Текст книги "Каникулы для двоих. Большая книга романов о любви для девочек"

Возвращение

Если бы вы знали, как это здорово – помириться со старой подругой! Казалось бы, все потеряно безвозвратно, но случается, что за секунду жизнь твоя меняется – только успевай меняться вслед за ней.

Я стояла напротив Женькиного дома, ждала и собиралась с духом: хоть бы ее мама прошла, груженная тяжелыми сумками, тогда у меня появился бы предлог проводить ее до квартиры. Но двор был пуст: как назло, ни одной мамы. Темные окна остекленело уставились на меня, им неведомы страдания юной души. Наконец я смогла зайти в подъезд: дверь установили новую, с кодовым замком, но кто-то выходил на улицу – мне повезло прошмыгнуть внутрь. Помню, раньше стены здесь были зеленые, такого неприятного, пронзительного цвета, что перебивал аппетит, – теперь они мягко желтели, точно залитые топленым молоком. Мне даже захотелось есть, что немудрено после тушеных овощей, которыми потчевала мама. Я стояла посреди чужого подъезда, прокравшись в него, как воровка, и горло перехватывало от волнения – невозможно было в это поверить, но я словно возвращалась домой! Будто здесь, в этих старых стенах под свежей краской, застрял кусочек меня самой, который теперь нашелся. Что-то неуловимое щекотало нос, подступало слезами к глазам: быть может, виноват дух этого дома или каменный пол, неповторимый узор которого мы с Женькой часто рассматривали в детстве, придумывая какие-то глупые истории, будто это и не пол вовсе, а каменистый остров? Сколько я не была здесь – полгода? Или уже год? Ноги почему-то стали такими тяжелыми, что и шагу не ступить. Я прислонилась плечом к стене, а потом согнулась, будто неведомая сила давила на меня или это был страх, что, если Женька прогонит меня, быть может, я не нужна ей больше? Перед глазами стоял каменный пол, такой близкий, как в детстве. Можно было сейчас же повернуть назад, оставив прошлое под новым кодовым замком, выбежать туда, где ветер наполняет легкие, где высокое небо и вокруг только настоящее и будущее. Я выпрямилась (ноги снова слушались) и повернула назад, готовая убраться восвояси, но тут будто кто-то невидимый и могучий дернул за шарнир – дверь открылась сама. В подъезд вошла Женькина бабушка.

– Соня, ну надо же! – Она была удивлена. – Ты откуда здесь? Давненько тебя не видела…

Я стала искать предлог, хотела объяснить, что забыла в этом подъезде. И тут же вспомнила: на этаж выше Женьки живет Игорь Иванов, я запросто могла сказать, что ходила к нему в гости, а теперь очень спешу домой. Я вздохнула поглубже и твердо ответила:

– Пришла к Жене.

Хватит вранья – я забыла здесь себя, возможно, свою лучшую сторону. Отступить сейчас – значит, вернуться в чужую жизнь, пусть она и выглядит точно своя собственная.

– Пойдем, пойдем! – Женькина бабушка приобняла меня за спину и подтолкнула к лифту.

Она больше ничего не спрашивала, а смотрела так, словно видит не меня, а старое кино, где ей знаком каждый кадр – все, что было, и все, что будет. Я опять почувствовала себя маленькой девочкой, но никак не могла понять, чего мне больше хочется – плакать или смеяться. А еще почему-то в голову лезли глупые мысли: как Женька открывает дверь и, увидев подругу, выглядывающую из-за плеча ее старой бабушки, тут же спускает меня с лестницы. Прямо хватает за шкирку и для ускорения отвешивает порядочного пинка. «Катись колбаской!» – кричит мне вслед. А я прощально помахиваю пяткой. Чего только не привидится человеку, пока он поднимается в лифте на шестой этаж, где его ожидает судьбоносная встреча! Не так-то просто посмотреть в глаза подруге, с которой не разговаривала несколько месяцев. Нужно быть готовой ко всему. Кажется, я меньше волновалась на итоговом тесте по географии, хотя со страху не отличала Северный полюс от Южного. Когда Женькина бабушка позвонила в квартиру, я даже зажмурилась. Какое-то время стояла тишина, потом замки затрещали-заскрипели, дверь распахнулась, но вокруг было темно – я не открывала глаза.

– Вот так люди! Соня! – раздался бас Женькиного отца.

– Здрасьте… – Я часто заморгала, будто меня не к месту хватил тик.

– А Жени нет дома. – Только тут я заметила молоток в его руке.

– Тогда я попозже зайду, – попятилась, отступая к лифту.

– А ну-ка, проходи! – Бабушка буквально силком протолкнула меня в коридор. – Подождешь Женю у нас. Надеюсь, у тебя есть время?

Я кивнула, спорить с Жениной бабушкой было опаснее, чем с моей мамой. Обиженная мама грозилась расправой, а бабушка тотчас собиралась умереть, не сходя с этого места. Стоило нам с Женькой провиниться, как ее бабушка трагически изрекала: «Вы меня в могилу сведете!» Это действовало безотказно, брать грех на душу в столь юном возрасте нам совершенно не улыбалось.

– Мне как раз нужна помощница! – Женькин папа боевито размахивал молотком. – Нам тут комод из «Икеи» доставили, вспоминаю детство, играю в конструктор.

– Так-так-так, – поцокала языком бабушка. – Значит, на сборке сэкономил?

– Все будет в лучшем виде! – хорохорился папа. – Сейчас Соня мне поможет, все пазы сойдутся – и приходите принимать работу.

– Приготовлю-ка я пока ужин, – вздохнула бабушка, по ее виду было похоже, что у нее есть время разделать мамонта.

И тут я снова чуть не расплакалась, вспомнив ароматы, что постоянно витали в Женькином доме, пирожки ее строгой бабушки; а за пирожками в памяти пролетели наши секреты, игры, шалости… Сколько всего произошло со мной в этой квартире, здесь до сих пор жили тайны, о которых я позабыла.

– Соня, подержи ящик!

Женькин папа пыхтел над комодом, точно скульптор над своим лучшим изваянием, он принюхивался к дереву, отслеживал пальцами его уникальный рисунок. Могу поклясться, он мог бы стать отменным лесником, с такой-то любовью к деревяшкам. Я скорее мешалась под ногами, чем помогала, но настал и мой час. Нужно было крепко держать угол верхней столешницы, пытаясь совместить маленькие дырочки с деревянными штырьками, которые Женькин папа любовно повколачивал в основу. Я старалась изо всех сил, но дырки упорно ползли вниз, а штырьки, как ни стремились войти в пазы, вечно пружинили вверх. От натуги я высовывала язык и выпучивала глаза, руки и ноги уже тряслись из-за длительного напряжения, и тут домой вернулась Женька. Она застала меня в обличье бешеной собаки: кажется, с языка у меня сочилась слюна.

– Ты? – Женька была ошарашена.

А я не могла понять, к кому она обращается, к бешеной собаке или ко мне.

– Соня? – Женька тронула меня за плечо. – С тобой все в порядке?

Сглотнув слюну, я начала кивать головой, как болванчик, отчего стала выглядеть еще глупее, но Женька почему-то и не думала смеяться. Я не знала, что сказать подруге, но, когда уже собралась промолвить самое главное: «Привет!» – меня вдруг накрыло подлой столешницей. Она будто нарочно выжидала миг, чтобы обрушиться на меня: в лоб влетели деревянные штырьки, в ушах раздался какой-то глуховатый свист. Вокруг началась суета, меня о чем-то спрашивали, но свист мешал разобрать слова. Я твердила одно:

– Все хорошо, мне не больно. Все хорошо, все хорошо…

– Только не вздумай терять сознание, – Женька убирала волосы с моего лба, чтобы оценить ущерб, нанесенный столешницей, – я так по тебе соскучилась!

Она был совсем рядом – какая-то другая, повзрослевшая, что ли, но все же моя родная Женька, я вцепилась в нее, прижала изо всех сил и расплакалась, вовсе не от боли. Просто была очень рада сидеть здесь – на полу, в Женькином коридоре, с синяками от штырьков на лбу – и вот так запросто обнимать подругу.

– Ты на меня не сердишься? – шептала куда-то Женьке в подмышку.

– За что? Я думала, это ты на меня сердишься. Правда, уже забыла причину…

У нас появился надежный шанс узнать истину – кто же кого обидел? Но тут неугомонная столешница накрыла Женькиного папу. И вместо того, чтобы копаться в прошлом, нам тут же пришлось извлекать отца семейства из-под деревянной крышки. А потом мы дружно водружали столешницу на ее законное место, за работой все плохое отступало, выжималось из наших тел вместе с потом, а на смену приходила приятная усталость. Особенно здорово было смотреть, как новенький, только что сложенный комод украшает коридор. Он распростерся под зеркалом, выставив свои углы в четыре стороны, так самоуверенно, будто находился здесь всегда. Мы стояли вокруг довольные, я потирала лоб, Женькин папа – затылок.

– Принимайте работу! – крикнул он.

Из кухни неспешно выплыла бабушка. Поправив очки на носу, она уставилась на комод, погладила его бока, пристально осмотрела пол вокруг, будто выискивая царапины.

– А где же лишние детали? – спросила наконец.

– Что? – не понял папа. – Какие лишние детали? Все укомплектовано верно.

– При сборке мебели всегда должно оставаться несколько лишних деталей, – настаивала бабушка. – Иначе получается совершенное строение, а такие вещи нежизнеспособны в нашем мире.

Мы переглянулись, Женька улыбалась, папа смущенно развел руками. Как раз в этот момент произошло явление настоящего «ревизора»: домой вернулась Женькина мама.

– Что это? – спросил она, указывая на комод.

– Подарок тебе! – гордо сообщил папа.

– Он же весь коридор перегородил!

– А куда прикажешь твои вещи складывать, которые по квартире раскиданы? Все заполонили!

В доме назревал конфликт, Женька потащила меня в cвою комнату, но из-за двери еще долго слышалась ругань.

– С ними рехнешься! – Женька включила музыку, и родителей стал перекрикивать Джастин Бибер. – Извини. Сейчас покричат, выпустят пар и будут сюсюкать за ужином как ни в чем не бывало.

– Тебе повезло… – Я не шутила.

Но Женька подумала, будто я издеваюсь.

– Это тебе повезло, – сказала она. – Твои-то никогда не ругаются.

– Ага, не ругаются, – согласилась я. – Они теперь и не живут вместе.

Кажется, я впервые произнесла это вслух. И Женька стояла рядом, ошарашенная, не зная, что мне ответить. Теперь-то она видела, что я не шучу, все серьезнее некуда.

– Девочки, идите ужинать! – позвала бабушка, спасая Женьку от печальных раздумий.

И мы пошли за стол. Женькины родители и правда нежничали друг с другом, точно слепые котята – терлись носами, никого не стесняясь. Комод переехал в угол коридора, на нем уже стояла высокая ваза. За столом все шутили, даже строгая бабушка улыбалась, глядя, как мы с Женькой уминаем домашние пельмени, переглядываемся, строим друг другу глупые рожицы, а потом в шутку толкаемся локтями. Все вернулось: наша дружба нашлась, она была как новенькая, даже лучше! И вдруг я вспомнила о маме – как она там одна, среди йогуртов?

– Ой, мне же домой пора! – Я отправила языком пару пельменей за щеки, а затем выскочила в коридор и пробормотала: – Очень поздно, а у меня мама дома одна.

Женька вцепилась мне в руку, будто боясь отпускать – вдруг я не вернусь снова.

– Обещай, что все мне расскажешь. Про родителей. И вообще. Все-все-все!

– Угу, – клялась я, опасаясь выронить изо рта пельмени.

– И я тебе тоже такое расскажу! – Женька просто лопалась от нетерпения, она выскочила за мной на лестницу и шепнула: – Я кое с кем встречаюсь…

– Чего? – Я чуть не слетела кувырком по ступеням: моя Женька закрутила роман!

– Только тсс! – Подруга прижала указательный палец к губам и свистела на него. – Все потом. Катись колбаской…

Я засмеялась – так и знала, что этим закончится!

Звуки из пустой квартиры

Я спешила домой, неслась сквозь город к родному дому, и мне казалось, что улицы поют, дороги танцуют, а деревья пляшут. Давно на моей душе не было так светло, как этим поздним сумрачным московским вечером. Мне хотелось ворваться в квартиру, обнять маму, сделав ее хоть немного счастливее, рассказать о том, что помирилась с Женькой. И чтобы потом мы сидели рядом на диване, по телевизору шел какой-нибудь фильм, а мы бы устроили свой театр, изображая актеров. Так давно у нас дома не случалось веселых вечеров! Я вбежала в подъезд, вызвала лифт, но он полз как улитка: еле-еле волочил свой панцирь от этажа к этажу. Ждать не было сил, я рванула вверх, застучала каблуками по ступеням, обгоняя квартиры. Вот и наша дверь выросла над очередным пролетом.

Скорее всего, мама давно сидела на стуле в коридоре и подскочила, лишь только я позвонила.

– Где ты была? – спросила сурово. – Ты знаешь, сколько времени?

– Мамочка, я была у Жени! – Я хотела броситься ей на шею и рассказать о своей радости.

– Не ври мне. – Мама отступила, лицо у нее было точно каменное, бледное, и взгляд совершенно холодный. – Вчера я встретила ее маму, и она рассказала мне, что вы с Женей давно в ссоре.

– Я была у Жени, мы помирились… – Никакой радости в голосе уже не осталось.

– Опять с каким-то мальчишкой до поздней ночи шаталась! – Мама была очень рассержена и ничего не хотела знать. – Хоть бы к телефону подошла, бессовестная!

– Я не слышала телефон. – Вечно запихну его в карман куртки и забуду, а у Женьки было совсем не до мобильника. – И я сейчас ни с кем не встречаюсь…

– Как же я устала от твоего вранья! – Мама потерла виски, будто у нее в голове тоже сидела вездесущая тетя Надя и стучала своим маленьким молоточком. – Повезло Жениной маме. Наверное, бог совесть на вас двоих выдавал, а все одной Жене досталось. Учится хорошо, с мальчишками не гуляет, маме не лжет.

Тут я чуть не вспыхнула, будто стала спичкой, а мама взяла и провела моей головой по терке на боковой стороне коробка. Я чуть не выдала Женьку в пылу обиды, еле сдержалась и лишь пробурчала:

– Если родитель думает, что дети всегда говорят ему правду, значит, он предпочитает обманывать себя сам! – Вроде про Женьку ни слова. – Но я сейчас не вру! Не вру! Не вру! Мне было так хорошо, я хотела сказать, как тебя люблю, а ты все испортила!

Я убежала к себе в комнату и захлопнула дверь. В коридоре было тихо, видимо, мама переваривала сказанное мной (все равно больше переваривать ей было нечего, хоть я накормила впечатлениями). Не раздеваясь, я забралась под одеяло, уткнула мокрый нос в медведя и расплакалась. Только что я была такой счастливой, почему мама не смогла этого понять? Почему мы не сидим сейчас на диване и не смеемся, изображая героев романтического кино? Все пошло насмарку – я шмыгала носом, а потом затихла, не в силах пошевелиться, голова была тяжеленная: видимо, дала о себе знать затрещина, которую мне отвесила столешница. И вдруг я услышала это!..

Звукопроницаемость в нашем доме отменная. В моей спальне стена и вовсе картонная – так говорил папа, когда я пыталась сделать его свидетелем соседских скандалов. Семья, живущая в квартире за стеной, ссорилась весьма односложно. Видимо, они не были гуманитариями, лексикон соседей состоял буквально из пары фраз. «Не ори!» – вопил один голос. «Это ты не ори!» – вторил другой. И так могло продолжаться хоть час, пока спорящие окончательно не срывали себе глотки. Но вот уже больше недели за стеной было тихо, как в колодце, соседи уехали налаживать натуральное хозяйство в загородном доме. На всякий случай они оставили нам ключ от своей квартиры: вдруг какая-нибудь протечка труб или другие коммунальные сложности просочатся. С тех пор я делала уроки и засыпала в полной тишине. К хорошему быстро привыкаешь, так что сейчас, когда за стеной раздались эти звуки, от удивления я чуть не откусила ухо своему плюшевому медведю. Глухое постукивание сменялось ударами посильнее, будто кто-то колотился в мою стену, спутав ее с дверью, и ожидал, что ему вот-вот откроют. Я сразу вспомнила рассказ Конан Дойля «Пестрая лента». По счастью, в стене не было вентиляционного отверстия, а значит, мне не стоило бояться нападения змей. Но кто же стучал и колотил там, у соседей, которых не было дома? Неужели к ним забрался вор? Я хотела уже бежать к маме, чтобы та вызывала полицию или открывала дверь соседской квартиры. Но тут стук перешел куда-то выше, под потолок, будто вор полз вверх по стене. Постукивания теперь сопровождались жуткими завываниями, точно ветер застрял в трубе. Меня накрыла какая-то неземная жуть, я забралась с головой под одеяло и прислушивалась к загробному вою, не в силах пошевелиться. Неужели в квартире соседей шалило привидение? Уж больно потусторонними казались эти звуки. И вдруг все стихло, точно и не начиналось вовсе: ни стука, ни воя. Я высунула голову из-под одеяла. Из ванной донесся шум воды – мама пошла в душ, вытаскивать ее оттуда рассказами о призраках, да еще после недавней ссоры, совсем не хотелось. Я еще немного полежала, приставив ухо к стене, – ни звука. Тогда я вспомнила о Женьке: а все же интересно, что у нее за парень? Начала перебирать в уме всех возможных претендентов и тут же забыла о странных постукиваниях и загробном завывании. Хватит жить в иллюзорном, придуманном мире, где в дачных канавах копошатся маньяки, а за стенами скребутся привидения. Это все фантазии, выдумки, а мне пора было взглянуть правде в глаза.

Парень моей подруги

После того как мы помирились с Женькой, мне постоянно приходилось узнавать ее заново. Она стала иначе одеваться, даже манера говорить переменилась. Есть актрисы, которые называются «травести»: до глубокой старости они выходят на сцену в коротких штанишках или сарафанчиках – играют мальчишек или девчонок, из зрительного зала не видно иссохшей, недетской кожи, не разглядеть и усталого выражения глаз. Так вот, с Женькой все произошло наоборот, издалека ее вполне можно было принять за взрослую женщину. Теперь она носила дамские сапоги, длинные перчатки, которые заканчивались у локтя, и плиссированные юбки, прикрывающие колени. Пусть ее взгляду не хватало твердости, во всем остальном Женька умело притворялась зрелой женщиной. Вместо уроков ее теперь интересовали культурные события, даже политика. Она могла вдруг начать рассуждать о законе против курения, хотя ни разу не держала в руках сигарету. Или переживала о судьбах детдомовских детей: оказывается, их запретили усыновлять американским гражданам. Я и не знала. Женька теперь совсем не смотрела телевизор, даже любимых «Знатоков» позабыла-позабросила. Откуда она брала всю эту информацию – ума не приложу. По дороге в школу Женька даже заикнулась, что была на митинге, но о подробностях рассказать отказалась – якобы это могло запятнать мою свежевыстиранную репутацию. Женька словно присматривалась ко мне, выясняя, может ли открыться, как прежде.

Тем вечером мы сидели на скрипучих качелях, отталкивались ногами от земли, чуть приподнимаясь верх, а потом снова опускаясь вниз. Колени наши сгибались и чуть ли не били по зубам. Разговор между нами шел серьезный, возвышенный. Я рассказывала о воющем призраке за стеной.

– Сонька, как я тебе завидую, ты сущий ребенок! – Женька многозначительно вздохнула. – Вот бы и я могла, как ты, ни о чем таком не думать…

– Да о чем таком ты думаешь? – Я еле сдержалась, чтобы снова не разругаться с ней вдрызг, но любопытство победило гордыню.

– Сонь, у меня есть один секрет, – призналась Женька. – Я могу доверять тебе, как раньше?

– О чем речь? – Мне стало еще обиднее из-за ее недоверия, колени стремились к зубам.

– Никому не расскажешь? – переспросила Женька.

Я с такой силой замотала головой, что в ушах засвистело. И тогда Женька, перешептывая свист, открыла мне свою тайну: она встречалась не с обычным старшеклассником из нашей школы и не с мальчишкой из соседнего двора, ее парень – студент! Теперь понятно, почему она скрывала его ото всех и откуда взялось это стремление выглядеть старше собственной бабушки. Подруга старалась во всем соответствовать своему ухажеру. Он знать не знал, что гуляет со школьницей, Женька наврала ему о своем возрасте, прибавив пару лет. Послушать Женьку – выходило, что у этого юноши за спиной должны были расти крылья, по метру каждое. Душа его чиста, как фильтрованная вода, а ум светел, точно икеевский абажур. Женька верила, что ее студент обязательно возглавит движение в защиту прав молодежи, а может, детей или стариков либо инвалидов. Как только выберет, чьи интересы готов отстаивать, так сразу и возглавит. Он играет на гитаре и поет голосом Джона Бон Джови или Трофима, Женька еще толком не определилась.

– Это замечательный человек! – говорила она. – Если родители узнают, что я с ним встречаюсь, – убьют.

– Кого?

– Обоих, – не раздумывала Женька.

Зная Женькиных родителей, я могла в это поверить. Папа дружен с молотком, а мама – та могла любого взять голыми руками. Бабушка, конечно, грозила бы могилой. И все они думали бы об одном – всем же ясно, чего студенты хотят от своих подруг!

– А у вас уже было… это? – промямлила я, сглатывая слюну.

– Дура! – не сдержалась Женька. – Я же говорю, он необыкновенный…

– Что, прям настолько?

– Дура! – заладила Женька; странно, что у столь образованной особы не нашлось других слов. – Он нормальный. Просто его интересует во мне душа, а не тело.

– Ясно, это дьявол… – заключила я.

Тут Женька, сообразив, что ее словарный запас вконец иссяк, просто взяла и толкнула меня в плечо. Я прикинулась дурой – что с меня возьмешь? – и приставила указательные пальцы по обе стороны лба, изображая черта, который охотится за Женькиной душой.

– Девочка, будешь со мной дружить? – басила голосом Шаляпина.

Женька не выдержала и рассмеялась, я тоже – мы начали бодаться, как дети, а души наши распахнулись навстречу друг другу.

– Скажи хоть, как его зовут? – спросила я, когда смех отступил.

– Люк.

– Как? – я даже опешила. – Он что, ко всему прочему – иностранец?

– Да нет, понимаешь, на самом деле его зовут Лука, но все называют его Люком.

– А у него родители с фантазией! Или они просто любят Бессона? – спросила я.

– Папа у него музыкант, он любит Кустурицу. А мама психотерапевт, она с ума сходит от Альмадовара, – сказала Женя и смущенно добавила: – Но это все мне Люк рассказал, я с ними еще незнакома.

– А меня познакомишь со своим суперменом?

Женька закатила глаза, будто задумалась так глубоко, что полностью ушла мыслями в небытие. К счастью, там ей дали добро на наше знакомство с Люком.

– Хорошо, – сказала она. – Только обещай, что не влюбишься в него, а то знаю я тебя…

– Обещаю! Это все в прошлом. У меня сейчас есть дела поважнее своей любви.

– Это что же? – не поверила Женька.

Тут я опять вспомнила, что мы будто бы знакомимся заново, только уже не в шутку, а всерьез. И я рассказала подруге про своих родителей все, что сама знала и понимала. Сильнее всего меня сейчас беспокоила мама. Ничего плохого не было, когда тетя Надя приходила к нам домой, словно пассажир на корабль, но теперь она вдруг сделалась капитаном. Такое судно рисковало заплыть черт знает куда, а мама, точно безропотный матрос, лишь натягивала паруса, повинуясь свободному ветру и бессмысленной жажде деятельности, которая всегда обуревала тетей Надей.

– Не знаю, что делать! Если бы только можно было как-то помирить маму с папой… А то я долго на йогуртах и ананасах не протяну.

– Думаю, Люк сможет тебе помочь, – уверенно сказала Женька. – Он такой решительный, а идей у него в голове – как гороха в банке!

И я тут же выслушала еще один монолог, прославляющий неотразимого мистера Люка. Только бы он оказался хоть на одну горошину так хорош, как о нем рассказывала Женька, только бы ему удалось мне помочь…