Текст книги "Уинстон Черчилль"

Раздел шестой
«Зачем смерть прошла на волосок от меня, как не для того, чтобы я совершил что-то стоящее?»

22 декабря 1899 года. Отдаленная ферма в Южной Африке

– Папа! Папа!

Мальчишка орал так, что фермер Джон, доивший козу, подскочил с треноги. Он зацепил ногой ведро и ударился мизинцем. Молоко слегка хлюпнуло на штаны и ботинки, однако Джон успел поймать ведро.

– Вот, ч… – почти чертыхнулся он, но сдержался, заметив в дверях сарая рыжую голову и растаращенные голубые глаза сына.

– Чего ты вопишь? Забыл, что на этой земле любой шум, созданный англичанами, вызывает проблемы? – возмутился отец.

– Папа! У нас в погребе кто-то сидит! – десятилетний Джим пытался говорить тихо, но выходило не очень.

Фермер понял, что мальчишка не шутит – он действительно напуган. Только сейчас он заметил, что одна нога сына была босой.

– А что ты забыл в погребе? – строго спросил отец.

– Вообще я хотел… За вареньем я туда полез! Но лучше бы я этого не делал! – раскаяние сына звучало неподдельно.

– Бог всегда наказывает за непослушание! Будет тебе наука, – буркнул Джон.

– Я знаю… Полез без свечи, чтобы меня не заметили. А когда спускался, то в темноте наступил на что-то мягкое! Думал, мешок с мукой. И вдруг мешок застонал и схватил меня за ногу! – воскликнул Джим.

– И что же ты сделал? – спросил отец.

– Да я пулей по лестнице взлетел! Вот, ботинок потерял! Даже не понял, кто это был – человек или призрак… – Джим вздрогнул.

– Подумай, если бы это был призрак – смог бы он стащить ботинок с непослушного мальчишки? Идем познакомимся с твоим призраком, – и фермер решительно двинулся к двери.

– Может, соседей позвать? – осторожно предложил мальчик.

– Джим, до ближайшей фермы полчаса ходу. К тому же вокруг сплошные буры. Не хотел бы я их беспокоить… И вообще иметь с ними какие-то дела, – возразил отец.

– Но…

– Слушай, сынок. Если кто-то сидит у нас в погребе – ему, видимо, негде спрятаться. А кому сейчас, во время войны, негде спрятаться?

Глаза Джима расширились, но он промолчал. На войне люди учатся быстро соображать – даже дети.

– Ну вот, ты понял. А теперь подумай – если этот «мешок» стонал, разве он может хорошо себя чувствовать?

Джим мотнул головой.

– То-то же. Ему хуже, чем нам. Бери ведро, там осталось немного молока. И… Да, куртка. Куртка… Вот свеча в кармане. Где же спички? А?

Фермер испытующе посмотрел на сына. Тот покраснел и вытащил из штанов коробо́к. Отец вздохнул, но промолчал, и они отправились в погреб. Открыв грубо сколоченные двери с остатками синей краски, фермер Джон поджег свечу и посветил вниз, туда, где семья хранила овощи, яйца и другие нехитрые припасы. Не заметив ничего подозрительного, он поставил ногу на лестницу, ведущую вниз. И тут остановился, повернулся к Джиму:

– В случае чего – ты не лезь. Больше поможешь, если возьмешь лошадь и поскачешь к соседям. Пусть едут с оружием. Буры, португальцы, китайцы – все мы люди, – сказал англичанин и стал спускаться.

Уинстон бредил. Он снова и снова видел картинки пережитого за последний месяц.

14 ноября. Капитан Голдейн, друг Черчилля еще с индийской кампании, рассказывает ему о планах разведывательного рейда по бурской территории, показывает карту. Уинстон хочет поехать с ним. «Но эту операцию поручили нам. Ваша военная часть не имеет к ней отношения», – возражает Голдейн. Однако 25-летний Черчилль настойчиво попросит взять его не как офицера, а как журналиста «Морнинг пост»: «Я должен оправдывать 250 фунтов гонорара, который мне платят. Ни один военный корреспондент не получал столько! А чтобы писать интересно, я должен все видеть собственными глазами. Иначе мне сократят зарплату!» – иронизирует наше герой, и Голдейн соглашается.

15 ноября. Вместе с десятками офицеров и солдат они выезжают на бронепоезде. Машинист резко тормозит – впереди на рельсах лежат каменные валуны. Повстанцы-буры перерезали британцам путь, а бронепоезд становится прекрасной артиллерийской мишенью. Машинист пытается разогнаться и сдать задним ходом, но… Буры успели и там набросать валунов, и машина на всех парах сходит с рельсов. Люди, оружие, запасы пищи и воды летят в разные стороны. Раздаются крики ужаса и стоны раненых.

Единственный большой пулемет выходит из строя. Черчилль, будучи в рейде в качестве корреспондента, под огнем противника командует расчисткой дороги от камней. Он мог спрятаться в вагоне, залечь за насыпью – имел полное право. Но увидев, как один за другим падают убитые и раненые, Уинстон тоже таскает камни, пока другие стреляют в многочисленных врагов. Одна пуля свистит над его правым ухом, а вторая прошивает левый рукав. Но он не обращает внимания – выхватывает пистолет, стреляет через плечо, даже не прицеливаясь, и роняет оружие.

Далее – пустота. Он чувствует, как его дергают за рукав. Приоткрывая один глаз, Черчилль видит склонившееся над ним грязное молодое лицо. И снова пустота. «Трясця» – слышит, но не понимает странный и для англичанина, и для бура окрик. Чувствует, как его хлопают по щекам, снова видит это лицо. Мужчина обращается к нему на ломаном английском:

– Не офицер? Не солдат?

Черчилль мотает головой, видит, что лежит в канаве. Ощупывает тело, ноги… Садится, осматривает себя. Крови на одежде почти нет, боли тоже – только в голове как будто гудит колокол. Справа он видит группу своих товарищей в форме. С ними Голдейн – жив, слава Богу; это военнопленные. Слева – несколько мужчин без формы, работники железной дороги.

– Юрко! – рявкнул кто-то над ухом Уинстона, добавив несколько слов на незнакомом языке, как будто славянском.

«Поляки? Русские? Сербы? Я в Южной Африке или…?» – мысли Черчилля путались.

Молодой мужчина, на которого обратил внимание Черчилль, махнул рукой влево – не к военнопленным, дескать. Он почувствовал, как его подхватили сильные руки и встряхнули, толкая к группе железнодорожников. «В расход!» – услышал он и, не понимая значения восклицания, осознал, что сейчас его, офицера британской армии и сына министра Ее Величества, пристрелят как собаку.

– Проше пана… Спасибо… Добрый день, – начал он, выковыривая из глубин подсознания все вежливые славянские слова, которые он слышал хоть раз в жизни.

Он потянулся к нагрудному карману, но молодой усач, очевидно, командир этой бригады, подскочил и слегка ударил его по руке.

– Позвольте, я взгляну, – насмешливо сказал он на плохом английском.

– Документы, – выдохнул Черчилль.

– Я вижу, – так же издевательски ответил парень.

Когда он развернул удостоверение корреспондента, его лицо внезапно стало серьезным, а из-под темных, припорошенных песком и порохом бровей, блеснули умные серые глаза.

– Журналист? – в его голосе была смесь уважения и недоверия.

– Да-да! «Морнинг пост», – закивал Черчилль.

– «Чур-чилл», – прочитал славянин его фамилию и тихонько засмеялся. – Да? Ты Чурчилл?

– Черчилль, – поправил наш герой. – Уинстон Черчилль.

– Ого! – воскликнул славянин. – Прямо как министр!

– Это мой отец! Но он уже не министр. Отец умер четыре года назад, – уточнил Уинстон.

Мужчина, которого все называли «Юрком», почесал затылок рукоятью пистолета. Едва заметным кивком, он отправил Черчилля к группе, стоявшей справа.

– В лагерь поедешь. Со мной, – бросил славянин.

Военнопленных вместе с Черчиллем загнали в единственный уцелевший вагон. Сквозь закрытые двери британцы ясно услышали команды на неизвестном языке. Затем прозвучало несколько десятков выстрелов, криков – и все стихло.

– Кто это? – шепотом спросил Уинстон знакомого офицера.

– Это бригада Юрия Будяка. Говорят, он злой, как черт. Собрал бригаду из разных иностранцев, желающих повоевать на стороне буров. Здесь много таких сборных партизанских бригад, – шепотом ответил тот.

– Но это не их война! – изумился Черчилль.

– Наверняка каждый имеет свои причины в ней воевать. Я даже не знаю, кто он, этот Будяк. Говорят, из России, но… Может, поляк, который понимает, что воевать за независимость Польши бессмысленно. Или еще кто-то… В России много народов живет.

Двери тяжело отъехали, и в вагон заглянул руководитель отряда. Встретившись глазами с Черчиллем, он приказал ему выйти и протянул флягу с водой.

– Пусть моим товарищам тоже дадут пить, – сказал Уинстон. Почему-то он чувствовал, что его просьбу выполнят.

И только убедившись, что остальным дадут промочить горло, Черчилль схватил флягу и жадно глотнул теплой воды. Славянин смотрел на него пристально и с любопытством.

– Лорды – такие же люди, как и остальные, – заключил он и протянул руку. – Юрий Будяк.

– А вы откуда? – поинтересовался Черчилль. – Вы поляк или русский?

– Ни первый, ни второй – подвижное лицо Юрия дернулось, будто он укусил лимон. – Я из Украины. Когда-то земля вольных казаков, сейчас часть Российской империи. Но я не русский, – подчеркнул он.

– Почему вы оставили меня в живых? – спросил Уинстон.

– Вы принимали участие в бою, хотя как корреспондент не имели на это права. Но я не видел вас с оружием, – сказал Юрий.

– Мой меч – карандаш, – с достоинством отметил Черчилль.

– А щит – имя папаши. Я не дикарь. Много читаю. Сам понемногу пишу… Хочу создать книгу об этой войне, – смущенно признался Юрий.

– Если мне вернут блокнот с моими записями, я смогу написать матери, брату и некоторым друзьям отца, – слегка наклонив голову и пристально глядя в глаза Юрию, сказал Уинстон.

Да, они прекрасно поняли друг друга. Славянин погрыз ноготь.

– Я напишу, что вы спасли меня, хотя могли не делать этого. Вы необычный человек, вам учиться нужно. Тогда и книга может интересной выйти, – пояснил Черчилль.

– Deal, – сказал Юрий. – По-нашему, «згода».

– Zgo-da, – повторил Уинстон. – Может, вы и отвезти письма хотите? Собственноручно?

– Пишите. Там разберемся, – ответил Юрий.

А далее – был лагерь.

«Наверное, это Юрий уже доставил мои письма. Теперь известно, что я жив. Хотя сейчас, после побега из лагеря – я в этом не уверен», – думал Черчилль в полусне, лежа в незнакомом погребе.

Сквозь прищуренные глаза он увидел свет наверху и фигуру, спускавшуюся по лестнице. «Так вот как выглядят ангелы», – мелькнула у него мысль.

«Ангел» оказался упитанным рыжеватым бородачом. У него был невыносимый южноафриканский акцент, но говорил он по-английски:

– Эй! Добрый человек! Вы кто?

– Вы британец! Слава Богу! Несколько дней назад я бежал из лагеря буров в Претории. Где я? – спросил Черчилль.

– На моей ферме, где же еще? Вы проникли в мой погреб – догадываюсь, почему. Вы ранены? – поинтересовался спаситель.

– Не так ранен, как я устал. Очень, – выдохнул беглец.

– А как вы здесь оказались, если были в Претории? – удивился мужчина.

– Мы решили бежать втроем. Я перелез через стену, а они… Ждал их два дня. В кустах. С собой – лишь немного воды. Видел, как меня искали. Потом, когда я убедился, что товарищей не будет, а охота за мной прекратилась – прыгнул в товарный вагон, проходивший мимо. Поехал наугад. Когда поезд остановился – я соскочил и шел, держась подальше от людей. Несколько ночей брел по каким-то болотам, днем прятался. Ничего не ел. Сегодня утром увидел вашу ферму, попил из колодца и решил, что должен хоть что-то съесть и отдохнуть… Дальше вы знаете. Извините, но у меня нет сил. Можете меня сдать, – равнодушно сказал Черчилль.

Фермер посветил свечой ему в лицо – так, что Уинстон зажмурил глаза.

– Подождите, ведь вы… Черчилль, сын министра? – удивился фермер.

Уинстон покраснел. Что он должен сделать, чтобы наконец стать собой, чтобы его не воспринимали только как тень отца? Но вслух сказал:

– Да, Уинстон Черчилль. А откуда вы, собственно?..

Фермер вытащил из кармана газету. На первой полосе был его, Черчилля, снимок – самоуверенное лицо блестящего офицера и успешного военного корреспондента.

«Живой или мертвый! Вознаграждение! 25 фунтов» – в глазах Уинстона мелькнула молния. «За мою голову дают больше, чем за его ферму! Я покойник» – решил он, но осторожно поинтересовался:

– А чья это территория? Я думал, здесь еще буры, а вы вроде бы англичанин…

– Это территория буров. Но не бросать же мне ферму, если война! Я стараюсь не конфликтовать с ними, а жить себе тихо-мирно. А вам – почему бы не помочь? – ответил фермер.

– Что вы хотите сделать? – напрягся Черчилль.

– У нас разные фермеры живут. Кстати, как у вас с португальским? Не учили где-то в Оксфорде? – грубовато пошутил фермер.

– Я закончил Сандхерст. Это заведение, где готовят офицеров. Зачем мне португальский? – пожал плечами Уинстон.

– Ближайший сосед справа – бур. А слева – португалец. Сейчас мы пойдем в дом, вы помоетесь, поедите и ляжете спать. А я поеду и поговорю с португальцем. Возможно, с его документами мне удастся вас переправить на территорию португальской колонии. На самом деле это близко, вы немного не дошли. А Португалия – наш давний союзник, не так ли? – подмигнул фермер.

– Спасибо. А как вас зовут? – спросил Черчилль.

– Джон… А вы – Уинстон. Знаю, о чем вы думаете. Если я здесь – я за буров. А за вашу голову назначена награда. Но… своих я не сдаю. На самом деле здесь я единственный англичанин, поэтому вам очень повезло, что вы влезли именно в мой погреб. Вы не представляете, насколько повезло! Для остальных – вы враг, потому что англичанин. Для меня – вы только человек, нуждающийся в помощи, – пояснил Джон.

– Спасибо вам! – воскликнул Черчилль.

– Если решите когда-то отблагодарить – замечательно. А пока наденьте мою куртку, шляпу и выходите отсюда. Идти можете? – спросил фермер, протягивая руку.

– Кажется, да. Но пока что единственное, чем я могу вас отблагодарить – это вот, – сказал Черчилль и полез рукой под одежду. – Возьмите, для вашего мальчика. Я прихватил ее в библиотеке лагеря. Так стыдно, что я ее не вернул, поэтому…

Уинстон протянул небольшую книгу. На переплете отмечалось: «Милль “О свободе”». Фермер улыбнулся в усы и взял книгу.

Черчилль действительно был спасен. Вскоре его переправили на территорию португальской колонии, а впоследствии – к британцам. Они восторженно приветствовали своего соотечественника. Да и сам он не забыл написать ряд материалов о своих приключениях. Поскольку в течение двух месяцев британцы проигрывали в этой войне, плен и побег нашего героя стали единственной победой и историей со счастливым концом на фоне общего поражения.

Имя Уинстона Черчилля сразу стало популярным – его знали уже не как «сына того самого министра» и даже не как «то ли офицера, то ли корреспондента». О нем заговорили как о герое. Когда Уинстон вернулся в Англию, эта известность позволила ему блестяще провести избирательную кампанию и попасть в парламент – впервые.

Юрий Будяк действительно доставил письма Черчилля. Благодаря этому случайному знакомству украинец некоторое время учился в Англии, а затем стал писателем. Не самым известным – но все-таки стал.

Вопросы

1. Кто такие буры и как назывался конфликт в Южной Африке, в котором принял участие Черчилль?

2. Как вы думаете, почему фермер, к которому попал Уинстон, рисковал жизнью, спасая незнакомого человека?

3. Кем по национальности и роду занятий был командир отряда, взявшего Уинстона в плен?

Раздел седьмой
«Убедить ее выйти за меня замуж – мое самое блестящее достижение»

2 мая 1908 года. Блэнхейм, родовой дворец герцогов Мальборо

– Уинстон…

Молчание.

– Уинстон!

Ни звука.

– Уинстон!!! Хватит делать вид, что спишь!

– Я плохо себя чувствую, – по ту сторону дверей послышался недовольный голос. – На обеде… Что-то не так было с устрицами…

– Расскажи это кому-то другому – может, кто и поверит! Ты же говорил, что простудился!

За закрытыми дверями настойчиво кашляли.

– Я твой дядя, поэтому скажу откровенно: для политика твоего уровня ты врешь слишком неубедительно. Когда-то это уничтожит твою карьеру! – и, осознав, что острота не сработала, мужчина дернул старинную ручку. – Да открой же, когда с тобой разговаривает герцог Мальборо!

Дверь распахнулась, и дядя увидел племянника. Уинстон Черчилль, две недели как министр торговли и промышленности Великобритании, был в халате и тапочках. Он старательно притворился больным, но здоровый румянец изобличал его полностью.

– Послушай, – начал дядя. – Она…

– Я знаю все, что вы хотите мне сказать. А вдруг она тоже посмеется надо мной? – сказал самый молодой министр правительства Дэвида Асквита Его Величества Эдуарда VII.

– Как кто? Как та актриса, в которую ты был влюблен лет десять назад? Мейбл, не так ли? – насмешливо спросил дядя.

– Не помню, – еще больше смутился Уинстон.

– Или может та девушка, которая должна была унаследовать нефтяной бизнес своего отца? – добавил герцог.

– Танкерный, – напомнил племянник.

– Неважно. Памела? – спросил дядя, пощипывая гладко выбритый подбородок.

– Памела – это другая. Это та, с которой я объявил о помолвке, а она сказала, что я не так понял… После этого я сбежал на очередную войну, – вздохнул Черчилль.

– А еще была американка, – бередил старые раны герцог.

– Да! И каждый потом говорил – он неудачник, он бесперспективен, он тратит время! Но это еще ничего! Я пережил! Сейчас проблема в том, что в Клементину я влюблен по уши…

– Безумно, Уинстон, безумно! Ты же не в полку где-то в Индии! – оборвал дядя.

– Вот именно! Я никогда не знаю, с кем и как следует разговаривать! На публике выступать – могу. О деле – могу. А тут… Поэтому лучше не надо – чтобы не расстраиваться, – подытожил Черчилль, сложив руки на груди.

– То есть потомок рода Мальборо – трусливый заяц?

Уинстон пожал плечами, и стало очевидно – да, он трусливый заяц.

– Лучше пристрелите меня здесь, дядя. Если она хоть несколько слезинок уронит – мне уже будет хорошо.

– Эй, парень! Сколько раз ты попадал под пули? Шел в рукопашную? Галопировал на лошади? Собирал толпы в парламенте и выставлял своих политических соперников идиотами? А это юная девушка, на десять лет моложе тебя, осла! – о, да, герцог Мальборо умел приободрить.

– Да, я еще и осел, – обреченно сказал Уинстон.

– Ты понимаешь, что она сюда приехала, ожидая предложения? И можешь отрезать мне руку, если леди Генриэтта не проинструктировала свою дочь, с какой целью та едет «смотреть Блэнхеймский дворец». Даже если Клементина не догадалась – во что я не верю – то ей объяснили. И она сюда ехала, понимая, что должно произойти. Поверь мне, Уинстон… Уинстон, – дядя почти умолял племянника открыть глаза.

– Верю… А вдруг это плохое решение, и мы испортим жизнь друг другу? Я слишком люблю эту девушку, чтобы так рисковать, – засомневался Черчилль.

– Если не проверишь, то никогда не узнаешь. Это займет время, и только жизнь покажет, правильно ли ты поступил. Но это твой последний шанс – вечером Клементина уедет, – вынул главный козырь герцог.

– Она так сказала? Вам? Боже!

И, не обращая внимания на присутствие дяди, Уинстон стал срывать с себя халат, путаясь в рукавах.

Гроза утихала. Они сидели в каменной беседке возле пруда. В Блэнхейме, родовом гнезде герцогов Мальборо. Во время прогулки Уинстон рассказал Клементине, что это место назвали «храмом Дианы».

Наступила гнетущая тишина, которую иногда нарушал лишь гром где-то вдали. Молчал Уинстон. Молчала Клементина. Она считала время – 5 минут, 10 минут, четверть часа. Не пора ли встать и уйти паковать вещи? Сколько же это будет продолжаться?

Девушка заметила толстого майского жука, который, медленно перебирая лапками, полз между плитками у ее ног. «Если жук доползет до трещины, а Уинстон НЕ сделает предложение – я уйду. И больше о нем не буду вспоминать! Никогда!» – решила она.

Клементина смотрела на жука и размышляла – как же они похожи! Этот странный неуклюжий человек, старший ее на 10 лет, и жук. Он не стройный яркий «солдатик». Не вечно занятой муравей, знающий свое место в системе. Не застывший богомол и не шумный сверчок. Он независимый жук, прокладывающий собственный путь – и неважно, что его там ждет.

Но зачем этот жук, то есть Уинстон Черчилль, вот уже несколько недель как министр торговли и промышленности, заманил ее в замок своего дяди-герцога? Ему не хватает работы на должности, о которой он мечтал, и ему надо водить девушку по полям, вливая ей в уши примеры из древнеримской истории? Мерси, но Клементина училась в Сорбонне и получила блестящее образование! Вероятно, более системное, чем он, Уинстон Черчилль – то ли офицер, то ли журналист, то ли авантюрист, то ли политик…

Почему он, человек, легко жонглирующий именами и законопроектами, пламенно выступающий за сокращение военных расходов, доводящий до истерики своими шутками, произнесенными с непроницаемым лицом, – сейчас молчит?

Она следила за симпатичным жуком. Половину пути он уже одолел – удивительное упорство и целеустремленность! Однако и Клементина немало выдержала! И ожидание, и неопределенность своего положения. И ряд неудобных ситуаций, которых бы не терпели девушки с менее аристократическим воспитанием и менее гибким умом.

Например, четыре года назад, когда они впервые встретились с Уинстоном. Сначала он вскочил, подошел к ней с намерением пригласить на танец – и вдруг остановился на расстоянии вытянутой руки, как будто врезавшись в стену, развернулся и сел на место.

«Какой увалень», – услышала она за спиной.

«Настоящий слон в посудной лавке», – со знанием дела сказала обладательница глубокого контральто.

«Ни одна девушка не обратит на него внимания, если он не научится манерам», – донесся до нее еще один язвительный комментарий, явно произнесенный сквозь веер.

Клементина выдержала и шоу, когда они увиделись во второй раз, на торжественном правительственном ужине. Он вошел и, не заметив Клементины, повел себя как дома – рухнул всем телом в кресло. Покрутил в руках приборы и бросил их на стол, нарушая идеальный порядок – и встретился глазами с ней, сидящей напротив. Клементина заметила, как он покраснел, потом резко выдохнул, шумно выталкивая воздух из груди, и втянул голову в плечи. И вдруг вскочил, подошел к ней и, как будто через силу, пригласил ее на танец. Воспитанная Клементина попыталась заговорить о погоде – заметила, как мужчина сжал мясистые губы. Сказала что-то о модных трендах – он вяло поддакнул, дернув щекой. К новинкам театрального сезона он также оказался холоден. Но когда Клементина сравнила театр с парламентом, этот застенчивый «мешок с песком» превратился в фейерверк! Вспыхнули глаза, выровнялась осанка, Уинстон будто вырос, голос заиграл – он стал красавцем! Они танцевали и говорили, говорили и танцевали, весь вечер, только вдвоем.

«Кажется, я влюблена», – сказала младшей сестре прямолинейная Клементина. И услышала в ответ: «Да он безнадежен! Похож на бульдога». Но она уже получила от Уинстона записку с единственной фразой: «Какое наслаждение – встретить девушку такого ума и интеллигентности». И… Все.

Прошло полгода – и он решился пригласить ее во дворец своих предков. Мать отправляла Клементину, как в бой. «Он это сделает», – говорила она. Но прошел день, другой, третий – и ничего не произошло. В течение последних суток Уинстон вообще провалялся в постели, сказав, что простудился… А когда он наконец-то вылез из своей берлоги, то повел Клементину сюда, где она должна сидеть среди роз и рассматривать жука… Он не двигался. Замер, застыл, застыл в нескольких сантиметрах от трещины. Нет, пора ехать! И сейчас!

И тут она почувствовала, как ее тронули за рукав платья, и одновременно услышала голос – откуда-то сбоку.

– Если вы уйдете – с вами уйдет моя надежда стать счастливым. И сделать счастливой вас. Или несчастной – ибо кто еще сможет терпеть меня? Что-то я не то болтаю…

– Это не речь в парламенте – это несколько простых слов. Их способен сказать даже последний английский крестьянин. Вы справитесь! – и Клементина ободряюще улыбнулась уголками губ.

Уинстон почувствовал легкость. Он опустился на колено, забавно похлопал себя по карманам, а потом махнул рукой:

– Люблю вас. Выходите за меня. Дома найду это кольцо.

– Вы в жилете всегда носите золотые карманные часы. А сегодня не взяли. Держу пари, оно в жилете! – засмеялась Клементина.

У нее была поразительная манера хохотать, запрокинув голову и прикрыв глаза. Он, воспользовавшись тем, что никто не видит, одновременно надел на тонкий палец обручальное кольцо, действительно обнаруженное в жилете, и поцеловал ее – прямо в смех. И удивился, что она не оттолкнула его, как те другие девушки – от наследницы танкерного бизнеса до актрисы, – за которыми он пытался ухаживать до своих 33 лет.

– Это ведь «да»? Если да, то спасибо! – воскликнул Уинстон, до сих пор не веря, что он это сделал, что она согласилась, что все это – не сон.

– Поблагодарите жука! Если бы он не замер на пару минут у трещины, как вы четыре года назад, не решившись пригласить меня на танец, я бы уже паковала вещи, – с показной строгостью сказала девушка.

– Какой еще жук? – растерялся Уинстон.

– Вот! Вы на него чуть не наступили, когда на колено становились! Его спасло чудо! – пояснила Клементина, показывая на подол белого платья.

Уинстон снял жука и посадил на открытую ладонь.

– Какой красавчик! – в его голосе звучал искренний восторг и уважение к жуку. – А давайте… Только не смейтесь! Давайте его усыновим! Пусть живет у нас в банке – сколько ему отпущено! И я вам обещаю – это будет самая счастливая жизнь, которой когда-то жил жук!

Прямо по лужам, не разбирая дороги, они пошли к Блэнхеймскому дворцу. Влюбленные крепко держались за руки, в которых была зажата коробочка из-под кольца. В ней сидел счастливый жук.

Вопросы

1. Как звали невесту Черчилля?

2. Кто и каким образом мотивировал Уинстона сделать предложение?

3. Почему, по вашему мнению, он долго не решался признаться в любви?