Электронная библиотека » Ирина Родионова » » онлайн чтение - страница 2

Текст книги "Тьма"


  • Текст добавлен: 13 октября 2020, 19:18


Автор книги: Ирина Родионова


Жанр: Книги для детей: прочее, Детские книги


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Малёк все еще терзал торчащие из свитера нитки. Рыжеволосая Ника торопливо дописывала домашнюю работу, прикусывая от усердия ярко-фиолетовую ручку. Невзрачный и полный Славик, сидящий рядом с Верой, не двигался, окаменев, только на его рубашке сзади проступали кривые пятна пота. Витька, вечно парящий где-то в собственном мире, до сих пор не вытащил наушники, покачиваясь в такт музыке, которую Чашечка называла наркоманской. Черно-рыже-желтая Аглая улыбалась и все глядела в низкий потолок.

Все вели себя по-разному.

Потому что и были они совершенно разными. Параллельные прямые, которые никогда не пересекутся. Несмотря на нетвердую тройку по математике и весьма поверхностное знание таблицы умножения, это правило Мишка помнила наизусть.

Это ведь они – параллельные прямые. Бегут в стороне друг от друга, обреченные никогда и не встретиться. Только бы умчаться как можно дальше и похоронить все воспоминания, все эти ненужные десять лет.

– Ребята, – тихонько выдавила Чашечка, собравшись с силами, и вскинула на детей покрасневшие глаза. В них мутноватой пленкой застыли слезы. Класс окаменел: как бы они ни доводили свою учительницу до белого каления, как бы ни срывали уроки и ни писали экзамены на двойки, ни попадали в полицию и ни избивали молчаливого Малька, Чашечка, Екатерина Витальевна Чашкина, всегда держала себя в руках.

И вот они, слезы. В груди у Мишки разом стало пусто, словно бы вся ее привычная жизнь повисла на волоске, зависящая сейчас лишь от этой мутной пленки Чашечкиных слез.

– Ребята, – повторила учительница и набрала полные легкие воздуха. – Беда. Большая беда случилась. Наш с вами друг, Лешка Шмальников… Его больше нет.

В классе воцарилась настолько плотная и осязаемая тишина, что стало слышно, как гудят над головой лампы, как за окном валит стеной снег, как в соседнем классе громовой голос Рынды взывает к совести очередного троечника.

– Как это нет? – недоверчиво спросила Вера, скрещивая на груди ухоженные руки.

– Это тяжело, я понимаю, – выдохнула Чашечка. – Главное, что мы вместе. Я с вами, хорошо? Я всегда готова помочь. Мы Лешку никогда не забудем, никогда, но все это…

– Что с ним случилось? – сипло спросил бесформенный Славик.

– Я… Мы не знаем. Предполагают, что его убили, но это… Господи. Я не могу вам этого сказать. Все объяснят, только чуть позже… Давайте помолчим в память о нем, а? Вспомним, что было хорошего, каким мы запомним нашего Лешку…

Голос ее прозвучал так жалко и плаксиво, что, кажется, даже сама Чашечка почувствовала это кожей.

Класс молчал. Они тщетно пытались вспомнить хоть что-нибудь хорошее о Лехе, который в один миг перестал быть обыкновенным раздолбаем и превратился в мертвого человека. Мертвого.

Мишка, нацепившая на нос круглые очки и вглядывающаяся в каждую морщинку на лице учительницы, одна-единственная задалась верным вопросом. Если Леху убили, то почему нельзя рассказать, что же именно с ним случилось?..

Мишкины руки лизнул стылый сквозняк. И в ту же секунду оглушительно заревела Ника, разрывая пароходным воем тишину, пробивая молчаливую плотину десятого класса.

Все только начиналось.

Глава 2
Клевер и апельсины

А потом все завертелось, словно в карусели, и никто не мог понять, что происходит. Может, это просто чудовищный сон, идиотский розыгрыш и что, да почему, да как… Нике все казалось липким кошмаром, и она пару раз сильно ущипнула себя за руку, оставив на бледной коже лиловые кровоподтеки. Боль вспыхивала в руках, разливалась по венам, но мир ничуть не хотел меняться, как бы сильно этого ни хотела Ника.

Первый урок почти не остался в ее памяти: она рыдала без остановки, и слезы, размазываемые по щекам, оседали на ее рыжих волосах солью и влагой.

Никто из их класса с Лехой особенно не дружил – тому только дай повод отобрать у кого-нибудь мелочь, отвесить подзатыльник или швырнуть снежком прямо в беззащитное лицо, а потом хохотать, багровея от натуги, словно это было самым веселым делом всей его жизни. От Лехи частенько скверно пахло, ногти его всегда были черны от грязи, а в глаза никогда не хотелось заглядывать без причины. Что-то черное, первобытное и злое сидело там, в этих глазах, и ждало своего времени.

Ника знала, что его родители пьют, что семья у них бедная, что Леха состоял на учете и ходил к психиатру, что его многие боялись и поэтому подчинялись, словно рабы, но и этого ему было мало.

Только вот Леха, мерзкий и озлобленный Леха, был главным злом их класса, обязательным и даже неизменным. Они давно привыкли к его прогулам, его грубости и сальности во всем, начиная от скверных шуток и заканчивая немытыми волосами. Понимание, что он больше не придет, было диким. Страшным. Неправильным.

В это попросту не верилось.

На Нику вдруг дохнуло маревом раскаленного асфальта, запахом раздавленных апельсинов и велосипедного масла. Тряхнув головой, она застыла.

Весь класс принялся разом гомонить: кто-то сидел, глядя в одну точку, кто-то под шумок достал тетради и принялся за домашку, которую лень было делать дома, кто-то бормотал едва слышно себе под нос. Кто-то фыркал, мол, меньше народу – больше кислороду, но на большинство класса эта новость произвела тягостное впечатление. Обернувшись, икающая от слез Ника разглядывала их вытянутые лица и думала лишь об одном.

Что. С ним. Случилось?

Пьяная драка? Материнские собутыльники? Он покончил с собой? Его убили по ошибке?..

В класс вбежала психолог, а вместе с ней толстая врачиха с горькими каплями и едким нашатырем. Чашечка металась от одной парты к другой, прижимая к губам сухие ладони. Текли минуты, и первое удивление растворялось без остатка, а напоминанием о том, что их теперь шестнадцать, служил лишь пустой стул у четвертой парты третьего ряда, где Леха сидел с таким же оболтусом Витей. Витя, не отрываясь от своей наркоманской музыки, сосредоточенно рисовал что-то в тетради. Губы у него едва уловимо дрожали.

Все они понемногу приходили в себя: все громче и уверенней становились разговоры, и зачастую темы быстро перетекали от смерти к чему-то более важному, вроде компьютерного железа или планов на пятничный вечер. В классе даже раздались первые, плохо сдерживаемые смешки. Психолог, что все это время сидела рядом с Никой и держала ее за влажную ладонь, торопливо умчалась куда-то по делам, а Чашечка зашуршала страницами учебника, призывая всех к порядку. Нике все это казалось диким: Леха умер, какой бы он ни был, а они станут и дальше зубрить русский и физику, словно бы ничего и не случилось.

В тот день Нике не впервые пришлось столкнуться со смертью. Может, поэтому она все чаще и чаще чувствовала в руках хрупкую паутинку жизни, ощущала ее слабое биение и так остро проживала боль от Лехиной потери.

Все в классе стало до боли четким: коричневые парты и начисто вымытая зеленая доска, ветвистый цветок в углу и красноватые Чашечкины глаза. Пустой стул. Ника вспомнила неприятный Лехин хохот, как он трясся, издеваясь над очередной жертвой, и все в груди заиндевело от этого жуткого чувства.

Она больше не увидит Леху. Не услышит его неприятный смех.

Потому что Лехи нет.

– Сегодня попробуем еще раз пройтись по третьей части, – бубнила по обыкновению Чашечка, а Ника, занавесившись пеленой рыжих кудрей, жмурилась и кусала полную губу.

Лето. Иссушающая жара. Белый полдень.

Его звали Никита. Он был большеротый, улыбчивый и с огромным шрамом на виске – в детстве упал и ударился головой, а теперь из-за этого светлого шрама во дворе его дразнили Сшитым. Добродушный, с бесконечной фантазией и жаждой помочь всем на свете, он всегда таскал Нике то яблоки, то бананы, то апельсины. Они садились на веранде или на крыше ржавеющего гаража, ели фрукты и болтали про облака, выискивая в их пушистой вате знакомые очертания.

В тот день все было как обычно: пропахший медом и солнцем воздух, самая серединка лета, впереди еще целая половина каникул, на речке прохладно и хорошо… Они возвращались с пляжа, налегая на скрипучие педали старых велосипедов. Никита нарвал Нике клевера, и она пожевывала сладкие цветки, наполняя рот цветочным ароматом. В ее девчоночьей душе было столько счастья, что хотелось петь.

И они пели. Кричали во все горло, хохоча, крутили педали и спешили домой.

Никите она могла доверить все свои тайны, которые шептала втихомолку где-нибудь под рябиновым кустом. С Никитой она могла говорить о любых проблемах, Никите она жаловалась на маму и рассказывала, как они с отцом ходили в зоопарк. С Никитой она впервые поцеловалась, и в тот момент от одной мысли об этом на щеках ее проступал чахоточный жар.

Они выехали на дорогу, огляделись по привычке и полетели вперед – ветер свистит в ушах, горячие волосы развеваются за спиной, солнце дробится зеленью листьев. Улыбаясь, ребята помчались наперегонки, не видя, как мелькают улицы, дворы, дома и автомобили…

Машина выскочила из ниоткуда – Ника успела запомнить бьющий в голову рев клаксона, отлетевший далеко вперед Никитин велосипед, скрюченный и переломанный, которой сразу же засочился горьковатым маслом из сломанного ремонтного пенала. Из распахнутого рюкзака выкатились апельсины, и один из них мякотью растекся по дороге… Девочка спрыгнула с велосипеда и, поскуливая от ужаса, бросилась к Никите.

Потом ей скажут, что помочь ему было нельзя. Что все случилось очень быстро. Что он даже ничего не понял. Что такое в жизни бывает…

Ника больше ни разу в жизни не ела апельсины. Никогда не вспоминала про первый поцелуй и не заводила близких друзей. Стоило ей чуть довериться кому-то, подпустить его слишком близко, как в нос ударял противный апельсиновый дух, смешанный с горечью масла…

– Ника, все нормально? – Голос Чашечки вырвал девушку из летней жары и вновь окунул в беспощадное зимнее утро.

– Да, – хрипло отозвалась Ника, ни на кого не глядя. – Все в порядке.

Но все не было в порядке.

Перелистав толстый ежедневник, куда Ника записывала планы по встречам и все свои волонтерские дела, она отыскала выцветший зеленый скелетик, зажатый между страницами. Листья клевера – того самого, подаренного Никитой. После аварии она принялась сушить листву и цветы, забила все книги в доме мертвыми растениями, заставила все вазы чахлыми букетами. Родители переглядывались, но молчали.

Теперь везде у Ники хранились эти клеверные листочки. Только вот сейчас, ощущая во рту горечь и кислоту, она поднесла зеленый листик к губам и осторожно поцеловала, чтобы никто не заметил. Прижала к губам и застыла, зажмурив глаза.

Урок прошел сумбурно – разговоры так и не прекратились, как бы ни просила об этом Чашка, а пересуды о Лехиной смерти за сорок пять минут приобрели масштабы легенды. Неизвестность – вот что их так манило, так пугало и зачаровывало. Как он погиб? Было ли ему больно? Увидят ли они его хотя бы еще один разок?

Нику мутило от их дурманящего шепотка. Она не видела ничего красивого или манящего в человеческой смерти, только боль, страх и сожаление. День тек, напоминая собой грязную пену, и Ника плыла сквозь часы и минуты, никак не в силах вынырнуть из детских воспоминаний.

Сунувшись к кабинету истории, класс напоролся на глухую преграду: учительница заперлась изнутри, желая отдохнуть от их назойливого общества.

– Овца, – коротко выдохнул Рустам, пару раз дернув облезлую ручку и пнув ногой по двери. Тишина была ему ответом, только Максим поперхнулся смехом, но, не встретив поддержки, сразу же замолчал.

Стоя в коридоре у широкого окна, Ника никак не могла прийти в себя, то цепляясь пальцами за холодный подоконник, то раскачиваясь из стороны в сторону, будто в трансе. Растрепанные рыжие кудри делали ее похожей на сумасшедшую.

Из-за окна доносился глухой скрип: р-раз, и пожилая техничка в оранжевом жилете сгребает лопатой свежевыпавший снег, чистит дорожки во внутреннем дворике школы. За пластиковыми дверями в соседнем коридоре во всю глотку вопили малыши, но Ника ничего этого не слышала: в ее глазах плясало раскаленное солнце, горько пахнущее чуть подгнившими апельсинами. Надсадно скрипели старые педали. Ярко-алая кровь текла по выбеленному жаром асфальту.

Никита дотронулся до ее плеча, обжег нечеловеческим холодом, и Ника коротко вскрикнула. Вскрик этот на мгновение почудился ей воем траурного клаксона. Обернувшись, она поняла, что вокруг застыло лишь обледенелое утро, а удивленные одноклассники все и разом косятся на ее пылающее лицо.

– Что?! – рявкнула Ника, сжимая кулаки, только бы никто не увидел застывшие в глазах стеклянные слезы. Крошечный Малёк, стоящий ближе всех, втянул голову в плечи, кутаясь в извечный темно-зеленый свитер:

– Я ничего… Ты просто так закричала…

– Отстаньте от меня. – Ника отвернулась, чувствуя на себе жадные взгляды, что шарили по ее сгорбленной спине, надеясь поживиться чем-нибудь интересным. Пришлось оборачиваться и смотреть одноклассникам прямо в глаза, словно доказывая в очередной раз – я не слабая. Даже не думайте, что я слабая!

Серая Мишка, почти слившаяся со стеной, аж губу закусила от интереса, но сразу же отвернулась, делая вид, что ни при чем. Липкий взгляд огромного Максима с показным равнодушием скользил по Нике. Витя в своих дебильных наушниках смотрел как бы мимо нее, но Ника-то знала.

Они смотрят. Прислушиваются к ее рваному дыханию. Словно шакалы, ждущие, когда обессилевшая антилопа рухнет на желтоватую траву и больше не сможет прятаться от их гнилых зубов.

У противоположного окна застыла одинокая парочка. Одаренная какой-то ледяной красотой, Вера стояла, прислонившись спиной к подоконнику, и не сводила светлых глаз с Рустама, который замер чересчур близко, по-хозяйски положив руку ей на бедро.

Ника скривилась от отвращения. Месяц назад одноклассница жила с кем-то из выпускников, и тот забирал ее после школы на лаковом родительском автомобиле, а вот теперь на тебе. Рустам, психованный и дикий, обнимает Веру так, будто это его собственность.

Ника не понимала Веру. Поглядывала на нее с немой жалостью и горечью, но и не осуждать не могла.

Дверь кабинета застонала, распахнувшись, и навстречу десятиклассникам вместо полной и крикливой исторички выплыла психолог с широкой натянутой улыбкой. Десятиклассники переглянулись, и парочка самых проворных, мигом развернувшись, бросилась бежать, понадеявшись, что психолог не станет отмечать прогульщиков.

– Стоять! – ударил им в спину громовой окрик исторички, выплывшей из-за спины молоденькой коллеги. Учительница побагровела лицом от злости. – Вернулись, живо! Все в класс! Ну!

Постанывая от недовольства, они вереницей поползли внутрь, толкаясь плечами и стараясь не встречаться взглядами с разъяренной историчкой. Но даже под таким тяжелейшим гнетом кто-то – кажется, это был Рустам – сделал торопливую подсечку, надеясь уронить кого-нибудь на пол и в суматохе сбежать с урока незамеченным.

В капкан попался неуклюжий Славик. Споткнувшись, он рухнул вниз, увлекая за собой пискнувшую Веру. Истерический хохот, беспощадный и громогласный, словно огонь пронесся по головам, и даже расстроенная Ника не смогла сдержать ухмылку – так забавно повалился толстый Славик. Его свитер задрался, обнажая маслянистые белые складки на животе.

– Слезь с меня, придурок! – заорала обычно спокойная Вера, дергаясь всем телом, словно приколотая к картонке бабочка. Одноклассники ржали, уже не сдерживаясь, кто-то принялся торопливо снимать все на видео.

Ника, протиснувшись боком, стороной обошла лежащего Славика, покрасневшего от смущения и ужаса. Он все пытался подняться с гладкого линолеума, но никак не мог этого сделать. Славик схватился за Никину ногу в нелепой попытке нашарить хоть какую-нибудь опору, но Ника, погруженная в воспоминания о погибшем друге, испуганно шарахнулась в сторону и, сгорбившись, побрела к своему месту.

У нее попросту не было сил, чтобы поднимать бесформенного Славика с пола.

– Ненормальный… – только и буркнула она Рустаму, напоровшись на его темный взгляд.

Он все же протянул Вере ладонь и выдернул девушку из-под пухлого Славика, помог подняться и даже отряхнуть тонкую блузку. Славика же, напоминающего неразделанную тушу в мясном магазине, на ноги поставили Витя, покачивающий головой в такт музыке, и икающий от смеха Максим.

– Так! Живо закрыли рты, – рявкнула историчка столь оглушительно, что смех будто саблей отсекло. – Сели и угомонились! Уже в класс нормально зайти не можете.

Перешептываясь и давясь от едва сдерживаемого смеха, десятый класс нехотя расселся по своим местам. Учительница распахнула журнал и начала перекличку, нацепив на глаза толстые желтоватые очки, и в тот миг, когда она по запарке спросила:

– Шмальников? – твердолобый Максим учтиво подсказал:

– Нету его. И не будет. Замочили Леху. В сортире.

Хихиканье стало почти осязаемым. Ника обернулась на одноклассников, чувствуя, как кривятся ее губы от того, насколько быстро Лехина смерть стала для них лишь поводом пошутить. Ну умер и умер, чего теперь. Зато можно поглумиться над смутившейся учительницей.

Затем слово взяла психолог. Полноватая и низенькая, она выглядела не старше их, наивная, но уже по-взрослому скучная. Ника подумала, что психолог наверняка полдня сидела в интернете, выискивая советы, как работать в такой ситуации. Неуверенным взглядом молодая психолог скользила по глумливым лицам десятиклассников и, кажется, с каждой секундой все больше и больше теряла решительность испробовать на них вычитанные методы.

Ника решила, что интереснее будет смотреть в окно, где в сероватом свете медленно парили невесомые снежинки.

Психолог и правда много говорила о смерти, ее неизбежности и нормальности. Она убеждала ребят, что им нужно проститься с Лехой, оставить о нем только светлую и добрую память. Да, психолог явно была не знакома со Шмальниковым, иначе не твердила бы им сейчас эти прописные истины, прижимая полноватые руки к груди. Большинство ее сопливых реплик комментировали самые неунывающие десятиклассники, отчего по кабинету снова волнами проносились смешки, и тогда историчка поднимала суровый взгляд и стучала красной ручкой по столу. Класс испуганно примолкал.

– Сейчас я хотела бы попросить вас сделать со мной одно упражнение. Оно маленькое и несложное, но всем после него станет легче, – с вымученной улыбкой предложила психолог.

– А нам и так нормально! – крикнул Рустам, вальяжно развалившийся рядом с Верой. Ника покрутила головой, чтобы убедиться: Славик пересел на другое место, склонился над своим скетчбуком и что-то увлеченно заштриховывал там черной ручкой.

Психолог сбилась с мысли и в панике оглянулась на историчку, наверняка жалея уже, что решила провести урок в этом классе. Глядя на их спокойные и расслабленные лица, слыша их неумолкающий смех и нескрываемые шепотки, она ведь чувствовала, что они и правда не грустят, не горюют, может, просто еще не поняли, а может, и… О втором «может» и думать не хотелось.

Ника не сомневалась, что одноклассникам все равно. Наплевать, что Леху, с которым они проучились десять лет, через пару дней похоронят в мерзлой земле. По барабану. Неважно.

– Итак, – вновь заговорила психолог, глубоко вдыхая спертый воздух. – Давайте попрощаемся с Алексеем и скажем ему то, что не успели сказать. Может, передадим что-нибудь важное, может, пожелаем чего-то лучшего там, в другом мире, может, вспомним что-то хорошее… Давайте я начну, ладно?

Молчание. Они поглядывали на нее, насупившись, со скукой в глазах. Многие даже не смотрели.

– Леша, – прошептала она, закрывая глаза, и облизнула пересохшие губы, – прощай. Надеюсь, что там ты обретешь покой и счастье. Прости, что мы тебя не спасли… Ну, кто следующий?

Молчание. Последние взгляды уткнулись кто куда: в парту, учебник, окно, даже в огромную, как дирижабль, историчку. Сквозь зеленоватые шторы просачивался тусклый свет. Оглушительно тикали часы над тяжелой доской. Скрипела ручка о бумагу.

– Давайте тогда по одному. Первая парта, первый ряд.

– А чего я опять сразу?! – заголосил длинный, как жердь, Паша. – Мне этому дебилу нечего говорить!

Шум. Холодный и равнодушный.

– Угомонитесь! – рявкнула историчка, и даже психолог подпрыгнула от этого окрика, ударившего в спину. – Думай, о чем и о ком говоришь! Уж выжмите из своих душонок хоть каплю сожаления.

– Да вы даже не в курсе были, а все нас учите! – еще громче завопил Пашка. – Не буду я ничего о нем говорить! Это тупо.

– Тогда я сейчас два тебе влеплю за работу на уроке.

– А не имеете права, вы знания мои обязаны оценивать, а не поведение!

– Закрой рот, я сказала!

– Тише! – примирительно выставила вперед ладони психолог. – Раз у тебя есть такое большое нежелание, давай не будем себя мучить. Быть может, еще не время. Но я прошу вас, постарайтесь проявить сострадание и попрощайтесь с другом…

Они снова захихикали, и, судя по ее лицу, психологу потребовалось время, чтобы понять: они хихикают над словом «друг». У них давно уже не осталось друзей – приятели, враги, идиоты.

Но не друзья.

– Следующий, пожалуйста.

– Мне тоже нечего сказать.

– Пока, Леха! Зажги там с какой-нибудь демоншей!

Хохот. Нездоровый, больной и желчный хохот. Психолог смотрела на них так, будто верила, что это просто маска, они прячут реальные чувства под показными смешками. А может, ей просто отчаянно хотелось в это верить.

– Я говорить не буду.

– Прощай.

– Да это бред какой-то!

– Горячей тебе сковороды, Леха.

– Тише! – Историчка стукнула ручкой с такой силой, что с той слетел кровавый колпачок. Кажется, даже учительнице уже надоело взывать хоть к чему-нибудь человеческому в этих взрослых людях.

– Ребята, пожалуйста… Давайте будем говорить о чем-нибудь добром, – почти взмолилась психолог. Под мышками на ее бирюзовом свитере проступили темные пятна пота.

– А мне Леха стольник не вернул. Козел! Купи там себе коктейльчик какой-нибудь, урод, – радостно заорал Рустам, вновь ввергая класс в пучину хохота.

– Угомонитесь! – крикнула учительница, и в ее голосе засквозило почти что отвращение. Они словно попали в ад и вертелись там по кругу: жестокие фразы, вопли взбелененной исторички и психолог, которая часто-часто моргает длинными ресницами и молчит, глядя на ребят с непониманием.

– Я ничего не буду говорить, – холодно отозвалась Вера, скрестив руки на груди.

– Прощай, – буркнул бледный Малёк.

– Легкой дорожки в ад! – поддержал общее настроение широкоплечий Максим, и историчка вновь взорвалась бранью.

– Прощай, – холодно отозвался толстый Славик, оторвавшись от своего рисунка. – Там тебе и место.

– Да замолчите вы! – вдруг заорала Ника, ударив кулаками по столу. Невысказанная острая боль прорывалась из нее наружу, царапая внутренности когтистыми лапами. – Вы слышите хоть, что несете, уроды?!

– Полегче на поворотах, – отозвался ледяным тоном Рустам.

– Ребята… – предостерегающе начала психолог, но Нику уже понесло:

– Да вы послушайте себя! Ад, сковородки, стольники… Человек умер, его убили, а вы себя как твари последние ведете. Смешно вам? Весело?! Нет Лехи, каким бы идиотом он ни был!

– Да нет, в том-то и дело, каким он был, – буркнул Славик.

– Толстяк дело говорит, – сказал Максим. – Леха тварью был, крысой, деньги воровал. Вырос бы и присел. Мир очистился от него, получается.

– Он был плохим человеком, – неожиданно сказала Вера, разминая бледные пальцы и равнодушно глядя в разгоряченное Никино лицо. – И мы не собираемся говорить о том, что скучаем только потому, что его убили.

– А меня Леха бил! – тонко пискнул Малёк и от ужаса, что решился сказать хоть что-то на весь класс, едва не сполз под парту, посерев щеками. – Может, и хорошо, что его больше нет…

– Я тоже рад, – отозвался Славик. Его поддержали одобрительным гулом, и Славик оглянулся по сторонам почти с восхищением, почти с обожанием.

– Знаете что… – Вскочив, Ника сузила глаза, сжимая и разжимая мелкие кулаки. – Вы святыми-то давно все стали? Проблема в том, что, если бы вы сдохли, точно так же никто бы не сожалел, никто бы слова доброго о вас и не сказал. Рустам, ты чем лучше? Просто дебил с царскими замашками, и, когда все смеются после твоих шуточек, они смеются не из-за них, а над тобой! Вера, ты очередная обложка без капельки чувств. Малёк у нас вообще тень, дебил такой, каких в школу брать не должны, а в десятый класс аж пошел! Славик вообще жирный и мерзко пахнет, оттого никто с тобой и не общается даже. Вы все – каждый, каждый! – неидеальные, вы все плохие, как ни стараетесь выглядеть нормальными. И, знаете, если любой из вас сдохнет, я и слезинки не пророню! – Схватив сумку с пола, она бросилась вон из класса, обогнув удивленную женщину. Дверь за Никой захлопнулась с такой силой, что с потолка белой пылью посыпалась штукатурка.

– Вероника! Немедленно вернись в класс! – загрохотала учительница, тяжело поднимаясь, но было уже поздно.

В классе повисло ледяное молчание. Каждый пережевывал внутри обидные слова, взращивая в душе ненависть к рыжеволосой Нике. Всегда дружелюбная и отзывчивая, сегодня она вылила весь свой гнев, всю злобу и отчаяние, что годами копились в ней под миловидной маской.

– Вот же мразь… – прошипел Рустам, заскрипев зубами.

Психолог молчала, не зная, что сказать. Быть может, в тот момент она поняла только одно – эта краснощекая девушка была права. Права. Вот и все на этом.

Ника пулей вылетела из школы. Схватила с вешалки короткую розовую куртку, не слушая вопросов удивленной вахтерши, не вытирая со щек жгучие слезы. Уже на улице, увязнув в рассыпчатых сугробах, Ника поняла, что забыла сапоги в раздевалке. Ее тонкие кеды быстро одеревенели на морозе. Оббежав вокруг школы, Ника остановилась у крыльца, часто-часто и слепо моргая. Злость, бушующая внутри, испарилась, и девушку разом покинули все силы. Надо было что-то делать.

Дома, как обычно, пусто: родители на работе, только под диваном спит толстая кошка Мотя, а в холодильнике киснет позавчерашний борщ. Одиноко дома, неприветливо. Даже идти туда не хочется.

Всхрапнув, зашевелился сугроб у самых ее ног, и Ника отскочила в сторону. Сонно повозившись, сугроб поднялся, и только тогда она разглядела, что это собака – огромная, покрытая слежавшейся бело-рыжей шерстью с темными проплешинами на боках.

Выскочив из снега, пес довольно гавкнул и потянулся крупным черным носом к протянутой ладони.

– Шабаш, привет, ты где пропадал-то столько?.. – Губы сами собой расплылись в улыбке, Ника и правда уже успела соскучиться по старому огромному псу. Присев на корточки, она руками зарылась в его ледяную шерсть, на которой комьями висел чуть подтаявший снег. Ника размашисто обняла старого пса.

Шабаш лизнул ее щеку и залился громким лаем, пританцовывая на толстых лапах, размахивая пушистым хвостом.

– Ну, ну, не верещи так… Где ты был, оболтус? Я уж боялась, что все… – Она гладила его, чесала замерзшими руками, и он блаженно щурился, кареглазый и добродушный, подставляя под ее пальцы лохматую макушку.

После школы Ника, не желая дожидаться в пустой квартире возвращения родителей, отправлялась к социальной ночлежке, где на улице бедным старикам или бомжам разливали по тарелкам водянистый суп. Старики, принимая из ее рук пластиковые гнущиеся тарелки с горячим пойлом, благодарили и кланялись, и Ника думала порой, почему так происходит: в школе они с одноклассниками постоянно грызутся и ненавидят друг друга, а эти несчастные люди в оборванных одеждах и с огрубелыми руками кланяются ей, благодарят за помощь, за участие и невкусный суп.

Нет, конечно, их класс вовсе не был звериным питомником: были там и редкие друзья-приятели, и домашку всегда скатывали всем миром, но даже учителя порой говорили им, что такого недружного класса они не видели за много лет своей работы. Слишком разные, слишком эгоистичные, озлобленные и нетерпимые. Нике хотелось верить, что хотя бы к выпускному их жизнь изменится. Они научатся слушать друг друга, хоть немного, хоть иногда.

Лучше всего ей было в собачьем приюте. Она мыла, вычесывала, обрабатывала от блох, насыпала в миски дешевый корм и ходила с собаками на прогулки. Порой Ника подкармливала бездомных кошек, что вечно поджидали ее у подъезда, провожая голодными глазами, порой пристраивала беспризорных щенков в добрые руки.

Шабаш был особенным. Старый и огромный, абсолютно бестолковый и добродушный, даже охранник из него никакой, он всю жизнь провел на улице и, кажется, ничуть от этого не страдал. Раньше Ника все пыталась пристроить Шабаша хотя бы в приют, но все было напрасно.

И тогда она кормила его на улице, чесала и гладила, весело лающего и прыгающего вокруг нее, словно молоденький щенок. Вот и сейчас, чувствуя, как замерзает в груди дыхание, Ника вытряхнула из рюкзака сладкую булочку и, раскрошив ароматную мякоть, кинула прямо в лапы Шабашу.

Пес, склонившись, зачавкал поросенком, больше не обращая на девушку внимания. Она погладила его по голове, а потом, будто решившись, отыскала в рюкзаке блокнот с засушенными клеверными листочками и сунула крошащуюся зелень под ошейник Шабашу (ошейник она купила сама в зоомагазине, чтобы пса не приняли за бездомыша и не увезли куда-нибудь во время очередных отстрелов). Шабаш, кажется, даже не почувствовал невесомый клевер у своего загривка.

– Пусть у тебя будет, – улыбнулась Ника. – На удачу.

Сегодня она поняла, что пришло время окончательно прощаться с прошлым и идти дальше. Никита… Она никогда о нем не забудет и всегда будет любить какой-то особенной детской любовью, но все. Пора. Лехина смерть будто открыла ей глаза, и Ника, парящая в вечном страхе, впервые решила расстаться с любимым засушенным клевером.

Холод сгущался вокруг нее облаком. Подпрыгивая на морозе и согревая дыханием ладони, Ника вспомнила лохматые карагачи, журчание падающей воды, шорох гравия от проезжающих машин и спасительную тень в полуденный зной…

В ноздри снова ударил гнилостный апельсиновый запах, но Ника решила не обращать на него внимания.

Она поняла, куда стоит сходить.

Во время шумной перемены Ника украдкой просочилась в школу и прихватила теплые сапоги. Шабаш, доев булочку, вновь умчался куда-то по своим дико важным собачьим делам. Ника не возражала. Сунув шапку в рюкзак, она побрела за ворота школы, за вереницу серых одинаковых домов. В степь, туда, где ничего не было кроме одинокой автомобильной дороги и полузаброшенной заправки.

Уже перейдя на другую сторону улицы, Ника обернулась, заправляя пушистые волосы за уши, почувствовав на мгновение, как спину прожигает чей-то взгляд. Оглянулась – никого. Пустые окна домов, одинокая машина на дороге, вдалеке лают собаки. Пусто. Но пора идти дальше.

В голову ей упорно лез Леха – неопрятный и краснощекий, ехидный, с затаенной злостью в глазах и неприятной кривой улыбкой.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации