Текст книги "Там, где хочешь"

86

– Дай поговорю! – Маринка тянется к телефонной трубке. У них все пересуды – о «сынуле».

Страшное дело – материнский инстинкт. Вывез как-то мать в Бордо на месяц – все, жизнь кончилась. Из дома она не выходит, боится. Готовит «вкусненькое». Прирулишь из лаборатории, поешь и – никуда не дернешься, сиди разговоры води. Не дай бог задержаться, с Матьё по пивку хряпнуть – драма. До восемнадцати лет это длилось: вернешься в девять вечера – у матери глаза полные слез, греческая трагедия. Мобильных не было, ничто не мешало воображать маньяка с ножом, выскакивающего из переулка в черном плаще. В этой избыточной любви захлебнуться весьма реально. Оказавшись в московской общаге, все не мог поверить, что – кончено, вышел из-под контроля. Свобода. Ведь дома еще и бабка-командирша – как жить всем указывает без исключения, мать заела, а с ним, Денисом, у них военные действия разворачивались то и дело. Алкаш-экскаваторщик в те времена и на горизонте не маячил, но теперь-то он плотно вписался в обстановочку. Мать который год крутит шарманку – возвращайся, тут биологи нужны, возле дома бассейн открыли, абонемент возьмешь, ты же любишь плавать. Проездной до сумасшедшего дома возьму, а не абонемент в бассейн.

Сейчас новая песня: приезжай погостить. Да матери от такой инъекции счастья только тошнее будет. Жизни у нее нет, но что тут сделаешь? Как ее шкуру спасать – жертвуя своей? Спасешь ли… Да и своя, чай, не казенная. Нет, неохота туда ехать.

Маринка зависла на телефоне. Матьё кивнул на нее:

– Твоя подружка? Посимпатичней Марго.

Не удержался, укусил Марго. Познакомились с ней в ночном клубе, оба хвост пушили. Она выбрала не Матьё.

– Слушай, три года назад Марго из Бостона в Нью-Йорк прискакала – смотреть, на что я стал похож.

– А… А она?

– Разнесло-о-о…

Марина положила трубку:

– Вы про Марго? Нам этой свиньи будет не хватать.

Матьё поперхнулся минералкой.

87

– «Я люблю свиней. Собаки смотрят на нас снизу вверх. Кошки – сверху вниз. Свиньи смотрят на нас как на равных». Черчилль сказал.

Денис улыбается. Матьё любит цитатами сыпать.

– Я вам ее покажу, – Марина хватается за куртку. – Альберто, дай ключи от машины.

* * *

Матьё листает альбом, смеется. Рисунки: свинья стоит под дубом, открыв рот, туда летит желудь. Свинья в костюме с бабочкой сидит за столом, ноги на скатерти. Свинья, как собака, метит дуб. Свинья в ужасе смотрит на розетку. Зарисовки: свинья лежит, подставив брюхо для чесания; большой бумажный мешок – из него пятак торчит; свинья зажмурилась, а по ней возят пыле… бедное животное!

– Вы пылесосили свинью?

– Она это обожает, – Альберто машет рукой. – И мыть не надо.

– А что она делает в мешке?

– Корм ест. – Альберто фыркнул. – Она однажды пятнадцать кило слопала! Причем собачьего корма. Пес ее сдал – лаял в отчаянии на заднем дворе…

Матьё хмыкнул и снова стал листать альбом.

– Ух ты. Манга. «Похождения Свиньи Марго».

Марина оживилась:

– Это начало…

– Хм, глаза на пол… хотел сказать «лица». То ли свинья, то ли девица.

– Так и задумано… Манга же.

Денис пошел посмотреть, что на дворе делается.

– Неинтересно ему, – бросила Марина громко.

Ни разу в руки этот альбом не взял! Матьё перехватил ее взгляд.

– Пришлешь, когда дорисуешь?

Денис обернулся. После появления Марго их отношения с Матьё сильно градусы сбросили. Что за манера – клеиться к чужим бабам?

88

Если тебе хорошо с человеком – ты ему верен. Даже не ему – а себе. Когда Марго в Америку укатила, Матьё подбивал на вылазки, только что за радость пощупать очередные сиськи? А доброжелатели настучат, и – привет, гринкарта. Марго, конечно, заслужила, чтобы он итальяночку подцепил, равновесие – один из принципов мироздания. Но тяжело в Бордо с итальяночками. А Матьё старую песню пел о том, что мужское непостоянство – следование первобытному зову плоти, сопротивление бесполезно.

Когда мозги нечем занять, то – да, бесполезно. Но тогда вообще все бесполезно.

Эк Матьё расчирикался! Если однажды Маринка выкинет что-то… Марго по молодости простил, а Сью ни разу за руку не поймал. Как с Маринкой может повернуться – непонятно, но добра не жди.

89

Сэкономили: не по платной дороге поехали, а по национальной – когда городки насквозь проезжаешь. Марина радуется, смотрит во все глаза. Если Катья такая же…

Про Катью разговор битый час идет. Она – метр восемьдесят: чтобы поцеловать, на стул вставать надо. Хотела быть манекенщицей, но из дома не решилась уехать, у нее мама одинокая и квартира большая. Три года назад родила от заезжего принца. Девочку Танья зовут. Марина объяснила: Танья – то же, что Татьяна. Еще можно называть… забыл.

– Танечка, Танюша, Тата, Та…

– Не-ет! Зачем вам столько имен?

– Да ведь и Катя – не только Катя, а…

Взмолился:

– Не хочу знать! Пусть будет просто Катья!

Катья учит Танью на пианино играть. Пианино можно выкупить у Дельпара, все равно оно служит подставкой для утиных чучел. У него чучела на всех поверхностях. Дельпар – охотник; он чудовищно жаден, и ему жаль выбрасывать птичью шкуру. Он бы и перья с клювом жрал… Уток своих Дельпар на праздники раздаривает, экономя на подарке. Деревня маленькая, все уже очучелены. У него, Альберто, тоже есть одно. Из-за него как-то здорово с Вероникой повздорили. Понятно, что это не статуя Венеры Милосской, но все ж украшение жилища. Стоит на шкафчике в кухне, никого не трогает. Нет, Вероника надумала его выбросить. Дома, родителей не спросив, трех «гадских чучел» в помойку отправила, и тут давай командовать. Из-за какой-то трухи случилась одна из тех ссор, что оставляют след – а следы, когда накопятся, так далеко разведут, что нет возврата.

– Тьфу, ты как Дельпар! – кричала Вероника (чуть что – она в крик). – С мусором тебе жаль расстаться! Спи с этой своей кряквой! Как с тобой жить, а? Ты ж на собственных детях экономить будешь!

– Не буду.

– Мы с тобой все лето проторчали в деревне! Ты дом строишь, у тебя ни времени, ни денег. А знаешь, что такое щедрость? Это когда о другом думаешь. Тебе не приходило в голову, что мне опостылело среди утиных чучел сидеть? Я на неделю к родителям приехала и из-за тебя тут застряла. А хотела в горы сходить, на Атлантику съездить. Осенью ученики в лицее спросят, где была, – ответить нечего! Я не прошу тебя в Гваделупу лететь, но ты до Брантома доехать не желаешь! А знаешь почему? Потому что только о себе печешься…

Все в таком духе, монолог. Утку не дал выкинуть.

– Ты увидишь, как Катя на пианино играет. У меня внутри каждый раз всё… – Марина сделала хаотическое движение руками, – переворачивалось.

Дельпар пианино для внучки приобрел, подержанное. Но с сыном разругался, и внучку к нему не возят. Так что отдаст за бесценок.

– Марина, а как ты думаешь, Катья захочет жить в моем доме?

– Почему нет. Ребенка летом на природу ведь надо вывозить.

– Не летом… совсем там поселиться. А парижскую квартиру сдать.

Денис, тот, конечно, не смолчал:

– Мамзель покидает горячо любимую маман ради Эйфелевой башни, а ты ее голубей ощипывать отправляешь. Это суперплан.

– Не ради башни, а ради… меня.

– Ради тебя она маман не покинет. – Хохотнул. – Она с ней приедет. Это еще один суперплан. У вас отличные перспективы.

Денис без насмешки обойтись не может. Думает, цинизмом отгородится от возможных гадостей. Выстроил стену против всего на свете: ни гадости, ни радости не простучатся. Да и в его духе – радости за гадости скрытые принимать… Так проще, сортировать не надо.

Катья и маленькая Танья… Если сложится, почему бы свадьбу не сыграть в деревне? Мартены – как вторая семья. Церквушка есть. Всю деревеньку можно пригласить – гора подарков будет. Если Дельпар заявится с чучелом, башку ему открутить.

90

– Денис, видел вспышку?

– Что, радар?

Радары появились недавно. Воробушек уступил Денису руль и волновался.

– Не знаю, что-то вспыхнуло… А ты шел с превышением!

– Альберто, у тебя от страха искры в глазах.

Обернулся к Марине:

– Ты заметила? – глаза круглые, как у птицы, испуганные. Штраф-то ему придет.

– Нет…

Воробушек замолчал, размышляя.

Марина сидела на заднем сиденье с ногами, в плед завернувшись. Альберто принялся ворчать, поносить радары и правительство. Затем речь зашла о пенсиях, о законе Фийона, о том, что старики живут все дольше, а пенсионные фонды не резиновые. Марину неудержимо клонило в сон: кислорода надышалась.

Кто ж сказал это: воздух так хорош, что хочется целиком в нос превратиться, и ноздри чтобы – с ведро каждая? Кажется, Гоголь… У Альберто в деревеньке и у Матьё в национальном парке не ведра – корыта нужны.

С Мартенами забавно вышло. Сдали Марго, стали прощаться, и тут зашел дедок. Увидел Воробушка: «Альберто, ты откуда взялся?» Воробушек заюлил: «Я здесь Новый год встречал, хотел зайти к вам, но думал, вы к сыну уехали». Дедок сложил лоб гармошкой: «У тебя ж темно было». Мартен внимательно посмотрел на Воробушка. «Да у нас… это… пробки выбило». Дедок не унимался: «И что?» – «А то, что все перегорело, насовсем. Со свечой сидели. В дальней комнате». Мартен заволновался: «Что ж ты не сказал!» – «Чудом вчера починил», – Воробушек горестно поджал губы и столкнулся взглядом с дедком. Тот прищурился: «А снег?» – «Какой снег?» – «Снег выпал три дня назад, сутки лежал! Не было следов у вас!» – «А… ну мы ж не выходили. Я болел». Мадам Мартен руками давай всплескивать: «Как так! Простыл?» – «След его простыл», – буркнул Корто по-русски. Дедок хотел что-то добавить, но Воробушек вскрикнул: «Мсье Дельпар, вот Марина спрашивала – а из кого чучело труднее всего делать? Из слона?» И дедок сразу завелся: «Из ры-бы! Ры-бы! Я ж тебе сто раз говорил, что рыбье чучело – это как тест на профпригодность таксидермиста!» «Из рыбы?!» – подыграла Марина и изобразила недоверие. Дальше уже не слушала, в этом водопаде французских слов можно было захлебнуться.

Пока ждали Мартенов, Воробушек вызвался сводить на голубятню – башенку с круглой остроконечной крышей из черепицы, пристроенную к мартеновскому дому. Такие в детских книжках рисуют: туда царевен в заточение сажают, чтобы герою было место для подвига. Только сказочные башенки – узкие и высокие, а эта – в два этажа, приземистая, крепенькая. Не очень-то хотелось на голубей смотреть. Противные птицы, как их можно в руки брать, а уж есть-то… Брр… Денис остался присматривать за Марго.

* * *

Они были белые, без единого пятнышка. Альберто поймал одного: голубь курлыкнул, обхватил лапками палец, как ветку.

– Держи, – Альберто протянул птицу Марине.

– Нет…

Внутри наверху – квадратные выемки рядами: плоди себе в таком гнезде наследников, не опасаясь прожорливой нечисти. Не учли птички: самые прожорливые, они только делают вид, что благотворительностью занимаются, кормят-поят. Высоченных лестниц понаставили – не скроешься. Марина разглядывала гнезда (то хвост торчит, то клюв), Альберто возился с голубем. Гладил его, крылья расправлял. И вдруг принялся шептать что-то, склонившись. Не поймешь – что именно, но так уютно сразу сделалось. И когда Альберто поднял лицо, Марина впервые заметила: у него глаза мальчишки.

– Смотри! – Альберто толкнул входную дверь, в голубятню брызнули прохладные лучики солнца. Вытянул руку с голубем, распахнул белое крыло. Оно тотчас пропиталось светом; свет втек в каждую ниточку, в каждый узелок этого плотного кружева, и оно стало будто бы еще белее, еще хрупче, неуловимее.

– Видишь? – Альберто сильнее потянул за крыло. – Как веер…

Веер без рисунка, чистый лист… живая ткань: сожмешь в руке – убьешь, и сквозь пальцы солнечный свет вытечет.

Второй голубь подлетел, сел Альберто на руку.

Марина смотрела, как они все трое шушукаются.

– Разве можно их убивать…

* * *

Старенький «пежо» катился по темным дорогам, кланялся светофорам, звездное небо в окна заглядывало. Марина спала. Ей снился Нос, шедший по улице Десятой Пятилетки в Новочебоксарске. На переносице у него покачивалось коромысло с двумя пустыми ведрами (плохая примета), и Марина боялась, что Нос столкнется с мамой. Потом он исчез, и возникла черепашья лаборатория. Матьё сказал по-русски: «Я не черепах изучаю, а голубей». И точно: голуби сидели всюду – на кипах бумаг, на шкафах, один плавал в аквариуме, как утка, другой высиживал яйца в ящике письменного стола. Матьё произнес: «Марго ведь тоже голубь», и распахнулась дверь: огромный птиц вошел и вспрыгнул в кресло. «Маргоша… – умилился Матьё и кивнул на мешок в углу: – Дай ей пшена». «Не, она желуди любит», – ответила Марина и проснулась от звука своего голоса.

– Бредишь? – оглянулся Денис.

Она молчала, улыбалась. Поняла, как это сделать, – рекламный плакат духов “L’air du temps”, изящный флакон с двумя голубками.

91

– Мне кажется, у Вероники с Венсаном… не очень, – мадам Мартен косится на мужа, вытирая тарелки. Он не охотник косточки мыть.

Мартен следит за Анри: пес идет по периметру кухни, выбирая, где бы развалиться. Следом топает Марго.

– Жюли, почему ты его называешь Венсаном?

Мадам Мартен пожимает плечами:

– Он же не любит, когда его зовут Каримом.

– Любит или нет, с фамилией Беррада что он скрыть пытается, непонятно.

Марго надоело ходить кругами, и она отправилась к себе на топчан. Анри улегся и сладко зевнул.

– Он говорит, арабов зажимают…

Мартен вскипел:

– Его зажимают? Да он в префектуре работает! Будь профессионалом – не зажмут! – Мартен помолчал. – Я бы тоже хотел, чтобы она с Альберто осталась, что ж теперь.

Мадам Мартен оживилась:

– А я заметила, ее задело, что Альберто с девочкой приехал.

– Не надо было принцессу из себя строить, – Мартен встал и пошел в комнату, телевизор смотреть. Он прекрасно знал, почему его дочь «зацепило».

92

Это случилось незадолго до разрыва с Альберто. Знакомство в супермаркете. Девушка стояла возле полки с хлопьями для завтрака и что-то высчитывала на калькуляторе. Вероника приняла ее за работницу магазина.

– Вы не подскажете, куда перенесли соевые продукты?

Девушка обернулась:

– Я хочу тоже… этого знать.

Пошли искать. Нехитрый маркетинговый ход – переставлять съестное: покупатель идет проторенной дорожкой к соевому молоку и утыкается носом в хлопья, мимо которых раньше чесал не задумываясь. И в мозгу смутная мысль зарождается: а не попробовать ли хлопья… с молоком соевым? Вот и попался.

Девушка переходит с ломаного французского на ломаный английский. Выясняется, что ее зовут Лена, муж дает денег в обрез, на самое необходимое. Но это ничего. Рассказывали про одну, в Париже живет: ей в день полагается два билета на метро – на языковые курсы съездить. И – ни сантима. Занятия идут четыре часа, в перерыве все покупают шоколадки и печеньица в автомате, а она хлеб с маслом жует из дома.

– А зачем за жлобов замуж идти?

Кто ж знает заранее, жлоб или нет…

Да как не знать! Если с гнусным чучелом расстаться не может, если из-за горячей чашки, на стол поставленной, визг поднимает (след!), если даже за мороженое не предложит заплатить – вот он, голубчик.

– Мы общались по Интернету… А потом он предложение сделал.

– Вы его далеко послали?

– Я уже с документами приехала…

Вероника протянула кассирше деньги за молоко.

– Но вы виделись до этого?

– Да! Он один раз ко мне в Харьков приезжал.

– Раркаф – это где?

Из магазина вышли вместе. Лена посмотрела просительно:

– Может, зайдете в гости? Я тут рядом живу.

Вероника растерялась. Кто ж посторонних домой приглашает.

– Да нет, спасибо.

– Может, погуляем? Я совсем одна, никого не знаю. Весь день свободна…

Вероника шла из лицея: рабочий день окончен, почему бы не послушать всякости.

– Давайте в кафе сядем? – кивнула на забегаловку через дорогу. И видя, что собеседница колеблется: – Не гулять же с соевым молоком!

В этот день Вероника узнала, что существуют параллельные миры. По крайней мере один точно.

В параллельном мире женщину не смущает, что она зависит от мужчины. Более того: она хочет от него зависеть. А выглядит так, что это он ей все должен: в ресторане платит, шмотки покупает, передвижения (начиная с кино и заканчивая Египтом) – за его счет. Цветы – очень желательны.

– Это же кабала для женщины. Она ж вечная должница.

Оказалось – нет: «Да мы их жизнь украшаем!»

– Я слышала, русские мужчины молоденьких предпочитают… Это оттого, что украшение не должно быть сильно ношеным?

И тут она обиделась, Лена. У нее даже слезы выступили.

– Да вы знаете, почему ваши мужики за нами гоняются? – Слово «гоняются» она не произнесла, а изобразила, вывалив язык, как уставшая собака. – Потому что мы ничего не просим. Мы всего хотим, но не просим. Или просим, но тихим голосом.

– А не проще ли стоять на собственных ногах?

Лена пожала плечом.

– Проще замуж выйти. За нормального человека.

– Как вы, например, – усмехнулась Вероника.

Лена снова пожала плечом, будто скидывала с него что-то.

– На Украине я жила в пригороде, до работы добиралась час с лишним, платили копейки, и три семьи в двушке: родители, я с сыном и брат с женой беременной. А здесь – дом…

– Вы с сыном приехали?

– Ну да. Ему тринадцать, от армии его уберегу. И за это я тоже благодарна Роберу.

От армии?

Там свои законы, в параллельном мире. Не поймешь. Но вот это поразило больше всего: «Мы хотим, но не просим. Или просим, но тихим голосом». Зазеркалье. Рай для жлобов, закомплексованных, самовлюбленных. Зависимая, благодарная, терпеливая. С калькулятором ходит. Ест хлеб с маслом. Билет на метро потеряла – идет пешком через весь город? Неужели легче принять это унижение, нежели добиться чего-то в жизни? Малого, но своего?

– Те, что добились, – за иностранцев не выскакивают. Ну или если только… по любви.

– А вы не…

– Ну почему же. Когда он сказал, что берет нас, я почувствовала к нему… это… как любовь.

– Это как благодарность.

Лена снова пожала плечом. Как если бы она ни в чем не была уверена.

Вероника подумала: Альберто нужна именно такая, безмолвная.

С Леной обменялись телефонами, но не созвонились.

После было лето, и последняя попытка удержаться с Альберто вместе – нет, не вышло. Роста ему не хватило. Она говорила себе, что будет только с тем, с кем вровень. И, зайдя попрощаться, не выдержала, бросила: «Тебя только русская потерпит».

А когда мама сказала, что Альберто с русской приехал, сердце кольнуло. Нет, не ревность. Сожаление. Сожаление, что не вровень он ей (да и Карим не вровень, шило на мыло, поспешила). Что не сложилось с ним и не сложится. И что он ее до сих пор любит.

То ли в пику ей, то ли в память о ней – русская.

93

Работы вывесили на стендах в коридоре. Марине из плакатов ее «воздушной» группы ничего не понравилось, из “L’eau du temps”, стихии воды, она отметила фотомонтаж – горная речка, две белые птицы ловят флакончик-рыбешку. Не гениально, но натурально. Правда, слоган – как для колы: «Освежись!» Впору написать: «Отвяжись!» (Одна птица – другой; и флакон вырывает.)

– Ну как тебе?

Марина оглянулась.

– Марьон, это твое?

Марьон кивнула. И не дожидаясь ответа:

– Знаю, слоган идиотский. Ничего в голову не шло. Но ты настоящего идиотизма не видела, – она потянула Марину за рукав к дальнему стенду.

– Не пойму, тупость или цинизм…

Работа относилась к стихии огня, “Le feu du temps”. Огненный флакон над городом в виде атомного взрыва и две белые птицы, распластавшие полыхающие по краям крылья. Такая Хиросима… Слоган – «Взрыв ощущений».

– Чье это?

– Да придурка, который в черном ходит, готикой страдает. – Марьон махнула кому-то рукой. – Ладно, пойду.

Марина двинулась дальше. “La terre du temps” – японская гравюра: двое в лодке, один указывает вдаль, на клочок земли, поросший соснами. «Остров в океане запахов».

– В стиле Хокусая. Замучился прорисовывать пену на волнах.

Парнишку звали Жоэль. Приятный такой. Будь она свободна, заинтересовалась бы.

– А твоя где?

Повела его мимо банальных афишек с красотками (флакон в руках или на переднем плане) – к рисунку пастелью.

– Манга?.. Этим хорошо «брать» японцев. А я вот решил Хокусаем…

– Твой Хокусай пахнет мерзлым мамонтом, – Виктор, колумбиец, ткнул пальцем в красоток: – Вот чем всегда «брали» и «брать будут». – Виктор выгнул руки, изображая внушительный бюст.

– Мне нравится. – Жоэль кивнул на Маринин рисунок. – Приходи к девяти слайды смотреть. Адрес у Марьон есть. Прихвати вина и что-нибудь погрызть.

Обычно вечеринки устраивались в выходные, и участвовать в них не получалось: ехать далеко. Да и не хочется уходить, когда Корто дома.

Марина посмотрела Жоэлю вслед, перевела взгляд на свой рисунок.

Женщина с длинными спутанными ветром волосами на фоне закатного солнца. В руках – два белых голубя с расправленными крыльями, и она что-то шепчет им. Солнце проникает в каждое перышко, вызолачивая крылья-веера. И глаза у женщины – как у девчонки.