Текст книги "Таврида: земной Элизий"

Распоряжения подписывал Румянцев; именно он ведал военным делом и всей дипломатической кухней, но при этом часто не был в курсе замыслов Потёмкина.

Это вносило неизбежную путаницу, и нужен был острый ум и четкость Суворова, чтобы при таких условиях дело не пострадало.

Между тем, операции предстояли сложные и не только военные, но и дипломатические и административные.

Суворов, как всегда разом, зорко охватил военное положение и воинское хозяйство.

Побережье было слишком доступно для десантов. В море то и дело появлялись турецкие суда. Они бросали якоря близ крымских крепостей и по ночам высылали разведывательные шлюпки.

Это называлось мирными отношениями.

Надлежало следить за турецким флотом, не давать туркам высаживаться, но при этом требовалась особая осторожность: нельзя было забывать о пунктах мирного договора.

Румянцев очень боялся, что Суворов не сможет действовать с должным тактом, без запальчивости.

Но Суворов повел переговоры с турками по-своему, без слов.

Суворов затребовал резервный корпус и, создав непрерывную цепь отрядов, окружил ею крымские берега. Всюду были установлены кордоны и ходили дозоры. Офицеры обучали солдат распознавать суда и сигнализировать.

Как всегда, Суворов вникал во все мелочи жизни армии и в ее отношения с местными жителями.

16 мая Суворов издал приказ по войскам Крымского и Кубанского корпусов, где предусмотрел всё, вплоть до запрещения ломать заборы и ограды.

Он требовал от армий человеколюбия, приказывал делать «жалобе всякого обывателя тотчас должное удовольствие».

Дипломатия была бременем для Суворова. На него легли постоянные переговоры с ханом.

Шагин-Гирей непрерывно досаждал резиденту Суворову различными просьбами. Ему нужен был металл для чеканки монет, сукно для обмундирования своих солдат и деньги, без конца деньги.

Дорвавшись наконец до власти, Шагин-Гирей хотел переменить всё разом и сделать из Крымского юрта цивилизованное государство.

Он начал с того, что перенес ханскую столицу из Бахчисарая в Кафу (ранее принадлежавшую туркам). В Кафе строился обширный дворец с парком у самого моря (образец для этого дворца был присмотрен под Петербургом).

Кафу намечено было распланировать подобно городу Петра I. Хан затевал постройку адмиралтейства, казарм, арсенала и монетного двора.

В Бахчисарае для хана соорудили (тоже по петербургскому образцу) маленький легкий дворец у самых скал. Вот как высоко взлетел этот сокол, поднявшись над узкой долиной Чурук-су!

Внутри дворца всё было на европейский лад, и приближенные хана, одни титулы которых требовали обширнейшего места, вынуждены были сидеть на узеньких стульях, выписанных из Парижа.

Предприятия Шагин-Гирея были разнообразны, и он спешил.

Ему нужен был флот, и он велел позвать к себе кучукламбатских греков, чтобы они немедленно приступили к делу. Но остановка была за лесом, металлом, снастями.

Суворов возвращал хану огромные списки на вещи и мастеров, говоря, что русское государство не может расходовать деньги и людей на устройство Крымского ханства. Шагин-Гирею предлагали обходиться своими средствами.

Шагин-Гирей решил расправиться с татарской знатью, забравшей себе в голову полное равенство с бахчисарайским властителем. Ведь беи не признавали иных отношений к хану, кроме тех, которые связывают одного феодала с другим. Они с удовольствием ездили с ханом на охоту и давали ему своих борзых и шутов. В случае войны они являлись со своими отрядами. При таких условиях хан не мог без них обойтись, а они могли помыкать ханом.

Шагин-Гирей заставил беев принести присягу ему как неограниченному властителю (если бы они отказались, хан немедленно пожаловался бы Суворову). Всем беям бы-ло назначено жалованье до пяти тысяч ежегодно, и они стали чиновниками и придворными. Осанистые, чалмоносные Адильша-ага, Мегметша-Мурза-Мансур-бей, ширинский и оргинский беи стали служить и прислуживать хану, как будто они были его рабами, и это новое положение очень нравилось хану и было неприятно для них.

Вместо важных капуджи-баши, келерджи-баши, ханкуль-аги и других лиц, состоявших при особе хана спокон веков, Шагин-Гирей обзавелся лакеями из немцев, французов, англичан и русских людей, которые согласились служить хану за большие деньги.

Сам он упрятал ханскую бороду в широкий галстук (сбрить ее он всё-таки не решился) и носил что-то среднее между халатом турецкого покроя и европейским камзолом.

Дошло дело до того, что он позволил изобразить себя масляными красками на полотне, что привело в негодование всех правоверных, так как это запрещено Кораном.

Таким образом, Шагин в какие-нибудь несколько месяцев сокрушил вековые устои ханства, и о нем заговорили.

Но в самый разгар всех этих нововведений хана начали вдруг одолевать серьезные неприятности.

Первой помехой было неожиданное и оскорбительное для Шагин-Гирея переселение всех христиан из подвластных ему земель в русские области.

Несмотря на то что дела ханства шли как нельзя хуже и оно могло существовать только военной добычей или турецкими подачками, было сделано так, что хозяйственная несостоятельность Крымского ханства обнаружилась с ясностью, подобной дневному свету.

Это сделали при помощи переселения христианских тружеников на другие земли.

В июне 1778 года Суворов получил распоряжение Румянцева о переселении христиан в приазовские степи. Фельдмаршал при этом подчеркивал, что идея переселения ему не принадлежит: «Христиан, пожелавших в Азовскую губернию, отправляйте сходственно предписанию князя Григ. Алекс. Потёмкина».

Поручение было для Суворова неприятное. Явилось много забот о снабжении, лошадях, фураже. Надо было улаживать отношения с ханом и «глотать купоросные пилюли фельдмаршала».

Однако Суворов действовал с обычной быстротой.

Уже в сентябре переселение было закончено. Опустели Марианополь (греческая слобода около Бахчисарая), прибрежные села, Гурзуф, Ялта и многие другие места Крыма.

Осень стояла в тот год небывалая, уже в сентябре начались заморозки, неубранные фрукты и виноград валились на обмерзшую землю. Татары в недоумении бродили по опустевшим базарам: цены вздулись, многие товары исчезли.

В Бахчисарае и Карасубазаре, где торговая жизнь била ключом, вдруг наступила зловещая тишина.

Что мог сделать в Крыму предприимчивый хан без помощи райев? Его строители, его купцы, его корабельщики – все были райи. К тому же Суворов запрещал хану брать на службу русских архитекторов и инженеров из тех, кто приезжал в Крым. Хан был раздосадован и возмущен до крайности. Он не понимал цели переселения и во всем винил Суворова.

«Изнуряемый гневливостью» хан покинул Бахчисарай и расположился лагерем в степи. Оттуда прислал он к Суворову депутатов с требованием отмены распоряжения и даже делал темные намеки на неприятные для русских последствия. Хан собирался покинуть полуостров и из Кубани проникнуть в Персию. Его поведение было вызывающим, и можно было думать, что он уже не вернется к власти. Однако он вернулся в свои дворцы (желание властвовать было у него неодолимым). Нелюбимый своим народом, одинокий среди татарской знати, он заперся в своем новеньком кабинете европейского образца и предался размышлениям.

Мысли его были в кубанских степях. Кавказ с его многочисленными горскими племенами манил воображение хана.

В это время над ханом разразилась беда, которая для него была еще чувствительнее, чем переселение христиан.

Не питая больше надежд на серьезное вмешательство в крымские дела, турецкие политики занимались тем, что перечитывали до дыр (так именно выразился турецкий историк) условия Кучук-Кайнарджийского договора и каждый раз находили в подписанных ими пунктах новые несообразности. Это навело их на мысль о том, что кое-какие положения договора можно изменить путем уточнения. Записав свои соображения, политики вынесли скрижали на усмотрение русских дипломатов.

Мирные отношения с Властительной Портой в эту пору были очень желательны, и 10 марта 1779 года обе стороны подписали соглашение, именуемое Айналы-Кавакской конвенцией.

В соглашении содержалось несколько уступок, нечувствительных для России, зато сильно подбодривших сторонников мирной политики в Турции.

Одна из этих уступок выражалась в передаче туркам закубанских или так называемых очаковских земель. Тем самым Буджакская орда как бы выходила из повиновения хана, хотя и значилась в его титуле.

Другая уступка состояла в том, что была брошена кость магометанским фанатикам; крымские ханы по прежнему обычаю должны были испрашивать благословения у падишаха, который для магометан являлся заместителем пророка на земле.

Обе эти уступки повергли Шагин-Гирея в величайшее уныние и беспокойство. Дело в том, что именно в Буджакской орде и закубанских землях видел он путь к достижению задуманного. И чем больше боялся хан за свою власть на полуострове, тем надежнее казался ему Кавказ в качестве опоры.

Затаив злобу, хан начал заниматься тайными переговорами и оказывать явное покровительство людям, которые могли быть ему полезны для сношений с Блистательной Портой по поводу земель, лежащих между Днестром и Бугом.

Уступка, касаемая благословения халифа, тоже не нравилась Шагин-Гирею. Разве он не был свободен от этих предрассудков и не считал себя ничуть не ниже падишаха?

Тем не менее ему пришлось послать четырех депутатов с махзаром (прошением), и они привезли благословительную грамоту от султана Абдул-Гамид-хана, всегда победоносного, «его высочеству носителю эмирской власти, правителю области, обладателю счастья, богатства и крайнего могущества, гордости рода людского, развернувшему свое знамя на крайних пределах доблести, единственному в доме богатырского рода каанской династии, избраннику ильханской семьи, ныне хану крымскому Шагин-Гирею-хану». Абдул-Гамид сообщал хану, что на основании этой грамоты, именуемой «высоким царским тешрифатом», в прекрасной крымской земле вновь должно произноситься в молитвах великое державное имя турецкого властителя.

Хан Шагин-Гирей был так недоволен унижением его влас-ти, что даже не почувствовал удовольствия от «августейшего миропокоряющего дара: обшитого соболями султанского халата, приносящего счастье, хаканской сабли с блестящим клинком в ножнах, осыпанных драгоценными камнями» и собольей шапки с двумя парными «миропобедительными соргуджами».

Обшитый соболями халат не принес счастья Шагин-Гирею.

Оставив на время свои мирные предприятия, Шагин-Гирей взялся за создание татарской армии. И в этом деле, так же как и в других, он хотел быть истинным реформатором.

Он начал с одежды. Выбрав прусский образец формы, он срочно заказал партию обмундирования и обрядил в нее свою гвардию.

Затем он принялся за саму армию. Он решил объявить по всем ордам рекрутский набор и кое-как набрал войско из беднейших крымцев. Желая походить на некоторых властителей, лично занимавшихся обучением солдат, хан ежедневно отправлялся по дороге, ведущей из Бахчисарая в Тепе-Кермен, и там принимался муштровать своих новобранцев. А так как татарский народ, по мнению хана, был «непонятлив и зловреден», то он отпускал новобранцам затрещины и придумывал для них самые жестокие наказания.

Это кончилось печально: новобранцы разбежались, и недовольный ханом народ взбунтовался. Люди говорили, что готовы на всё, лишь бы избавиться от хана Шагин-Гирея. Тут, разумеется, вмешались и беи, которые были унижены ханом, и вся каста улемов, которая видела в хане отступника от велений Магомета.

Соединившись воедино, фанатики, знатные и простые татары кинулись во дворец и выволокли оттуда Шагин-Гирея. По одним сведениям, он был ранен и избит, по другим – бежал без повреждений. На ханский престол был немедленно посажен заготовленный на этот случай Гирей (Бегадыр-Гирей, брат Шагина), и в Стамбул отправилась делегация с просьбой об утверждении его в ханском достоинстве. Кроме того, требовалась военная помощь.

«Государственники» Стамбула, которых так порицает умный историк Ресми-Ахмед-эфенди, немедленно снарядили морскую экспедицию.

Феррах-Али-паша попробовал высадиться на крымских берегах.

Но при Суворове это оказалось невозможным.

Тем временем Шагин-Гирей бежал в Ени-Кале, а затем в Керчь. Его тянуло поближе к черкесам, среди которых орудовал подосланный турками Зан-Оглу-Мухамед-Гирей. Шагин надеялся, что горцы сразу же перейдут на его сторону и тогда он сможет договориться с великим визирем.

В этот момент хан был так сердит на Суворова и своих русских покровителей, что, нисколько не смущаясь прежними делами, готов был передать судьбы Крыма в руки падишаха. Но было поздно.

Суворов принял меры, и кровопролитие в Крыму прекратилось. Хана попросили вернуться в Бахчисарай. Турецкие политики скрылись в тень, а татарские вынуждены были удалиться по направлению к Синопу.

Разъяренный хан успел многих арестовать и устроил публичные казни тем, кто участвовал в мятежных действиях против него. Он готовил виселицу для своих братьев Бегадыр-Гирея и Арслан-Гирея, и только вмешательство военных русских властей прекратило его неистовства.

В феврале 1782 года Потёмкин писал Дебельману, командовавшему в то время войсками на полуострове: «По поводу донесений ваших и посланника при хане господина Веселицкого об учиненной в Крыму казни многих из татар, в последнем неспокойстве тамо участвовавших, предписываю вашему сиятельству по содержанию оного объявить хану в самых сильных выражениях, что ее императорское величество с прискорбием получить изволило сие неприятное известие… Казни, при том случае употребленные и повторенные потом многократно, не могли устрашить других, а только огорчали его подданных и предуготовили последнее возмущение. (Потёмкин имел в виду возмущение по поводу рекрутского набора и обучения солдат с помощью мордобития. – И.М.) Ее величество желать изволит, дабы он управлял сими народами с кротостью, благоразумному владетелю свойственной, и не подавал причины к бунтам, ибо не может ему быть не ощутительно, что сохранение его на ханстве не составляет еще для Империи Российской такого интереса, для которого ее величество обязаны были бы находиться всегда в войне или, по крайней мере, в распрях с Портою».

Русское командование потребовало от хана выдачи приговоренных к казни Гиреев (братьев и племянников хана), а Потёмкин предупреждал, что «если б хан поступил на казнь означенных князей крови его, то сие долженствует служить поводом к совершенному отъятию высочайшего покровительства от сего владетеля и сигналом ко спасению Крыма от дальнейших мучительств и утеснений». Благоразумие требовало удаления из Стамбула крымских фанатиков и прекращения необъявленной войны. Великая Дверь должна наглухо закрыться для тех, кто хочет войны, так говорили в Стамбуле, полагая, что татарину надо запретить переступать Порог Счастья, если Бахчисарай не хочет мирной жизни. Что касается Шагин-Гирея, которого именовали не иначе как летуном, то о нем больше не хотели знать в Стамбуле.

Потёмкину было известно непостоянство Блистательной Порты.

Тем больше он видел оснований торопиться.

Шагин-Гирею можно было пообещать трон персидского шаха и подыскать для него в российских губерниях городишко подальше от южных границ.

«Крым положением своим разрывает наши границы, – писал Потёмкин Екатерине, требуя от нее решительных действий. – Нужна ли осторожность с турками по Бугу или со стороны кубанской – во всех сих случаях и Крым на руках. Тут ясно видно, для чего хан нынешний туркам неприятен: для того, что он не допустит их через Крым входить к нам, так сказать, в сердце. Положите теперь, что Крым ваш и что нет уже сей бородавки на носу, – вот вдруг положение границ прекрасное: по Бугу турки граничат с нами прямо сами, а не под именем других. Всякий их шаг виден. Со стороны кубанской сверх частых крепостей, снабженных войсками, многочисленное войско донское всегда тут готово. Доверенность жителей в Новороссийской губернии будет тогда несумнительна, мореплавание по Черному морю свободное, а то извольте рассудить, что кораблям нашим и выходить трудно, а входить еще труднее. Еще вдобавок избавимся от трудного содержания крепостей, кои теперь в Крыму на отдаленных пунктах. Всемилостивейшая государыня! Неограниченное мое к вам усердие заставляет меня говорить: презирайте зависть, которая вам препятствовать не в силах… Приобретение Крыма ни усилить, ни обогатить вас не может, а только покой доставит… С Крымом достанется и господство в Черном море… Хану пожалуйте в Персии, что хотите, – он будет рад. Вам он Крым поднесет нынешнюю зиму, и жители охотно принесут о сем просьбу. Сколько славно приобретение, столько вам будет стыда и укоризны от потомства, которое при каждых хлопотах так скажет: вот она могла, да не хотела или упустила».

Так решительно изъяснял Потёмкин вопрос о Крыме.

Из записки видно, что Екатерина, весьма чувствительная к мнениям просвещенных европейцев, находилась в нерешимости.

Английский посол в Петербурге Джеймс Гаррис зорко приглядывался ко всем движениям Екатерины и доносил в Лондон о том, что Потёмкин «не жалел усилий для того, чтобы возбудить честолюбие Екатерины, называл ее колебания робостью», между тем как она «не решила вопроса, сохранить ли ей весь Крым, и расположена удовлетвориться обладанием заливом и его окрестностями» (т. е. Керчью и Ени-Кале).

Европейские дипломаты заговорили хором о насилии, о правах народов, о благодеянии России, освободившей Крым от турецкой зависимости (что не мешало тем же дипломатам поддерживать Турцию в ее притязаниях на Бахчисарай). За всеми этими фразами скрывалось лишь беспокойство правителей и кабинетов о Черноморском бассейне, столь соблазнительном для европейской торговли и промышленности.

Присоединение Крыма к России сокрушало замыслы о господстве английского торгового флота. Турцию хотели усилить и тем самым влиять на нее, управлять ею, а она начинала разваливаться. Это не входило в планы западной дипломатии. Присоединение Крыма казалось тем опаснее, что оно было частью «царьградского» плана. Потёмкин считал возрождение христианского Константинополя (Царьграда) делом, завещанным праотцами. Мало того, возрождение Византии по этому «царьградскому» или «греческому» проекту возможно было только при том условии, что Россия возьмет на себя верховную власть и ее ставленник займет константинопольский трон. Екатерина уже готовила этого ставленника в своем внуке Константине.

Вскоре «греческий» проект был оставлен как фантастический, но в канун присоединения Крыма замыслы Потёмкина еще казались реальными. Ведь такой же по своей грандиозности проект увлекал в то время и некоторых политиков Англии. Только, по их планам, Стамбул должен был превратиться в город «зон» разных европейских влияний.

Потёмкин был раздражен нерешительностью Екатерины и ее женским вниманием к пересудам и угрозам. Он ходил хмурый и по своему обыкновению (замеченному всеми дипломатами) грыз ногти. Наконец он прямо заявил Екатерине, что она не смотрит вперед и не оглядывается назад, а управляется минутным настроением. «Я уеду в деревню и никогда больше не появлюсь при дворе!» – заявлял Потёмкин, раздраженный долгими уговорами. Весь 1782 год прошел в том, что Потёмкин убеждал Екатерину, которая то предлагала ему немедленно выехать для решительных действий, то удерживала его. В августе один из ближайших к Румянцеву людей писал ему, что 1 сентября Потёмкин поедет в Херсон и до Перекопа, чтобы «собою всё осмотреть», но вскоре извещал, что «поход херсонский ‹…› отложен до будущего года».

Летом 1782 года Потёмкин сформировал шесть корпусов на пространстве от Молдавии до Кавказа. Кубанский корпус он поручил Суворову, Крымским хотел командовать сам.

Невозможно было думать о спокойствии в Крыму, пока орды, вооруженные и привыкшие к воинской поживе и разбою, кочевали в степях близ Перекопа и у Кубани.

Суворову надлежало окружить Ногайскую орду, установив при этом дружелюбные отношения с нею. Казачьи отряды рвались «поучить» ногайцев, этих вековых обидчиков и разорителей донских и кубанских казачьих селений, но корпусу Суворова велено было лишь преграждать им путь в горы и к морю. Суворов должен был уговаривать ногайцев переменить кочевье, действуя лаской и подарками. Часть орды действительно двинулась к уральским степям. Но большинство ногайцев не хотели покинуть южные пределы. Делая вид, что они готовы к дружелюбному сговору с русскими, военачальники вели тайные переговоры с турецкими лазутчиками или пытались истреблять русские отряды, заманивая их в глухие безводные места.

Между тем, в самом Крыму дело быстро шло к развязке.

Хану предложили отречься от престола ввиду его явного неумения управляться с народом.

Шагин-Гирей получил предписание направиться в Херсон и ожидать там прибытия Потёмкина.

Хан попытался было ослушаться и выехал в Тамань, надеясь на Ногайскую орду и стремясь к Кавказу. Он успел даже перетащить в Тамань свой гарем и все ценности.

Но из Тамани Шагин-Гирею пришлось покорно последовать в Калугу, избранную для него как место безопасное.

Так кончилось царствование хана, пожелавшего затмить своей славой всех Гиреев из рода Али-Гирея.

Надо сказать, что многие из числа людей проницательных и дальновидных обманывались в этом человеке.

Но Потёмкин сказал о нем так: «Это человек бездарный и смешной, имеющий претензию быть подражателем Петра Великого, на которого похож одной только разве жестокостью».

Конец этого честолюбца весьма примечателен.

Он выпросил у русского правительства разрешение отдаться покровительству турецкого султана и покинул Калугу.

В августе 1787 года Шагин-Гирей «бесстыдно прибыл в богохранимое высокое государство и был сослан и заточен на острове Родос», пишет турецкий историк Ата-бей. «Когда комендант означенного острова Гази-Хасанбей ‹…› осведомился у родосского наиба, будет ли Шагин-Гирей казнен по высочайшему фирману, то оказалось, что он, показуя низость своей презренной натуры ‹…› бежал ‹…› чтобы спастись в родосское консульство французского государства».

После настойчивых просьб французское консульство всё-таки выдало вышеупомянутому эфенди «проклятого изменника», который и был казнен. «Голова его была отослана в Порту к Порогу Счастья».

Наконец составленный Потёмкиным манифест о присоединении Крыма и Кубани был подписан Екатериной. Это произошло 8 апреля 1783 года. Обнародован манифест был не сразу.

Потёмкин выехал на юг, чтобы принять командование армией и сделать нужные распоряжения. Предполагалось, что войска войдут в Крым еще весной, однако Потёмкин по каким-то соображениям медлил и выжидал. Можно предполагать, что он избегал решительных действий в Крыму до того времени, когда будут завершены дела ногайские. Потёмкин не хотел кровопролития, и Суворов, действуя уговорами, к лету 1783 года заставил многих ногайских мурз прислать ему боевые знамёна.

Меж тем, сам Потёмкин, как всегда, вел себя загадочно и чудаковато. На пути в Тавриду он посетил Белую Церковь и предался роскошной, пиршественной жизни у Браницких. Затем он поехал в Херсон и там увлекся новыми постройками и верфью, только что сооруженной. Тем временем отправил он вице-адмирала Клокачёва в Ахтиарскую гавань, где были возведены укрепления (часть кораблей оставалась на Керченском рейде).

Теперь Екатерина слала Потёмкину письмо за письмом, поощряя его к решительным и быстрым действиям. Она писала: «Дай Боже, чтоб татарское или, луче сказать крымское дело скоро кончилось. Я думаю, что менее теперь станешь мешкать, то лутче, дабы турки не успели оному наносить препятствия, какие ни на есть».

Суворов докладывал Потёмкину о делах на Кубани, приезжал к нему и имел с ним совещания.

Потёмкин ждал окончания дел на Тамани, где один из фанатиков, Тав-султан, пытался поднять восстание. Суворов подоспел вовремя, и заговор не удался. Военачальники степных орд начали приходить к присяге.

В конце июня 1783 года Потёмкин во главе своих дивизий двинулся в Тавриду.

Страна была в упадке: разоренные покинутые поля и сады дичали, покрылись сорными травами, города превратились в руины, бескормица, жара и болезни мучили людей. Надо было немедленно приниматься за дело.

Отдав военные распоряжения, заняв форпосты и укрепив берег, Потёмкин со своим штабом торжественно въехал в Карасубазар и направился к лагерю, который велено было расположить на плоскогорье Ак-Кая (Белая гора).

Русские путешественники назвали отвесную скалу Ак-Кая Тарпейской[31]31
  Так назывался утес в римском Капитолии, откуда, по преданиям, Ромул сбросил Тарпея и его дочь.


[Закрыть], так как с ней была связана страшная быль о русских пленниках, которых сбрасывали отсюда в пропасть.

Памятуя об этих погибших, Потёмкин избрал Тарпейскую высоту местом присяги татар.

Неприступная с одной стороны, Ак-Кая образовала с другой спокойное плоскогорье. По нему и расположились палатки Потёмкина.

Утром 10 июня 1783 года сюда стали прибывать конные татарские отряды, мурзы и беи.