Текст книги "#на_краю_Атлантики"

Однако если ты дома и окна на солнечной стороне, то ближе к маю становится тяжело работать, тяжело думать, дышать: стены дома накаляются, в комнатах стоит духота. Воздух не движется.

Так после часа начинала работать Юля – тень переходила на другую сторону дома. Так училась Катя. В былые времена, когда они приезжали сюда на каникулы, они много гуляли и почти не замечали, как жарко в их квартире. Пандемия заставила по-иному взглянуть на привычные вещи, на быт.

Сегодня была суббота, томительная и волнительная одновременно. Алина и Константин убедили Юлю и Катю нарушить все запреты, рискнуть и прийти к ним в гости.

– Сколько можно сидеть в плену? – сказала Алина. Красивое ее лицо через экран телефона казалось еще более идеальным, чем в жизни, оно было словно нарисовано. Она вся сияла от предвкушения грядущего преступления, акта протеста. – Мы не должны поддаваться всеобщему страху. На острове около сотни больных, в нашей части острова ни одного заболевшего. Так чего нас держат в четырех стенах? По какому праву?

– Это фашистский режим, – сказал Константин, тут же подключившись к разговору, – по-другому не назвать. – Он сильно оброс, волосы торчали в разные стороны непослушными прядями, оттого он казался юным, но глаза его говорили, что он по-прежнему уверен в себе, в своей работоспособности, платежеспособности, а главное – в уме, и это сочетание было несколько забавным. – Испанцы решили вспомнить свое далекое прошлое. Более жесткого карантина нигде в Европе нет. Везде разрешают прогулки, хотя бы раз в день. Старики, дети, взрослые – все будут болеть намного больше из-за этой несвободы. Какая глупость, какая бесцельная несвобода: смотреть на океан из окна и не иметь возможности окунуться в него!

– Ах, это самое невыносимое и самое бессмысленное во всей этой пандемии, – не выдержала Юля. От возмущения она задыхалась. – Соленый океан убивает любую инфекцию… Почему нельзя плавать? Сильный ветер не дает людям заразиться во время прогулок… Почему нельзя гулять?!

– Ты ищешь в этом глубокий смысл? Ха… – сказал Константин. – Приходи к нам, и я тебе все расскажу. Это не телефонный разговор.

– Только не надо снова о политике, я уже устала слушать Костю, – воскликнула Алина чуть раздраженно, но тут же засмеялась, уже по-доброму, ласково.

Эта ласка кольнула Юлю: они оба были столь красивы, столь счастливы вместе, как и она должна была быть сейчас с Йоханом.

– Приходи, сегодня должен быть нормальный охранник. Он не обратит внимания на вас, не задаст вопросы.

– Вы не боитесь, что он нагрянет в квартиру? – спросила Юля.

– С какой стати? Он не полицейский, не имеет права, – сказал Константин. – Все, решено! Я сейчас еду в магазин за продуктами и вином. Гуляем!

Позже вечером, когда багровые облака тонули в океане, а от солнца оставался только маленький алый край и в воздухе рассеивалась темнота ночи, Катя и Юля осторожно шли в направлении квартиры Алины. Шли они не вместе, а порознь, у каждой на плече была сумка из супермаркета, чтобы проезжающая мимо полиция решила, что они возвращаются из магазина. Полиция каждый час объезжала город в поисках нарушителей. Поговаривали, что за полтора месяца карантина собрали столько же штрафов, как за последние два года до пандемии. А еще поговаривали, что штрафы эти шли в общую копилку, из которой выписывали пособия жителям, оставшимся без работы.

Сколько раз Юля или Катя ходили в магазин по отдельности, и никогда они не боялись, не переживали, не ждали, что их остановит патруль и потребует документы. Но лишь только стоило одобрить в себе намерение самовольства, правонарушения – как все внутри всполошилось, взбунтовалось и стало ждать неизбежного разоблачения. Хотя рассудок и подсказывал, что их прогулка ничем не отличалась от обычной прогулки до магазина, – страх неизъяснимым образом прокрадывался в душу. И тогда Юля увидела, что навстречу им едет патруль. Она вся сжалась от волнения и почти замерла на месте, замедлив шаг. Жар обдал кожу. Сейчас ее непременно остановят, ее и Катю. И поймут, что они из одной семьи…

Однако патруль медленно проехал мимо. Полицейские лишь бросили равнодушный взгляд на Юлю и Катю.

Скоро они вошли на территорию комплекса. Но тут случилось новое волнение: у Юли зазвонил телефон. Это была Алина. Голос ее звучал встревоженно.

– Вы уже вошли? – спросила она. – Слушайте, осечка вышла. Сегодня почему-то злой охранник дежурит… Знаете что? Не заходите через главный вход, идите через парковку, там будет дорога, она ведет на заднюю парковку, где будет еще один вход, задний, я вас там встречу, и мы быстро проскользнем к нам.

– Как-то боязно мне, – ответила Юля, – вдруг он вызовет полицию? Может, нам вернуться домой?

– Да не трусь, он не увидит вас! – воскликнула Алина, теряя терпение.

Юля с Катей как ни в чем не бывало пошли на вторую парковку за домом. Это был тот самый дом, где они жили, когда в первый раз сюда приехали. Даже вечером, сквозь темноту, были видны серебряные нити океана, прорезавшие горизонт. С этой стороны располагался второй корпус дома, одним боком прислонившийся к бурой скале. Он спускался вниз к берегу, к пляжу. Красивая ухоженная мостовая за домом извилисто бежала к пляжу. По ее краям цвели сиреневые бугенвиллеи, а миндалевые деревья распустили нежную пену изящных лепестков. Делониксы королевские – венец природы и украшение острова – стояли на самом спуске к пляжу и на вершине пляжа. Но сегодня не было пламени, не было огненной кроны. Они так и не зацвели, листья их высохли – казалось, что они не выдержали безлюдья и отсутствия ухода из-за пандемии и погибли.

Юля вспомнила, как однажды вечером, когда Йохан уезжал от них, она пошла проводить его на парковку, оставив Катю в квартире. Здесь, под молчаливое согласие звезд, случился их первый поцелуй, полный осторожной нежности, трепета и колыхания сердца в груди. Ведь они были уже не дети! А сколько чувства было в их взглядах, прикосновениях, объятиях, оно словно струилось из них и становилось осязаемым, столько ласки было в них, столько радости от обладания друг другом. Самое непостижимое в любви – это то, как два человека вдруг становятся единственными в целом мире друг для друга, и никто более не может вытеснить одного из сердца другого – это арифметика, не подвластная логике… Тенерифе был ее Рай на земле, – потом долго говорила себе Юля. Воспоминание резануло душу. Губы Юли невольно скривились при мысли о том, чем стал ее «Рай». Но что же делать? Жизнь была не только праздником – в ней были еще и боль, и долг, и выбор. Человечество было наказано, и они вместе с ним.

Вдруг они услышали чьи-то шаги. Катя замерла, испугавшись. Юля схватила ее руку. Но вдруг они увидели белый воздушный сарафан, колыхавшийся на ветру. Это была Алина.

– Скорее! Скорее! – зашептала она, махая рукой. Они быстро последовали за ней вниз по ступенькам, чтобы скрыться в квартире.

На их стороне дома жили бельгийцы и русские пенсионеры, и никому из них не пришло бы в голову жаловаться охраннику или полиции, если кто-то устраивал праздник на широком балконе. К тому же большая часть квартир была куплена под сдачу, а потому пустовала в карантин. Нарушения режима случались время от времени, потому что не все могли выдержать стресс заточения, маленьких пособий, отсутствия работы, а главное, отсутствия надежды на то, что работа появится, туристы снова хлынут на остров – и будут деньги, будет стабильность.

Дома у Алины было как всегда уютно, хоть ей никто больше не помогал – ни домработницы, ни няни, ни репетиторы. Руки ее были без маникюра, но ногти были ухожены. Глаза сияли натуральным блеском без веера искусственных ресниц.

– Федя и Марьяна теперь помогают много по дому, – рассказывала Алина. – Из меня воспитатель получается никакой, а вот Костя просто преобразился с этой пандемией. Он столько времени уделяет воспитанию! Распределил между ними обязанности, научил всему, а главное, жестко контролирует время за планшетами. Теперь они начали наконец читать книги.

Федя вспыхнул и быстро посмотрел на Катю.

– Мам, я всегда читал!

– Не столько, сколько Катя, – засмеялся Костя.

Юля, заметив смущение Феди, сказала, ободряя его:

– Для мальчиков это нормально. Главное, что сейчас стал больше читать.

Стол был воплощением мечты человека, уставшего от одиночества и уединения. На нем было все, чего так не хватало Алине и Косте в России после запрета на ввоз импортных деликатесов: разные виды хамона, сыры бри, камамбер, пармезан, настоящие засоленные маслины и оливки, две бутылки вина. Аромат запеченного в духовке и натертого чесноком кролика дразнил аппетит. Все говорили без умолку, перебивая друг друга, потому что изголодались по шумным дружеским компаниям.

– Что же ты хотел такого рассказать мне, что нельзя говорить по телефону? – вспомнила Юля после ужина, когда дети ушли в спальню.

– А, это-то! – Костя выпил бокал вина и уже был, казалось, не настроен на политику. Но это была лишь видимость: как только он заговорил, стало ясно, с каким упоением он готов обсуждать свою любимую тему. Алина усмехалась, слушая его, но с таким видом понимания всего, о чем он говорит, словно она с напряжением ждала ответа Юли: поймет ли та? Между тем Костя говорил: – Ученые университетов Цюриха, Санкт-Галлена… Иллинойса и других городов и штатов, уже не помню полный список… провели пятилетний эксперимент по изменению психики людей и свойств личности. Их эксперимент показал, что можно в массовом порядке преднамеренно и быстро изменять характеристики личности людей. Они также доказали, что их проект можно масштабировать на всех людей на планете. Так, они могут вывести новые «породы» людей – например, покладистых и неагрессивных.

– Но за счет чего? – спросила Юля, не веря ему. Ей казалось, это очередная байка.

– Представь, – с жаром продолжил Константин, – что существует бесчисленное множество личностных характеристик. На вершину этого множества ученые договорились возвести «большую пятерку» качеств: экстраверсия, доброжелательность, добросовестность, открытость опыту, нейротизм. В процессе жизни эти характеристики могут меняться. Но для этого требуется много времени и серьезные обстоятельства. Например, если доброжелательного человека посадить на три года в тюрьму строгого режима, эти качества почти наверняка сменятся на противоположные. Так вот, ученые разработали специальное приложение, которое общалось с людьми посредством бота как психолог или коуч. Постепенно бот смог изменить характеристики личности испытуемых, как это сделала бы тюрьма, к примеру.

– Что ж, это вполне логично, – сказала Юля. – Мне вспоминается, как я сама сильно изменилась в свой приезд на Тенерифе. Я стала более бесстрашной. Хотя и говорят, что люди по сути не меняются, все-таки это не совсем так. Можно измениться, если захотеть.

– Но тут скорее другая цель, – заметила Алина, сощурив глаза.

– Конечно другая, – так же страстно сказал Константин. – Ни одно правительство мира не будет финансировать исследование по созданию бесстрашного человека. Это никому не нужно. Им нужны лишь покладистые личности.

– Вы можете смеяться, – вдруг сказала Юля, – но мне порой кажется, что вся эта пандемия и есть такой масштабный эксперимент, цель которого – изменить нас всех.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Алина. Костя также внимательно слушал ее.

– Какими озлобленными стали люди после введения карантина. Все смотрят друг на друга как на источник инфекции. Мама рассказывала, что в магазине при виде кашляющего молодого человека все покупатели разбежались в стороны. Она также рассказала, что соседи теперь здороваются друг с другом сквозь зубы и скорее прячутся по квартирам. Кругом мерещится вирус. А испанские бабушки, которые кричат с балконов всем нарушителям, чтоб они скорее шли домой? Вспомните, когда все началось, прошла всего неделя после карантина, как человек стал человеку – волк.

– Это лишь малая часть изменений, которые произойдут в мире. Добавь к этому экономический кризис, обнищание среднего класса и закрытие малого бизнеса. Через год, когда введут вакцины, люди так привыкнут к постоянному попранию свободы, к тюрьме, заточению, к незаконному закрытию ресторанов, торговых центров, школ, институтов, стадионов, кино, библиотек… что они с радостью побегут вакцинироваться. Даже тогда, когда вакцина будет еще на стадии испытаний. Для этого все делается.

– Что ты имеешь в виду? – уточнила Юля, которая одной из первых хотела поставить себе вакцину – ради дочери.

– Костя и его отец не верят в целебные свойства вакцин, – сказала Алина, усмехаясь. И хотя она сама в глубине души не верила в вакцинацию, не верила ни одному правительству в мире и во всем ей чудился обман, но все же Алина занимала позицию скорее пассивную, чем активную. А вот горячность мужа и свекра забавляли ее. Она как будто отстранялась от всех и от всего и бесстрастно наблюдала за событиями, не веря ни единому слову или факту, выпущенному в СМИ.

– Представь, что вакцина нужна для чего-то другого…

– Но для чего? – возмутилась Юля, которая так привыкла верить немецкой медицине, что не могла разучиться верить медицине в принципе.

– Да для чего угодно! Любое вмешательство может перепрограммировать организм. Любая вакцина ведет к мутациям.

– Как-то фантастически звучит, – сказала Юля легко, словно не чувствуя, как сильно верил в свои слова Костя.

– Но ведь ты сама говорила, что встречала в больнице детей, которые после вакцин заболевали нефротическим синдромом и другими аутоиммунными заболеваниями, – сказала вдруг Алина.

– Да, говорила… но те случаи были после наших прививок.

– А в Германии ты не встречала таких осложнений?

– Нет, – помотала головой Юля. – Хотя на самом деле… на самом деле в Германии мы лежали в боксе каждый раз, и я не могла ни с кем общаться. Я не знаю реальной картины больных в Германии. – Юля пожала плечами и задумалась. Что она могла знать?

– Самое интересное, – сказала Алина, – что уже сейчас многие по всему миру говорят, что не будут вакцинироваться, что это просто бизнес на людях. Как в былые времена на войне: хотели магнаты заработать на поставках оружия – развязывали войны. А сейчас война чревата слишком большими разрушениями природы, поэтому проще было бы пустить по миру достаточно безобидный вирус.

– Безобидный для работающего населения, – сказал Константин. – Для тех, кто платит налоги. А если налоги не платишь и на пенсии, то вирус, скорее всего, тебя не пощадит. Все это слишком подозрительно.

– У нас все люди против, я думаю, никто не будет вакцинироваться, – сказала Алина. – А вот в западных странах доверяют правительствам и фармацевтике, здесь все сами побегут.

– Я ничего против вакцины не имею, – сказала Юля. – Мне бы хотелось обезопасить дочь, поэтому я сделаю прививку. И Йохан, его родители тоже.

– Да-да, а вот наш народ – анархисты, – сказал Константин. – Крестьянские гены еще сильны в людях. Тем более что политические перевороты и обнищание страны лишь подкрепляли всеобщий анархизм. Наши люди не доверяют властям, не верят в лозунги и манифесты. Они предпочитают жить своим умом.

– И… это хорошо? – неуверенно спросила Юля.

– Юля, милая, хорошо это или плохо – судить пока рано, – сказал Константин. – Я уверяю тебя, что, когда всем у нас объявят, что можно бесплатно поставить вакцины, никто не побежит их ставить. И все будут говорить: русские – анархисты! Русских так не возьмешь! А затем издадут указ уволить всех отказников, и те самые анархисты, кто больше всех визжал, что он против вакцинации, первыми побегут делать прививку. Как стадо овец на заклание. Все это переодевание произойдет так мгновенно, что ты не успеешь и глазом моргнуть. Уже другие крестьянские гены проснутся в людях – рабские гены. Барин да царь-батюшка всегда прав, если в руках у него кнут.

Алина и Юля засмеялись. Костя был пьян, и они не могли серьезно относиться ко всему, что он говорил.

– Ты все-таки определись, – сказала Алина, – крестьяне – это рабы или анархисты? Не могут в одном человеке уживаться две сущности.

– Еще как могут! – воскликнул с жаром Костя. – Представь, как описывали крестьян наши писатели: Толстой, Тургенев. Самый горький пьяница не выполняет оброка, не работает, это еще при крепостном праве. Нагло смотрит на приказчика. А стоит только барину приказать высечь его хорошенько, как становится шелковым. И сразу забывает про спиртное, работает. А барин после этого думает, что русскому мужику телесные наказания просто необходимы, что он без них не может, ведь это такая скотина, которая любит хорошую порку и даже ждет ее. А представь, если бы этот мужик-анархист не изменился после того, как его высекли, а продолжил бы тянуть с оброком, не работать, если бы все они не работали, как когда-то порабощенные индейцы, разве оставались бы они рабами? Но нет, наши люди слишком быстро переобуваются, и в этом вся их беда. Нет никакого единства, никакой силы духа. Ни англичане, ни испанцы в свое время не смогли обуздать индейцев или туземцев. Те предпочитали пытки и смерть, но не рабство. Вспомни только ряд статуй гуанчей в Канделярии, туземцев Тенерифе. Какая мощь, какое величие! Горделивые богатыри, широкие плечи, мускулы, непокорный взгляд! В жизни они, наверное, были совсем не такого роста и сложения. Но это не важно, скульптор смог передать суть – последние гуанчи прыгнули со скалы в пропасть в ущелье Маска, но не позволили испанским завоевателям взять себя в плен. Они не изобрели порох и не имели мушкетов, но они уже тогда, в 15-м веке, разгадали суть бытия – ту самую суть, которую и по сей день люди не могут понять. Уезжают в Индию, медитируют и изнуряют себя голодом, чтобы постигнуть. У кого внутри есть свой мир, своя Вселенная, бездонная и безграничная, того не поработить. Они это поняли еще тогда, горделивые и своенравные народы. Все это не про нас, не про современного человека с телефоном в руках, кредитом в банке и семьей в придачу. Чем больше мы имеем, тем больше в нас от рабов. А между тем мы сейчас ходим по той самой земле, где когда-то жили гуанчи. Но мы недостойны первых хозяев Тенерифе, как недостойны американцы, мексиканцы или бразильцы инков, ацтеков, майя.

– Это все интересно, конечно, – сказала Юля, немного устав от его длинной речи, – аналогия очень красочная. Но где доказательство, что мы не изменились с крестьянских времен? Где доказательство, что мы именно побежим на вакцинацию, лишь только начнут наказывать за отказ от нее? Так ли сильно мы отличаемся от европейцев? Ты говоришь, рабская психология крестьян. Так ведь мы уже давно и не царские крестьяне; разве в советское время наши родители и деды не верили в свободу, равенство, братство? Разве не в нашей стране женщины первыми получили равные права, первыми стали возглавлять министерства? Когда на Западе женщины только боролись за равные права на образование и работу, у нас была Фурцева, министр культуры СССР.

– Так забавно слышать от Юли слова в защиту нашей страны, – сказала едко Алина, – когда ты уже резидент Германии.

– Я просто хочу рассуждать беспристрастно, – ответила Юля.

– А мне забавно слышать от тебя слова о том, – заметил Костя, – что мы никак не отличаемся от европейцев. Неужели ты будешь отрицать различие менталитета? И скажешь, что ты не почувствовала себя совершенно в другом мире, когда переехала в Германию?

– Нет, конечно, я этого не скажу, – засмеялась Юля, зажатая со всех сторон. Ей резко захотелось сменить тему. Казалось, Алина и Костя стали мыслить практически одинаково, они словно слились друг с другом, как это было, наверное, до их кризиса, когда они купались в лучах обожания друг друга. Это единение было столь чудным и столь образцовым, что Юля растерялась. Стало быть, заключила она про себя, с ними она всегда будет в меньшинстве. Так лучше не спорить и вовсе. – Мы и немцы сильно отличаемся. Но не настолько, чтобы думать, что мы не можем ужиться вместе. Так и мы здесь на Тенерифе живем и, несмотря на все отличия, все-таки уживаемся.

– Говорят, канарская полиция жестоко избивает людей, которых задерживает за нарушения, – сказала вдруг Алина. – Я видела в местном сообществе в социальной сети такое видео.

– Ерунда это, – резко перебил ее Костя. – Не поверю. Ты не знаешь всей ситуации.

– Но они правда ведут себя совершенно нагло, – сказала Юля. – Вот недавно меня остановили, когда я ехала в магазин за продуктами. Так полицейский сделал мне выговор за то, что я не говорю по-испански. Представляете? При этом даже документы не посмотрел. Просто хотел показать свою власть, поучить жизни.

– Ужасно!

Так они говорили и говорили, а Костя наполнял бокалы. Их чистый звон над столом наполнял души праздником, как будто не было несвободы, не было угрозы, не было рисков, и казалось, что вот-вот – и настанет чудный момент возврата в прошлое, когда границы откроют, разрешат перемещаться по острову, откроют бассейны, пляжи, горы, леса.

– Вот увидите, скоро начнут выход из карантина, – заявил Костя. – Полиция уже не так часто ездит по улицам. У меня мысль… Давайте прогуляемся вдоль дикого берега, пройдемся по скалам. Там точно не встретим никого, никаких полицейских.

– Правда? – Алина, не поверив мужу, с детским озорством заглянула ему в лицо, одновременно положив свою руку ему на колено. – Ты не шутишь?

– Нет конечно. Пойдемте! Детей с собой возьмем. Пусть подышат наконец ночным канарским воздухом, пусть увидят звезды над голыми скалами, услышат дикие волны, бьющиеся о камни.

– Вы уверены? – спросила нерешительно Юля.

Поступок этот был по-детски безрассудным, особенно после всех разговоров про строгий режим, и она, привыкшая к немецкой чопорности, не могла так быстро переключиться. Алине же и Косте казалось, что начавшийся бунт требовал продолжения, нужно было нестись дальше, крушить преграды, доказывая прежде всего самим себе, что они еще не совсем податливые и не совсем покорные, что у них еще телефон не врос в руку и они способны на первобытную жажду свободы, когда все, что есть при тебе, твое тело и твоя личность – это и есть ты. Ты – не паспорт, не банковская карта и не твой телефон со встроенным прослушиванием. Они оба вскочили и стали выходить из-за стола, веселые, радостные, раскрасневшиеся, словно ведомые голосом свободы, который манил их из-за океана и влек за собой, вперед, к опасности.

Катя, Марьяна и Федя уже неслись к ним, счастливые. Они услышали их разговор и восприняли все так несерьезно, как могут только дети, не понимающие смысла нахождения в другой стране, где на все установлены высокие штрафы – каждый шаг, каждый вдох за деньги. Катя умоляюще смотрела на мать, заранее зная, что только от нее одной могут исходить препятствия к авантюре – она одна, когда все сойдут с ума, будет пытаться быть по-немецки благоразумной.

– О боги! Я не верю, что я это делаю! – воскликнула с каким-то ликованием Юля, уступая дочери и друзьям. Она встала из-за стола. Всеобщее пьяное буйство передалось и ей.

Ночной прохладный ветер и будил, и освежал, и тревожил переживания в груди. Как это было смешно – чувствовать себя преступниками оттого лишь, что ступаешь по сырой земле. Они быстро спустились к опечатанному пляжу, а затем поднялись дальше, туда, где были голые скалы и кончался благоустроенный путь. Там был голый грунт, острые камни, выступающие утесы, огромные банановые плантации. Там же были и обрывы, с которых невозможно было сорваться и выжить – пропасть заканчивалась острыми камнями и рифами, раскиданными по пенистой кромке океана. Шум буйных волн глотал все звуки, и они разговаривали свободно, уверенные, что их никто не услышит. Никто. Только ночь, и звезды, и вольные волны, и вольный ветер.

– Скучаешь по Йохану? – спросила Алина, когда они наконец пошли вдвоем, а Костя шел чуть поодаль с детьми.

– Безумно, – ответила Юля.

– Так может, вернетесь к нему на вывозном рейсе? Мы бы вернулись уже давно, да не хочется – ехали сюда на отдых, а не на вот это вот все. Будем ждать, когда откроют пляжи.

– Не могу, – сказала Юля, она качала головой, но во мраке ночи жест этот был неразличим, – сейчас здесь безопаснее.

– Не рискуешь ли? Отношениями, я имею в виду.

– Как понять, рискую или нет? Мне кажется, что нет… Видишь ли, Йохан мне всем подходит, он мой идеал, совершенный муж, но он ученый… и не приемлет другой точки зрения, кроме как навязанной официальной медициной. А я устала от этой бесполезной борьбы. Официальная медицина почти не может нам помочь. Нет никаких перспектив. Если только не случится прорыв. И вот я ищу какие-то новые методы, целителей, а он и слушать ничего не хочет. Бывает, что мы сильно спорим из-за этого. Какой же он все-таки упертый!

– Как это все сложно у вас, – сказала Алина глухо. Юля почувствовала, что та как раз не верит в целителей. Ах, да было ли что-то, во что подруга верила?

– А ты сама? Ты счастлива? – спросила Юля, вспомнив вдруг, что есть не только она и ее проблемы и что каждый человек несет в себе бремя своих забот и своих страстей. Чем больше погружаешься в свое несчастье, тем больше забываешь о том, что огромная пропасть зияет не только в тебе самом, но и в людях вокруг. Это всегда очень странно осознавать, очень странно вообразить многомерность мира, вмещающего в себя столько миров – в каждом человеке. Все это она в какой-то миг подумала теперь.

– Я-то? Счастлива, куда я денусь, – усмехнулась Алина. – Костя изо всех сил пытается загладить свою ошибку, стал намного смирнее. Но я…

– Не можешь простить его?

– Нет, хуже… – сказала Алина. – Я в последнее время часто ловлю себя на мысли, что не знаю, в чем смысл всего. В чем смысл меня самой прежде всего. Вот Женя верит в Бога, Марина несет крест воспитания тяжелых детей, чужих детей. У тебя своя ноша, свой путь. А я за последние два года сильно изменилась. Я перестала ощущать вкус прежних радостей. Я одеваюсь по-прежнему красиво, слежу за собой, но не испытываю счастья, когда смотрю в зеркало. Не испытываю бешеной радости, когда смотрю на детей, когда слышу признания мужа. Кто-то словно украл у меня радость. Я не понимаю себя. Мне нужна какая-то цель. И это должна быть не просто работа – у меня нет нужды ни в деньгах, ни в почестях. Я вдруг поняла, что жизнь конечна и что от старости не убежать, как ни беги, и от этого хлынула на меня такая пустота…

Внезапно в этот самый момент они услышали громкую испанскую речь, увидели свет фонаря, ослепившего на миг глаза. Кто-то зашуршал в колючем кустарнике и вдруг выскочил перед ними. Это были двое мужчин. Пораженные, женщины вскрикнули и отпрянули назад. Тут же подоспел Костя с детьми. Но мужчины и не думали нападать на них, они лишь протянули им свои значки, посветив на них фонариками. Ларчик просто открывался. Это были полицейские в засаде.

Костя, Юля и Алина нервно переглянулись. Юля получит штраф в 1200 евро, а Костя – в 2400. Они смогут получить скидку в 50 %, если погасят штрафы в течение двух недель. Но все равно это были внушительные суммы. Тут они заметили, что чуть поодаль от полицейских стоял молодой мужчина – канарец, который, как и они, решил прогуляться вдоль берега. Он нервно переступал с ноги на ногу. Как и многие молодые мужчины на острове, он был очень спортивным, широким в плечах, с узким тазом – воплощение мужской необузданной силы. Одет он был в обтягивающее трико и футболку слишком маленького размера. Местные мужчины, казалось, любили выставлять свою мощную красоту напоказ. Смоляные волосы его были высоко уложены, а маленькие, раздраженные и одновременно расстроенные глазки терялись на сильном скуластом лице.

Полицейские стали что-то говорить Косте на испанском, но тот упорно мотал головой. Он отвечал им на ломаном английском, но они не понимали его, потому что попросту не знали иностранных языков. Полицейские требовали от него паспорта, тут же показывая пальцем на детей и на Юлю с Алиной. Юля попыталась объяснить им, что у них нет с собой документов, но они не понимали и ее.

В этот самый момент, воспользовавшись неразберихой, задержанный канарец сорвался с места и помчался к краю скалы. Юля вскрикнула, Алина ахнула. Катя и Марьяна, ничего не поняв, прильнули к матерям. В темноте было видно, как сверкали белые кеды. Казалось, он двигался невыносимо медленно, но это было лишь обманчивое ощущение мгновения – от напряжения для всех стоявших на высокой скале людей время остановилось. Полицейские, замешкавшись лишь на несколько секунд, тоже сорвались с места и ринулись за ним. Но они не могли поспеть за беглецом. Ничего нельзя было поправить, ничего нельзя было предотвратить. Дерзость обратилась намерением, а намерение обратилось делом, а последнее совершалось у них на глазах.

– Как глупо! Куда там бежать? Только пропасть, – промолвил Костя, еще не осознав ужас происходящего.

И в этот миг они увидели, как фигура канарца размылась на темном небосклоне и исчезла, а затем раздался тяжелый всплеск воды, который не смог поглотить даже шум волнующегося океана. Юля снова вскрикнула. Алина зажала рот руками.

– Мама, он выживет? – спросила жалобно Марьяна.

– Ты что, Марьяш?! – ахнул Федя. – Там такая высота…

На несколько минут в воздухе развеялась тишина, прерываемая лишь гулом океана и завываниями ветра.

– Вот она, жизнь, – сказал наконец Костя. – Человек восстал и выбрал смерть, лишь бы не быть несвободным, не отчитываться перед людьми, возомнившими себя выше и лучше других… лишь бы не платить им дань за то, чтоб дышать свежим воздухом родной земли. Кто они такие, чтоб запрещать ему это делать? Если задуматься, те же феодалы. Земля общая, человеческая, но вот кто-то присвоил ее себе и берет дань за право ступать по ней.

– Неужели жизнь стоит меньше, чем эти несчастные 600 евро? Да даже не 600, а 300, если сразу оплатить со скидкой! – прервала его высокие рассуждения Алина. В голосе ее слышалась какая-то всечеловеческая безысходность, распространявшаяся не только на ее жизнь и судьбу, но и на судьбы всех людей. Она будто не думала о словах мужа, только раздражавших ее теперь. Она думала о чем-то своем, сокровенном, невысказанном.

Полицейские вглядывались в буйное покрывало океана, изрезанное скалами и камнями, светили фонариками и надеялись увидеть в нем всплывшего человека или то, что осталось от него, совершенно забыв о других задержанных.

– Быть может, это были его последние 300 евро, – ответил Константин. – Работал на туристов, а сейчас оказался без работы, без туристов, еще и без свободы. Попробуй прокорми семью на 500 евро, когда аренда квартиры в самом лучшем случае – 300 евро в месяц.