Текст книги "Черное море зимой: Сюжеты нашей жизни"

Ирина Волкова-Китаина
Черное море зимой
Сюжеты нашей жизни

Мизер

От карт, развёрнутых двумя пёстрыми веерами, Эмилия Романовна заряжалась энергией. Они занимали весь столик по-стариковски согнувшегося над ними массивного торшера пятидесятых годов прошлого века и бликовали от его света. Иногда Эмилия Романовна их затеняла ладошкой, чтобы не ошибиться с мастью.

Преферансом она баловалась полвека назад, в отпуске на Кавказе, а пристрастилась к нему недавно, когда ей стало мерещиться, что на игру к ней приходят партнёры. Они появлялись в полночь из темноты. Один учёный с мировым именем, каким ей обращаться к нему не хотелось, поскольку им пользовался целый выводок его потомства, а она, ни сутулой машинисточкой, только начинавшей свою практику, ни много позже, уже съевшей на этом деле собаку, не могла его даже произнести из-за спазм, схватывающих от волнения её голосовые связки; теперь же, когда «светило» просиживал около неё часами, и она могла варьировать на разные интонации его дворянское «…ской», она не желала им пользоваться из гордости и обращалась к учёному с насмешкой: «доктор-профессор» и на «вы». Вторым партнёром был всего лишь кандидат наук. Ему она тоже печатала. Этот остроумный холостяк, не чаявший души в своей мамочке, пользовался её благосклонностью больше. Его она называла Ги-Ги, Гиндик, Гиндечка и часто хвалила: «Ги-Ги, спасибо, что приводишь ко мне доктора-профессора. За это я тебя когда-нибудь расцелую!» Остальных, являвшихся на игру без приглашения, она не подпускала не только к столику торшера, но даже к низким спинкам парных кроватей, на одной из которых она то полулежала, то садилась, в зависимости от хода игры.

Сейчас игрался мизер!

Азарт достиг высшей точки. Эмилия сидела. Свой веер она прижимала к бесформенной мякоти груди, когда-то ожидавшей прикосновения руки доктора-профессора, теперь, конечно, на это потерявшего право. От времени, когда он мог бы это право иметь, остались только купленные у антиквара кровати и тогда совсем новый торшер. Внимание партнёров было на разложенных по его столику картах. В раскладе доктора-профессора почти сплошь краснели сердечки, и был его ход. Эмилия не должна была брать взяток. Но, если профессор шёл пиковым тузом, Гиндик скидывал на нём свою единственную черву, Эмилия давала пику, каких у неё было полвеера, то на второй ход профессора семёркой червей она получила на свою единственную червонную восьмёрку взятку, и к той, как паровозу, прицепился бы взяток целый состав!

Сердце преферансистки трепетало. Её частое дыхание можно было слышать в тиши ночи уже не только возле торшера, но и там, куда его свет едва достигал, в полумраке комнаты, в темноте коридора. Первую взятку на туза доктор-профессор взял. Снова был его ход.

Отставив пухлый мизинец, перехваченный перстнем с выпавшим камнем, Эмилия Романовна занесла ладонь над червонной семёркой профессора: «Не бубна ли это?» Рука, как миноискатель, зависла над его веером карт, готовясь «помочь» ему сделать ошибочный ход. Но из пустоты, где Эмилия ощущала присутствие доктора-профессора, к ней шла такая нежная энергия, что подмухлевать над ним стало стыдно. Эмилия засмущалась. Интерес к картам погас. Ей захотелось поговорить.

– Гиндик! – пугаясь в первый миг своего голоса, обратилась она ко второму партнёру. – Помнишь, мы случайно встретились в Сочи? Ты как раз в тот год защитился и был очень счастлив. Ты был с мамой. Она в шикарной соломенной шляпе, но вечно с сигаретой. Вы были необычной парой на пляже! Ты без конца всех смешил анекдотами! Вытащи ещё парочку из своих карманов! Рассмеши нас!

Будто услышав ответ: «Продырявились карманы. Некому стало штопать, всё из них выпало», – Эмилия Романовна с грустью ответила:

– Да, всё изменилось! Сколько мы не виделись, Гиндечка? Ты тогда щеголял. А я?… Не хочу вспоминать. Почему-то я горбилась. Но доктору-профессору нравилась. Доктор-профессор, помните, это была наша последняя встреча, вы передали мне со своей рукописью милый шарж на меня – синий цветок колокольчика, склонённый над печатной машинкой. Конечно, мне надо было в отпечатанной рукописи послать вам ответ. Вы его ждали?…

Профессор молчал. Эмилия Романовна склонилась подсиненной сединой, словно головкой колокольчика на рисунке профессора, и долго представляла, как он искал ответ в отпечатанных ею работах. После шаржа он передавал ей печатать только с посыльными.

В квартире ходом часов на стене оттикивалось течение времени. Эмилия Романовна слышала его, а от Гиндика и профессора ни звука. Расклад вееров привлёк её снова.

– Послушайте! Ха-ха! – она постаралась отвлечь от игры партнёров. – На днях покупаю эту колоду, а какая-то пигалица к продавцу мимо меня. Так молодой человек ей: «Осторожней! Видишь, стоит антиквариат!» Ха-ха! Господа, я – уже антиквариат?! Вы так же находите? Ги-Ги? Ответь ты! Доктор-профессор глаз не может поднять от карт! Ну какой он стал медлительный! Не решится, с чего пойти! Да вот же!

Эмилия Романовна выхватила из веера профессора, будто по ошибке, не семёрку, а девятку червей и, бросив её на игру со словами: «Простите, но мне надоело вас ждать!» – хлопнула по ней своей злополучной восьмёркой.

Проигрыш больше ей не грозил!..

Избежав его, она победительницей заканчивала мизер. Последнюю взятку она не взяла, когда свет над картами уже потускнел, а в комнате посветлело. Её сильно клонило в сон, но она успела порадоваться свету нового дня и, пока он не наступил с его скукой, сладко уснула в своих кроватях.

Попугай

Когда распалась прежняя наша страна, я увидела вокруг себя много беспомощных растерянных людей. Мне хотелось послать им веру в их собственные силы – и тогда, поразивший когда-то меня, реально живущий, попугай Кешка возник в моей памяти как символ великой внутренней силы. И сложился о нём рассказ.

Автор

За годы, что мы не виделись, внучка Даша у Кирилла Ивановича и Людмилы Васильевны превратилась из плаксивой девчонки в степенную девушку; остальное в семье, казалось, не изменилось. Как прежде мы пили чай за тем же столом в центре комнаты, перегороженной ширмой, как и раньше, несколько душной, несмотря на высокий потолок, и снова в нашей компании был попугай.

Зелёный, с волнистым серым жабо, он сидел на столе под букетом сирени и лакомился пирогом. Это было зрелище! Попугай с таким аппетитом выклёвывал из начинки крошки желтка, отрывал край подрумяненной корочки.

– Нравятся мои пирожки? – спросила его Людмила Васильевна.

Попугай повернул в её сторону выгнутый нос и прокартавил: «Передаём последние известия, Кеша хороший».

Его ответ доставил старикам удовольствие. Оба взглянули на меня с ребяческим озорством. Даша, как будто, ничего не заметила, а мне сделалось грустно. Вспомнился точь-в-точь такой же попугай, общительный, тоже с гонором. Его купила на Полюстровском рынке Людмила Васильевна. Когда школьницей после занятий я заходила к ней, она, часто моргая из-за очков, сильно увеличивающих её небесно-голубые глаза, разрешала мне выпустить попугая из клетки. Он меня уже ждал. Нетерпеливо кричал: «Пора! Пора!»

Однажды, это случилось за день до переезда нашей семьи в отдельную квартиру, на улице мела колкая сухая пурга, я открыла клетку без спроса, и попугай улетел в форточку.

Я долго искала его, бегала с детьми наших соседей, двумя драчунами-братьями, рыдающей Дашей по дворам и улицам, мы обморозили руки, роясь в кучах счищенного на тротуарах снега, но не нашли. Попугая тоже звали Кешей, поэтому, глядя на нынешнего баловня семьи, я, виновато вздохнув, сказала:

– Кеша второй…

– Нет! Не второй! Это тот самый Кеша! – поправила меня Даша, встала и быстро пошла к отгороженной половине родителей. Там звонил телефон.

Едва Даша скрылась за ширмой, попугай расправил крылья, неуклюже припал на грудку, рывком вспорхнул и затрепетал над столом. Под брюшком у Кешки вместо лапок торчали коротенькие культяпки. Я молчала, ошеломлённая. А он пролетел в угол комнаты, опустился на ширму, стал похож там на новенькую детскую погремушку и закартавил знакомо:

– Пора! Учи ур-роки!

В чистоте его нежной окраски, в напористом голосе не было ничего жалкого. Я осмелилась тихо спросить: «Кешка! Где же тебя нашли?»

– Скажи ей, – ответил за попугая Кирилл Иванович. – «Валялся я под водосточной трубой в нашем дворе! Самым зорким, скажи, оказался дед! Подобрал меня!»

Тут Кирилл Иванович, к моему удивлению, засмеялся, словно рассказывал о весёлом, обернулся на попугая.

– Ну, говори, Кешка, принёс меня дед и, вспомни-ка, что я велел нашей с тобой санитарке?

Кешка не обращал на Кирилла Ивановича внимания. Наклонился с ширмы к Даше, что-то ей лопотал. Кирилл Иванович, похоже, обиделся на него, покраснел:

– Не знаешь?!

– Где ж ему знать! – заступилась за попугая Людмила Васильевна. – Ты попросил: «Выходи и его, как меня в медсанбате. Что б и этот был жив!» Но он же не слышал. Неделю его отпаивала: аспирин, чай, димедрол. Ты его без сознанья принёс!

– И без лапок? – произнесла я.

– С лапками, – возразила Людмила Васильевна. – Но отморожены были. Началась бы гангрена. Он, хоть и птица, а понял: надо действовать. Обломил себе лапки. Как сейчас помню. Люба, ты знаешь её, дочка наша, с работы вернулась, глядит, вон там под клеткой… и мне: «Мама, что это на полу?» И вдруг как крикнет: «Кешкина лапка!»

«Господи!» – вырвалось у меня. Я представила худенькую, похожую на Кирилла Ивановича Дашину маму, её крик, всю эту комнату сразу после моего отъезда.

Сделанное добро или зло, оказывается, продолжает жить на покинутых нами адресах.

Людмила Васильевна улыбнулась, положила мне на тарелку ещё пирога, продолжила:

– Дед за сердце. Зять с Дашей в два голоса:

«Кошмар! Кошмар!»

А Кешка на наших глазах отломил клювом вторую, и… хирург! Чтобы стоять на ногах, прямо, гвоздики со шляпками на концах из обломышей сделал. Как биться за жизнь, всем заложено Господом: и человеку, и птице, и желудю. Он в разуме каждого, потому и говорят Всеведущ и Вездесущ!

– Склероз в твоём разуме, а не Всеведущ и Вездесущ! – снова разнервничался Кирилл Иванович. – Забыла!..

Перебивая друг друга, пререкаясь, вгоняя в краску меня, старики вспоминали, как их попугай учился стоять на культяпках, как полетел первый раз.

– Сначала взлетал только с её ладошки. Она выхаживала! – Кирилл Иванович посмотрел на жену. – Она и подушечки придумала, чтоб сам мог взлетать. Гляди!

Он показал мне пальцем на люстру. Там, на гнутой латунной трубке, что-то краснело.

– Вон, даже где мы привязали ему подушечку! Видишь?

И только тут я увидела в комнате новое. Всюду пестрели разноцветные крошечные подушечки. Розовая – на столе, желтая – сверху клетки. На ширме попугай сидел тоже на подушечке. Разговор о нём Кирилл Иванович заключил неожиданно.

– Вот так и живём, ветераны войны! С попугаем шестеро в одной комнате. Стоим в очереди на квартиру. Да уж не надеемся ни на что. А!.. – Кирилл Иванович с досадой махнул рукой.

– Давай-ка я тебе заварочки крепенькой, – предложила ему, беря чайник, Людмила Васильевна. – Не расстраивайся. Зато мы в центре. Минута – и на Неве. Красота такая!

Кирилл Иванович молча протянул чашку жене. Она добавила ему заварки. Они стали мирно пить чай.

Попугай тем временем повернулся ко мне, рассматривал меня с высоты. Я поняла: моё покаяние перед ним никому здесь не нужно, и потому, вложив свои чувства в интонацию голоса, я только позвала его:

– Кешка…

Он выставил грудку, опустил, заколыхался вниз, вверх, выражая расположение.

– Пор-ра! – проговорил отчетливо и с напором. – Учи ур-р-роки!

Людмила Васильевна с Кириллом Ивановичем рассмеялись. Мне тоже стало смешно. И тогда, словно в порыве радости, Кешка кинулся с ширмы. На мгновенье повис в воздухе, сильным махом крыльев толкнул себя вверх, вспорхнул! А дальше, плавно беря высоту, полетел, охватывая простор большой петербургской комнаты. Мы подняли за ним головы. Он выше, выше! Под самый потолок. Фантастично… ожила белая лепка… перевитые стебли, цветы отозвались ликованью летающей птицы!

Кирилл Иванович свистнул! Даша пробежала мимо меня. Я следила за Кешкой.

После третьего круга он заметно устал, сблизил крылышки, пошел вниз, на снижении сумел дать крутую петлю и, восхитив меня точностью своего глазомера, ни разу не вильнув в сторону, влетел в клетку. Возле неё уже ждала Даша, быстро захлопнула за ним дверцу, распахнула окно и позвала меня посмотреть, что ещё будет делать Кешка.

Мы встали рядом у клетки. Вверху её, где обычно подвешивают круглую палочку, за какую, ухватясь цепкими лапками, любят раскачиваться попугаи, висели качели, тоже с подушечкой. Кешка сразу толкнулся в дверцу. Понял: закрыто. Недовольно нахохлился. Завертелся. Увидел качели. Вспрыгнул на них.

– Глядите внимательно! – сказала Даша.

Попугай подвигался боком ближе к стене клетки. Упёрся крылом в её частые прутья. Качели немного подались вперёд. Он тоже потянулся вперёд, захватил клювом металлический прут, после чего осторожно освободил крыло, отпустил прут и раскачал качели. Сам! Сам!

Даша потом качнула его ещё…

Гармония

О гармонии я задумался. Не задумывался – от счастья пел. Родителей радовал. Вырос под метр девяносто! Отслужил! Вернулся с профессией! Устроился в фирму! Мы «тачки» ремонтируем, «гармошки» в «ласточек» превращаем. «Зашибаю», как говорят, до нижней губы. Выше не надо. А мне только двадцать два. Погулять бы, покататься по стране, по миру! Не понимаю, чего я раздулся?!

Я ведь предложения ей не делал, руки не просил. В баре друг: «Пасани вон ту рыжую к нам за столик. Пусть облагородит женским влиянием нашу компанию». Легко сказать: «пасани»! Как пасануть? У нас все четыре стула заняты. Ну, я её вместе со стулом. Она: «Ух! Где я приземлилась? Здасьте, молодцы! Но я пойду за того из вас, кто первым приедет ко мне на собственной иномарке». Я как раз расправил три смятых «японки», одна шла мне за труды. Друг ей:

«Вон, кто приедет!» Мне б отказаться, так я, как голубь, раздулся и согласился: «Могу!» На другой день прикатил к ней. «Как тачка?» – спрашиваю. «Ничего», – отвечает и садится. Другой бы на моём месте: «Как ничего?! Лучшая марка!» А я: «И это всё?»… У неё хватка, хоть она и моложе меня, а сразу цап и крепче затягивает. «Если ты о нашей женитьбе, – говорит, – то мне ещё и коттедж нужен». Я чисто в шутку спрашиваю: «Когда показать?!» Она: «Можно прямо сейчас».

«Поехали!» – говорю и хохочу за рулём. У моего дяди архитектора контракт в Барселону. Он второй месяц ищет, кого в коттедж поселить, охранять от обносчиков. Мою кандидатуру рассматривал. Я отверг. А тут думаю: дай, эту наглую подразню и заодно родственников навещу. Катим по Приморскому шоссе, март, небо синее, белизна залива на солнце сверкает, музыка в салоне играет. Она всё принимает, как дембель. Ну, смеюсь, посмотрю, что дальше с тобой будет? А дальше, дядя с тётей к ней с распростёртыми объятьями. Коттедж показывают.

– Вам здесь, – уверяют, – хорошо будет. Тем более что у вас теперь машина.

Она:

– А можно кухню заменить? Мне хочется с барной стойкой.

И тут я брякнул:

– Мы её сами купим.

Теперь дядя в Барселоне со своей женой, а я здесь со своей. Чем только не загружен! Прямо на свадьбе она приревновала меня к моей родной сестре. Отец возмутился: «Где мой сын тебя, конопатую, откопал?!» Я обиделся за «конопатую». К родителям не езжу, не знаю, как помириться. С друзьями общаюсь только по мобильнику. Они надо мной подсмеиваются: ты у нас чемпион! Первый попал под облагораживающее влияние женщины! Друзья правы: так облагородился, что о гармонии задумался.

Приехал сегодня из гаража, не вижу, куда пиджак скинуть, опять мебель передвинута. «Не надоело ли двигать?!» – иду спросить.

Она за домом с лопатой колбасится. Спрашиваю:

– Чего ты шину мне на глаза приволокла. Мало их у нас в мастерской?!

Посмотрела на меня снисходительно.

– Без шины, мой дорогой муженёк, земля не держится на клумбе.

Возмущаюсь:

– На какой клумбе!? Это клумба?! А тут что за кишка?

– Тут грядка! Выращу лук, корешки, редисочку.

– Клумба рядом с луком, с корешками, с редисочкой?! У дядиной жены всё распределялось, как в хорошей машине: грядки сзади, там цветы, а здесь травка. Гармония! Знаешь, что такое гармония?

Глаза округлила.

– Гармонию не знаю! Объясни!

Я задумался. Как объяснить ей? Стихи вспомнить? Зашуровал в памяти, а там ни про Олега, ни про дядю, ни про тучки небесные! Ни про кого! Смотрю на агрокультуру жены, и мне пришло в голову: «Посадил дед репку». Может, это гармония?

Вездеход

Прошлой зимой моя бабушка, обивая пороги жилищной конторы из-за батареи в ванной, заработала себе бронхит, бессонницу, прозвище «божий одуванчик», а батарея оставалась холодной. Мыться бабушка приезжала ко мне и всё вздыхала о своей батарее.

Чтобы она опять стала греть, надо было что-то сделать на чердаке, но там появилась чёрная железная дверь. Подойдёшь – красный огонёк на ней зажигается. В жилконторе не знали, как её открывать, и моей бабушке предлагали:

– Купите электрический радиатор!

– Зачем? – не понимала она. – У меня батарея есть! Пусть сантехник пойдёт на чердак.

– Как он пойдёт?! Там теперь дверь не наша! – отвечали ей и, понизив голос, уточняли: – Её поставила Федеральная служба безопасности! На главном же проспекте живёте, божий вы одуванчик! Что можно сделать с вашего чердака, понимаете?

– Понимаю: починить мою батарею! – стояла на своём «божий одуванчик» и обещала: – Я заплачу!

После обещания заплатить её стал активно поддерживать сантехник, немногословный парень из бывшей Советской среднеазиатской республики.

– Начальница, воздух в батарее! На чердак ходить надо! Продувать!

Чтобы не спорить с бабушкой и сантехником, управдом выдавала им связки разных ключей. «Соратники» шли к неприступной двери. Та мигала им ярко-красным глазком.

– Ишь заморгала! – сердилась бабушка.

– Открою, перестанет! – бойко отзывался сантехник, но вскоре сникал. – Ёк! Опять не те ключи!

Бабушка не сникала, закалялась в борьбе: вылечила бронхит, опять стала крепко спать, а после встречи с Вездеходом даже сражалась за свою батарею ночью. Во сне было почти, как наяву.

…Она и сантехник в кабинете главного инженера, только в руках у них вместо ржавых ключей – связки гранат. Инженер испугался:

– Неужели без гранаты на чердак не войти?

– Ёк! – ответил сантехник. – Везде заграждения…

– Ну, тогда вот вам Вездеход! – инженер, удивив бабушку, достал из стола длинный ключ и сказал. – Открывает всё! Выдаём в крайних случаях. Держите!

Во сне бабушка потянула к Вездеходу руку, но тут у неё на подушке зазвенела телефонная трубка. Бабушка схватила её вместо ключа и, вспомнив, как в реальности всё с ним закончилось, проснулась в отвратительном настроении. Голос из трубки спросил:

– Квартира 50?

– Да! – рявкнула бабушка.

– Любовь Никитична?

– Да! А вы кто?!

– Жилкомсервис беспокоит! У вас радиатор работает в ванной?

Окрылённая надеждой, бабушка в длинной рубашке вылетела из постели.

– Сейчас погляжу! – проворно потопала к батарее и возле неё рассвирепела: – Холодная! Мне уже снится ваш сервис! Вездеход дали вчера. Один шаг сделал в замке, и колечко отпало! Сантехник рукой махнул: зовите плотника дверь ломать! И ушёл! Я ничего не поняла, в «09» звонила. Говорю: «Дайте Федеральную безопасность!» Там: «Дежурного ФСБ? Какого района?» Чужой мне не нужен, взяла своего. Он сразу: «Дежурный ФСБ слушает!» «У вас, – говорю, – в замке Вездеход застрял! Я бронхит заработала. Батарея холодная. Кто будет дверь ломать?!»

Жилкомсервис издал неопределённый звук. Бабушка спросила сердито:

– Что делать с Вездеходом?!

Ей не ответили, отключились. Непонятный звонок подорвал бабушке боевой дух, насилу оделась, захотела подкрепиться свежим чаем, но не успела насыпать в чайник заварки, как явился без вызова сантехник.

– Проверьте батарею, хозяйка!

– Я только и проверяю… – проворчала она, открывая дверь в ванную, и ощутила распространяющееся от батареи тепло. В глазах восклицания, вопросы! Сантехник улыбается.

– На чердак, хозяйка, ходил! По другой лестнице. С красным глазком… мы… попали бы… маленький коридор, поворот и длинный коридор. Отгорожена только стена на проспект… Остальное свободно, хоть на ишаке поезжай!

– Погоди! – бабушка подняла указательный палец. – Как это ты с другой лестницы шёл?! Память у меня хорошая.

Ты вчера при мне инженеру сказал: с другой лестницы тоже «ёк».

– Теперь хорошо! Вчера вечер, полночь, утро! Носили, кидали. Глядите во двор.

Бабушка выглянула в окно. Во дворе гора хлама! Старые двери, обломки стен! Трубы, доски, матрац, шкаф, два холодильника.

– Откуда это?!

– С чердака! Не пролезть через это было. Темно было! – объяснил сантехник. – Теперь лампочка светит. Ходить хорошо!

Не успел сантехник всего рассказать, как звонит его бригадир.

– Квартира 50? Радиатор в ванне работает?

В тот день моя бабушка узнала, какой бывает забота о жильце. От внимания к её батарее не могла даже чаю спокойно попить. Звонили диспетчер, снова жилкомсервис, управдом, главный инженер. И к вечеру в завершение:

– Любовь Никитична? Начальник ЖЭС беспокоит. У вас…

– У меня всё в порядке! – бабушка перебила его уже в сердцах. – Не пойму, что вы все мне звоните? Чаю не попить! Думаете, кому пожалуюсь на вас? Да я за всю жизнь никогда никуда не пожаловалась…

– Никуда?! – в трубке свистнуло и рокотнуло смешком. – Святая простота! Вы что ж, о своём бронхите и холодной батарее в ванной вчера не звонили в Федеральную службу безопасности государства?!

– Это про Вездеход-то? – спросила бабушка.

Ничего в вопросе начальника она тогда не поняла. Она и сейчас ничего не понимает. Лето уже. Все батареи в городе отключены. А у неё в ванной деликатно подогревается от индивидуального источника питания.