Текст книги "Дневник призрака"

Женщина прижала к себе испуганных детей. Хозяин дома поднялся со стула, сжимая кулаки. Он побледнел, кровь отхлынула от его лица.

– Вы… Опять вы… – трагическим шепотом произнес. На его лице появилось выражение муки.

– Забирай детей и вон из дома! – Бершадов обернулся к женщине. – И чтоб до утра сюда не возвращалась. И учти: второй раз повторять не буду! Я не всегда бываю таким добрым.

Заплакав, женщина принялась лихорадочно одевать детей.

– А что с мужем будет? – дрожащим голосом спросила она.

– Никакой он тебе не муж! – огрызнулся Бершадов. – Скажи спасибо, что я не за детьми пришел. Аморально воспитываются у мамаши с сожителем!

Женщина, замолчав, быстро вывела детей из дома. Хлопнула входная дверь. Бершадов запер ее, потом вернулся в комнату.

– Я же говорил: мы тебя из-под земли достанем! – усаживаясь сверху на стул, усмехнулся он. – Я предупреждал? Предупреждал. Так что пеняй на себя!

– Ничего я вам не скажу! – Хозяин отскочил к стене.

– Дом обыскать, – спокойно скомандовал своим людям Бершадов.

Начался обыск – быстрый и профессиональный. В доме было очень мало вещей. Судя по хмурому лицу Бершадова, результата у этого обыска не было.

– Тебе лучше все сказать, как есть, – он не спускал с лица мужчины злых глаз. – Я же говорил: достану тебя хоть из-под земли! Так что лучше тебе сразу признаться!

– Не в чем, – хмуро произнес тот.

– Ой ли! – задорно рассмеялся Бершадов. – Ты живешь здесь под чужим именем. А председатель колхоза знает, что ты беглый монах? Вернее бывший? Ты детей без закона наплодил. А вам это запрещено, кажется. Как же так – монах и дети? Неувязочка!

– Дети мои чисты перед Богом! – отрезал хозяин. – А я… Греха моего в том нет. Если уничтожен монастырь, монах имеет право жить в миру. Я ничего не нарушил.

– Так ли? Сбежал, как крыса паршивая, с бабой спать, в то время, когда твои товарищи пошли на мученичество в лагерях? Ради бабы своих же товарищей предал! И монах ты был хреновый, и дурак по жизни, – веселился Бершадов. – Так что давай говори, что я хочу от тебя слышать, и не морочь голову! Нет у меня ни времени, ни нервов.

– Я ничего не знаю… – пятясь, хозяин прижался к стене. На его лице не было ни кровинки. – Я ничего не знаю…

– Где книга? – голосом доброго дядюшки произнес Бершадов. – Меня только это интересует. Где книга? Скажи, и будешь жить так, как жил прежде. Здесь ее нет, так?

– Здесь ее нет, – голос хозяина прозвучал глухо.

– Это я и без тебя понял! Где она?

– Ничего ты не найдешь! – выдохнул бывший монах.

– Ясно, – коротко сказал Бершадов и обернулся к своим людям, которые уже закончили с обыском.

– Начинайте, – кивнул он.

Оба подхватили хозяина под руки, потащили к двери. Он попытался сопротивляться, но это было бесполезно: сотрудники Бершадова были намного крепче и сильней бывшего монаха. Один схватил его за волосы, другой – поднял его правую руку, вставил пальцы в дверь. Затем изо всех сил хлопнул ею.

Послышался хруст костей. Монах издал дикий вопль. Рука его распухла и стала багроветь. От боли на его лбу вздулись вены. Он принялся оседать в руках мучителей. Те швырнули его на пол, пару раз ударили ногами в живот. Он упал, его вырвало. Бершадов поднялся со своего места, неторопливо подошел к распростертому на полу человеку.

– Говори, где книга? – спросил лениво.

– Я не знаю… Я ничего не знаю… не знаю… – хрипел бывший монах.

Бершадов изо всех сил наступил каблуком ботинка на его изувеченные пальцы. Несчастный снова издал дикий вопль.

– Говори, – Бершадов, иезуитски улыбаясь, продолжал давить на руку.

Изо рта несчастного текла слюна с хлопьями кровавой пены. Он стал биться в конвульсиях.

– Поднять, – скомандовал Бершадов.

Монаха подняли и кое-как усадили на стул, связав руки за спиной.

– Тебе придется говорить, – сказал мучитель.

– Ничего я тебе не скажу, – через силу прохрипел хозяин.

Ребром ладони Бершадов ударил его по губам. Потекла кровь, заливая подбородок, грудь…

– И все же тебе придется сказать, – спокойно проговорил Бершадов. – Мне нужна эта книга. Все, что тебе нужно сделать, это просто избавить себя от страданий.

– Ее никто не получит, – прохрипел мужчина.

– Никто? Что значит никто? Кто еще интересовался книгой? – мгновенно среагировал Бершадов. – Кто к тебе приходил?

– Я не знаю, кто они… – хрипел бывший монах. – Документы не спрашивал… Двое. Они говорили с акцентом… Деньги предлагали… Я не взял… Сказал, что они ошиблись…

– Отлично! – весело воскликнул Бершадов. – Видишь, книгой уже, похоже, интересуются зарубежные разведки! Что же ты за патриот такой, что своим не хочешь ее отдать?

– Вы… мне… не свои… – с ненавистью прохрипел мужчина.

– Ну, конечно, – вздохнул мучитель. – Что ж, последний способ. Держите его!

Несчастного подхватили с двух сторон. Из внутреннего кармана своего пиджака Бершадов достал маленькую металлическую коробочку, из нее извлек шприц и большую ампулу с маслянистым содержимым. Разбив ампулу, он заполнил щприц, затем разорвал рукав на рубашке бывшего монаха, всадил иголку ему в руку и полностью влил все содержимое под кожу.

На губах несчастного выступила пена, он принялся биться в конвульсиях в руках своих мучителей.

– Да, это, наверное, больно, – хмыкнул Бершадов. – Материал, видишь ли, свежий, еще не доработано. Немного помучаешься – и все пройдет.

И действительно, скоро монах затих.

– Говори! Где книга? – склонился над ним Бершадов.

– Я отдал ее две недели назад. У меня ее нет.

– Кому отдал?

– Церкви.

– Кто к тебе пришел?

– Ангел-губитель. Он потребовал, и я отдал. Ангел-губитель… Ангел-губитель…

Он все время повторял одно и то же, и больше из него нельзя было вытянуть ничего другого.

– Черт, – вздохнул Бершадов, – мы опоздали. Действуем по третьему варианту.

Оставив хозяина сидеть привязанным к стулу, мучители быстро прошли по дому и заперли все окна и двери. Затем в руках одного из них появилась канистра с бензином, у второго – охапка соломы.

Выйдя наружу, они обложили соломой дом и облили его бензином… Чиркнула спичка. Пламя мгновенно взвилось ввысь. Дом занялся со всех сторон. Мгновенно загорелся камыш на крыше. Изнутри послышались жуткие вопли.

Через мгновение дом превратился в сплошной пылающий факел. Крики стихли – несчастный сгорел заживо.

Немного постояв возле страшного пожарища, Бершадов дал команду уходить. Убийцы растворились в ночи, не замеченные никем. А к дому со всех сторон бежали местные жители, тащили уже бесполезные ведра с водой…

Глава 9

– Небо какое красивое! – Как только машина остановилась на Мясоедовской, почти рядом с главным входом в самую знаменитую больницу города, Зина запрокинула голову вверх, к корпусам Еврейской больницы.

– Выглядит это так, словно ты никуда не спешишь! – рассмеялся Матвеев, глядя на Зину с каким-то странным выражением. – Ну или как будто идти тебе не хочется.

– Так и есть, – Зина даже не улыбнулась. – Мне не хочется идти. Потому что ничего хорошего мы не найдем. Вот это я знаю точно.

Шофер заглушил двигатель, аккуратно остановившись у самого бордюра. Зина легко выскользнула на тротуар, радуясь, что в это утро надела новые, очень элегантные ботики на каблуке. В них ее ноги выглядели длиннее и стройнее.

Женщины странно устроены… Зина усмехалась сама себе. Вот, она едет спасать человека, собственно, едет на беду, а думает о ботиках. Ну что уж тут поделаешь! Они, кстати, были куплены всего неделю назад.

Хорошие вещи были дефицитом. Все магазины торговали товарами самого жуткого ширпотребского вида. А хорошую одежду и обувь можно было достать только, из-под полы. Вот и у них в институте вовсю торговали и в женском туалете, и в отдаленных коридорах, и даже в подвале. Была пара-тройка сотрудников, только числившихся при кафедрах. На самом деле весь институт знал, что они торгуют шмотками, снабжают всех сотрудников приличными вещами.

Ботики стоили очень дорого, но выглядели великолепно, и ради этой красоты Крестовская готова была сесть на хлеб и воду. А вот теперь оно того стоило – Зина радовалась, что надела их как раз в то утро и может покрасоваться перед Матвеевым.

И Матвеев на нее смотрел… Гораздо чаще, чем того позволяли приличия. И уж конечно чаще, чем было необходимо для совместного расследования.

– Здесь подождешь, – бросил он шоферу и вылез следом за Зиной. – А красоту вот эту как добыла? – засмеялся, взглянув на ноги Зины. – Начальство хоть в курсе?

– Обижаете, молодой человек! Добыла честно, в Пролетторге! – в тон ему засмеялась Зина, чувствуя такой прилив света в душе, как будто в небе сияло солнце, а не чудили серые ошметки непонятной пены, принимающей периодически форму настоящих сизых облаков.

Вахтер жил на Мясоедовской, за два дома от Еврейской больницы, и Матвеев принял решение оставить машину подальше, чтобы не привлекать внимания соседей. Карман его пальто оттопыривался, и Зина поняла, что там находится пистолет. Матвеев серьезно подготовился к делу.

– Ты знала, что этот человек – бывший врач? – обернулся он к ней.

– Кто, Михалыч? – растерялась Крестовская.

– Ну да! И был хорошим терапевтом. Работал вот как раз здесь, в Еврейской больнице.

– Что же с ним произошло? Почему же… – начала было Зина и вдруг замолчала. Перед ее глазами выплыло лицо Каца, причинив мучительную, нестерпимую боль…

– Поняла? – уловил выражение ее лица Матвеев.

– Лагеря? – выдохнула Зина.

– Да, – кивнул он. – Проходил по делу, получил три года лагерей. Вышел. Жена от него ушла. Поступила, правда, благородно – оставила ему вот эту комнатушку на Мясоедовской в коммунальной квартире. А после лагерей сама знаешь… Врачей не существует. По старой памяти взяли его вахтером в медицинский институт.

Теперь Зине многое становилось ясным. Михалыч не мог повторить судьбу Каца – тот был редким специалистом, такие хирурги на вес золота. Он и в морге был незаменим. А простой Михалыч… Теперь картина сложилась полностью, со всеми недостающими фрагментами головоломки. В ней вполне уместны были и бутылка водки на дежурстве, и затаенное отчаяние в глазах.

– Он один живет? – поинтересовалась Зина.

– Вроде один. Заходит к нему одна дамочка. По двору соседка. Но это так, шуры-муры, а не сожительство.

– Вижу, ты навел справки, – усмехнулась Крестовская.

– Работа такая. Хочешь не хочешь, а приходится.

– Почему о вахтере? Подозревал его?

– Ну… – Матвеев отвел глаза в сторону. Он был не только хорош собой, но и не глуп. Зина почувствовала щемящий укол в сердце.

– Вот и пришли… – пропустив Крестовскую вперед, Матвеев пошел за ней. Они миновали железные ворота, подпиравшиеся щербатыми деревянными палками, быстро прошли пахнущий кошачьей мочой подъезд и оказались в большом дворе. На веревках сушилось разноцветное белье.

Как и во всех дворах Молдаванки, здесь было полно котов – целых пять штук. Разного окраса и размеров. Они тулились возле узенького крыльца, у ног пожилой полной женщины в выцветшем халате, которая чистила в большом медном тазу рыбу. Женщина, рыба в тазу, коты, красочное белье – все это выглядело так живописно, что Зина поневоле залюбовалась открывшейся перед ней картиной.

– А вы шо, до кому? – кинув рыбьи потроха оживившимся котам, тетка с нескрываемым любопытством уставилась на Матвеева и Зину.

– До Михалыча, мадам, – вежливо ответил Матвеев.

– А шо до Михалыча, до чего это вам? – Мадам явно горела желанием вступить в разговор.

– До дела, мадам, – поддерживал разговор Матвеев, – до дела сюдой ходим, бродим…

– Так с ночи он спит, старый алкаш! – радостно прокомментировала мадам. – И не выходил сегодня. Я его не видала за мои глаза.

– Как с ночи? – похолодела Зина, прекрасно помня, что в эту ночь Михалыч должен был быть на дежурстве в институте.

– Так под ночь заявился, шатун, шо твоя селедка до бочки, старый алкаш! Допоздна вже было, часиков 11 ночи стукнуло. Я до кровати поздно ходю. А так до форточки задошлась, горло продышать, а он и через двор, за весь двор шкандыбает до своей веранды. За второй этаж к себе, говорю. И меня не завидел, хоть я до него и поздоровкалась! Пьяный. От совсем як шкарпетка!

– Он один был? – поинтересовалась Зина, усмехаясь тому, что ни один человек на земле, кроме коренных обитателей Молдаванки, ни за что не понял бы связь между пьянством и носками – шкарпетками. Но Зина была коренной одесситкой и прекрасно поняла, что имела в виду мадам. Мадам говорила за запах. Это означает, что от Михалыча пахло спиртным. Или лекарствами?

– Да один, как рог на лбу! – художественно живописала мадам. – До кого за него в такую пору шастать?

Вежливо поблагодарив ценный источник сведений, Зина и Матвеев пошли к веранде, на которой и жил нужный им вахтер Михалыч.

– Плохо, – вполголоса сказал Матвеев. – По какой причине он ушел с работы в 11 ночи? Насколько я понимаю, он должен был сидеть на вахте всю ночь?

– Всю, – подтвердила Зина.

– Совсем хреново! – вздохнул Матвеев.

Они стали подниматься по шаткой скрипучей лестнице, с тревогой глядя себе под ноги.

– Можно ли спутать запах лекарств с водкой? – вдруг произнес Матвеев, и Зина чуть не споткнулась, настолько ее поразил тот факт, что они мыслят совершенно одинаково.

– Можно, – кивнула она. – Если он принимал спиртовую настойку – валериану, боярышник… И принимал достаточно много. Настойка – это спирт, такой же, как и водка.

– Капли от сердца? – нахмурился Матвеев.

– Да, есть и такие, – снова кивнула Зина.

Дверь в квартиру Михалыча была открыта. Из длинного коридора доносился шум, гвалт. Пахло жареной рыбой. Где-то в темноте возились маленькие дети. Запах жареной рыбы плотно заполнял все пространство.

Из глубин коридора возник косматый старик с газетой.

– До кого будете, молодые люди?

– До Михалыча, – коротко ответил Матвеев.

– А… Последняя дверь по коридору, в самом конце, – и старик исчез в рыбьем чаду, словно растворился в воздухе.

Матвеев стукнулся локтем о какое-то ржавое корыто и выругался сквозь зубы. Крестовская рассмеялась. Ей до боли была знакома эта обстановка! Все коммунальные квартиры похожи одна на другую.

Нужная им дверь была старой, хлипкой, какой-то покосившейся, с почти слезшей краской. Она являлась отличной иллюстрацией нищеты и убожества. Зине стало печально, но она подумала, что по сравнению с лагерями, по сравнению с тем, что он прошел, эта дверь для Михалыча должна была являться верхом роскоши!

Матвеев забарабанил в дверь кулаком, и откуда-то сбоку тут же появился мужчина средних лет. Он грустно повел очами и юркнул обратно. Никакого ответа на стук не было.

– Может, его нет дома? – засомневалась Крестовская.

– А мы проверим! – из отворота пальто Матвеев достал несколько странных ключей и принялся бодро, со знанием дела, ковырять ими в замке.

– Это что? – перепугалась Зина.

– Воровские отмычки, – усмехнулся Матвеев, с интересом наблюдая за ее реакцией. – Я все-таки в уголовном розыске работаю!

– Мерзко, – поморщилась Крестовская.

Наконец в замке что-то щелкнуло, и дверь стала отворяться.

– Изнутри заперто было, – сказал, словно констатируя, Матвеев.

Следом за ним Зина шагнула в комнату и сначала и не сообразила, что за темная тень заполняет все пространство, и почему в этой тени так неподвижно застыл Матвеев. Только потом она поняла.

Михалыч висел в петле под потолком на крюке от люстры. Его длинное, темное тело выглядело настолько огромным, что, казалось, заслоняет всю комнату своеобразным, страшным щитом.

– Так я и думал, – мрачно произнес Матвеев.

Оба одновременно бросились к телу. Матвеев забрался на стол и аккуратно снял веревку с крюка, пока Зина поддерживала уже застывшее, начинающее коченеть тело. Затем они аккуратно уложили его на пол. Крестовской было сразу понятно, что Михалыч мертв – на его вздувшейся шее отчетливо проступала черная странгуляционная борозда.

– Что скажешь? – сжав губы, Матвеев смотрел на Зину.

Опустившись вниз, на пол, Крестовская быстро принялась исследовать тело, бормоча по своей профессиональной привычке:

– Мертв давно. Я бы сказала, часов десять, не меньше. По виду похоже на самоубийство. Странгуляционная борозда выделяется отчетливо, значит, он умер от повешения… Перелом шейных позвонков. Плюс асфиксия. Лицо тоже так выглядит, багровый цвет. Совпадает со всеми признаками. А вот запаха алкоголя не чувствуется. Но он мог выветриться. Содержание алкоголя в крови и клетках покажет только анализ в морге.

– Смотри-ка, что это такое? – перебил ее Матвеев, заметив какой-то белый листок на столе. Это был листочек, вырванный из дешевого блокнота.

– «В моей смерти прошу никого не винить. Жить так больше не имеет смысла…» – прочитал он вслух. – Это предсмертная записка. Он покончил с собой. Все ясно.

– Дай-ка мне! – Зина выхватила записку из рук Матвеева, почувствовав внезапно какую-то нервную дрожь. Чтобы тщательно разглядеть, подошла к окну, к свету… И застыла.

– Что не так? – насторожился Матвеев.

– Все не так, – Зина наконец обернулась к нему. – Кирилл, он не писал эту записку!

– Ты знаешь его почерк? Это не его?

– Нет, почерк как раз похож… Только вот… Эта записка написана правой рукой! Посмотри на наклон букв. Правой рукой! А Михалыч был левшой!

– Вот тебе и раз… – удивился Матвеев. – Выходит, убийца об этом не знал?

– Не знал! – убежденно сказала Крестовская. – Его почерк подделали, записку подложили. Но убийца не знал, что Михалыч пишет левой рукой!

– Как же тогда самоубийство?

– Думаю, ему дали какой-то препарат, повышающий внушаемость, и заставили это сделать. Есть такие препараты. А как те две естественные смерти – когда мы с тобой прекрасно понимаем, что оба старика были убиты? Это пока загадка, я ее разгадать не могу. Но это очень не простой убийца!

– Михалыч его видел, так? – соображал вслух Матвеев. – И мог его опознать. За это его и убили.

– Вне всяких сомнений! Михалыч знал, кто убийца! И шел ко мне это рассказать! А я, дура… – Зина схватилась за голову.

– Ладно. Откуда ты могла знать, – попытался успокоить ее Матвеев.

– Должна была знать! – Крестовская готова была избить себя. – Никогда этого не прощу себе…

– Я пойду телефон найду, группу надо вызвать, – перебил ее Матвеев. – Не побоишься остаться тут с трупом наедине? Ой, извини. Я забыл… – смутился он.

– Здорово! – едва не рассмеялась Зина. – Вот так бы и я хотела уметь… забывать.

Матвеев быстро ушел. Накрыв лицо Михалыча снятой с диванной подушки наволочкой, Зина принялась осматривать комнату. Обстановка там была самой убогой. Стол посередине, железная кровать у стены. Старый шкаф, комод. Много книг. За неимением книжного шкафа книги были сложены прямо на пол, возле стены. Количество книг выдавало, что Михалыч был не простым вахтером.

Зина заглянула в шкаф, в комод. Минимум личных вещей. Все вещи старые, явно ношеные. Никаких дневников, личных фотографий, ничего, что могло бы пролить хоть какой-то свет на его личную жизнь. В комоде нашлись документы. Судя по ним, Михалыч был совсем не стар, ему исполнилось всего 53 года. Но от пережитых страданий он выглядел глубоким стариком.

Несмотря на то что в комнате было достаточно места для осмотра, не нашлось ничего интересного. Где-то через час вернулся Матвеев со следственной группой.

– Я решил не говорить соседям, что это самоубийство. Хочу их всех допросить, – вполголоса шепнул он Зине, когда комната наполнилась людьми, и эксперты приступили к работе.

– Я с тобой! – отказать себе в удовольствии присутствовать на этих допросах Зина просто не могла.

В квартире поднялась паника. Дети были заперты по комнатам, рыбу перестали жарить. Автоматически исчезли все звуки. Страх витал в воздухе как реально осязаемое, живое тело, источающее невыносимое для человека зловоние.

В коммунальной квартире жило огромное количество людей, и с первых же минут у Зины разболелась голова. Женщины причитали, кудахтали и несли чушь без всякого смысла. Толку от них не было никакого – одно безумное раздражение.

Стало понятно, что хоронить Михалыча будет бывшая жена. Одна из соседок уже успела связаться с ней по телефону, и та была уже в дороге.

Единственным человеком, сообщившим полезную информацию, стал мужчина лет пятидесяти, который в щель двери наблюдал за их манипуляциями с замком.

– Мы вместе ужинали… по вечерам, – тихо сказал он.

– Выпивали, значит, – резко констатировал Матвеев.

– Совсем немного. У него такая жизнь была… А как тут не пить? – тяжело вздохнул сосед.

– Значит, хорошо его знали? – Матвеев продолжал допрос.

– Ну как, хорошо… Друг у него был, очень близкий, не чета мне, – вдруг вспомнил мужчина, – жил рядышком, на Запорожской, щас, да, Запорожская, 9, квартира 1. Я адрес запомнил, потому что два раза с ним ходил.

– Как звали друга, имя, фамилия? – у Матвеева загорелись глаза.

– Фамилию не знаю. Звали Артемом. И помню еще, что этот Артем на каком-то заводе работал… Они с Михалычем вместе сидели.

– За что сидел этот Артем? – поинтересовался Матвеев.

– Я… не знаю. Михалыч никогда об этом не говорил. И об Артеме такого не упоминал. Квартира эта… на первом этаже. Даже в подвале, скорее. Во дворе деревянный флигель такой.

– Коммунальная?

– Нет, однокомнатная. И там даже своя кухонька есть, и туалет, – мечтательно протянул сосед, завидовавший тому, что кто-то живет в такой немыслимой роскоши – с отдельной кухней и туалетом.

Это были единственные сведения, которые заслуживали внимания. Больше ничего интересного никто не сказал.

– Завтра найдем друга, – сказал Матвеев, – он может что-то знать.

Появилась бывшая жена покойного. К удивлению Зины, женщина выглядела очень интеллигентной, только несколько увядшей. Она искренне горевала об умершем, даже пустила слезу.

– Водка его сгубила, – плакала она на кухне, вытирая лицо стареньким, заштопанным платочком, – выпить он любил. А как выпьет, становился совершенно неуправляемым, не сдерживаемым на язык. Болтал, все болтал лишнее. Он за болтовню и сел. Донесли про его глупости, что болтал…

– Вы не хотели к нему вернуться? – прямо спросила Зина.

– Пока он сидел, я другого человека встретила, – вскинула жена Михалыча заплаканные глаза. – Он не пьет. Так бывает в жизни. Семья у нас… Сын растет…

О друзьях бывшего мужа женщина ничего не знала.

Оставив Матвеева в квартире, Крестовская ушла. У нее было неотложное дело.

Это неотложное дело располагалось совсем рядом, в Еврейской больнице, где сейчас работал ее друг, эксперт Тарас. Зина хотела попросить его сделать анализ содержимого бутылки из-под водки, которую все время носила с собой.

Ей повезло: Тарас был свободен и тайком, через служебный вход, провел ее в лабораторию, где колдовал как единственный бог и царь. Зина слышала, что на новой работе его боялись все лаборантки, бывшие у него в подчинении.

Усадив Зину за стол, Тарас выставил перед ней тарелку с тремя своеобразными бутербродами, где на толстые куски хлеба было намазано сливочное масло, а сверху – густой сливовый джем, поставил термос с горячим чаем. Потом он принялся колдовать над своими пробирками. Выглядело это внушительно. Крестовская поневоле подумала, что в средневековье его бы сожгли на костре как страшного колдуна. Причем не за пробирки… За зверский аппетит.

Зина впилась зубами в бутерброд. От масла с джемом ее чуть не стошнило, но она мужественно попыталась дожевать до конца.

Наконец Тарас снизошел до нее, произнеся одно-единственное слово, которое и объясняло все: – Веронал.

– Веронал, – торжествующе повторил он. – Причем пропорция очень интересная. Недостаточная для того, чтобы убить человека, но вот погрузить в длительный сон – самое то!

– То есть, выпив это, человек мог проспать десять часов? – уточнила Зина.

– Запросто! – кивнул Тарас. – И еще – это медик делал. Разводил на специальном оборудовании, отмерил. Дома на глаз так не сделаешь. Даже я бы не сделал лучше. Точно это был медик.

– Понятно, – вздохнула Крестовская. – Час от часу не легче!

Дав Тарасу деньги, она вышла из Еврейской больницы с четким планом. Завтра, конечно, отгул… С утра – Запорожская с Кириллом Матвеевым. А потом – в библиотеку, захватив с собой прямо с утра фрагмент книги. Пришло самое время приоткрыть тайну книжных страниц.