы собрались? – услышала она над ухом.

– Я замерзла – пойду куда-то в тепло…

Собственный слабый голос показался леди Черчилль чужим. А мужской низкий баритон напомнил ей капитана, отрывисто отдававшего команды. Точь-в-точь как на том корабле, на котором она более года назад приплыла в Англию из родной Америки. «А вдруг мы еще плывем, и это был лишь сон?» – мелькнула у нее мысль. Но боль, накатывшая волной, вернула ее к реальности. Она застонала.

– Мадам, у вас преждевременные стремительные роды. Вы меня понимаете? – обратился к Дженни «капитан».

Она кивнула и услышала испуганный голос Эмми:

– Корсет! Доктор, что делать? Меня руки не слушаются!

– Да режьте уже эти шнурки! И булавки повынимайте – только вы знаете, где они. А мне работать надо… Да из прически, из прически тоже! – раздраженно бросил баритон.

– И браслет? И серьги? – быстро сообразила Эмми и закрутилась вокруг своей госпожи.

Врач обратился к леди Черчилль.

– Вам будет неприятно, но все должно пройти очень быстро. Сейчас вы должны слушаться только меня. Слышите?

Она сделала еще одну попытку подняться. Ее тошнило.

– И без возражений, леди. Я не ваша горничная, а врач… Не беспокойтесь, я хирург, и не такое в Индии видел, – сказал «капитан», постепенно превращаясь в незнакомого человека с рыжими бакенбардами, в жилете и в рубашке с закатанными рукавами.

– Хорошо, – только и смогла выдавить из себя Дженни, закрывая глаза и до крови закусывая губу. – Только бы это ад закончилось быстрее-е-е-е…

Так 30 ноября, под музыку роскошного бала, заглушавшую стоны, в крохотной комнатке родового поместья герцогов Мальборо леди Черчилль, дочь состоятельного американского промышленника и жена лорда Рэндольфа Черчилля, члена партии тори и депутата британского парламента, родила своего первенца.

Это было первое приключение для преждевременно родившегося мальчика, которого век спустя англичане признают «величайшим британцем всех времен». Благодаря Богу, профессионализму военного хирурга, случайно оказавшегося на балу, а также сообразительности трех служанок, этот двухкилограммовый синенький комочек плохо, но самостоятельно дышал! Более того, малыш даже попискивал и похрюкивал – то ли уже репетируя одну из своих знаменитых речей, то ли формулируя первую едкую цитату. «Если вы идете через ад – идите, не останавливаясь», – так он родился, так он и жил.

Но эти слова мир услышит в начале ХХ века! А в 1874 году, пока будущий сэр Уинстон Леонард Спенсер-Черчилль учился жить, а его мать клялась себе, что больше на детей она не решится, героем дня стал доктор! Он с улыбкой принимал поздравления, не зная, куда девать руки, покрасневшие от частого мытья.

– Вас не было всего полтора часа! Это так удивительно! Вы маг и волшебник, – восторженно воскликнула женщина лет сорока пяти, окруженная пятью дочками возрастом от 15 до 25 лет.

– Думаю, леди в подобных обстоятельствах приходится труднее. Вы это точно знаете! – отшутился доктор.

– Родился семимесячным, как Наполеон, – отметил толстый пожилой джентльмен; кажется, бывший министр.

– Надеюсь, что силой и храбростью этот малыш уподобится «корсиканскому чудовищу». Но пусть потомок герцогов Мальборо принесет миру мир, а не горе и невзгоды, – парировал утомленный хирург.

Тем временем он думал, какой счет выставить лорду Рэндольфу Черчиллю, когда тот вернется. «Какую же цифру туда вписать? Не хотелось бы показаться слишком дерзким, однако не стоит и стеснятся этого напыщенного депутата», – думал доктор, щурясь от яркой люстры. Он не знал и даже предположить не мог, что если бы не попал на этот бал (он совсем не хотел туда ехать, жена уговорила), если бы не сконцентрировался, не вспомнил в нужный момент лекцию о выхаживании недоношенных младенцев – какой счет ему выставила бы история!

Вопросы

1. Представителями каких стран и народов были родители Черчилля?

2. Кто такие лорд и леди, что означали эти титулы в XIX веке и сейчас?

3. Кто из великих людей, кроме Черчилля, родился семимесячным?

Раздел второй
«Мужество заставляет встать и высказаться, а также сесть и выслушать»

18 марта 1879 года. Резиденция вице-короля, Дублин, Ирландия

– Итак, ты уезжаешь, Уинстон, – многозначительно сказал герцог, покачав седой головой.

– Да, дедушка. Мы все уезжаем. И я, и папа, и мама, и моя няня миссис Эверест, – ответил четырехлетний малыш, пытаясь украдкой подцепить носком ботинка кусочек гравия. Разговаривать с дедом Уинстону было скучно и слегка страшновато.

– Что ты больше всего запомнил здесь, в Ирландии? – поинтересовался герцог.

– Как мы ехали в замок на театральное представление. Шел дождь, потом как будто прогремел сильный гром. Побежали люди. Я услышал, как кто-то крикнул: «От директора осталась одна рука со связкой ключей». И я сразу догадался, что представления не будет. Всем было страшно, а мне нет. Я так хотел, чтобы мне показали эти ключи – но мне не разрешили. Правда, потом показали развалины. Но там уже ничего интересного не осталось – только камни, которые разбирали солдаты.

– Да, эти проклятые ирландцы взорвали театр! Хорошо хотя бы, что это произошло до начала представления! Иначе жертв было бы гораздо больше, – повернувшись на каблуках, герцог Мальборо внимательно посмотрел на внука, словно видел его впервые. – Ты чудом избежал смерти, малыш. Надеюсь, Бог бережет тебя для чего-то важного. Очень важного.

– Мне показалось, что они не меня хотели взорвать, а… – мальчик выразительно взглянул на деда.

– Если ты хочешь что-то спросить – спрашивай. Когда еще мы увидимся! Если увидимся, – из груди герцога Мальборо вырвался хриплый кашель.

– Почему ирландцы хотели убить вас, дедушка? Вы хороший и добрый! – сказал Уинстон.

Он ткнул влажную ладошку в ледяную руку деда. Второй рукой малыш крутил белую ленту на шляпе.

– Это трудно объяснить, – смутился герцог. – Тебе еще многому следует учиться. Как будешь это делать старательно, то когда-то поймешь. Возможно.

– Не будет ли слишком дерзко, если я скажу, что уже понимаю? Ирландцы – о, как их боится моя няня, вы бы знали! – хотят свободы. Для них вы – не вы, не мой дедушка. Вы вице-король, представитель королевы Виктории. Королева – тоже хорошая и добрая, но им все равно. Им все равно, какие мы люди, потому что им важно, кем мы являемся. И королева, и вы, ее представитель, и я, ваш внук – мы англичане. Ирландцам этого достаточно, чтобы хотеть нас убить.

– Очень хорошо сказано, мой мальчик! Ты тонко замечаешь суть явлений. Очень важно видеть суть, отбрасывая шелуху слов… Это полезно, кем бы ты ни стал. А что еще ты запомнил?

– Как мы ездили к дяде… К дяде… Там еще башня была, белая. Ее подрывал Оливер Кромвель. Как я понял, этот человек был против короля. Поэтому Кромвель всегда что-то взрывал. Особенно любил башни. А потом сам чуть не стал королем.

– Странно: имя своего дядюшки, лорда Порталингтона, ты забыл, а лорда-протектора Оливера Кромвеля – знаешь. Видимо, чтобы ты кого-то запомнил, нужно, чтобы он устроил какой-нибудь взрыв, – хмыкнул герцог. – Еще что-то?

– Как вы открывали памятник! – звонко воскликнул малыш. – Это было торжественно.

– Да неужели? Тебе было три года! А помнишь ли ты, Уинстон, чей был этот памятник? – поинтересовался герцог.

– Ге-ге-ге… Генералу Грофу… Кажется, – Уинстон покраснел и начал заикаться – он всегда заикался, когда волновался.

– Лорду Гофу! – поправил старик. – Важно помнить выдающиеся имена и правильно их называть! История – наука точная, и ошибки в ней временами стоят дороже математических просчетов, мой мальчик.

– Да, простите. Зато я помню часть вашей речи!

Придав лицу отстраненное выражение, будто глядя сквозь дуб, у которого они остановились, четырехлетний мальчик стал произносить длинные пафосные предложения. Это был отрывок выступления деда, который Уинстон слышал раз в жизни!

Герцог Мальборо не считал беседы с детьми достойным занятием. Он любил назидательно повторять поговорку викторианских времен: «Детей должно быть видно, но не слышно». Он и с Уинстоном заговорил только потому, что его сын и секретарь, отец малыша Рэндольф Черчилль назвал своего первенца «трудным ребенком». Герцог решил составить личное мнение об одном из своих внуков.

Не сказать, что в то утро его слишком волновал или интересовал Уинстон. В конце концов, имени и наследства герцогов Мальборо этому мальчику не видать – кроме Рэндольфа герцог имел старших сыновей. Вот потомок первого из них, кузен Уинстона, действительно требует особого внимания.

Но прогуливаясь возле пруда и разговаривая с четырехлетним внуком, герцог и вице-король Ирландии сам поразился своей внезапной вовлеченности. Ему было и смешно, и странно, и приятно, что четырехлетний внук почти дословно воспроизводит сложную речь. Речь, которую написал он, взрослый опытный человек, а потом учил ее почти неделю.

«Надо сказать Рэндольфу, что пора нанимать учителя этому мальчишке. Хватит общаться с няньками. Пусть учится читать. Кстати! Кузен отправляет своего сына летом в школу, освобождается гувернантка. Стоит об этом поговорить. Не забыть!» – думал дед.

Черты его строгого властного лица смягчились: то ли от солнца, выглянувшего из-за туч едва ли не впервые за эту весну, то ли от того, как мальчишка взмахнул палкой, будто шпагой.

«…И победным залпом разметав лавы своих врагов» – торжествующе закончил цитату Уинстон. – Затем конница стянула полотно на веревках. И я увидел памятник. И снова раздался громоподобный звук.

– Что, и памятник тоже взорвали? – спросил дед внука, пряча улыбку в пышных усах.

– Нет, памятник никто не взрывал! Это стреляли пушки! Думаю, это и называется «залп».

– Прекрасно, прекрасно! Как тебе удалось все это запомнить? – спросил дед внука.

– Не знаю, – пожал плечами Уинстон. – Но с тех пор я все время играю в открытие памятника со своими солдатиками. Надо же мне что-то при этом говорить! И я говорю то, что слышал.

– Тогда понятно. Может, ты хочешь стать военным? Офицером или даже генералом? Ездой на ослике ты овладел: даже успел с него упасть и разбить голову. Пора учиться гарцевать на лошади – что скажешь?

– Я хочу командовать… И решил быть очень умным и очень храбрым! Я хочу стать как вы, сэр! Если, конечно, у меня получится, – ответил Уинстон и покраснел.

Говорят, если мечты не озвучивать, они так и останутся невоплощенными мечтами. Возможно, именно здесь, в Ирландии, четырехлетний мальчик впервые осознал и признал, чем он хотел бы заниматься.

Но ни он, ни старый герцог не могли себе представить, что слава этого малыша с пухлыми губами превзойдет славу не только деда, но и всех предков, чей титул Уинстон так никогда и не унаследует. Даже славу первого герцога Мальборо, который служил пяти монархам, полководца времен Славной революции, которого когда-то назвали «фактическим первым премьер-министром Великобритании». Но вскоре (ведь для истории 60 лет – это вскоре!) его потомок, этот мальчишка, который обожал грохот взрывов и своих солдатиков, станет наиболее знаменитым премьером этой страны. И произойдет это во времена самой кровавой мировой бойни.

Вопросы

1. Кем был дед Уинстона Черчилля (титул, род, должность)?

2. Как звали королеву, правившую Великобританией в то время?

3. Почему в Ирландии было так опасно?

Раздел третий
«Школа не имеет отношения к образованию; это институт контроля, где детям прививают навыки сосуществования»

1 ноября 1882 года. Блэнхеймский дворец – школа Сент-Джордж

– Няня, я б-боюсь, – чтобы произнести эту фразу, мальчику пришлось пальцем расклеивать пересохшие губы.

– Тебе почти восемь, Уинстон! В этом возрасте все дети твоего круга отправляются в школу, – ответила Элизабет Энн и нежно прижала к себе кудрявую голову воспитанника.

– Да, я знаю… «Школьные годы – самые счастливые в жизни», так все говорят. И мои старшие кузены уверяли, что уже не могут дождаться конца каникул – так хотят вернуться в школу, – сказал мальчик.

– Что же тебя тревожит? Ты просто не хочешь оставлять маму, папу, брата Джека и меня? – няня гладила его белокурую голову, перебирая пальцами волосы.

– Няня, я им не доверяю! – воскликнул мальчик.

– Кому? – удивилась Элизабет Энн.

– Моим кузенам. Они говорят, что им все нравится, когда их слышат взрослые. Или когда они хвалятся своей школой друг перед другом. Но я… я расспросил каждого из них отдельно.

– Даже так! И что же? – няня оценила сообразительность своего воспитанника.

– Все признались, что дома им нравится больше. Один сказал, что в школе очень холодно. Утром ему приходится вставать и дрожащими руками скалывать лед в кувшине, чтобы умыться! Он неоднократно болел, но болезнь ему была в радость, потому что у него был жар, и он хотя бы не мерз! Второй кузен рассказывал, что в их школе очень плохо кормят. Утром овсяная каша, днем суп, вечером только молоко с хлебом. А я не могу без домашних булочек! – из глаз Уинстона брызнули слезы.

– Дорогой мой, если бы у меня был выбор… – вздохнула няня, но мгновенно осеклась. – Все мальчики из семьи Черчилль учатся в таких школах. Без этого не видеть тебе Итонского колледжа, как собственных ушей.

– Няня, мне не нужен Итон! Я хочу быть простым генералом, а не ученым. И не политиком, как отец! – воскликнул Уинстон.

– Во-первых, чтобы стать генералом, тоже нужно образование. Во-вторых, со временем твое мнение может измениться. Это почти со всеми происходит!

– Няня, а вы что, не всегда хотели быть моей няней?!

Мальчик так искренне удивился, что даже прекратил рыдать.

– Когда я была девочкой – я еще не знала тебя. Я даже не была знакома с Эллой, ребенком, чьей няней я была раньше – в Кенте, помнишь, я рассказывала?

– А кем вы тогда хотели стать? В вашем детстве? – спросил Уинстон, еще раз всхлипнув.

– Ты не поверишь! Я хотела стать матросом на корабле, как мой отец. Но потом выяснилось, что девочек в королевский флот не берут. Пришлось придумывать что-то другое – так я стала няней. Мальчикам, конечно, легче. Но у них есть другие ограничения – возможности семьи, например. Тебе повезло – у твоей семьи они широкие. Но чтобы ты в самом деле мог выбирать – надо учиться! – строго сказала Элизабет Энн.

– Но я же уже прочитал книгу «Чтение без слез», которую вы мне дали! И гувернантка меня учит и учит! Особенно она любит мучить меня задачами по математике – ей никогда не нравится мой ответ, которую цифру я бы не назвал! В школе будет еще хуже – там придется учиться и жить среди совсем чужих людей!

Мальчик все еще надеялся, что ему удастся как-то уговорить взрослых – избежать школы или хотя бы отсрочить разлуку.

– Послушай, Уинстон! Сент-Джордж – очень хорошая школа. Возможно, самая престижная в Англии! Ты же не только уроками будешь заниматься. Там будут различные экскурсии, появятся новые друзья! Я слышала, в школе есть бассейн! Ты же любишь купаться, не так ли? – мальчик кивнул, а няня дальше перечисляла преимущества школы: – Там есть поля для футбола и крикета. Есть даже электрическое освещение, представляешь? Не плачь! Через семь недель или даже раньше мы снова увидимся.

Элизабет Энн говорила, не слишком веря в собственные слова о преимуществах учебного заведения. Но разве кто-то спрашивал ее мнения? Или кого-нибудь интересовали чувства маленького Уинстона? Или кто-то слушал его мать, красавицу леди Черчилль? Все выполняли волю отца, однако даже он не решал, отпускать ли мальчика. Он выбирал только название школы. Принципиальное решение диктовало общество, его традиции, положение семьи.

– Хорошо, я поеду. И не буду плакать. Но двое моих кузенов говорили, что в их школах мальчиков секут, – всхлипнул Уинстон. – Я не знаю, правда это или нет. Может, они меня хотели напугать… Или смеялись. Но я очень этого боюсь, няня!

– Дорогой, раньше действительно так было. Но, кажется, это давно осталось в прошлом. Я обещаю, что буду часто приезжать. И если вдруг узнаю о чем-то таком, то немедленно скажу леди Черчилль. Я добьюсь, чтобы тебя перевели в школу, где не практикуют подобного, – сказала Элизабет Энн.

– Ты обещаешь, няня? – спросил малыш со слезами на глазах.

– Обещаю, – твердо ответила она.

А про себя добавила: «Вряд ли в Сент-Джордж кто заинтересован в том, чтобы лишиться денег Черчиллей. Но не дай Бог…»

Сидя в вагоне первого класса, семилетний мальчик рисовал пальцем на запотевшем стекле. Человечки, лошадки, пистолеты – все изображения вскоре начинали «плакать», расплываясь и стекая тонкими струйками вниз. Как далеко сейчас любимые игрушки – железная дорога, волшебный фонарь, более тысячи солдатиков, каждому из которых он придумал имя!

В нагрудном кармане Уинстон нащупал свое сокровище – три монеты по полкроны, которые ему дали родители перед поездкой. Он вспомнил, как сегодня уронил их на пол кэба, на котором они добирались до станции. Как они с любимой мамой ползали по полу, перетряхивая солому. Из-за этого происшествия они чуть не опоздали на поезд! На самом деле Уинстон таки нащупывал те монеты в соломе, но не признавался – он надеялся, что вдруг они все же опоздают, вдруг его обойдет эта беда со школой…

Однако монеты были найдены, и они успели – в последний момент. И вот они уже едут с мамой к тому загадочному месту, которое называют «Сент-Джордж».

«Может хоть на мой день рождения произойдет что-то хорошее. До него четыре недели и два дня – еще долго, – думал Уинстон. – А до Рождества, когда я смогу вернуться домой на каникулы, – вообще семь недель! Семь! Вечность».

Он снова тронул монеты – они были на месте. «Хоть будет за что купить пирожное, если станут плохо кормить», – решил мальчик. Он отметил, что поезд сбавил скорость, а мама отложила книгу, которую читала.

– Уже? – едва выдавил из себя Уинстон.

– Уже, – эхом отозвалась мама.

И, твердо сжав ладонь сына, она повернула ручку купе.

Наняв извозчика, который погрузил их вещи, мать и сын отправились в путь. Моросил серый затяжной дождь, обычный для ноября в Англии. Но школы они добрались довольно быстро.

– Уинстон, осторожно! Старайся не наступать в лужи! – предупредила мать.

Мальчик не мог понять: как можно не попасть в лужи, когда они повсюду? «Вот в этом отделении – новые носки. Десять пар, не забудь, десять», – вспомнил он слова няни. И прямо у входа в школу, пока мама настойчиво дергала звонок, он зачерпнул ледяную воду через верх ботинка. В этом было свое преимущество: бредя по паркету бесконечного коридора, Уинстон с удовольствием слушал хлюпанье, издаваемое его собственными ногами и обувью.

В кабинете директора его ждало новое испытание – подали чай с молоком. Чай был крепкий, горячий, и мальчик изо всех сил старался «не опозориться» – не облиться и не расплескать напиток. «Даже если обожгусь – буду терпеть, – думал он, вспоминая наставление отца «хорошее начало – половина дела».

– Ну, мальчик мой! Мне пора ехать! – донесся до него голос матери.

Уинстон не верил своим ушам. Как? Уже? Он еще даже не допил чай!

– Мама, а куда мне идти? Или я буду жить в этой комнате, среди ворохов бумаги? – ужаснулся он.

– Нет, молодой человек, – улыбнулся директор. – Эта должность пока занята, но ваши амбиции мне нравятся. Прощайтесь с мамой, а потом вас проведут в вашу комнату.

– В мою собственную комнату? – осторожно уточнил Уинстон.

– Нет. Вы будете жить вместе с еще одним учеником.

Сын и мать обнялись.

– Учись хорошо и всегда слушайся! Вскоре увидимся, – сказала леди Черчилль, быстро заморгав ресницами.

Ее тонкий носик слегка покраснел. Леди Черчилль, пытаясь взять себя в руки, быстро вышла из кабинета директора. Мальчик остался сам. Он тоже изо всех сил старался не заплакать.

– Теперь, юноша, будьте добры, – сказал директор, поднося Уинстону коробку, подписанную его именем. Коробка была пуста.

– Что я должен сделать, сэр? – удивился мальчик.

– Вам следует положить сюда карманные деньги. И не говорите, что их у вас нет – всем мальчикам родители их дают.

– А если я захочу что-то купить? – аккуратно поинтересовался Уинстон.

– Время от времени, раз в месяц, у нас работает лавка, где можно приобрести что угодно, – ответил директор.

– Правда? Мне нужно только попросить мои деньги? – догадался мальчик.

– Именно! Но не более семи с половиной пенсов за раз, – твердо сказал директор, поднимая вверх указательный палец.

Перед глазами у нового ученика школы Сент-Джордж вихрем пронеслись и растворились в воздухе булочки с клубникой и пирожные с кремом. Он очень устал и хотел поскорее попасть в «свою комнату». Пусть даже с еще каким-то мальчиком, но переодеть сухие носки, пахнущие родным домом. О большем Уинстон даже не мечтал. Вместо этого его привели в класс, где сидел мужчина.

– Вы изучали латынь? – спросил он строго.

– Нет, – признался малыш. – Это ведь такой древний язык?

– Плохо, очень плохо. Поколение неучей! Вот, пожалуйста, – учитель протянул ему потрепанную книгу, придерживая пальцем страницу. – Выучите от сих до сих. Вскоре я вернусь и проверю. Попробуйте только ошибиться!

Мужчина быстро вышел, оставив мальчика одного.

– Мensa – стол, – прочитал Уинстон про себя. Пожав плечами, он решил сделать это вслух. – Mensa – о, стол, mensam – стол, mensae – стола, mensa – столом, от стола.

Уинстон прочитал еще раз – вдруг он чего-то не понял. Третий, четвертый… Не видя в прочитанном тексте никакого смысла, он решил сделать то, что у него всегда получалось хорошо – выучить наизусть. Но оказалось, что этот трюк проходит только с чем-то интересным, суть чего он понимает!

– Mensa – о, стол, – бормотал Уинстон. – Господи… Если вся латынь такая, мне ее никогда не победить!

Вернулся учитель.

– Как успехи? – спросил он, рассматривая свои желтоватые ногти.

– Mensa – стол, mensa – о, стол, – бодро начал Уинстон.

Строгий учитель поднял на него глаза. От волнения мальчик даже вспотел, а только что выученные слова вдруг испарились…

– Mensae – столом… От стола… Со стола…. – пытаясь определить «правильный ответ» по непроницаемому лицу латиниста, бормотал он.

– Ясно, – отчеканил учитель, поджав губы. – Вы хоть поняли, о чем это?

– Возможно, это какая-то молитва о столе? Молитва того, кто не имеет стола и кому он очень нужен, – предположил Уинстон. – Ведь во многих странах молятся именно на латыни!

– Интересная версия. Но ложная, – глумливо сказал учитель. – Может, вы хотели бы задать вопрос?

– Да! – воскликнул Уинстон. – Почему «mensa» означает не только «стол», но еще и «о, стол»?

– Это звательный падеж в латыни. Он используется, когда вы обращаетесь к столу, взываете к нему, – учитель уловил выражение ужаса на лице нового ученика и вздохнул. – Не поняли? Когда вы говорите со столом.

– Но я не разговариваю со столами! – воскликнул Уинстон.

– За грубость вас накажут. И поверьте, весьма строго, – забарабанив пальцами по столу, сказал учитель. – Безнадежный случай. Даже хуже, чем я ожидал.

Он вышел, оставив озадаченного мальчика одного.

«Mensa, – думал Уинстон. – Вот что действительно безнадежно. Бред какой-то».

Вскоре появился еще один человек – пожилой. Уинстон мгновенно определил, что это не учитель, а кто-то «безопасный». Мальчик почти успокоился, когда этот слуга велел ему идти за ним в комнату. «Наконец-то», – радостно подумал Уинстон. Но идя по коридору, действительно освещенному настоящими электрическими лампочками, в разговоре двух мальчиков он четко услышал слово «розги».

В день рождения, когда будущему премьер-министру Великобритании исполнится восемь, его посетит няня. Элизабет Энн спросит своего воспитанника, нравится ли ему в школе. Но мальчик, который уже успеет понять, что в Сент-Джордж «даже стены имеют уши», станет уверять ее, что все отлично – совсем как его кузены.

На самом деле ему часто доставалось на орехи. Он шалил, не думая о последствиях, грубил учителям, постоянно отвлекался на уроках, погружаясь в мир собственных фантазий. И главное, Уинстон никогда никому не пытался понравиться. Подлизывание они считал унизительным – даже более унизительным, чем постоянные телесные наказания, практиковавшиеся «в самой прогрессивной школе Великобритании». Не менее унизителными Уинстон считал жалобы.

Только через два года, когда мальчик сляжет с тяжелой нервной горячкой, и его срочно заберут домой лечиться, няня, ухаживая за ним, обнаружит на его теле следы побоев. Она, возможно, самый близкий человек с его рождения, немедленно доложит леди Черчилль. Та поговорит с мужем, и Уинстона сразу переведут в школу в Брайтоне – пусть менее престижную, но без телесных наказаний.

Уже не боясь розг, мальчик стал лучше учиться. Математика и латынь так и не смогли заинтересовать его. А вот история и другие гуманитарные дисциплины действительно увлекли Уинстона. Он также полюбил конный спорт, фехтование и плавание, где показывал высокие результаты. Но к боксу, бегу, силовым и командным видам спорта так и остался равнодушным. И поведение его не изменилось: он так и остался «трудным ребенком», как когда-то назвал его отец в разговоре с дедом. В аттестации Уинстона по поведению значилось: «Количество учеников в классе – 13. Место – тринадцатое».

Таким он и был всю жизнь: способным прилагать огромные усилия к тому, что его увлекало, совершенно «безнадежным» в предметах, которые не затрагивали потаенных струн его души, равнодушным к чужому мнению о себе и просто «непослушным мальчишкой». Не хулиганом, а человеком, который не признает авторитетов и при любых обстоятельствах поступает по-своему. Всегда.

Вопросы

1. Какие наказания применялись в школах Великобритании в XIX веке?

2. Из-за какого школьного предмета Уинстон был напуган и усомнился с своих способностях?

3. Почему родители Уинстона были вынуждены отправить мальчика в закрытую школу?