Текст книги "Задумка Веретенщика"

III

«Коля!» – услышал Шляпин, поднял тяжелые веки, увидел Семёна Петровича и отвернулся. Взгляд уткнулся в бетонную плиту противопожарного балкона.

По всем этажам дома шли такие балконы. Шляпин не понял, как здесь оказался.

– Почему ты не в командировке? – спросил Пустовойтенко.

– Сегодня поеду.

– А где твой чемодан?

– Елки-палки!

Николай Николаевич вскочил на ноги, отряхнул пыль с брюк, обхлопал себя по карманам, достал паспорт и неиспользованный билет.

– Документы на месте, Семен Петрович!

Черно-белым фейерверком вспыхнули в его памяти приключения вчерашнего вечера. Шляпин во всём сознался: ужинал в кафе возле Невского, был похищен какой-то женщиной, но виноват только объявившийся «ноль».

Ситуация с нолём выяснялась быстро и шумно, как все выяснения с Пустовойтенко. Шляпин даже одернул его:

– Не кричите вы! Четыре миллиона! Четыре миллиона! Дом разбудите!

– Так я! – с жаром зашептал Семен Петрович, – подумал, а ну, как ты сосчитал верно! Нюська ведь тоже… четыреста тысяч! А её понять можно. Когда я задумывал, разве ожидал получить столько. Тыщенок десять мечтал на двоих с Циркулем. Помню, он: «Семен, такая работа дороже стоит». Оказался прав. Лавроносцы, видишь, как шлют на энциклопедию. Нюська на днях хвать чемодан, тяжелый, ручка оборвалась. Она в крик. Полночи меня сегодня из-за денег пилила. И всё: четыреста тыщ, четыреста тыщ! Как только уснула, я сел пересчитывать.

Шляпин тоже перешёл на шепот.

– Вы что же, живые доллары считали?

– Не понял.

– В руках доллары держали?

– Что за глупости спрашиваешь? Не ногами же их считать!

– Значит, они у вас дома!

– Дома, – сознался Пустовойтенко.

– Не на банковском счёте?

– Я же сказал тебе, дома. Нюська подняла чемодан. Он – наш оффшор. Как поступят на счёт, сразу снимаю – и туда. Ты, Коля, смешишь меня своими вопросами. Ну, значит, пересчитал пачки, успокоился и вспомнил про эти наши балконы. Вчера я не догадался на них заглянуть. А сегодня вместе с солнышком сразу сюда. И ты здесь! Даа… – Семен Петрович с удовольствием потянулся. – Хорошо видать с твоего этажа. Я, Коля, давно рано не вставал. Утро, как в деревне, только без петухов.

Шляпин тоже расправил грудь, ободрился.

– Теперь, Семён Петрович, сможете купить себе целую деревню с петухами и с курами, а я от соседок избавлюсь. Ключи вчера потерял – они мне не открыли. Вернусь из командировки, первым делом квартиру куплю. Энциклопедию я собрал. Правильно? Семён Петрович, дадите мне на квартиру из моей доли.

– Ай, не забивай голову! – отмахнулся Пустовойтенко. – Первым делом у нас не квартира, а лавроносцы. У меня в башке ещё и «Предисловие», а башка тяжелая. Чего только вчера не лезло в неё из-за тебя. Из дома ушел! На улицу не вышел! Подумал: не унесли ли уж тебя эти неопознанные! Телефон у тебя молчал!

– Мне аванс нужен, – вернулся к просьбе Шляпин.

Пустовойтенко возмутился:

– Не аванс, а новый билет тебе нужен! Отправляйся на вокзал. Чемодан ищи. Между прочим, в нём Нюськин венок! Она голову тебе отъест за него! Психологам звони, что опаздываешь.

– А вернусь, выдадите двести тысяч долларов?

– Ого, хватанул! Ты же каждый месяц получаешь! Об остальных думать рано. Я ведь сказал вчера: сдаемся в типографию, платим, откладываем на рассылку тиража и только потом делимся. Я тоже обновляться хочу! И стены, и кафели, и обстановку. Но я не спешу. Первым делом – обязательства. Расскажи лучше, – Семён Петрович многозначительно хмыкнул, – что за краля похищала тебя?

Шляпин вспомнил Глафиру.

– Их было две. К сожалению, похитила не та.

– Боролись за тебя, значит?

– Вроде.

– Ты смотри! – Пустовойтенко нахмурился. – А за меня и в молодости никто не боролся! Я увидел Нюську в ФЗУ. Всю в слезах. Спросил: «Чего ты?» Зуб у нее болел. Отвел к врачу. Дружить стал. Вот и все приключения. Зато стабильность.

Он оценивающе посмотрел на Шляпина. После проведенной на балконе ночи Шляпин имел потрепанный вид. Семен Петрович разворчался.

– А у тебя что ни краля, то скорей тушите свет! Уже на Невском похитила очередная! Не понимаю, Коля. Ты не кошелек, чтоб в карман сунуть да унести. Как это она похитила тебя? Никакой ответственности даже за себя самого. Поэтому и эта краля бросила. На что ей такой! «Ноль», видишь ли, его подвел. Трубку, видишь ли, в другом пиджаке оставил. Других телефонов в городе, что ли, нет?! С любого бы… так, мол, и так, Семен Петрович, обсчитался на полтора миллиона, поэтому пить до потери сознания решил. В командировку не поеду. Не сидите у окна, не ждите…

Николай Николаевич не оправдывался. Его привлекло интересное явление в небе.

– Чего ты там смотришь? – спросил Пустовойтенко и тоже присмотрелся.

В синеве, чуть ниже облаков, колыхалась дымчатая пелена и плавно опускалась на землю. Она нависала над крышами соседних домов, над видимой за ними Невой, над деревьями, скрывавшими новостройки её другого берега, надо всем, что мог охватить взгляд. Два белых парохода ранними рейсами с Кижей или Валаама шли к речному вокзалу. На миг Шляпин отвлекся на пароходы, и за этот миг пелена исчезла. Сразу оказались намокшими крыши, внизу во дворе потемнели от влаги кусты, заискрилась в каплях трава.

– Роса пала, – сказал Пустовойтенко, и Шляпин ощутил, как его грудь наполняет радостью…

IV

День, когда разгулялся, оказался солнечным, хотя уже с первым осенним холодком.

Распространительница билетов сидела на том же месте. Она была в джинсовой рубашке, удачно оттенявшей её волосы, цвет которых словно ожёг Шляпину глаза. Он шел в кафе спросить, не оставил ли там сумку, и решил пройти мимо Глафиры, стыдясь за случившееся вчера, но она окликнула его:

– Николай! Чего не здороваешься? Между прочим, у меня твой чемодан!

Он подошел к ней. Она кокетливо хихикнула.

– Рассчитываю на вознаграждение! Имею право?

Такой успешный поворот в деле придал Шляпину смелости.

– Имеете!

– Ну, если имею, отдам. Я живу тут рядом, на канале, за Казанским собором. Ради нашей встречи брошу работу! Можно пойти прямо сейчас.

Не дожидаясь ответа, она начала снимать со стола афиши. Он стал ей помогать.

– Извините меня за вчерашнее.

– Ерунда, Топтыгин! С кем не бывает!

– Вы так считаете? – у него окончательно прошло смущение, и он игривым тоном полюбопытствовал: – А как я от вашей подруги сбежал? Она не рассказывала? Я ничего не помню. Просыпаюсь в своём доме!

– Ты сбежал от Люськи?!

Как бы не в силах устоять на ногах от такой новости, Глафира, упала Николаю Николаевичу на грудь. Её волосы, словно огонь, обожгли ему щёку. Он отпрянул. Она засмеялась.

– Топтыгин! Ты пугливый? А ещё Топтыгин! Ничего, что я уже на «ТЫ»? Всё равно ведь перейдем. На, подержи!

Он стал держать её большую, как у художников, торбу, куда она быстро сложила свою «походную театральную кассу». Затем они взялись за руки и, как влюблённая пара, направились в сторону канала.

– Фира… – признался он по своей душевной простоте. – Я ленивый… и глупый… но очень богатый!

– Очень богатые разве бывают глупыми? – она опять засмеялась и попросила серьезно: – Посмотри, очень богатый, мне в глаза.

Шляпин покраснел. Больше года он не только не смотрел на женщин, но даже отводил взгляды от лавроносок, откровенно желавших быть с ним поближе. И вот, заглянул в зелёные глаза новой знакомой и сказал восторженным тоном: «Фира! Я сегодня впервые в жизни видел, как падает на землю роса!» Она не успела ему ответить. В этот момент из встречного им потока людей выскользнул маленький старичок. На его тёмной с сединой голове трепетал искусственными листочками венок, сплетенный Ниной Николаевной!

Если бы Шляпин вспомнил, что вчера видел этого старичка, удивление от сегодняшней встречи было б не меньшим. Его потрясло, что венок Нины Николаевны на голове старичка! Глафира, оказалось, старичка знает.

– Лёвка! Что за гнездо у тебя на голове?! – воскликнула она, пощупала листик лавра и фыркнула: – Фу! Тряпочный! С кладбища что ли? Где ты взял его?!

– У нас дома в большой сумке лежал! В коробке от торта. Я думал, ты торт нам купила! Обещала! А сама уходишь!

Сказав это, старичок больно пнул Николая Николаевича в ногу.

– Ничего себе уха! – воскликнул Шляпин, поджав ногу, отряхнул брючину и протянул к венку руку.

Старичок увернулся. Глафира засмеялась.

– Топтыгин! Неужели это твое гнездо? Можешь с ним проститься. Лёвка не отдаст. Придётся нам с тобой своё вить! Давай сразу и начнём. Ты, кстати, в Стокмане был? Там симпатичное кафе. Вон, напротив. Идём! Я Лёвке обещала пирожных. Пока не куплю, он не отвяжется.

Дальше все происходило, как в сказке. Они втроём перешли на другую сторону Невского и на углу Казанской вошли в магазин одежды. Там старичок, как маленький волшебник, распахнул перед Шляпиным ещё одну дверь. За ней оказался совсем другой мир! Под стеклянным бирюзовым куполом, заменяющим небо, сияло всё: дома, газоны, цветы на балконах, фонтан, в лицо дул ласковый бриз. Шляпин присвистнул.

– Супер! Фира!

Они сели за столик друг против друга. Старичок посеменил к фонтану, подставил руки под струю из губ маскерона и заиграл с водой, как ребёнок.

– Сейчас рукава будут мокрые! – недовольно произнесла Глафира.

Старичок услышал.

– Не волнуйся, Рыжуха! Я только пальчики!

Девушки за другим столиком обратили внимание на старичка и стали его обсуждать. С лавровым венком на голове он выглядел живописно, как Фавн.

– Кто это? – полюбопытствовал Николай Николаевич.

– Ты же видишь старик – ребёнок! – ответила Глафира. – Скоро увезу его в Германию, сдам там в пансион. Вернусь одна. Он мне надоел. Личную жизнь из-за него не могу устроить. Тридцать пять, а не замужем. И это при моей-то внешности. – Она снова сердито посмотрела на старичка. – Продам квартиру. Теперь она и моя. Придёшь, увидишь, как я в неё вложилась! Из одной комнаты сделала три. Одну сдаю. Сейчас у нас живёт студент из Италии, звать, я никогда не слышала, – Фульвио. Если он дома, познакомитесь. Я сплю в проходной. Да! Нужны деньги. Этот ребеночек требует. Родители к богатой жизни его приучили. Душещипательная история. Представляешь, чтобы он в дом хроников не попал после них, тетради с картинками ему написали. По странице на каждый день, приучили читать и выполнять, что написано. В один день – в сберкассе деньги получить. В другой день – в магазин идти. Даже, чтобы в кино не забыл ходить, написано.

Николай Николаевич почесал затылок. Глафира, имея некоторое представление о сценических амплуа, определила для него роль типичного «простака»! Он заметил усмешку в её глазах, обрамлённых зелёной линией, смущавших его не меньше, чем её волосы, но ничего не сказал. Принесли пирожные.

– Лёвочка! – Она позвала старичка неожиданно ласково, после признания о своих планах насчёт него. – Лёвочка! Маленькие тортики! Любимые твои, с земляникой, со сливочками! Кто будет первый пробовать?

Старичок отошел от фонтана.

– Вот молодец! – похвалила она его. – Иди скорей к нам. Скажи дяде Коле, как тебя зовут?

– Лев! – представился старичок, взглянув на Шляпина горящими, как угольки, глазами. – Руку вам пожму позже, когда моя высохнет.

Николай Николаевич кисло улыбнулся. Глафира, к его удивлению, умилилась на слова старичка.

– Видишь, руку пожмёт тебе, когда его высохнет. У него с логикой всё в порядке. Но на уровне ребенка лет пяти-шести. А рост лет на семь-восемь. Но он милый, правда? Сказать, как мы познакомились?

Шляпин кивнул.

– Я приехала сюда на зимние каникулы. Школьницей была. Тут солью тротуары посыпаны, слякоть. Отстала подошва. Я в обувную мастерскую. И он пришел свои ботиночки чинить. А ботиночки-то новые! Над ним смеются. Мне стало жалко его. Я ему объясняла: ботиночки у тебя хорошие. Он меня домой пригласил и показал тетрадку. В тот день ему было написано зайти в обувную мастерскую. Когда я всё поняла, у меня мороз по коже побежал. Читаю тетрадку, листы пожелтели, и каждый начинается: «Здравствуй, Лёвочка, мама и папа с тобой. Ты у нас умный».

– На всю жизнь ему было написано, что делать? Сколько же было тетрадей?! – полюбопытствовал Шляпин.

– Да всего две. Обе одинаковые. Одну потеряет, возьмёт другую. Обе лежали в ломберном столе вместе с колодами карт и сберкнижками. На обороте книжек адрес и фотография: дом, вход в сберкассу. Ну, я посмотрела на всё и ушла. У него сберкнижек была целая библиотечка. Он был богаче тебя!

– Я в префик лучше папы играл! Я умный! – хвастливо заявил Лёвочка.

– Ладно, не бахвалься! Жди, когда я похвалю. Руки вытри!

Глафира дала ему салфетку, продолжая говорить с ним, но и одновременно посвящая в его прошлое Шляпина.

– Когда я через десять лет вернулась, нашла тебя нищим с протянутой рукой на улице. Коля, в один день, ведь, помнишь, всё изменилось. У всех деньги пропали. Лёвке с его сберкнижек копейки выдали. Он мог тогда и квартиру потерять. Нашлись люди. Даже подпаивали. В общем, снова я сюда приехала вовремя. Сразу к нему вселилась. Опекунство пыталась взять. Такая морока! Хорошо Люська, вчерашняя твоя похитительница, иначе надоумила. А! Ерунда! Зато на законных основаниях еду с ним в Германию. Захочу, вернусь. Захочу, останусь.

– Когда уезжаете? – спросил Шляпин.

– Рыжуха обещала – на самолете. Полетим! – похвастался Лёвочка.

Глафира подтвердила его слова и, не беспокоясь, что он всё понимает, опять завела свои откровения в отношении пансиона. Слушать её Шляпину стало неловко. Он вспомнил другое, десятилетней давности, расставание. Подобного ему не хотелось опять пережить, и он решил поскорей забрать свою дорожную сумку и расстаться с очередной отъезжающей. Однако дома у Глафиры он понял возможность продолжения их отношений и подхватил начатую ею игру. Ему стало весело от мысли, что их отношения окажутся недолгими и от этого, как он предположил, будут более яркими.

V

Весь вечер в купе под стук колес ему не раз хотелось заговорить о ней с кем-нибудь из попутчиков. Уезжая от неё всё дальше, он всё острее вспоминал её, а утром проснулся на верхней полке с отчаянной мыслью, что ему пригласить её в свою комнатёнку стыдно. Он еле дождался остановки в Ельце, на которой как-то покупал вареных раков, выскочил раньше проводника из вагона, пробился сквозь бойкую торговлю на перроне и, пикая мобильником, побежал за павильон вокзала.

– Александр Фёдорович! – закричал в телефонную трубку. – Я с поезда! Честно работал на энциклопедию! Ездил один за всех! И нате! «Не забивай голову!» А мне позарез!.. Мои законные!.. Хоть половину отдать просил!.. Квартиру купить!

Александр Фёдорович ничего не понял. Звонок застал его за «обработкой» лавроносцев. Профессионализм Шляпина летом настолько возрос, что старый журналист, несмотря на то, что ему пришли на помощь и жена, тоже журналистка в прошлом, и внук, журналист в будущем, едва справлялся с материалом.

– Я встретил женщину! – продолжал кричать Шляпин. – Она везёт в Германию старичка-ребенка!

– Кого? – Циркулев, наконец, вставил слово.

– Неважно! Мне квартира позарез. Показать, куда ей из Германии можно вернуться.

– Коля! Вернись сначала сам. Тогда и поговорим! Я прощаюсь сейчас с тобой. До свиданья!

– Погодите! Послушайте! У него деньги не на банковском счёте! Дома! Вчера он всю ночь их считал. Пачками! Сам сказал. Держит их в чемодане. Его Нюся подняла чемодан, у чемодана оторвались ручки! Вот, как хранит! Александр Фёдорович, вы понимаете? А вдруг пожар? Или ограбят? Накрылась ваша лебединая песня! И моя квартира!

Циркулев раскашлялся.

– Вы меня слышите, Александр Фёдорович?

– Плохо слышу. Нетелефонный разговор, Коля. Возвратишься, поговорим. А пока я всё-таки прощаюсь с тобой…

Циркулев отключился. Шляпин вернулся в вагон, терзаясь от своей беспомощности и чувств к Глафире.

К психологам в главную гостиницу города он прибыл с опозданием, что делу не повредило и чему он обрадовался как-то слишком бурно.

– Вы в порядке? – спросил Анатолий, сразу заметив его чрезмерное возбуждение.

– Море событий, Толик! Шарики раскрутились в голове! – объяснил Шляпин. – Может, мне с тобой поделиться? Как на духу! А? Видишь ли, я с этой работой кручусь, как белка в колесе, и, представляешь, сам как в настоящее чертово колесо влип! Я ведь теперь, вроде, миллионер. Так? Так! А любимую женщину пригласить некуда.

Анатолий засмеялся.

– Николай Николаевич! Не выдумывайте! Пригласите в театр! В пригород ваш какой-нибудь. У вас-то в Питере некуда?!

– Соглашусь, Толик! Но это одна моя проблема. Вторая: заработанные деньги получить…

– Получите!

– Ты считаешь?

– Не сомневаюсь. Семён Петрович – человек честный.

Шляпин успокоился.

– Спасибо, Анатолий! Поговорил с тобой – и легче стало. Помог! Представляешь, я тут недавно узнал: моя первая в Штатах всё время по психологам бегает. Наверное, это полезно?

– Ну, смотря к какому психологу! – заметил Анатолий и взглянул на часы. – Пора, Николай Николаич, курсисты ждут.

Минута в минуту к началу занятий он ввёл улыбающегося Шляпина в Малый конференц-зал гостиницы. Посмотрев на будущих лавроносцев и лавроносок, Николай Николаевич пожалел, что среди них нет Глафиры и она не увидит блеска его профессионализма.

Об энциклопедии «ТРИУМФАТОРЫ МИРА» он рассказал без запинки, пустил по рядам обложку с пачкой вложенных образцов страниц. В зале раздался восхищенный голос брата психолога.

– Одна корочка – настоящее произведение искусства! Натуральная кожа! Золото!

– Мы хотим, чтобы не стыдно было потомкам оставить! – скромно заметил Николай Николаевич.

– Дорогой фолиант? – спросил Анатолий.

Кто-то заметил:

– Бесплатный сыр в мышеловке!

По рядам слушателей прошел одобрительный шорох. Николай Николаевич пошутил:

– Рядом с великими из великих ещё не все места заняты! Кто в очередь?

Он виртуозно проводил такие встречи. Наличных не собирал. Сообщал только банковский счёт, куда перевести деньги, диктовал, какие пункты необходимо осветить в биографиях, указывал, где на листке с биографией приколоть копию квитанции об оплате, подробно отвечал на вопросы.

Когда лавроносцам путь в энциклопедию был понятен, Шляпин покидал зал.

Каким-то образом в городах становился известен телефон его гостиничного номера. Ему звонили. Всем, тоже желавшим попасть в энциклопедию, он повторял, как оформить документы, и на другой день в этой же гостинице в дружественной обстановке бизнес-ланча принимал от лавроносцев автобиографии и квитанции об оплате.

Обычно Анатолий предлагал своим слушателям прийти на мероприятие с фотоаппаратами, чтобы сфотографироваться в лавровом венке. Но в этот раз Шляпин предупредил его: венка не будет. Отсутствие рукоделия Нины Николаевны несколько обеднило мероприятие, но папка с оплаченными квитанциями оказалась весьма увесистой.

Николай Николаевич всегда торжественно вручал её Семёну Петровичу. Первые месяцы компаньонства Пустовойтенко сразу пересчитывал квитанции, но, постепенно утоляя денежный голод, стал на глаз определять их количество. После этой последней командировки Семён Петрович даже не взглянул на папку, а только обрадовался возвращению Шляпина.

– Да вот и Коля, кстати! – воскликнул он, поворачиваясь в своём кресле к Шляпину. – Ну-ка, Коля, подтверди Александру Федоровичу! Новое это для меня?

Не понимая, что надо подтвердить, но вспомнив о своём звонке Циркулеву, Шляпин струсил. Семён Петрович продолжал рассуждать.

– Товарища-то я в двадцать четыре часа изучил! Безо всяких курсов и просто учителей! Сам во всём разобрался! – он погладил клавиатуру компьютера. – Но я не знал, что мой товарищ мне будет откалывать шутки! Пишу. Читаю на экране. Нравится. Но думаю: ну-ка, улучшу. Поправлю. Читаю. Вижу: лучше-то было старое. Хочу вернуться к нему. А товарищ-то уже выкинул это! Вспомнить хочу. А и мой компьютер забыл.

Пустовойтенко постучал себя по сократовской голове.

– Это что же? – Шляпин, наконец, понял, о чём речь. – Энциклопедию в типографию нести, а у нас Предисловие не готово!

– Полгода меня хитрец мучил! – не реагируя на слова Шляпина, продолжал Пустовойтенко. – Поэтому я другого товарища печатника-принтера завёл. Напишу с первым, сразу второму. На-ка, и ты потрудись! Отпечатай! – Пустовойтенко вытащил из стола толстую пачку листов… – Вон у меня сколько написано!

Шляпин с трудом дождался окончания встречи и после неё поехал на Малую Конюшенную.

Глафиры там не было. Он отправился к ней домой. По дороге придумал, что скажет ей: «Фира, билеты в театры пришел у тебя приобрести. Составишь компанию?»

Дверь ему открыл молодой человек. Шляпин догадался: это Глафирин жилец, итальянец.

– Фира уволилась, – с лёгким акцентом сообщил он.

Сердце Николая Николаевича словно упало.

– Как?! – оторопело произнёс он.

– Уволилась, – повторил молодой человек. – Теперь она на Чёрном море с Львом. Ему в Дагомыс жареную путевку дали.

– Горящую, – поправил Шляпин. – Когда они вернутся?

Молодой человек, как стрелками часов, пошевелил чёрными бровями, поднимая то одну, то другую, что почему-то вызвало у Шляпина подозрение о возможной симпатии Глафиры к жильцу.

– Я сосчитал! – ответил итальянец. – Они будут опять здесь в четвёртое сентября…

Шляпин вышел на узкую набережную канала, безуспешно пытаясь подвигать бровями, дошел до Банковского мостика и, взглянув с него на сиявшие в лучах солнца купола «Спаса-на-Крови», подумал: «Блин! Ну, забрало меня. Я срочно хочу её видеть!».

На другой день он вылетел в Адлер.

В самолёте, глядя в иллюминатор на облака, он на какое-то время забыл о ней, охваченный чувством, что и неделю назад. Ему показалось, как и тогда в кафе, что с его миллионами для него всё стало близко. В голове от воспоминания щекотнуло, он засмеялся смехом, каким смеются от щекотки, и ощутил, будто весь мир у него в руках. Это приятное чувство повторилось, когда из Адлера на «частнике», миновав Сочи и Бочаров ручей, он въехал в спускавшийся к морю зелёный массив, из которого поднимался, выше окружавших его с трёх сторон гор, белый корпус, похожий на пик. Шляпин прочёл на вершине его надпись: «Дагомыс» – и ощутил совсем близкое к себе присутствие Глафиры.

Возможность устроиться ему представилась сверх всех ожиданий. На двадцать втором и двадцать третьем этажах корпуса оказались двухэтажные апартаменты. Когда администратор ввела его в один из них, он оробел при виде в два уровня окон в огромном аванзале. Из него была открыта дверь в спальню на первом этаже и шла лестница на другой этаж, где двери были распахнуты во вторую спальню и кабинет.

– Сколько в сутки? – спросил Шляпин.

Администратор оказалась расположенной к разговору. Услышав цену, Шляпин повеселел.

– Беру! Полторы декады – для меня подъемно! Но честно, – признался он, – я в таких номерах никогда не жил. Они новые?

– Что вы! Им сорок лет! – ответила администратор с обидой. – Не из нищеты уж мы вышли в эту перестройку. У нас тоже многое было. Правда, здесь останавливались только приближенные к цека. Низ, где сейчас живут по собесовским путевкам, отдавался спортсменам международного класса. Они о наших апартаментах не догадывались. На двадцать втором этаже пост был. Первое лето, как его сняли. Теперь, кто хочешь, к нам поднимаются. В бар идут и на обзорную площадку. С высоты интересно посмотреть.

Шляпин спросил, не поднималась ли сюда красивая женщина со старичком маленького роста.

– Да я теперь не наблюдаю за ними, – отмахнулась администратор. – Всякие и поднимаются, и всякие живут. Вы их увидите. Есть пары, и он, и она молоденькие, вежливые. Дети хороших родителей. Есть другие…

Николай Николаевич интереса к другим парам не проявил и поспешил искать Глафиру. Кроме имён её и Лёвки, сведений о них у него не было. «Фамилию зря не спросил у итальянца», – пожалел он, выйдя на улицу через те же стеклянные двери. Адлеровский частник ещё стоял у подъезда и, подняв руку, поприветствовал его. Толпившиеся группой пожилые отдыхающие с красными лицами и плечами приняли Шляпина за местное начальство и поздоровались с ним. Кивнув им в ответ, он свернул на аллею, что уходила по крутому склону вниз и разделяла на две части молодой парк. Резкий целебный аромат камфорных деревьев, неприметных среди кипарисов и пальм, вызвал у него легкое головокружение. «Как сто грамм принял!» – подумал он, пьянея от воздуха.

Аллея вывела его на террасу, откуда в небольшом отдалении открылся вид на море, но плеск воды слышался рядом. Под террасой оказались два круглых бассейна с ярко-голубой водой. «Нормально!» – оценил Шляпин и услышал:

– Дядя Коля, я здесь!

Он присмотрелся, откуда голос, и среди купающихся увидел солнечную головку Глафиры, а затем Лёвочку и крикнул.

– Привет отдыхающим!

– Стой на месте! Жди нас… – отозвалась Глафира.

От такой легкой встречи с нею Шляпин слегка разочаровался. Он был настроен весь остаток этого вечера её искать, заходить в раскиданные по парку ресторанчики и кафе, съехать на лифте к морю, искать её и на берегу – и все эти поиски стали бы потом темой его разговоров с нею и одновременно его завуалированным признанием в чувствах.

Первые два дня он рассчитывал только ходить с нею на пляж, плавать в бассейне, помогать ей выходить из воды, прощаться с поцелуем в щёчку возле её номера и уже потом, проведя с ней полночи в баре, привести её пьяную к себе и утром вместе проснуться.

Ожидая её с Лёвкой на террасе, он настроился прогуляться втроем по парку. Лёвка, действительно, хотел повести его в самшитовый лабиринт, но Глафира в чём-то очень открытом, совсем не такая, о какой он мечтал и в поезде, и в самолёте, успевшая ошоколадиться кожей, сразу потребовала показать ей, где он остановился, а увидев апартаменты, вскрикнула: «Топтыгин… я падаю!» и упала ему в объятья, ещё как чужая. Вокруг них забегал самолётом Лёвка. Николай Николаевич разомкнул объятья. Глафира тут же Лёвку куда-то отправила. Николай Николаевич и глазом моргнуть не успел, как уже испробовал с нею кровать, и в кровати она объявила:

– Топтыгин! На всю ночь в бар!

– Фира! – взмолился он. – Я сегодня в пять утра уже был в Пулково. Давай завтра.

– Завтра они уедут!

– Кто?

– Краснодарцы. Их номер рядом с моим. Ты видишь, как классно я загорела? Они подарили мне чудесный крем. Очень приятная пара. Завтра уезжают. Последний вечер проведут в баре. Посидим с ними.

Николай Николаевич закрыл глаза.

– Не хочу…

Глафира пощекотала его за ухом.

– Ну, Топтыгин! Я хочу им тебя показать! Я им рассказывала, какой ты красивый, богатый! Пойдем…

Он сдался.

В ночной бар они вошли вслед за её новыми друзьями. Глафира их не сразу узнала. Краснодарка была одета в длинное, сверкающее, словно рыбья чешуя, платье.

– Вылитая русалка! – воскликнул, знакомясь с ней, Шляпин. – Даже один вечер с такой женщиной всю жизнь будешь помнить!

– Полностью с вами согласен, Коля! По-моему, я не ошибся? Вы Николай? – уточнил краснодарец.

– Николай! – Шляпин протянул руку краснодарцу.

– Фира рассказывала о вас, – пожимая ему руку, сообщил краснодарец. – Она хорошо обрисовывает людей.

– У меня есть и другие способности! – заметила Глафира с вызовом и, лавируя между двумя длинными аквариумами с плававшими в них омарами, поспешила к свободному столику у стены. По стене водопадом сбегала вода. Глафира крикнула краснодарке:

– Давай, русалка, поближе к водичке!

Смотрелась она, на взгляд Шляпина, отлично, с открытыми шоколадными плечами, с небрежно заколотыми своими сумасшедшими волосами, но рядом с краснодаркой, как говорится, не «на миллион долларов».

Компания не складывалась. Дипломатия краснодарца и дерзость Глафиры не шли в унисон. Любой начатый разговор сразу разваливался. Бар Глафире тоже не нравился. Она зачастила заставлять Шляпина наполнять ей рюмку. Пьянея, громко критиковала в баре всё. А когда от эффекта световых бликов, закружившихся по его потолку и стенам, бар будто закачался в волнах, надменно заявила:

– Ну и качка! Прямо для голландских пиратов и их подружек. Я привыкла к атмосфере театральных кафе. У публики возвышенное настроение. А если премьера, встретишь кучу знакомых.

– Часто ходишь в театр? – поинтересовалась краснодарка.

– Она продает билеты, – блеснул осведомленностью Николай Николаевич.

– А-а! – неопределенно отозвалась краснодарка.

Разговор прервался. Николай Николаевич понял, что напрасно блеснул знанием, захотел исправить оплошность и одновременно с этим почувствовал потребность во внимании публики, понравившейся ему за время работы с лавроносцами. Ничего не объяснив, он отправился к музыкантам. Саксофонист без лишних вопросов взял у него деньги, кивнул и объявил его с романсом для самой красивой в мире женщины, огненноволосой Фиры. Глафира раскланялась, показав себя всему бару, и крикнула:

– Браво! Браво, Топтыга!

Шляпин послал ей воздушный поцелуй, артистично откинул борта пиджака, сел к пианино, заиграл и запел: «Я встретил вас…»

Слов до конца он не знал, поэтому, пропев романс до половины, попросил музыкантов закончить его в инструментальном исполнении и вернулся к столу. Его встретили аплодисментами. Глафира предложила тост за талантливых людей. Её настроение поднялось, но тут неожиданно для всех пошла на реванш краснодарка.

– А для меня вы что-нибудь исполните? – спросила она, томно поглядев на Шляпина.

Николай Николаевич, глотнув коньяка, опять было ринулся к оркестру, уже готовый спеть «Али-Баба, смотри какая женщина!», а потом на мотив «Мурки»: «Фирка, моя Фирка!», но Глафира удержала его.

– Нет, Топтыгин! Прекращаем швырять деньги!

– Фира! О чём ты беспокоишься?! Какие деньги?! – запротестовал он. – Мне, как вернусь, предстоит получить миллион долларов!

– Тогда шикуем! Романс и для меня! – приказала ему пьянеющая краснодарка, позвала официанта, широким жестом велела выловить из аквариума четырех омаров и приготовить для всех «лобстеры по-кипрски».

Николай Николаевич восхитился ею, снова ушёл петь, пел ей «Али-Бабу» и потом «Фирку, мою Фирку»! Ему аплодировал весь бар.

Он был в ударе, смеялся, острил. Когда подали четыре больших блюда с распластанными на своих красных панцирях омарами, он, попробовав деликатесный кусочек, причмокнул губами и полюбопытствовал у краснодарки:

– Вы, случайно, не были на Кипре?

– Мой муж там работает в консульстве. Я при нём.

– О! Так, значит, ваше платье с Кипра! – воскликнул Николай Николаевич, дотронулся мизинцем до его чешуйчатой материи и обратился к сотруднику консульства: – Я вашу жену мизинчиком поглажу. Вы не обидитесь?

– Я обижусь! – Глафира резко отпихнула от себя блюдо с лобстером.

– Осторожно! – заметил краснодарец, возможно, Шляпину.

Он продолжал гладить плечо краснодарки. Глафира ударила его по руке. И снова, он и глазом моргнуть не успел, как она выбежала из бара. Краснодарцы сочувственно ему улыбнулись. Он кинул на стол пару долларовых бумажек и поспешил за Глафирой в апартаменты.