Текст книги "Память о мечте (сборник)"

Реставратор

 
Я очень средний реставратор,
И все ж клиентам нет числа,
Как будто мистификатор
Иль зазывалу наняла.
 
 
Пока настороже локатор,
Найдутся для меня дела…
Я тихой жизни декоратор,
Рисую видимость тепла.
 
 
Ведь люди памятью пустою
Стремятся возродить устои,
Боясь грядущих перемен.
 
 
Среди картин, не слишком редких,
Скупают предков в пышных клетках
Своим прапрадедам взамен.
 

Любовь

 
Любить и быть любимым —
Какой святой удел!
Но мы проходим мимо,
Уходим за предел.
 
 
Мы пишем, пишем, пишем
Отчеты и труды,
Не замечая свыше
Ниспосланной беды.
 
 
Мы точим, точим, точим
Какую-то деталь,
И о любви хлопочем,
Как будто режем сталь.
 
 
Мы пашем, пашем, пашем…
Потом, смывая пот,
Глядим – под крышей нашей
Влюбленность не живет.
 
 
Но разговоры эти
По-своему смешны:
Монтекки с Капулетти
Нам больше не нужны.
 
 
И все летит планета
В бездумный оптимизм…
Ромео и Джульетта —
Сплошной анахронизм.
 

«Не боги, конечно, горшки обжигали…»

 
Не боги, конечно, горшки обжигали,
С Олимпа пошло разделенье труда.
Но боги горшечников не обижали,
И сами усердно трудились тогда.
 
 
Воители, судьи, певцы, костоправы
В обмен на горшки отдавали умы.
Они не гнушались почета и славы,
Но разве гнушаемся почестей мы?
 
 
– Юпитер, ты сердишься, значит, не прав ты!
Ну, как громовержец такое терпел?
Его одаряли всей горечью правды
Горшечник, кожевенник и винодел.
 
 
И смертная женщина Бога рожала
В страданьях, в неведенье и торжестве.
И даже сомнению не подлежало,
Что Бог и ремесленник – в кровном родстве.
 
 
И ныне, и присно с пером или плугом
В счастливой усталости избранных дел,
Мы все одинаково служим друг другу,
И каждому свой достается удел.
 

Археология

 
Как режиссер, распределяет роли
Эпоха.
И когда-то Эхнатон
Настолько был правителем крамольным,
Насколько это может фараон.
Богоотступник и богоискатель,
Провидел он забвенье и позор
И повелел тогда, чтобы ваятель
Жену увековечил.
До сих пор
Царица Нефертити правит миром,
И, покоряясь диковинной судьбе,
Она дешевым стала сувениром,
Брелоком, медальоном, пресс-папье.
 
 
Чужого счастья крохотный осколок,
Чужой беды глазурный черепок —
Из праха извлекает археолог,
Как в скважину замочную, глядит.
Деяния описывая скупо,
Хранит всегда невозмутимый вид,
Но иногда мне кажется, что в лупу,
Как в скважину замочную, глядит.
Находкой уникальной увлеченный,
Толпе зевак и праздному суду
Раскапывает молодой ученый
За давностью забытую беду.
 
 
Постойте! Истины не говорите —
Она бывает бесполезно зла…
Но трудно скрыть:
У нашей Нефертити
Безвестная соперница была.
Любовь иль только прихоть Эхнатона?
 
 
Счастливица она или изгой?
Не фараон —
Супруга фараона
Решала участь женщины другой.
Запретна память,
Имя на гробнице
Соскоблено усердием раба.
Судья всевышний! Разве у истицы
Наладилась от этого судьба?!
 
 
В невинности научного журнала
Трагедия нашла последний акт.
Неразбериха древнего скандала
Преобразилась в беспристрастный факт.
И вглядываюсь я в изображенья,
Прислушиваюсь к голосу молвы
И нахожу приметы пораженья
В надменности бессмертной головы.
 

Атлантида

 
Говорят, что нашли Атлантиду —
Смертной вечности ветхий лоскут.
Как быка после пышной корриды,
По арене ее волокут.
 
 
Смыта кровь океаном и лавой,
Бандерильи ничтожно легки,
И тореро, увенчанный славой,
Протирает счастливо очки.
 
 
Завершают работу потомки,
Из гипотез открытия ткут,
И научных сокровищ потоки
Под музейные стекла текут.
 
 
Но пройдут катаклизмы оваций
И газетных статей суета.
Кратковременны сроки сенсаций —
В скучный факт превратится мечта.
 
 
Все легенды подвергнут очистке,
Отделив достоверности грамм,
И чудес инвентарные списки
Станут пунктом учебных программ.
 

Обратная связь в обратном сонете

 
За горизонтом, за чертой, за краем
Мы пристани привычные теряем,
Но обретаем новые моря.
 
 
Мы только в детстве в моряков играем,
Потом, забыв о море, умираем,
Бросая в бухты быта якоря.
 
 
И откровенья древнего царя
Сегодняшней наукой поверяем…
Молчи, Екклесиаст! Все это зря —
Ведь мы иную участь выбираем.
 
 
Успокоенье – участь бунтаря,
Прельстившегося обретенным раем.
Ведь все мы начинаем с букваря
И непременно Библией кончаем.
 

Маски

 
Четыре маски греческих трагедий
Сегодня четвертованы. И вот
Одна из них другую не найдет.
Вторая позабыла облик третьей.
 
 
Среди церквей, костелов и мечетей
Благочестиво мечется народ,
И простота язычества не в счет
В тупой замысловатости столетий.
 
 
Но думаю, что знал уже Софокл,
Как человек коварен и жесток,
Как он идет, в хитоне камень пряча.
 
 
Не дрогнула тогда его рука.
И он настиг меня через века:
Трех масок нет…
Осталась маска плача.
 

Шарлатаны в граните

 
В какую ночь обычную зачат
Младенец, ставший необыкновенным?
Причуда хромосом, а не стандарт,
Ошибка гения в балансе генном.
 
 
Но почему-то люди говорят,
Что мало совершенства в совершенном.
Поэт, безумец или телепат —
Все шарлатаны в этом мире тленном.
 
 
И лишь потом, в посмертной суете,
Его оценят и поймут все те,
Которым он казался костью в горле.
 
 
Ну, что ж! Пусть он взойдет на пьедестал,
Чтоб мне его спросить: «Ты не устал?»
Чтоб руки снег со щек гранитных стерли.
 

«Всегда мне странно сочетанье…»

 
Всегда мне странно сочетанье
Ракет и древних птичьих стай.
В бессмертье скачут изваянья,
И едет в прошлое трамвай.
 
 
Он так обидно обезличен.
Как экспонат придя в музей,
Не завоюет он табличку:
«В НЕМ ЕЗДИЛ НЕКТО».
 
 
Жизнью всей
Для всех трамвай был предназначен,
Дугой привязан к проводам,
Неповоротлив и невзрачен
И ненадолго нужен нам.
 
 
И я совсем не понимаю,
Как, просто оторвав билет,
Трясутся в медленном трамвае
Изобретатели ракет.
 
 
Идут на переплавку рельсы…
И вот полупустой вагон
В последнем недалеком рейсе
Гремит на стыке двух времен.
 

Март на Цветном бульваре

 
Цветной бульвар… Такой недлинный,
А все же нет ему конца.
Два долгих шага от Неглинной
И до Садового кольца.
 
 
Цветной неон кинотеатра
И снега белая печаль
Как будто в середине марта
Еще бесчинствует февраль.
 
 
Вокруг толпа людей похожих,
Как будто чьи-нибудь персты
Лепили мартовских прохожих
Из однозначной пустоты,
 
 
Как будто с помощью копирки
Размножен был незрячий взгляд…
Послушно повторяет в цирке
Мое смятенье акробат.
 
 
Под видом солнечной мимозы
На запорошенных лотках
Втридорога́ сбывают слезы
Торговки в вязаных платках.
 
 
Дыханье стало снежной пылью,
Отторгнутое от меня…
Стеклянный призрак изобилья —
Центральный рынок – в центре дня.
 

Гармония

 
Не фразы надоедливо-трескучие,
Не повседневной спешки марафон, —
Гармония случайного созвучия
Во мне рождает эхо, словно стон.
 
 
Гармония любви и благодарности,
Гармония рассвета и щегла…
Гармонии не нужно популярности —
Она всегда пребудет, как была.
 
 
Летела пылью вслед за дилижансами,
Как воздух, принимает самолет,
Она звучит старинными романсами
И скрипкой удивительной поет.
 
 
В мир диссонансов, в чрево разногласия
Ворвется памятью, остудит лоб,
Единственная, искренняя, страстная,
Тревожащая душу, как озноб.
 
 
Иному теоретику покажется,
Что каждому – гармония своя.
Она не возразит и не покается —
Она ведь просто сущность бытия.
 

Рассвет

 
Уже рассвет на небе, как обнова, —
Над крышами бараков и дворцов,
Один из многих истинных даров,
Надежды и любви первооснова.
 
 
Пылает солнце в блеске куполов,
Безбожниками позлащенных снова,
На обновленных призраках былого
И на фасадах блочных близнецов.
 
 
У человека странный интерес:
Он, как в тюрьму, загнал себя в прогресс,
Пытался перестроить всю планету.
 
 
Ему не по заслугам повезло,
Что всем стандартам нынешним назло
Восходят нестандартные рассветы.
 

«Источены на безделушки бивни…»

 
Источены на безделушки бивни.
Но мне-то что за дело до слонов?
И что за дело мне до незлобивых
Охотников, торговцев, мастеров?
 
 
Живу я в доме, сложенном из камня,
По ровному асфальту я хожу,
И музыка высокая близка мне,
И в книгах я отраду нахожу.
 
 
И худосочная луна над садом,
А не над лесом девственным плывет.
Но слоник костяной трубит надсадно —
В нем мертвый слон неистово живет,
 
 
И клавиши под пальцами бунтуют,
Их острия мне в грудь устремлены,
Не я убила их, но негодуют
И на меня восставшие слоны.
 
 
И тем мне тяжелее, тем обидней,
Что начинаю понимать уже,
Как много созданных для битвы бивней
На безделушки извела в душе.
 

Параскева-пятница

 
Ни до Углича, ни до Суздали
Все добраться мне недосуг,
Суетливые будни создали
Заколдованный, прочный круг.
 
 
Древний мастер… На смутный лик его
Время ставит свою печать.
Говорят, до Ростова-Великого
В электричке рукой подать.
 
 
И теперь с удивлением пялится,
Вековые глаза скосив,
Со стены Параскева-пятница
На оптический объектив.
 
 
Надо б съездить к ней, объясниться мне,
Показать бы ей, как пароль,
Что и я ношу под ресницами
Вековую черную боль.
 
 
Я святых мольбами не балую,
У меня они не в чести,
Ну, а с нею, как бабе с бабою,
Душу хочется отвести!
 

«Однажды мальчик мне сказал…»

 
Однажды мальчик мне сказал:
– Я слышу,
Как в небе шевелятся облака! —
И тоненькая, с цыпками рука
Вспорхнула, чтоб лететь все выше, выше!
 
 
Мой храбрый мальчик!
В недрах всех эпох
Случались люди с обостренным слухом.
Не нравились они царям и слугам,
И никогда не помогал им Бог.
 
 
Им приходилось рано умирать
И трудно жить
Всего за миг единый —
За счастье видеть, и писать картины,
И строчки торопливые марать.
 
 
Так было.
Быть тому во все века.
И потому, всех тяжестей превыше,
Мне храбрый мальчик говорит:
– Я слышу,
Как в небе шевелятся облака!
 

Капли датского короля

 
Не заметив морщин и проседи,
Как заправские лекаря,
Вы из детского сна приносите
Капли датского короля.
 
 
С кашлем каплями вы не сладите,
И не в силах я помешать
По-аптекарски к детской сладости
Взрослой горечи подмешать.
 
 
Вы меня все лечите, лечите,
Говорите: «Дыши. Не дыши».
Словно снежную бабу лепите
Из моей озябшей души.
 
 
Но весна грачиная кружится,
Так неистова и светла,
И топорщится в мутной лужице
Под ведром дырявым метла.
 
 
И бесплодными прутьями машет мне,
И подмигивает хитро,
А над ней жестяными маршами
Жестяное гремит ведро.
 
 
Ну, куда же теперь податься мне?!
Словно мыльный пузырь – Земля…
Разве вылечат принца датского
Капли датского короля?!
 

«Язычников крестили христиане…»

 
Язычников крестили христиане,
А христиан воспитывал Ликбез.
Уже в защитном френче, не в сутане,
Нам нес пророк веление Небес.
 
 
И мы уже привычно обвиняли
Ярилу, Иисуса и других,
И мы уже публично забывали
О том, что сами выдумали их.
 
 
И за колючей проволкой безбожник,
Как на костре среди горячих тел
Друзей своих не проклял осторожных,
Лишь Господу возмездия хотел.
 
 
А Бога нет. Нет Бога никакого.
И нам самим ответственность нести,
И нам самим себя карать сурово,
И нам самих себя просить: «Прости!»…
 
 
…Молчи! Не надо говорить об этом.
Пусть засосет трясина тишины.
Галактикам, и звездам, и планетам
Орбиты – постоянные – нужны!
 

Эмансипация

 
Чистота – такой пустяк
В центре светлого круга…
Правда, был бы особняк,
Пригодилась бы прислуга.
 
 
А в стандартном доме так:
Ждешь ли мужа или друга,
Уберет любой дурак
Блочный рай в часы досуга.
 
 
Значит, все-таки прогресс:
Независимость и вес —
В собственных глазах, хотя бы.
 
 
Надрываемся с утра…
Устают не как вчера
Независимые бабы.
 

Молчание

 
На морозе губы онемели,
От молчанья онемел язык…
Кажется, от самой колыбели
Я несу свой молчаливый крик.
 
 
Снег под Рождество украсил ели —
Этот снег из слякоти возник.
Пониманья чуткие качели
Равновесье обрели на миг.
 
 
Замер мир. Не помню, где я.
Может быть, я просто молодею,
Или отказали тормоза?
 
 
Но покуда в бездну жизнь несется,
Я самозабвенно вижу солнца —
Мирозданья чуткие глаза.
 

Осень

 
Осень долгая, как вечность —
Хоть за птицами лети.
Слякотную бесконечность
По кривой не обойти.
 
 
Бесконечная беспечность
Тоже не нашла пути,
Даже неба многосвечность
Не сияет на пути.
 
 
Очень хочется поплакать…
Но до слез ли в эту слякоть?!
Не найти дорог своих…
 
 
Бесполезны все упреки.
Все равно глаза и щеки
В крупных каплях дождевых.
 

Сердце

 
Сердце стучит у меня, как у птицы,
Птичий – известно – так короток век,
Трудно мне с птичьим уставом ужиться,
Все понимаю я, как человек.
 
 
Но ощущение синих небес
Жалует мне наслажденье такое,
Что превращаются пустоши – в лес,
А ручеек протекает рекою.
 

«Облетели меня, обошли…»

 
Облетели меня, обошли
Все мои долгожданные птицы.
Не курлыкали мне журавли,
Не ласкали ладони синицы.
 
 
Может, скоро настанет зима,
Воробьишкой голодным пройдется.
А быть может, я птица сама,
И меня кто-то ждет – не дождется?!
 
 
Но взмахну я усталым крылом,
Путь укажет мне серая стая…
Все мы ждем. Все кого-нибудь ждем,
Друг от друга всегда улетая.
 

«Когда-то бабы голосили…»

 
Когда-то бабы голосили,
То от беды, то просто так,
Как будто душу выносили
На праздный пересуд зевак.
 
 
Незрячи и простоволосы,
Причитывали мудрено…
Их древнее многоголосье
Не слыхано уже давно.
 
 
Теперь мы стали терпеливей,
Гром не гремит среди грозы…
Но разве горше прежний ливень
Одной теперешней слезы?!
 

«Опять дожди, опять идут дожди…»

 
Опять дожди, опять идут дожди,
Опять тревога ожила в груди.
Не жди меня. Не жди меня. Не жди.
Разлука будет долгой, как дожди.
 
 
Не видно птиц. Не видно в небе птиц.
У черной тучи четких нет границ.
Как много в мире незнакомых лиц!
Нет твоего лица, как в небе птиц.
 
 
Замерзнет дождь и превратится в снег.
Засохнут слезы, превратятся в смех.
 

«О капли, капли, словно камни…»

 
О капли, капли, словно камни,
И стон оконного стекла…
Из-за Печоры или Камы
Ты, туча, под окно пришла?
 
 
Дожди невыносимо сея,
Рассеяна и тяжела,
Из-за Оби иль Енисея
Ты, туча, под окно пришла?
 
 
Дожди привычны и нередки,
Но почему же так темно?!
Ты вобрала в себя все реки
И выплеснула мне в окно.
 

«А я иду по улице…»

 
А я иду по улице,
И древний шар земной
Все крутится, и крутится,
И мчится подо мной.
 
 
Вот серый дождь сменяется
Бесчинством белых вьюг,
В итоге получается
Один и тот же круг.
 
 
О головокружение
Одних и тех же лет!
И тщетность поражения,
И суетность побед.
 
 
Долбит капель по темени,
Прозрачна и черна,
А может, нету времени?
Все выдумка одна!
 

«По графику отходит электричка…»

 
По графику отходит электричка
От суетной перронной полосы.
Всегда спешить – уже вошло в привычку,
Но у меня испортились часы.
 
 
Ругая августовскую погоду,
От жажды и жары сходя с ума,
Пьет очередь у автоматов воду,
А на моем календаре – зима,
 
 
Играют в спортлото девчонки в мини
И парень в джинсах с челочкой на лбу.
Сложна гознаковская четкость линий,
А я уже проверила судьбу.
 
 
Мгновение давно остановилось,
Один и тот же день, одно число —
Судьбы моей единственная милость…
А все считают – мне не повезло.
 
 
И у людской реки, не зная брода,
Я медлю, неподвластна бытию.
Миную газированную воду,
Из родников воспоминаний пью.
 

Свидание

 
Сломаюсь я в земном поклоне,
А хочешь – буду бить челом.
Но ты доверь моим ладоням
Свой меч, свой щит и свой шелом.
 
 
Ты под рубахой домотканой
Былые шрамы не таи.
Войду я плакальщицей странной
В былины первые твои.
 
 
Бесстрастно времени движенье.
Сто лет назад или вчера
Ты сделал вечностью мгновенье
По мановению пера,
 
 
И снова, снова – Где ты? Где ты?
Кричу я с древнею тоской,
Поруческие эполеты
Черкесской трогая рукой.
 
 
И наша встреча длится, длится…
Дымится грива у коня.
Войной опалена страница.
Тревожна память про меня,
 
 
И мы с тобой не знаем сами,
Что срока ожиданью нет.
Когда-то след чертили сани,
Теперь ракеты чертят след.
 
 
Но мы воспоминанья гоним,
Но мы на вечный миг вдвоем.
И ты доверь моим ладоням
Свой меч, свой щит и свой шелом.
 

«Мы нежность принимаем за любовь…»

 
Мы нежность принимаем за любовь,
Отсутствие беды считаем счастьем…
К абстракции приводит нас лубок,
К инфаркту – трепет пульса у запястья.
 
 
И опыта оптический обман,
Как в перевернутом бинокле, – мелок,
И мне сложней не кажется орган,
Чем барабан и медный гром тарелок.
 
 
Но в старомодной простоте души
Твержу: «Люблю!», не смея чувств проверить.
И ты моей невольной, честной лжи
Не торопись, пожалуйста, поверить.
 
 
Нам бремя непосильных скоростей
Смещает время, путает оценки.
Опасны относительность страстей
И правды всевозможные оттенки.
 

«Я, наверное, в детство впадаю…»

 
Я, наверное, в детство впадаю,
Я в неверное сердце стучу.
Приглядись – я еще молодая,
Я тебя потерять не хочу…
 
 
Разговоры, опять разговоры!
Разве горы словами свернешь?
Не любовь – деловитость конторы,
И привычная, нежная ложь.
 
 
Но я верю еще в воскресенье,
В восхожденье счастливого дня.
И прошу у тебя я прощенья:
Ты прости, что ты предал меня!
 
 
Будет утро беспамятно чистым,
Без единого следа снежок.
Будут дни, неподвластные числам,
И январского ветра ожог.
 
 
Удивленное, детское зренье,
Звук, вобравший в себя тишину,
В первый миг моего сотворенья
На тебя в это утро взгляну.
 
 
Первым чувством своим угадаю
Неизбежность любви и потерь…
Я, наверное, в детство впадаю,
Если этому верю теперь.
 

«Не было белого самолета…»

 
Не было белого самолета.
Была нелетная погода тоски.
Не было белого самолета —
Было только купе,
Черное от угольной пыли,
И три пассажира,
И ни одного свободного места
Рядом со мной.
Колеса —
Бухгалтерские счеты времени —
Складывали секунды,
Вычитали их из моей жизни…
 
 
А я все верила в невозможное,
Я верила,
Что увижу на перроне тебя
И медленно вытру слезы
Твоими ладонями.
 
 
Тысячи метров медной проволоки
В землю зарыты,
Чтобы я могла слышать тебя,
Но я не знаю,
Что нужно зарыть в землю,
Чтобы я могла видеть тебя,
И молчать,
И к тебе прикасаться.
 
 
Меня встретили незнакомые люди,
И осталась в душе
Чернота угольной пыли.
Только где-то —
В самой глубине неба —
Покачал крыльями
Белый,
Невероятный самолет…
 

«Посреди августовского неб…»

 
Посреди августовского неба
Жарко желтело солнце,
И казались волосы нимбом
Над цветущим лугом из ситца.
 
 
Был твой голос так странно нежен,
Словно детский бумажный кораблик,
Был твой голос так странно нужен,
Что обман меня не коробил.
 
 
Разве дело во лжи или правде?
Только завтра ложь обнажится,
Трону я оголенный провод —
И уже не смогу обижаться.
 
 
А сегодня на карусели
Я лечу на алой лошадке,
Так по-детски мы куролесим,
Что вспотели на гриве ладошки.
 
 
Все стремительней конь несется —
Я поводьям не доверяю,
И сижу я, как на насесте,
На коне моем деревянном.
 
 
Карусели мне надоели…
Вон торгуют с лотка леденцами!
Видно, детство меня надуло —
Леденцы я тогда не ценила.
 
 
Так пойдем же бродить по лесу,
И румянец в тени остудим,
И пройдя по опавшим листьям,
Сорок влажных следов оставим.
 
 
Ускользающие секунды,
Заверения и заветы…
Но пойми, есть только сегодня,
И вовеки не будет завтра.
 
 
Правда, есть у надежды живучесть,
А у времени – сто уловок…
Может быть, покорится вечность
Совпадению двух улыбок?!
 

«Вот Библия с гравюрами Доре…»

 
«Подкрепите меня вином,
освежите меня яблоками,
ибо я изнемогаю от любви».
 

Песня Песней

 
Вот Библия с гравюрами Доре.
Огромный том заласкан и залистан.
И в нем сегодня, словно в букваре,
Ищу я азбуку предвечных истин.
 
 
То плачу, то совсем без слез скорблю,
Переживая снова боль чужую…
– Я не люблю. Я вовсе не люблю… —
Тебе влюбленным голосом твержу я.
 
 
Мой черствый век! Он научил меня
Быть сдержанной. И на мое несчастье
Взамен живого, теплого коня
Мне выдумал троллейбус синей масти.
 
 
А ты меня антоновкой кормил,
Поил вином… Но все мне было мало —
И мне вино не прибавляло сил,
И яблоко меня не освежало.
 
 
Сухой траве уже не нужен дождь,
И небо ни к чему убитой птице.
И ты уйдешь. Когда-нибудь уйдешь.
Чтоб никогда уже не возвратиться.
 
 
И потому так тяжко я скорблю,
Переживая снова боль чужую…
– Я не люблю. Я вовсе не люблю… —
Зачем… зачем… зачем тебе твержу я?!
 

«Окружена твоей любовью…»

 
Окружена твоей любовью,
Поражена, обожжена,
Склоняюсь тихо к изголовью
Того, которому жена,
 
 
Того, с которым я делила
И черный хлеб, и черный день,
Того, которого любила,
Того, которого укрыла
Сейчас моя чужая тень.
 
 
Он спит. Он ничего не знает.
Он не узнает ничего.
Тихонько тень моя сползает
С лица усталого его.
 
 
Пусть думает, что сон не в руку,
Доволен будет пусть судьбой!
А нам – нести любовь, как муку:
Все врозь и все вдвоем с тобой.
 

Перестук

 
Ты приходи ко мне, любимый,
А не придешь – так позови.
Все поезда проходят мимо
Несостоявшейся любви.
 
 
Их перестук однообразен —
Невдохновенный перестук.
Наверное, таким обязан
Быть вечный перестук разлук.
 
 
У каждого – своя орбита,
А значит – не бывает встреч…
Поэтому и приходи ты,
Чтоб перестук любви сберечь.
 
 
И сердце барабанной дробью
Любовно встретит твой приход…
Что называется любовью —
Гадаю я который год.
 
 
И краткость противостояний,
И отрезвление разлук,
Когда уходит мирозданье
От тяжких, неподвижных рук.
 
 
Когда стучит сама природа
В незримой жилке на виске,
А после твоего ухода
На долгий век – тепло в руке.
 

Любовь

 
В любви мы и всезнайки и невежды —
Таков физиологии удел,
Когда свободно сбросив ложь одежды,
Мы доверяем искренности тел.
 
 
Но неосуществимые надежды
Однажды кто-то выдумать посмел,
И отчуждение возникло между
Двумя, перешагнувшими предел
 
 
Безмерной щедрости и подаянья,
Усталости, бессилья, увяданья,
И выдумок и радостей земных.
 
 
И капля яда в приворотном зелье
Сулит необратимое похмелье,
И невиновен ни один из них.
 

Сила привычки

 
Время идет – я все меньше нужна,
Но не ропщу: ведь бывает и хуже.
Наша дорога все уже и уже,
Пыльным бурьяном покрылась она.
 
 
Так незаметно-привычна жена,
Словно жара или зимняя стужа…
Все перемены известны к тому же,
Словно застыли навек времена.
 
 
Кажется, чувства предчувствует он,
Знает, какой я увидела сон,
Что намечаю на будущий день я…
 
 
Может, привычкою он ослеплен?
Жизнь нам диктует опасный закон —
Вечно изменчивый облик мгновенья!