Текст книги "Таврида: земной Элизий"

Народ татарский в покое быть никогда не желают для своего обыкновенного облову и корысти и желают всегда войны и кровопролитья, отчего они яко хищники полнятся и богатеют.

П.А. Толстой. Состояние народа Турецкого (1703–1706)

Черные и улусные татары и те, которые ковыряли землю Крыма самодельным плугом и бороной (занятие презренное, годное лишь для рабов), – все ждали дня, когда наконец затрубит рог посланцев сераскира и можно будет собирать табуны, отощавшие в сухих степях, и седлать коней военным снаряжением. Всю зиму, лето и осень только и жили россказнями о богатом ясыре прошедших войн, когда вся семья, считая и женщин, ежедневно ела мясо, а пленники, связанные попарно или закованные в колодки, обрабатывали поле и лепили из самана новые загоны для овец. Было время! А теперь дети с раздутыми от всякой дряни животами играют заржавевшими колодками и ремешками, которыми когда-то связывали пленников. Люди голодают. Дошли до того, что даже главе семьи пекут лепешки только к пятнице, да и то из ячменных высевок. Все остальные хлебают тощую кашицу из проса и грызут чеснок.

– Алла, алла, алла, – провозглашает муэдзин, как будто хочет сказать: «Мужайтесь, братья!» Мулла, который хорошо знаком с самим карасубазарским муфтием Сеид-Ахмед-эфенди, говорит с его слов, что всё дело в недостатке молитв и что, когда народ был богомольнее, всё шло хорошо: были благословенные пророком войны против неверных, землю возделывали пленные и всем хватало того, что привозили с войны и что давали поля. А ведь по всей стране было более двухсот тысяч кибиток и ста пятидесяти тысяч домов. Муфтий, несомненно, говорит правду, потому что он ученейший человек и кроме священного Корана всегда читает огромную книгу о землях Крымского ханства, написанную от руки на татарском языке шейхом Махамедом еще двести лет тому назад.

Многие же из бывалых людей винят во всём тех султанских капуджиев, которые распоряжаются всеми татарами Крыма, запрещая им под страхом смертной казни ходить к русским селениям за ясырем и другой поживой. Татары должны терпеливо ждать, пока султан пришлет хану «саблю и кафтан» (что означает: «Собирайся в поход!»).

Нет, народ татарский, и особенно ногайцы, недовольны такими порядками. Ропот слышится повсюду, и в глухих балках уже находят обезглавленные трупы ханских и султанских чиновников.

Наконец по степям пронесся тот ветер, который предвещает бурю.

Разнесся слух, что дни хана сочтены и что буджакские мурзы поднимают восстание за нового хана, сераскира Буджакской орды, Крым-Гирея. Этот Гирей, по словам посланцев от Буджакской орды, могуч и страшен, как горный поток весной. Он стремится всей своей силой обрушиться на неверных, которые еще не отмщены за поход 1737 года.

Буджакские мурзы распространили в народе слух, что Крым-Гирей не намерен сидеть у Порога Счастья и ждать милостивого соизволения, что при нем турецкие солдаты перестанут хозяйничать в стране. Главное же, что обещали буджакские мурзы, – это войну. Ведь Крым-Гирей знает: народ татарский войной живет. Так сказал еще в давние времена хан Сахыб-Гирей.

Весной 1758 года ногайцы оставили свои очаги и сели на коней, чтобы помочь такому хану, как Крым-Гирей. Турецким солдатам и страже, и, наконец, самому хану Мухамед-Гирею ничего не оставалось, как бежать, и Крым-Гирей был провозглашен ханом всех татарских народов: «Крымских, буджакских, кубанских, едисанских, жамбуйлукских и едичкулских без изъятия…»

Нового хана встречали пушечной пальбой. Сотни баранов румянились на вертелах в его честь. В шербеты добавили столько виноградного соку, что все были пьяны, не исключая улемов и шейхов, которые, как известно, больше держались буквы закона Магометова, чем его существа.

Султану Мустафе ничего не оставалось, как прислать халифскую грамоту тешрифат, в которой «милостиво подтверждалось и гарантировалось ханское достоинство» Крым-Гирея.

Крым-Гирей был из тех людей, которые, однажды поставив перед собой цель, добираются до нее любыми путями.

Целью этого Гирея была война с Россией, война сокрушительная, уничтожающая. Еще будучи сераскиром Ногайской орды, он хаживал в русские пределы, уничтожал приазовские крепости и даже грозился «повесить свою плеть на столице русской, в Петербурге», заставив русских вновь платить дань, как было при его отцах и дедах. Вот каковы были намерения Крым-Гирея. За победой должны были следовать новые войны, ибо этот Гирей вообразил себя новым Батыем или Чингисханом.

Войны ждало с нетерпением всё мужское население Крымского ханства потому, что война была верным средством насытиться до отвала.

Война была средством разбогатеть. И татарский народ приветствовал нового Батыя или Чингисхана как такого правителя, который заботится о народном благе.

Поэтому, говоря о политике Крым-Гирея, вовсе незачем делить ее на внутреннюю и внешнюю. Достаточно лишь кратко рассказать о замыслах этого последнего из сильных Гиреев.

Крым-Гирей собирался принять под свою руку кавказские племена. Русские должны были забыть пути к Черному морю.

Священная война (джихад) против России, страны, которую Крым-Гирей ненавидел лютою ненавистью, могла сделать хана свободным, самостоятельным. Долго ли крымские ханы, благородные отпрыски настоящих ильханов из рода Чингизидов, будут пресмыкаться в Стамбульском серале? Разве не мог Крым-Гирей вернуть Крымскому юрту могущество Золотой Орды, и разве Гиреи не могут быть защитниками Мекки и Медины, подобно властителям Порты?

Подумать только, что не он, всеми признанный «кладезь премудрости», «доблестный» Крым-Гирей, а жалчайший угодник гарема Мустафа[23]23
  Султан Мустафа III правил Турцией с 1757 по 1774 г.


[Закрыть] имеет власть падишаха!.. Чтобы казаться величественным, этому Мустафе приходится сильно белить свое багровое лицо и чернить свою рыжую бороду, и всё равно он кажется жалким рядом с Крым-Гиреем.

Крым-Гирей говорил о себе, что он только воин. Действительно, он мог довольствоваться куском вяленого мяса и спать, положив под голову седло. Но то, чем довольствовался Крым-Гирей в походе, совсем не устраивало его в Бахчисарае.

Турецкие историки отдают должное Крым-Гирею как «последнему татарскому богатырю» (Ресми-эфенди), но они порицают его за чересчур «богатырские» замашки – разгул и пьянство.

Громозвучный хохот и оглушительные звуки дасула и дарие (двух инструментов, от которых непривычный может оглохнуть) возвещали о том, что идет хан.

Вокруг него всегда толпились шуты, фокусники, комедианты, и сам он любил огорошить важного посетителя какой-нибудь забавной хронограммой или замысловатой шуткой. Хан не довольствовался ни татарской кухней, ни своим гаремом. Ему нужно было разливанное море вина, разнообразнейшие кушанья и такие увеселения, о которых скромные люди говорили только шепотом и при закрытых дверях.

За все эти проделки хан Крым-Гирей носил вполне заслуженное прозвище «дэли-хан»[24]24
  Сумасшедший хан (турецк.).


[Закрыть], которое и осталось за ним в истории.

Чем обширнее были честолюбивые замыслы хана, тем больше средств он тратил на свой дворец, мечети, роскошные бани, фонтаны и памятники.

Никогда еще Бахчисарай не украшало такое количество лазури и позолоты. Ханский дворец был заново перестроен, и блеск его слепил глаза.

Во время больших приемов хан сидел на оранжевых сукнах (цвет ханского достоинства, подобный солнечному), и золотой полумесяц горел над его престолом среди синей лазури и золотом прочерченных звезд.

Хан был облачен в султанский халат, обшитый соболями, тот самый, который «приносит счастье»[25]25
  Слова из фирмана, присылаемого хану Стамбулом.


[Закрыть]. На голове его была соболья шапка с «миропобедительными соргуджами»[26]26
  Род султанов из перьев. О них говорится в том же фирмане.


[Закрыть], скрепленными алмазом. Вокруг хана стояли его телохранители – капычеи и сеймены, вооруженные луками и стрелами.

Хотя Крым-Гирей и был вознесен на ханский престол волной мятежа и дорогу в Бахчисарай очищали для него пики ногайских конников, в Бахчисарае он был окружен сановниками, беями четырех знатнейших фамилий и улемами самого высшего достоинства. Их нельзя было назвать придворными. Все они считали себя не ниже хана и терзали его советами, доносами, интригами, заговорами. Крым-Гирей был осторожен и таил про себя самые сокровенные из замыслов. Они приоткрывались лишь в сношениях с иностранными дипломатами.

У Крым-Гирея была мания величия. Но не следует думать, что он был наивен и рассчитывал только на свои силы. Нет, ему нужна была поддержка, и он искал ее совсем не в магометанских странах. Он добивался популярности у дипломатов Западной Европы, и это ему удавалось.

Послы и консулы, являвшиеся в Бахчисарай, находили здесь зрелища дикие и фантастические, роскошь Востока, щекотавшую их пресыщенное воображение. Особенно любопытен был сам хан Крым-Гирей. Достаточно сказать, что он, который носил длинную бороду и ел руками, мог неожиданно заговорить о философии Монтескьё или комедиях Мольера. Это было забавнее, чем услышать говорящего попугая или увидеть обезьяну в кринолине и пудреном парике. «Образованность» не требовала от хана больших усилий. Он не знал языков и не умел читать книг, о которых рассуждал, но у него были прекрасная память, сметливость и природный ум. При нем состояли два-три ученых магометанина, хорошо знавших, что Лондон, Париж и Петербург находятся в разных странах и их не следует путать, если хочешь делать политику.

Но если Крым-Гирей и не был образованным человеком и, быть может, не всегда хорошо знал географию страны, с которой вел переговоры, то он обладал острым нюхом охотника: слышал запах войны на громадном расстоянии. У него были свои кумиры в Западной Европе.

В 1750 году он послал от Буджакской орды посла к прусскому королю Фридриху II, именуемому Великим. Посольство не имело другой цели, кроме восторженного удивления, которое Крым-Гирей выразил цветистым слогом.

В 1751 году, когда «великий» завоеватель Фридрих был в самом жалком положении, после того как русские взяли Берлин и подступили к Померании, Крым-Гирей снова подал голос, уже в качестве хана и, так сказать, собрата по профессии. На этот раз крымское посольство явилось для того, чтобы предложить пруссакам помощь в виде 16 000 татарских всадников. За это, разумеется, надо было заплатить звонкой монетой, но хан надеялся и на другую плату. Союз с Пруссией казался ему неплохим началом. Так открывался путь к могуществу, и будущая империя представлялась уже совсем реальной.

Для Фридриха помощь хана была очень своевременной: являлась надежда отвлечь русских от Курляндии. К тому же «Древний Херсонес Таврический, окруженный роскошнейшими цветами античной мифологии и поэзии, мгновенно оказался новой исходной точкой для самых смелых планов среди непрерывной цепи военных соображений и расчетов короля». Другими словами, Фридрих был не прочь сделаться опекуном крымских татар и освободить Турцию от излишних забот. Прусский король уже мысленно спускал корабли в Черное море и представлял себя хозяином прекрасных гаваней. Тогда Англия…

Но не будем вдаваться в эти недоступные нам миры воинственных фантасмагорий. Напрасно прусские послы томились в Бахчисарае в ожидании договора с ханом. Напрасно посол Гольц проявил столько ловкости, затрагивая самые чувствительные струны. Союз Пруссии с Крымским ханством не состоялся потому, что переменился ветер, и король нашел поддержку в новом русском императоре Петре III, давнем поклоннике прусской военщины.

Не только план великого союза оказался иллюзорным, цель, которую преследовал хан, неожиданно отдалилась.

В 1764 году Крым-Гирей был лишен ханского достоинства. Это значило, что не только Стамбул был недоволен политикой хана, но и в Бахчисарае обнаружились враги Крым-Гирея, таившиеся до времени. Верные ногайцы были готовы к мятежу, но хан не пожелал его возглавить и покорился Высокой Порте. Крым-Гирей был слишком уверен в своей силе, чтобы считать отъезд из Крыма окончательным.

Хан был свергнут с престола потому, что, как утверждали турецкие историки, «принятыми на себя неуместными притязаниями потерял свой престиж и авторитет». Другими словами, он проявил чрезмерную самостоятельность, тогда как должен был оставаться послушным.

Вернула Крым-Гирея на ханский престол война, и этим он был обязан Франции. Дело в том, что Людовик XV воодушевился теми же иллюзиями, которые увлекли прусского короля, с той разницей, что французский план был более обдуманным и выразился в серьезной работе дипломатов в Константинополе и Бахчисарае. Для предполагаемой войны с Россией избрали благовидный предлог: польские дела. Порта должна была рыцарски выступить на защиту конфедератов. Франция хотела руководить этим благородным делом. Но подоплека войны была другая: Людовик XV, подобно Фридриху II, уже видел себя хозяином южных морей.

Так или иначе, всё шло к войне. В Крым на место нерешительного синьора Форнетти был отправлен достаточно ловкий консул. Это был барон де Тотт, впоследствии написавший воспоминания о своей деятельности в Крыму.

Барону помогли события. В июле 1768 года отряд казаков потрепал татар в Балте (город принадлежал хану). Некий Якуб-ага, которого нетрудно было взять лестью или золотом, поддался на уговоры барона и отправил к Порогу Счастья донесение, в котором казачий набег изобразил как вторжение русских войск.

Донесение заставило встрепенуться ленивого Мустафу III, проводившего свои дни в гареме.

Факел войны был зажжен! (Так выразился историк Ресми-эфенди.)

В день Рикеаб, когда министры стоят у стремени властителя Порты, могущественный Мухсинзаде был превращен в ничто, а бывший кондитер осыпан милостями и возведен на пост верховного визиря.

4 августа 1768 года, по словам турецкого историка Ресми-эфенди, «верховный визирь Эмин-паша со священным знаменем в руках торжественно выступил из внешних ворот Сераля», другими словами: война была объявлена.

Тогда-то в Стамбуле вспомнили об опальном Крым-Гирее. Никто не мог заменить его по части ненависти к России. Он был назначен главнокомандующим и тотчас, несмотря на холода, отправился в поход. Консул Людовика XV со своей канцелярией сопровождал хана.

Хан выступил из Стамбула во главе почти стотысячной армии и направился в пределы Новороссии, предполагая, что такая же армия двинется одновременно к Дону и левому берегу Днепра.

План ближайших операций состоял в том, чтобы взять Елизаветинскую крепость (Елизаветград) и оттуда направиться в Польшу, где и должны были произойти встреча хана с конфедератами, триумф спасителя, посрамление России и, быть может, дальнейшие походы и триумфы.

Стотысячная армия Гирея состояла из двадцати колонн турецких спагов и татарской конницы. Во главе девятнадцатой были султаны-сераскиры, двадцатую вел главнокомандующий хан. Пестрота одежд, блеск лат, колчанов и сабель, разукрашенных позолотой и камнями, сочетались со строгой мрачностью европейской амуниции. За колоннами воинов двигалась свита. Священное знамя пророка и новенькие французские пушки замыкали торжественное шествие армии Гирея.

Таково было выступление. Война же началась в том порядке, или, на взгляд европейца, беспорядке, который всегда сопутствовал движению татарско-турецких войск.

Скоро всё перемешалось. Татарская конница с обычным воем стремительно понеслась целиной, не разбирая дорог, всё сметая на пути своем и унося всё, что можно было унести. Там, где пролетали ханские отряды, вспыхивали пожары; города и сёла сгорали дотла. Армия, как смерч, прошла по степям Украины и, достигнув польских пределов, продолжала всё жечь, грабить и увлекать за собой. Спасаемая Польша была залита кровью не меньше, чем наказуемая Украина.

Чем глубже на северо-запад забиралась армия, тем более громоздким становился ее обоз: тысячи пленных и всевозможный скарб. Каждый конный татарин гнал за собой стадо и несколько пленников.

Армия отяжелела и, пресыщенная грабежом, уже помышляла о возвращении. Чего же более? Ясырь был велик, и войну можно было назвать счастливой, хотя тысячи воинов остались погребенными в оледеневшей пустыне степей.

Но Крым-Гирей не мог считать войну законченной, она только начиналась. Предстояло не только двигаться вперед, но и закрепиться на пройденных землях. И хан казнил тех, кто проявлял трусость, и тех, кто удалялся в поисках пропитания. Казнил простых спагов и важных эмиров. Хан показывал чудеса выносливости и смелости со своими любимыми ногайцами, но ничто уже не могло воодушевить его армию. Пыл стяжательства погас, а с ним вместе и то, что стремило войска вперед. Пыл погас раньше, чем было дано настоящее сражение. Крепость Елизаветы, казалось, была уже в руках Крым-Гирея. Разведка показала, что укрепление было преодолимо. Но осаду даже не начинали. Никакая сила не могла заставить турецких спагов идти на штурм. Они предпочитали самоубийство, если нельзя было бежать. Даже ногайцы не хотели идти вперед, их вполне устраивало то, что они уже получили в этой войне.

Как всегда бывает в случаях, когда для солдат потерян смысл дальнейшего движения, армия стала слабеть. Находилось множество причин, которые вели к отступлению. Трусость турецкой кавалерии, опаздывающее снабжение, лютые морозы, и вот будущий «Батый» вынужден был отступить.

Консулу Людовика XV было сказано, что армия нуждается в отдыхе и подкреплении и что вскоре она с новыми силами пойдет к Дунаю. Но для хана этот поход оказался последним.

Вместе с тем, это было и последнее нашествие крымцев на Русь.

В то время как Крым-Гирей, «развернувший свое знамя на крайних пределах доблести», умирал в Каушанах от приступов геморроя (такова одна из версий) или от яду, подсыпанного ему велением Стамбула (другая версия), готовились события, которые показали всю иллюзорность замыслов Людовика XV.

Было бы несправедливо умолчать о том, что Крым-Гирей умер как человек, любивший радости жизни и тем не менее стоик. Он велел музыкантам исполнить самый веселый танец и за минуту до смерти хохотал.

Судьба побед меня лишила.

Г.Р. Державин

Один старый солдат рассказывал, что при Румянцеве «хотя и жутко было, но служба веселая, молодец он был, и как он, бывало, взглянет, то как рублем подарит и оживит нас особым духом храбрости».

Возможно, что солдат был участником достославной Кагульской битвы. Тогда турки с татарами шли лавиной, и одна только пестрота одежд и бунчуков могла вызвать страх у неприятеля. Притом русских было вдесятеро меньше, чем турок.

И вот, когда полки смешались, Румянцев, уже довольно грузный, с юношеской легкостью вылетел вперед, крича: «Стой, ребята!»

В обычной жизни Румянцев не всегда был велик: не без подозрительности, обидчив, раздражителен. Но все эти черточки стушевывались, когда Румянцев бывал в деле. Здесь проступал цельный характер полководца даровитого и своеобычного.

Дело, о котором надлежит нам коротко рассказать, – это так называемая первая турецкая война 1768–1774 годов, которую иногда именуют Румянцевской. Из такого наименования следует, что роль Румянцева в этой войне была велика. И действительно, самое беглое обозрение событий показывает, что Румянцев был не только полководцем, решившим исход войны, но и мудрым дипломатом, действовавшим без промаха:

 
Что, положа чертеж и меры,
Как волхв невидимый, в шатре,
Тем кажет он в долу химеры,
Тем в тиграх агнцев на горе…
 

Эти строки Державина, быть может, лучше передают истинный характер полководца Румянцева, чем многословные воспоминания и биографии. Если не считать тех случаев, когда Румянцев знал, что присутствие его на передовой линии необходимо, деятельность полководца сосредоточивалась в его походной палатке. Там спокойно занимался он планами операций, не покладая рук и держа в них не только вверенную ему армию, но и всё дело войны. Изучение и расчет были главными правилами Румянцева.

Изучение врага состояло у него не только в сборе подробных сведений о численности, материальном состоянии и духе неприятельской армии, но и в глубоком понимании того, что происходит внутри воюющей страны. То, как повел Румянцев мирные переговоры с Турцией в 1774 году, было результатом его изучений. Он знал, чего можно добиться при данных условиях, и потому был неумолим и неуклонен.

Румянцев ведал в мельчайших подробностях состоянием своей армии. Именно от этого происходили «разные неудовольственные замашки», которыми он раздражал императрицу. В периоды самые победоносные Румянцев писал в Петербург мрачные письма по поводу численности армии, подвоза питания, фуража и даже по поводу собственной особы, якобы не имеющей сил для ведения дел. На «высочайшее» повеление в феврале 1773 года – «перешед Дунай, атаковать визиря и главную его армию», т. е. идти на Константинополь, – Румянцев ответил исчислением недостатков армии в количестве войск и снабжении, а затем прибавил: «Не имев и в лучшем веке[27]27
  То есть в молодости.


[Закрыть] больших способностей и искусства, в преклонном ныне чувствую, если не от долговременных трудов, то от частых припадков, всю слабость и оскудение в силах и не могу иметь довольной доверенности к своим средствам и мероположениям». После такого предисловия были взяты Туртукай и другие турецкие крепости, и румянцевская армия, переправившись через Дунай, двинулась к Силистрии.

Неоднократно Екатерина торопила Румянцева, побуждая его к более решительным и, как ей казалось, энергичным действиям и возмущаясь длительными заминками и отсиживаниями полководца. Меж тем эти заминки (в Подолии в мае 1770 года, на левом берегу Дуная в 1771 году и, наконец, близ Силистрии в 1773 году) были необходимы; они делались для сильнейшего удара и состояли в проверке сил, подкреплениях, перегруппировках частей, на которые был мастер Румянцев, и, наконец, просто в отдыхе, необходимом для армии. Неторопливая осторожность составляла главную черту Румянцева. Эту благоразумную неторопливость в деле, подобную тихому, но непрерывному журчанью ручья, Державин противопоставлял прерывистому буйному «стремлению» водопада. Дела Румянцева сравнивал он с делами Потёмкина («Водопад»).

Война, которую вел Румянцев, не была молниеносной. Это были обдуманные удары наповал, верный выигрыш.

Последствия ее были крепки и основательны.

Война 1768–1774 годов была объявлена султаном Мустафой III в припадке гнева и раздражения, но ее уже давно готовил крымский хан, и опорой для него были восточные планы Западной Европы: Фридриха II, именуемого Великим, а затем (после того как король заключил русско-прусский договор) короля Людовика XV.

Влияние России двигалось на Запад и устанавливалось на Юго-Востоке. И на Западе, едва ли не сильнее, чем в Стамбуле, были обеспокоены появлением русского флота в Черном море и вмешательством Екатерины в польские дела.

Итак, эту войну объявили, несмотря на все усилия со стороны России ее предотвратить или, по крайней мере, отдалить.

Екатерина писала военному министру И.Г. Чернышёву: «Туркам с французами заблагорассудилось разбудить кота, который спал: я – сей кот, который вам обещает дать себя знать, дабы память не скоро исчезла. Я нахожу, что мы освободились от большой тяжести, давящей воображение, когда развязались с мирным договором; надобно было тысячи задабриваний, сделок и пустых глупостей, чтобы не давать Турции кричать… И вот разбудили спавшего кота, и вот вы кой-что увидите, и вот об нас будут говорить, и вот мы зададим звон, какого не ожидали, и вот турки будут побиты».

Действительно, несмотря на то что Россия была застигнута врасплох, война оказалась не только победоносной, но и завершившей, наконец, девятисотлетнюю борьбу за естественный выход в Черное море.

План войны был обдуман не только в Стамбуле, но и в Версале. Хан Крым-Гирей готовился к этой войне с юношеских лет (мы не говорим «обдумывал», потому что это не было свойственно дэли-хану).

Но всё обратилось в разбойничий набег, подобный тем, которые предпринимали татары еще во времена Золотой Орды.

Более двух тысяч пленных и разорение края казались разбойничьей армии Крым-Гирея счастливейшим результатом. Урон, причиненный России, был чувствителен. Но на весах войны похода Крым-Гирея словно и не было, и хан, по меткому определению турецкого историка, «пустил на ветер татарскую репутацию».

Если Крым-Гирей воинскую репутацию татар пустил на ветер, то сменивший его Девлет-Гирей оказался таким трусом, что затоптал эту репутацию в грязь. Он был отрешен от ханской власти очень скоро после того, как получил ее. После смерти Крым-Гирея командование перешло к самому великому визирю Магомет-Эмин-паше. Новый хан Каплан-Гирей командовал лишь своими эскадронами.

Характер войны переменился. У татар была отнята самостоятельность военных действий. Турки теперь стремились брать крепости и закреплять позиции.

Первый удар был направлен на Молдавию. Армия двигалась к Днестру.

Русский план кампании был разработан быстро. Он определился на чрезвычайном военном совете в Петербурге, хотя цели, преследуемые этим планом, были вековыми. Нужно было добиться свободного плавания в Черном море и освободить христиан из-под власти турок всюду, где это возможно.

В отношении Крыма действия предполагались наступательные, так как необходимо было овладеть береговыми турецкими укреплениями, и прежде всего Азовом и Таганрогом. На заседании Совета в конце 1769 года Екатерина заявила, что, по ее мнению, «главный предмет будущего года на Азовском море, кажется, быть должен для закрытия новозаведенных крепостей, чтоб сделать нападение на Керчь и Тамань и завладеть сими крепостями, дабы зунд Черного моря через то получить в свои руки, и тогда нашим судам свободно будет крейсировать до самого Цареградского канала и до устья Дуная».

Для действий «со стороны Крыма» был назначен Петр Александрович Румянцев. В начале войны Румянцев был поставлен в зависимость от командующего наступательной армией князя Голицына, а затем, после неудач этого генерала, стал руководить всеми операциями первой наступательной армии, а по существу всей кампанией.

Война, объявленная в августе 1768 года, началась лишь в апреле 1769 года. Первая армия перешла Днестр, но отступила от крепости Хотин, так как Голицын проявил нерешительность, которая чрезвычайно подбодрила великого визиря, и в течение лета визирь предпринял атаки, заставившие русскую армию отступить за Днестр. В Стамбуле решили, что «гяур ушел в ад» и близится конец войны.

Однако, как повествует историк Ресми-Ахмед-эфенди[28]28
  Записки турецкого историка и министра иностранных дел Ресми-Ахмед– эфенди «Сок достопримечательного».


[Закрыть]: «Господь-Истина судил иное».

Уже с конца августа 1769 года положение изменилось. Взят был Хотин, а вслед за крепостью и Яссы. Русские войска приближались к Бухаресту. В Турции во всем винили легкомыслие бывшего кондитера; великий визирь был сменен.

7 июля 1770 года произошло сражение при реке Дарге, где расположился крымский хан. Румянцевская артиллерия сбила укрепления Каплан-Гирея, и хан бежал, оставив свои роскошные палатки и орудия. Новые поражения заставили турок опять сменить визиря.

В Кагульской битве участвовала стопятидесятитысячная армия, которою предводительствовал визирь Халиль-бей. Русских войск было в десять раз меньше, но Румянцеву удалось обратить в бегство и уничтожить эту огромную армию.

Вскоре были взяты Измаил, Аккерман, а затем долго сопротивлявшиеся Браилов, Бухарест и Бендеры.

Кагульский бой означал перелом в войне. Перевес был теперь явно на русской стороне.

Настала пора действовать в отношении Крыма. Некоторые из ногайских орд оказались отрезанными от своих кочевий и потому соглашались на любые условия, лишь бы вернуться в свои степи. Переговоры с этими татарами и завязали узел новых отношений с ханством, весьма важный в дальнейших событиях.

После того как Бендеры и Измаил были взяты, турки опасались наступления русских войск на Стамбул, и им было не до Крыма. Правда, хан Каплан-Гирей отправился в Бахчисарай готовить оборону, но от него ничего хорошего не ждали. Он проявил крайнюю нерешительность в сражениях и крайнюю настойчивость по части выманивания из казны денег. Вот и теперь он требовал для обороны тысячу кисетов акчэ и заявлял, что если эти деньги не будут присланы в течение сорока дней, он не отвечает за полуостров. В Стамбуле решили, что лучше сменить хана, чем рисковать такой большой суммой. Хан Каплан-Гирей был отправлен в Румелию, а новый хан Селим-Гирей III преспокойно поживал себе в свое удовольствие в деревне на берегу Дуная, собираясь совершить набег на русские владения, когда река замерзнет.

В это время русской дипломатии удалось очень многое сделать внутри самого ханства, продолжая переговоры с ногайцами об отпадении Крыма от Турции.

Фельдмаршал Румянцев был командующим первой армией. Вторую, направленную на Крым, возглавлял Панин, а затем, после его отставки, – Долгорукий. Однако сердце и мозг всей войны сосредоточились в армии Румянцева не только потому, что все операции Румянцева были талантливы, но и потому, что исход войны зависел от дел первой армии.

Как только Турция от наступления перешла к обороне, пора было начинать борьбу за Керчь и Ени-Кале.

Тогда-то крымские дела и были поручены человеку, которого считали достаточно исполнительным и смелым. Это был Василий Михайлович Долгорукий.

Свое первое воинское отличие этот полководец получил при штурме Перекопа в 1736 году и, следовательно, хорошо представлял себе условия предстоящей операции.

Ко времени похода, т. е. к лету 1771 года, хан Селим-Гирей прибыл в Бахчисарай, не сделав ничего путного в порученном ему на Дунае деле. Чурук-су была рекой нисколько не хуже Дуная, если рассматривать реки с той точки зрения, что на их берегу можно сорить деньгами и пировать. Бахчисарай в этом смысле был, конечно, удобнее, чем придунайская деревушка Баба-даг, где перед этим развлекался хан.

Что касается сераскира турецких войск Ибрагим-паши, то он, как нарочно, весьма походил на татарского хана – оба они занимались «ничегонеделанием» (как выразился турецкий историк): один – в Бахчисарае, а другой – в Кафе. Селим-Гирей был настоящим слугой Порты и не помышлял о самостоятельности Крыма, подобно некоторым из Гиреев. Он был вполне доволен милостями падишаха. Когда ширинские мурзы передали Селим-Гирею предложение Долгорукого договориться о независимости Крыма, хан искренне возмутился.

Но, как утверждает турецкий историк, «по простоте характера», т. е. по глупости, хан согласился передать командование татарской армией татарским сераскирам, не оповещая о том турецких, пребывавших в своих кафийских сералях в полной беспечности. Вот почему, утверждают турецкие историки, Крым и был так быстро занят русскими войсками.

Так или иначе, но даже в изложении турецких патриотов дела Блистательной Порты были неважные, и трудно было выбрать время более удачное, чем весна 1771 года, для того чтобы освободить Крым от турецкой зависимости. Сераскир Ибрагим-паша «неоднократно посылал к Порогу Счастья и в главную армию доклады, извещения, представления и сообщения о сношениях с гяурами пришедших из Бендер ногайцев и мурз и относительно потребных на восемьдесят пятый год гиджры (т. е. на 1770–1771 годы) в достаточном количестве денег, провианта, войска, пушкарей, бомбардиров и минеров». Но Стамбул не внял его просьбам.