Текст книги "Задумка Веретенщика"

IX

На следующее, после звонка Шляпина, утро Фульвио улетел. Немножко сентиментальных слезинок не омрачили Глафире радости, какая сохраняется после хорошо проведенного времени. В розовой, туго перехваченной поясом, куртке, короткой юбочке и в туфлях на высоких каблуках она с лёгкостью бабочки выпорхнула из прощальных объятий итальянца, имея досаду лишь на жалкое здание международного аэропорта, с какого и сама она собиралась вскоре улететь вместе с Левкой.

В машине на обратном пути, как и по дороге в аэропорт, её опять преследовали запахи и даже вызывали у неё тошноту, настолько сильную, что пришлось перейти из машины в метро. Это озадачило её. Захотелось срочно посекретничать с задушевной подругой. Она позвонила ей с эскалатора. Люська сообщила, что уезжает на пару дней к матери и предложила увидеться на Речном вокзале. Они встретились.

– Фирка! Ты цветёшь! – привётствовала её Люська. – А я, представляешь, в двух шагах от причала живу и не знала, что с августа пароход около мамы останавливается. Моё семейство вчера с малышом от неё им приплыли! Последний рейс сегодня туда. Завтра вечером вернется – и конец навигации. Надо воспользоваться! Беру второй билет для тебя? Прокатимся? У мули банька для меня уже топится. Попаримся! Ты в детской спать будешь. С окном в сад! Утром погуляем, яблок в саду наберем! Не умрёт Лёвка за одну ночь без тебя. А ты перед отъездом попрощаешься с мулей.

Последний довод звучал убедительно. Времени на обдумывание не было. На пристани полсотни пассажиров ждали уже появившийся из-за Володарского моста белый пароход. Осторожно спускаясь по крутой лестнице к причалу и держась за Люськино плечо, Глафира сообщила:

– Он вчера позвонил…

– Кто?

– Топтыгин! Завтра в пять придёт. Я не могла отказаться встретиться. Его опустошили! Сняли с кредитки всё до рубля. Я не пойму, как? Фульвио ведь кредитку по правилам сделал. В банке, когда её получали, помнишь, я спросила оператора: «Тысяча долларов на счёте есть?» Она сказала: «А как же?! Можете дарить своему другу!» Я этот пакет с кредиткой и всеми инструкциями из дома не выносила, даже не смотрела. Так всё и отдала твоей невестке. Светка не могла схимичить?

– Ты что?! – Люська возмутилась. – Она чуть ли не в обмороке с его деньгами к нам за стенку вошла. Знаешь, не думай о нём!

– Почему? Мне его жалко.

– Ой, только не играй передо мной очередную, недоставшуюся тебе роль. Тоже мне, «народная артистка»! – Люська распалилась. – Жалко ей! У твоего Топтыгина денег куры не клюют! Я говорила, наскребём тысячу долларов ему на первый день. На другой день, мы не бандиты какие, честно почти всё на его кредитку выслали! Себе и Фульвио только по сто тысяч оставили. Ему каждый день новые тысячи добавляются. Он даже не заметил, сколько пропало. Я права была! Схватился, когда целиком обчистили. Это для него игра, азарт! Жалеть его нечего. Он сейчас новый миллион накручивает!

Они подошли к трапу. Люська остановилась.

– Давай подождем. Наши места не займут. Постоим. Я, знаешь, о чём жалею? Зря мы невестку мою привлекли. Лучше бы мне самой сесть. Парик надеть, очки, загримироваться. Не узнал бы он меня. Один раз видел. И в каком состоянии был. А Светка, – Люська вздохнула, – упрекнула меня вчера. Говорит: «Вы, когда доллары домой принесли, сыночку сказали, это нам дивиденды на наши ваучеры выдали! Сыночка своего бережёте, а меня, впутали». Говорит, на руках ребенок, а руки трясутся. Я ей: «Светик, положи его в кроваточку или дай его мне». А она: «Не троньте моего ребенка!» Что ты на это скажешь?

– Вон матрос к канатам идет. Пора садиться, – ответила Глафира.

В нижнем салоне катера было по-советски неуютно. Почти сразу отчалили. Ещё не исчез из виду светло-серый, жилой массив вокруг метро «Пролетарская», когда у Глафиры зазвонил мобильник.

– Это Фульвио! Обещал позвонить, как взлетит! – она обрадовалась, но, достав из сумки телефон, не включила его.

Люська посмотрела на подругу с любопытством.

– Не хочешь говорить? Думаешь, итальянец деньги снял?!

– Я вообще ни о чём не думаю.

– Тогда чего не отвечаешь ему?

Глафира показала экранчик. На нём высвечивалось: «Топтыгин».

– А, трусливый заяц! Ну пусть бегает по кустам! – Люська ехидно усмехнулась. – Звони! Звони!

Телефон смолк, и стало слышно, как, пришлёпывая о борт парохода, плескалась вода. Глафира посмотрела в окно. Начинал сеяться дождик. Нева играла мелкими серебристыми волнами. В какой-то момент они показались Глафире разрезвившейся стайкой малышей рыбешек. Она задумалась, взяла Люську под руку.

– Плывем! – отозвалась та и засмеялась.

X

Почти весь тот день, первый после полного «обновления» квартиры, Семен Петрович не покидал постели. Нина Николаевна одна ходила в магазин, варила обед, но, не тронув его и не будя мужа, тоже легла. И кот, развалившийся у их ног, и новый телефон весь день не подавали звуков. Супруги, пребывая в полудреме, иногда проваливались в глубокий короткий сон и, просыпаясь, каждый раз удивлялись, как дома светло и богато.

После обеда поздним вечером Пустовойтенко опять ушел в спальню, но не лёг в новую широкую кровать, а пересчитал пачки долларов. Чемодан, хоть заметно и опустел, но оставался увесистым. «Тяжелые черти», – проворчал Семён Петрович, затолкнув деньги обратно в тайник, и поспешил к компьютеру. Вошел в Интернет. Циркулев уверял: энциклопедия разослана по главным библиотекам страны и даже зарубежья и вот-вот должна появиться во Всемирной паутине. Семён Петрович начал искать её среди энциклопедий. На экране плыл их длинный список, самых разных. «Триумфаторов мира» не было. Семён Петрович не расстроился. Удовольствие созерцать настоящую энциклопедию оставалось сильным. Он выключил компьютер, взял со стола фолиант, погрел его в руках и открыл на «Предисловии». Отштампованный Нюськин веночек украсил страницу, но напомнил Семёну Петровичу историю с опечаткой, чуть не стоившей ему жизни. Он поспешил перевернуть книгу на последнюю страницу. Под строчкой «Энциклопедия Триумфаторы мира» стояло: «Издатель: Семен Петрович Пустовойтенко». Ниже: Председатель отборочного жюри: Николай Николаевич Шляпин». И ещё ниже, красивым курсивом: «Составление и литературная обработка журналиста Александра Циркулева».

«Какая команда!» – Пустовойтенко не мог сдержать эмоций и крикнул:

– Нюся! Отличных я подобрал компаньонов! Ты согласна? А?!

Он крикнул, как всегда, громко, но Нина Николаевна, как обычно, не услышала. На новой кухне у нового кухонного прилавка она мыла новую посуду и время от времени поглядывала в окно. Засеявший со вчерашнего вечера мелкий дождь припустил сильнее, застучал в стекло и настучал ей важную мысль.

– Семён! – крикнула она своим особым манером.

Семён Петрович услышал. В отличие от него, нередко налаживавшего в цехах веретённые машины, но в основном работавшего в ремонтном цехе без постоянного гула веретёнок, Нина Николаевна оглохла на фабрике больше, чем муж, но зато лучше его научилась кричать на какой-то особенной частоте звука. Семён Петрович в любом шуме даже на расстоянии слышал её.

– Иду! – отозвался он и сказал, входя в кухню. – Я тебя кричу. А ты меня кричишь. Чего?

– Семён, нам зонты надо купить. На улице, видишь, что. А мы без зонтов.

– Надо так надо. Купим. Какие хочешь?

– Чтоб кнопку нажать – и открылся. Нажать – и закрылся.

– Автоматы, значит. Купим автоматы. Хоть сейчас пойдём!

– Сейчас, считай, день кончился!

– Значит, завтра пойдем и купим. Мне чёрный. А тебе, может, два разного цвета? К туфлям, к сумкам?

Нина Николаевна похорошела от нечастой на её лице улыбки.

Семен Петрович в ответ запел ей французскую мелодию из «Шербурских зонтиков».

Приближалась полночь. Проспав почти целый день, они всё ещё не ложились, ходили по дому, рассматривали и хвалили свой ремонт, глядели на содержимое в их новом холодильнике. Во втором часу ночи, наконец, зазвонил их новый беспроволочный телефон. Семён Петрович по привычке ответил:

– Энциклопедия!

– Сеня! – раздался из трубки радостный голос Циркулева. – Всю жизнь, Сеня, у меня было предчувствие, что ты послан мне свыше! Интуиция не обманула. Извини, я не мог дождаться утра. «Триумфаторы мира» в Интернете! На сайте «Современные энциклопедии». Внук только сейчас раскопал! Сеня, попали-таки мы с тобой в вечность! Записывай наш адрес там. Диктую…

– Погоди, погоди, Саня! – деловым тоном остановил его Семён Петрович. – Мне ещё надо иметь, чем записывать. Иду к рабочему столу… вот. Взял бумагу, ручку. Сел! Диктуй! Как? Дабль вэ, дабль вэ, дабль вэ. Собака?.. Нет? Точка? Так! Так! Записал! Спасибо. Прими и ты поздравление. А лавроносцам-то, Саня? Как бы это дать им знать?! Сами наткнутся? Ха-ха! Сюрпризом будет! Ну, лады! Лады! Отметить не можно, а нужно! Обязательно! С Колей обязательно! Бывай, Саня! Бывай, дорогой!

Закончив ночной разговор, Семён Петрович, поспешил искать во Всемирной паутине «своих» лавроносцев. Неожиданно просто он нашёл в вечности собственный адрес, позвал его посмотреть Нюську и от счастья опять запел ей из «Шербурских зонтиков».

XI

Лёвочка просыпался в ту ночь много раз. Прислушивался к звукам в соседней комнате. Его успокаивали слабые шорохи, доносившиеся оттуда. Это ветер, проникая через плохо прикрытое окно, шевелил бумаги, оставленные Фульвио на письменном столе. К утру ветер стих. Но Лёвочка, как только проснулся, вспомнил эти шорохи, спрятался, как в детстве, с головой под подростковое одеяло и там скрипуче по-стариковски засмеялся. Смеясь, он высунул наружу тощие ноги, ещё плохо гнущиеся с утра в коленях, обул шлёпанцы и в накинутом на себя одеяльце выбежал в гостиную. С криком «Вернулась! Вернулась Рыжуха!» он долго бегал вокруг стола. Стулья возле него цеплялись за одеяло. Лёвочка его дёргал: «Дай, дай сюда!», ронял стулья и бежал снова, пока учащённое сердцебиение не заставило его остановиться. Переведя дух, он подошел к комнате Фульвио. Там было тихо. Он зло крикнул:

– Рыжуха, чего молчишь? Думаешь, с Фулькой там закрылась. Его там нет! Он улетел! Выходи, давай. На самолете обещала! Не выходишь! Та-ак! Считаю до трех и… открываю. Раз! Двас! Три! Прикуп мой!

Он распахнул дверь. Красная, в форме сердца, подушка на диване, как символ пережитых здесь чувств, возмутила его, ожидавшего увидеть на этом месте Глафиру. Разложенный диван тоже показался ему виновником его одиночества. С воплем: «Вот тебе! И тебе!» – он набросился на диван и подушку и долго колотил их, не замечая боли в кулачках и сердце.

Остановили приступ его гнева два коротких звонка. От неожиданности он испугался, но в следующий момент с криком: «Ага! Вернулась!» – юркнул к себе в комнату, там водрузил на голову лавровый венок и подбежал открыть дверь.

Улыбающийся Николай Николаевич с нежно розовевшими сквозь оберточный целлофан хризантемами торжественно стоял на пороге. Под мышкой он держал том «Триумфаторов».

– Фира! Я к вам с сюрпризом! – крикнул он, входя в комнату. – Почитай энциклопедию!

На странице между Гегелем и Гёте стояли заметки о Глафире, как о заслуженном деятеле культуры, и о Лёвочке, крупном коллекционере игральных карт. Они об этом не знали, и Шляпин был настроен увидеть их удивление, восторг и получить поцелуи благодарности, но вид Лёвочки обескуражил его.

– На кого ты похож?! – спросил он. – Почему зарос? Фира где?

Дрожащими губами Лёвушка произнёс:

– На самолете… без меня.

Николай Николаевич принял его ответ за фантазию, упавшие стулья за последствия его игр, но, видя, что Глафиры нет дома, швырнул на стол фолиант, машинально поднял стул и, почувствовав усталость, сел, держа букет на коленях.

– Я спал один. Боялся… – пожаловался Лёвушка.

Его слегка склоненная фигура, укутанная в одеяло, напомнила Шляпину известную академическую картину с её многочисленными этюдами в музеях и иллюстрациями в разных журналах. Шляпин заметил сходство Лёвушки с персонажами картины и спросил:

– Чего ты закутался в одеяло?

– Глупый вопрос! – заносчиво ответил Лёвушка. – Так удобно!

– А почему зарос? Тоже удобно? Щетина торчит во все стороны. Сколько дней ты не брился?

– Как Рыжуха улетела…

– Я вчера с ней разговаривал. Разве она была не тут?

– Тут.

– За один день такая борода не вырастет…

– Я спутал!

– Ну вот, спутал, – Шляпин улыбнулся. – Как вы тут жили без меня? Не звонили даже.

– Я звонил.

– Когда?

– Когда Фирка с Фулькой в комнату меня не пускали…

– В какую ещё комнату тебя не пускали?

Лёвочка мотнул головой в сторону комнаты Фульвио.

– Как это тебя туда не пускали?!

Лёвочка подошел к двери, освободил из-под одеяла руку и пощёлкал дверной защёлкой. Николай Николаевич усмехнулся.

– И давно они за защёлкой?

Лёвочка промолчал. Не получив ответа, Шляпин попытался пошевелить бровями и переспросил:

– Давно они за защёлкой-то?

Лёвочка не ответил, весь обратясь в слух. За окном цокали одинокие, похожие на Глафирины, каблучки. Николай Николаевич тоже затаил дыхание. Надежды его и Лёвочки оказались напрасны. Звук каблучков, удаляясь, затихал и затих. Лёвочка принялся раскачиваться из стороны в сторону, проводить ладонью по бороде. Заподозрив что-то «не то» в его бурно разросшейся на лице растительности, Шляпин спросил:

– Так ты, что ли, все эти годы любил Рыжуху?

– Полулюбил.

– Тьфу! – Шляпин рассмеялся. – С тобой, полудурком, без поллитры не разберёшься! Как это полулюбил?!

Лёвочка показал мизинец.

– Мне с ней так…

– А без неё?

Мечтательное выражение облагородило маленькое Лёвочкино лицо. Он поднял вверх большой палец.

– Без неё – так! Я раньше на профессора был похож! Газету «Спорт» покупал. В садиках читал. С девочками и мальчиками играл.

«Ничего себе уха!» – воскликнул Николай Николаевич. – Так и жил бы без неё!

– Не жил бы. Знаешь, почему я её себе взял?

– Ну?!

– Мне деньги в сберкассах перестали давать. Они все куда-то сами пропали.

Этим признанием Лёвочка невольно посыпал соли на рану Шляпину. Он зашуршал целлофаном букета.

– Без денег, дядя Коля, плохо одному, – добавил Лёвочка новую жгучую щепотку на сердце Шляпина и ушел в ванную.

Шляпин позвонил Глафире на мобильный. После их вчерашнего разговора она ни разу не откликнулась на его звонки. Теперь ему стало ясно, почему, но он всё равно набирал и набирал её номер. Лёвочка вышел из ванны заплаканным, вытер кулачками глаза и попросил денег на парикмахерскую. Шляпин дал ему тысячу. Уходя, Лёвочка запер за собой дверь на ключ.

Николай Николаевич, так и не сняв плаща, долго сидел с букетом на коленях. Наконец отложил цветы, поставил на места стулья, заглянул в Лёвочкину комнату, снова, как и прежде, когда приходил за чемоданом, увидел в ней множество разбросанных на полу и ломберном столе игральных карт. Он зашел в другую комнату. На глаза сразу попала красная подушка в форме сердца. Как и у Лёвочки, она вызвала у Шляпина гнев. Он выбросил её в гостиную и начал швырять из угла в угол. Она летала дразнящей красной тряпкой, пока не залетела далеко под диван. Стараясь успокоиться, Шляпин прошел к окну и долго глядел на канал, поблескивавший в сумерках тёмной лентой.

Время таяло. Мрачный дождливый день резко оборвался, и вечер, тёмный, как ночь, наступил неожиданно и грубо. Рана на сердце Шляпина заныла сильней. «Сейчас бы быть у банкомата, а не тут с подушкой», – подумал он и одновременно поймал себя на мысли, что не хочет быстрого возвращения Лёвки. «Пусть бы не пришел до Глафиры! И тогда…». Расхаживая вокруг стола, он стал мечтать. Скажу ей: «Фир, я тут узник у тебя! Лёвка ушел бриться. Ты знаешь, мне к банкомату надо. Но одно твоё слово, и я не уйду».

Его мечту распалил звонок. В надежде увидеть Глафиру Николай Николаевич бросился к двери.

– Фирка! Где пропадаешь?! Договорились на пять! Я тут узник у тебя!

Звонки повторялись. Раз и ещё, и ещё раз. Не понимая, что это звонит телефон, Шляпин кричал:

– Не трезвонь, Фира!.. Устал тебя ждать! Лёвка бриться ушел!.. Я один тут! Открывай своим ключом!

Телефон замолк. Шляпин продолжал говорить с дверью.

– Фира! Ты молчишь? Лёвка, ты дразнишься? Открывайте, кто там?! Я энциклопедию вам принёс!

2005 г.

Петербург – Дагомыс