Текст книги "Память о мечте (сборник)"

Онкоцентр

 
Коридоры, коридоры —
По окружности комфорт.
Страха гордого затворы,
Боль надежды – первый сорт.
 
 
Но ведь это – исключенье,
Странных судеб круговерть…
Даже методы леченья
Здесь подсказывает смерть.
 
 
Добрый доктор! Почему же
Вы избрали свой удел?!
Коридоры кружат, кружат,
Может, выберешься цел.
 
 
Стерта разность интересов,
Только боль и человек…
Век невылеченных стрессов,
Рака и инфаркта век.
 
 
Путь прогресса – гордость мира,
За гуманность этот мир…
…Прежде честности рапиры
Доверял любой турнир.
 
 
А теперь наука, скальпель,
И наркоз, как шум дождя…
И бесчисленные скальпы
Над вигвамом у вождя.
 
 
Скоро хлынет дождь кровавый —
Непонятный, проливной.
Победители со славой
Возвращаются домой.
 
 
И забрало поднимает
Эскулап в крови – росе…
Он один не понимает
То, что понимают все.
 

Страх

 
Страх… На что он похож?
На слезу?
На церковное пение?
На тифозную вошь?
На предчувствие?
На прозрение?
 
 
Страх… Он глуп, глух и слеп,
Искажает он время и зрение.
Страх по сути нелеп,
Как нелепо всегда невезение.
 
 
Он не только слабых берет в полон,
Просто сильный в него не верует,
Потому и опасен он,
Что никто его смысла не ведает.
 
 
Страх…
Не надо!
Ведь это крах —
Мысли высквозит,
Сердце остудит.
Для чего нам бессильный страх?
Только люди его осудят.
 
 
Не сжимайся, сердце, в комок
И не бей о ребра с размаха!
Страх еще никому не помог.
Нет ничего
Унизительней страха.
 

«Я боюсь пробуждений…»

 
Я боюсь пробуждений,
Когда светлосерый рассвет
Давит в тонкие стекла
Неотвратимостью лет.
Я боюсь побуждений —
Обманчиво-пестрой тщеты,
В мире сделано столько,
Что больше не сделаешь ты.
Нужно снова подняться
И снова посеять зерно,
Чтобы в несколько зерен
Смогло превратиться оно,
Чтоб неверные пальцы
Найти в себе силу смогли
Разгадать, как он черен —
Комочек родящей земли.
Я боюсь этих всходов,
Боюсь их, как снов наяву —
Ведь до времени жатвы
Я попросту не доживу,
До столетних восходов,
Когда понимаешь с утра,
Что в ладони зажата
Опять лишь крупица добра.
 

Не убий

 
Иисус Христос скончался на кресте.
О. ненадежность заповеди пятой!
Веками в бронзе мучился распятый
И воскресал под кистью на холсте.
 
 
Но не дает житья один вопрос,
И я неслышно подхожу к распятью.
О. нарисованный Иисус Христос,
Как мне без Бога жить, хочу понять я.
 
 
Пред кем теперь колена преклоню,
Кому свечу грошовую поставлю,
Кого в беде бессильно прокляну,
Кого в минуту радости восславлю?
 
 
Добро, добро… Опасная стезя!
Твои костры, твои кресты – несметны.
Ты сам умрешь, умрут твои друзья,
И только толкователи бессмертны.
 
 
Бог в неисповедимости путей
Впрок вылепил не личности, а лица
И дал самоуверенность арийца
Он глиняным поделкам всех мастей.
 
 
Приказ, призыв, призвание – убей!
А – НЕ УБИЙ – забытое, в завете…
Мечтатели, художники и дети
Немыслимых рисуют голубей.
 
 
Безбожник превращается в попа,
Над прочими случайно возвеличась,
Но только в муках сотворится личность,
И станет человечеством толпа.
 

«Уеду на перекладных…»

 
Уеду на перекладных,
Задам работу бренной плоти,
Пусть дремлет в креслах откидных
На реактивном самолете.
 
 
Трясется на грузовике
По допотопному проселку,
Потом в вагоне, налегке,
На верхнюю взлетает полку.
 
 
Меня, как щепочку река,
Всю жизнь несет слепое время.
Гостиниц шумная тоска
Стучит в висках, долбит мне темя.
 
 
Бесплотная маячит цель
На тонком острие смятенья…
И все метель, метель, метель —
Потоп и светопреставленье.
 
 
Не помню, где была вчера,
Не знаю, где я завтра буду.
Пилоты, словно кучера,
Готовы выполнить причуду.
 
 
Четыре теплые стены
Мираж рисует незнакомо,
Не для меня возведены
Защитные пределы дома.
 
 
И я бегу по шпалам строк
К тому глухому полустанку,
Где пращуров высокий слог
Сулит мне краткую стоянку.
 
 
Остановлюсь, передохну,
Смахну нечаянные слезы…
И снова задавать начну
Неразрешимые вопросы.
 

Логика жизни

 
К чему тебе логика мысли,
Коль сердце трепещет пока,
И в небе хрустальном повисли
Крахмальным бельем облака?
 
 
Вино ли, нектар ли, кумыс ли
Туманят, дурманят слегка,
Пока превращаются листья
В надгробную плоскость пенька.
 
 
Утрачена радость. И разом
Во тьме пробуждается разум,
Чтоб выход открыл лабиринт.
 
 
И поздно, так поздно, что рано
Врачует смертельные раны
Фантазии кипельный бинт.
 

Ремесленник

 
Сапожник набивал набойки,
И было все ему сруки.
Стояли украшеньем стойки
Игрушечные башмачки.
 
 
Его клиенты были бойки —
Шутя, сбивали каблуки.
Но были украшеньем стойки
Игрушечные башмачки.
 
 
В сей месяц и сего числа
Исчезла гордость ремесла,
А выгода пошла на убыль.
 
 
Суров конвейер волшебства,
И стала забывать молва
Секреты золушкиных туфель.
 

Монолог Бабы-Яги

 
Забыла я рецепты колдовства,
И, чуда не творя, скольжу я мимо,
И даже приворотная трава
Уже от прочих трав неотличима.
 
 
Разношенная ступа мне тесна,
Как туфли новые, И отчего-то
Я ночи напролет сижу без сна,
Гляжу, как пролетают самолеты.
 
 
О, как удобен их стальной полет,
Как мощен рев их в поднебесном мире…
И что мне омут – есть водопровод
В любой благоустроенной квартире.
 
 
Я жить хочу на пятом этаже,
Цветы растить не на земле, а в плошках,
Мне слишком ветхой кажется уже
Моя избушка на куриных ножках.
 
 
Давным-давно не забредал ко мне
Иван-царевич. Стал костер золою,
И я, сгорев в его живом огне,
Живу теперь не доброй и не злою,
 
 
Я и сама не верю в чудеса,
Я – тихая, обычная старуха.
И сказками не колют мне глаза —
Ни слуха обо мне теперь, ни духа.
 
 
Но иногда в душе застонет бес,
Но иногда привидится такое,
Что до смерти захочется чудес
И вовсе не захочется покоя!
 

Снегурочка

 
Она жила, она была – Снегурка.
Не знаю – где,
Но знаю – где-нибудь.
И ледяное сердце билось гулко.
Ей ледяную разрывая грудь.
 
 
Ей валенок к морозам не валяли
И не вязали пуховой платок.
С ней пани на гулянках не гуляли:
Отпугивал Снегуркин холодок.
 
 
Из голубого снега рукавицы,
И голубые волосы до пят,
И ледяные слезы на ресницах
Солеными сосульками висят.
 
 
Ее соседи, как могли, любили,
Так деловито, буднично добры.
Они для обогрева запалили
Веселые сосновые костры.
 
 
О, люди добрые, вы мне поверьте:
Лишь миг один помедлив на ветру,
Она рванулась к вам, а не в бессмертье,
Легко шагнув к последнему костру.
 

Рыба

 
Ухожу головою в омут.
Разомкнулась, сомкнулась волна,
И не женщина я, а омуль,
И желанна мне глубина.
 
 
Я плыву, раздвигая жабры,
Я ищу свой рыбий народ,
И в себя я вбираю жадно
Из зеленой воды кислород.
 
 
Я плыву, раздвигая водоросли,
Смыслу здравому вопреки,
Развеваются, словно волосы,
По бокам моим плавники.
 
 
Что меня ожидает? Не знаю…
У меня рыбьих навыков нет.
Я такая еще земная,
Я несу в себе солнечный свет,
Я стараюсь еще по-земному
Чешую, как пальто, распахнуть.
 
 
Но уже к неизвестному дому
Мой невидимый тянется путь —
Новых родичей острые лица
И земных рыбаков невода…
Никогда мне теперь не напиться,
Если всюду – вода и вода.
 
 
В глубину не проходит волненье,
Ни любви, ни беды в глубине…
И горчайшая сладость сомненья
Исчезает бесследно во мне…
 

Емеля

 
Успехи его отшумели.
В сомнении он и в тоске
Сидит, как на печке Емеля…
А щука – в далекой реке,
 
 
А щука – в другом поколенье,
В другом измеренье плывет,
И щучьего нету веленья,
И он без веленья живет.
 
 
Идет к государыне-рыбке,
Кричит, надрываясь, во тьму.
Но, видно, теперь за ошибки
Придется платить самому.
 
 
Ах, время! В муку перемелют
Емелю его жернова.
…Но чает, но чует Емеля,
Что прежняя щука жива!
 

Сотворение мира

 
Над первозданной зыбкостью болот,
Где мошкара парит, как испаренья,
Меня несет трудяга-вертолет,
Как будто в самый первый день творенья.
 
 
Я вглядываюсь в полотно земли…
На нем художник, гениально-строгий,
Рисует время, скрытое вдали,
Штрихами санно-тракторной дороги.
 
 
В ненастной немоте нелетных дней,
Когда буксуют, что ни метр, колеса,
И падают, лишенные корней,
Порывом ветра сбитые березы,
 
 
Прислушавшись, сумеешь различить
Невиданные, чистые созвучья.
Но их нельзя по нотам разучить,
Таким напевам только жизнь научит.
 
 
А вибробур врезается во тьму,
Пласты времен соединяя вместе,
И я теперь, наверно, не пойму,
Где центр земли, а где ее предместье.
 
 
О. вечного движенья маята —
То океан, то вакуум под килем,
Уходят люди в новые места,
Подверженные центробежной силе.
 
 
Они через снега и грязь идут,
И Землю поступью своей вращают,
Они самих себя находят тут,
И сотворенье мира завершают.
 

«Попутный ветер в странствия велит…»

 
Попутный ветер в странствия велит,
Вперед плывет бумажный наш кораблик,
И на фуражке капитанской крабик
Воинственно клешнями шевелит.
 
 
Пересекаем океан. Но вот
Окончен со стихией поединок —
Нас потопил космический ботинок
Прославившейся фирмы скороход.
 
 
И не было спасательных кругов,
И канули мы, словно в лету, в воду.
А впрочем, что за дело пешеходу
До маленьких бумажных моряков?!
 
 
Мы совершали заурядный рейс,
Никто не вспомнит нас в стране бумажной,
И не почтит наш экипаж отважный
Ни вежливая скорбь, ни интерес.
 
 
Удел всего непрочного таков.
Но гордо мы не опускаем флаги, —
Кусочек разлинованной бумаги
Среди асфальтовых материков.
 

Финиш

 
Эгоистична, добра ли —
Вам доверять не хочу.
В межгалактическом ралли
Я одноместно лечу.
 
 
В гиперпространстве едва ли
Путь я себе облегчу.
Риск – в стародавней опале
Риску детей обучу.
 
 
В вакууме, словно в зыби,
Страшно единственной рыбе —
Было б хоть два корабля!
 
 
Не суетливым смятеньем,
А человечьим терпеньем
Встретит свой финиш Земля.
 

Движение

 
Отмерьте мне хоть полчаса,
Оставьте краткий миг хотя бы!
О, благодатные леса,
Как вами надышалась я бы.
 
 
Ведь все еще хитра лиса,
И курочки, как прежде, рябы…
Еще касается роса
Ступней простоволосой бабы.
 
 
Куда – вперед или назад?
На сей предмет различный взгляд.
Пускай вода из крана льется!
 
 
Но я, наверно, предпочту
Тяжелых ведер простоту —
Былую глубину колодца!
 

«Чтоб записать симфонию души…»

 
Чтоб записать симфонию души,
Немыслима условность нотных знаков,
И почерк у людей неодинаков,
И разной жесткости карандаши.
 
 
Как выразить себя, себя найти?
И что принять – октавы или кванты —
Как меру исчисления таланта,
Как верстовые столбики пути?
 
 
Но равно Данте или Галилей
Имели ключ от рая и от ада…
И есть ли в жизни большая награда,
Чем верность одержимости своей.
 
 
Победы редки. Человек живет,
Не думая о славе и карьере.
Зачем ему бессмертие Сальери?
Лишь времени он предъявляет счет,
 
 
Не поднимая воспаленных век,
Он формулы или поэмы пишет,
Они ему как воздух или пища
Нужны. И потому он – человек.
 

«Я хлеб в гречишный мед макала…»

 
Я хлеб в гречишный мед макала,
Присев, как у стола, у пня.
И, как на бедного Макара,
Валились шишки на меня.
 
 
И пахло иглами – колюче,
И сладко – дымом и листвой,
И птицы, черные, как тучи,
Сгущались в синеве лесной.
 
 
Все было, как на самом деле —
Хоть на неделю, хоть на год…
Но только листья – не летели,
Не насыщал гречишный мед,
 
 
Была коротенькой тропинка,
Беззвучным был пчелиный рой,
И даже тонкая травинка
Не гнулась под моей ногой.
 
 
И шишки были невесомы,
И неподвижна синь небес…
Он был так ловко нарисован —
Душистый мой сосновый лес,
 
 
Что я, не угадав обмана,
Присев у пня, как у стола,
За два шага, за два тумана
До леса так и не дошла!
 

Особый день

 
Еще бывают чудеса
На белом свете,
По сто чудес за полчаса
На всей планете.
 
 
У смерти в кузнице коса —
Не гибнут дети.
Просохнет полночи слеза
В таком рассвете.
 
 
Я проявляю интерес —
Побольше бы таких чудес.
Поменьше страха.
 
 
И синий, словно небосвод,
Характер над землей взойдет —
Взойдет из праха!
 

Чудеса

 
Вот говорят, что нет чудес,
И спорить я не буду.
Но как прожить на свете без
Хоть маленького чуда?!
 
 
Велит спешить лукавый бес,
Велит спешить повсюду!
Как хорошо, что не исчез,
Поддерживает Будда,
 
 
Как паренек, под локоток…
Но мир достаточно жесток,
Своей наукой гордый.
 
 
Не верю. Вырвалась. Иду.
И сразу на свою беду
В грязь удивленной мордой!
 

Голуби

 
Я не видела этого города,
Не увижу его никогда.
По асфальту там ходят голуби.
(Так похожи все города!)
 
 
Им бросают хлебное крошево,
Или просо, или пшено.
А над ними – облако-кружево
Прикрывает небо-окно.
 
 
А над ними – другими птицами
Дотемна кишит синева.
Только к ним не идут с гостинцами,
Не рифмуют с ними слова.
 
 
Может, просто они не символы,
Может, песня их не слышна,
Может, просто пугает синяя,
Непонятная вышина.
 
 
Слышат птицы охотничьи выстрелы.
Можно ранить их и добить.
Но умеют жизнь свою выстрадать,
Не с ладони прокорм добыть.
 
 
Им известна радость парения
И паденья безмолвный страх.
Только им неизвестно сидение
На подметенных площадях.
 
 
Им всегда высоко, рискованно
Жить! И так же вот – умирать.
Быть живыми, не нарисованными,
Крошки хлебные не подбирать.
 
 
Я не видела этого города,
Я и знать его не хочу!
По асфальту ступают голуби…
Ну, а я – над ними лечу!
 

«Светает…»

 
Светает…
Лампу погасить пора,
Как шестьдесят свечей…
Одно движенье —
И вот уже сменилось освещенье
Над странной вязью вечного пера.
Какую легкость мне дает прогресс…
Но я уже не думаю о чуде.
От этой легкости теряют люди
И к чудесам душевный интерес.
 
 
Не пенье птиц – вращение колес
Теперь в оркестре утра различаю.
Не удивляюсь я, а изучаю
Причины смеха и причины слез.
 
 
К асфальтовому ровному шоссе
Мне невозможно, как к земле, приникнуть.
Так почему ж я не могу привыкнуть
Вращаться, словно белка в колесе?!
Орешки грызть, простую песню петь,
Что вот, мол, день счастливый начинаю…
Куда спешу всю жизнь, сама не знаю,
Но вечно опасаюсь не успеть.
 
 
Придумана жестокая игра,
В которой мы послушны, словно пешки…
Медлительно я привыкаю к спешке.
Светает. Лампу погасить пора.
 

Бездна

 
Передо мною открылась бездна,
Сжалась в жалкий комочек плоть…
Подскажите, будьте любезны,
Как мне бездны зов побороть.
 
 
Звезд простершаяся десница,
Указующий луч, как перст…
Неужели бездна боится
Бесконечной бездны окрест?!
 
 
Ведь галактика – лишь частица
Тех, пока не познанных, мест.
У вселенной – своя граница,
А за ней – Голгофа и крест.
 
 
Люди! Сядьте на свой насест.
 

«Есть дверь и есть замок в квартире…»

 
Есть дверь и есть замок в квартире,
И ты совсем один. А все ж
В огромном мире, странном мире
Ежесекундно ты живешь.
 
 
И радио шумит, как примус, —
Прибор давно минувших лет,
И воздух обретает привкус
Не только крепких сигарет.
 
 
Он пахнет хлебом, хлевом, морем,
Бензином, гарью иногда,
Он пахнет ложью, пахнет горем…
Пахнет – и сгинет без следа.
 
 
Лечу по круговой орбите,
Лечу с восходом на закат,
И тесен мир, как общежитье,
Где койки выстроились в ряд.
 
 
Всего полметра иль полвека,
Но мы – различные миры,
И для другого человека
Другие правила игры.
 
 
Мы не ведем об этом речи,
И, покидая отчий кров,
Доверчиво идем навстречу
Скитальцам из других миров.
 

«Словарь… А в нем слова, как в сотах…»

 
Словарь… А в нем слова, как в сотах
Пчелиный выстраданный мед…
Ах, сколько надобно полетов,
Чтоб их упрятать в переплет!
 
 
Слова таинственны и святы —
Сто тысяч чувств, сто тысяч лиц,
И точные координаты
На территории страниц.
 
 
А мне всего одно найти бы,
Ну, хоть не слово, только след…
Слова безмолвствуют, как рыбы,
Они известны сотни лет.
 
 
Они давно в употребленьи —
Из уст в уста, из уст в уста.
И стерлось их первозначенье,
И потускнела чистота.
 
 
Ну, что мне делать? Пусто в горле,
Нагая мысль меня томит…
Но в сердце, как в кузнечном горне,
Огонь неистово горит.
 
 
Я старое расплавлю слово,
Не доверяя словарям,
Тебе на счастье, как подкову,
Его когда-нибудь отдам.
 

«В пожарище, в мой сорок третий год…»

 
В пожарище, в мой сорок третий год
Войдете, ноги вытерев у входа,
И пояснения экскурсовода
Благоговейно впишете в блокнот…
 
 
В люминисцентном свете я молчу,
Передавая вам мое наследство —
И самодельную коптилку детства
И юности горящую свечу.
 
 
К чему вам жизни беглый пересказ,
Папье-маше в искусной панораме.
Вы приговор нам вынесете сами,
И нас самих поймете лучше нас.
 

«Вопрошаю тебя, о Боже!..»

 
Вопрошаю тебя, о Боже!
Почему дела мои плохи?
Я сама – порожденье эпохи,
Я во всем на эпоху похожа.
 
 
Я и в том себе потакаю,
Чтобы совести был неподсуден
Равнодушный итог моих буден, —
Эти будни я пропускаю.
 
 
Кто движенье мое направил
К невозможному ускоренью?
Кто забыл про законы тренья,
Узаконив игру без правил.
 
 
Да и что за игра такая,
Если нужно играть поневоле…
Чтоб не выть по-бабьи от боли,
Эти игры я пропускаю.
 
 
О, фольга картонной короны
И фольга моей веры, где вы?
Я дошла от созвездия Девы
До созвездия Скорпиона.
 
 
Но кого же я упрекаю?
Кто велел мне плыть по теченью?
Горечь саморазоблаченья
Осторожно я пропускаю.
 
 
Вдовы плакали о кормильцах,
О любви своей выли когда-то…
В переулке вблизи Арбата
Храм «Успения на могильцах»,
 
 
К водостокам новым стекая,
Слезы канут, не тронув храма…
Чтобы впредь не изведать срама
Эти слезы я пропускаю.
 
 
На могильцах живу – и простила
Мне земля и покой и усталость.
Ничего за душой не осталось —
Слишком многое я пропустила.
 

«Беззащитно мое семейство…»

 
Беззащитно мое семейство,
А его все мордует Бог…
Он забыл мне выделить детство,
А ошибку забыть не смог.
 
 
Но себя обвинить не в силах,
И задуматься не успев,
Он теперь на всех моих милых
Расточает свой Божий гнев.
 
 
Изощренно мучает дочку,
Мужу сердце когтями рвет…
Не пора ли поставить точку
И закрыть этот старый счет?
 
 
Ах, фразер, демагог и практик!
В нашей крови Твои персты…
Но на свете столько галактик —
Я не знаю, в которой Ты?
 
 
Ни проклятия, ни молитвы
Не тревожат Твоих ушей,
Даже рифмы мои и ритмы
Гонишь Ты от себя взашей.
 
 
Не смутить ни криком, ни стоном
Педантичного божества.
Объясняешь Ты все законом
Сохранения вещества.
 
 
Ты молчишь. Значит, все в порядке.
Зря я дую в мою дуду…
Я не знаю Твоей разгадки
И Тебя вовек не найду.
 
 
Для чего Ты создал планету,
Где беда, как душа, в судьбе…
Может, скажешь мне по секрету
Для чего мы – люди – Тебе?!
 

Дайте срок

 
Жизнь затвержена, словно урок…
Полустертое новой главою,
Встанет прошлое, снова живое.
Дайте срок!
 
 
Слишком часто нам память не впрок…
Вдруг забудутся все оправданья
И откроется правда страданья —
Дайте срок!
 
 
Прилетят, словно со́рок соро́к,
Сорок дней или сорок историй,
Станет тесной душа для теорий —
Дайте срок!
 
 
Может, в миг этот щелкнет курок,
Словно краткий сигнал излеченья,
Или вырвется вздох облегченья…
Дайте срок!
 
 
Как регламент у времени строг!
Как медлительность наша жестока!
Вдруг уйти мне придется до срока?..
Дайте срок!
 

Народные промыслы

 
Вологодские кружева
Оживут в узорах последних.
Я имею на них права,
Как прямой, упрямый наследник.
 
 
Кисти палехских мастеров
Сохраняют секреты цвета,
Как секреты трав и цветов
Сохраняет потомкам лето.
 
 
Но осталась тень ремесла
Этих древних, как мир, изделий.
По закону сего числа
Мастеров согнали в артели.
 
 
По секрету из рода в род
Доносили люди уменье,
Но принес коллективный подход
Коллективное вырожденье.
 

«Я знаю клинопись моей тревоги…»

 
Я знаю клинопись моей тревоги
Никем не расшифрована пока.
Так быстротечна времени река,
Историки медлительны, как боги.
 
 
Прочтут. Меня при жизни осудить
Им все равно, что оправдать посмертно.
Они в тревоге роются посменно,
Чтобы ее отменно осветить.
 
 
А я ее в глазах моих несу:
Смотрите, люди добрые, читайте,
И непохожести мне не прощайте,
Как чернокожему кольца в носу.
 
 
Ну, что ж, исследуйте мою беду —
Я вечно беззащитна перед вами.
В чужую печку, с мокрыми дровами
Свои глаза – сухие – я кладу.
 

«Неправда это все, неправда…»

 
Неправда это все, неправда,
Что нужен поводырь в пути.
Когда хочу идти направо,
Налево тянет он идти.
 
 
Хочу бежать на плач кукушки,
А он ведет меня, как всех,
На канарейкины частушки
И соловья счастливый смех.
 
 
Неутомимей светофора
Он зажигает красный свет —
И нету на пути забора,
А все равно дороги нет.
 
 
Меняет он свои обличья
Десятки раз в теченье дня…
Он неприметен. Он обычен.
Он добр.
Он мучает меня!
 

Цирк в коммунальной квартире

 
В квартире, словно в цирке шапито,
И потолок, и стены слишком зыбки,
И по белилам красные улыбки
Рисует деликатное ничто.
 
 
В синкопах эксцентрических кастрюль
Преобладает кухонная тема,
И гордо ноги удлиняют тело
До сбивчивого уровня ходуль.
 
 
Тарелками играя, как жонглер,
Один актер в домашнем этом цирке
Уже спешит к иллюзиону стирки
И хищников выводит на ковер.
 
 
А я одна под куполом кружусь,
Отчаянно работаю без сетки,
И желтый, любопытный глаз соседки
Все жжет, все ждет – когда же я сорвусь.
 
 
Сияют лампы в тысячу свечей,
Взбесился на стене электросчетчик,
Опять не приходил водопроводчик —
Дробь капель вторит дерзости моей.
 
 
Когда-нибудь не соберу костей!
 

Сны

 
Мне никогда не снится Сатана,
Но слишком часто снится мне Иуда,
И я кричу, кричу, кричу, покуда
Не выберусь из подземелья сна.
 
 
Враг – это враг.
Он нужен мне, как тень,
Не только для сраженья – для сравненья.
Но, чтобы не лишиться этой тени,
Необходима ясность, нужен день.
 
 
Я моему врагу всегда верна,
Меня Иуда много больше мучит.
Продаст. И мзды за это не получит —
Теперь пошли другие времена.
 
 
Брезгливо отстранит Иуду тот,
Кому его предательство поможет.
Страдает, но не предавать не может,
Бессильно и бесплатно продает.
 
 
Он запросто приходит в дом ко мне,
То женщиной рядится, то мужчиной…
Как различить лицо мне под личиной?
Ведь он Иудой кажется во сне.
 

Женщины

 
Родить и выкормить детей,
Кричать от радости и боли…
Среди немыслимых затей
Сегодня баба в новой роли.
 
 
С утра – ребенка в детский сад,
В обтяжку брюки, сигарета…
Клянусь, полсотни лет назад
Казнили бы ее за это.
 
 
А нынче, что ни говори,
Идет походкой королевской —
Не счесть теней Мари Кюри
И копий Софьи Ковалевской.
 
 
…Хотя на острие пера
Несу и я мужское бремя,
Желая женщинам добра,
Былое вспоминаю время.
 
 
Призвание – для единиц,
А дети, муж и дом – для каждой.
Не знают женщины границ,
Отвоевавши их однажды.
 
 
О мать, творящая людей!
Нет выше чуда, выше доли —
Родить и выкормить детей,
Кричать от радости и боли.
 
 
Но народ уже привык,
Сам собой поет язык:
«Я и лошадь, я и бык,
Я и баба, и мужик»…