Текст книги "Черное море зимой: Сюжеты нашей жизни"

Фундамент

С начала лета жена и дети Виктора жили на даче. Он обещал им приезжать в выходные, но лишь в нынешнюю субботу заскучал о семье. Проснулся он поздно, стоял босиком на балконе, курил, глядел с высоты на убогий базарчик, занявший подступ к метро, и решал, что ему делать: вернуться в постель или быстро одеться и поехать на дачу?

На даче, после дождей, испарялись пряные соки из трав, пахло листом берёз, тянулись к солнцу посадки. Жена Виктора только что проредила грядку редиса – набралась полная миска розово-белых плодов. Пообедать с детьми ей хотелось за столом в доме, и, перешагивая через грядки, она направилась прямо к нему. Их дом, из неотёсанных досок типовой хозблок, с двумя окнами по разным сторонам входа – пока без фундамента – висел над землёй, держась на бетонных столбах, как на курьих ножках.

С лёгкостью маленькой птицы жена Виктора поднялась в дом по прислонённой к порогу доске и посмотрела растерянно на заваленную вещами половину помещения. Перевёрнутый кверху ножками стол лежал на кровати, к шкафу был придвинут диван, на нём табуретки, узлы. Но зато на другой, пустой половине – блестел крашеный пол! Она осторожно прошлась по высохшим половицам и, любуясь их ровным цветом, мысленно заговорила с мужем: «Видишь, без тебя справились. Вдвоём с Вовкой доски снимали. С боков топором подтёсывали. Не дует теперь. Подогнано – ни одной щелочки. Не то, что у тебя было сделано. Спасибо, сосед нам помог. Раин папа. Он тебя вчера на заводе видел с дружками».

Представив, как на её упрёки Виктор виновато склонит к её лицу голову, она сердито оттолкнула рукой пустоту.

– Мама, – раздался капризный детский голос. С улицы, держась ручонками за порог, в комнату заглянула дочка. – Мне жарко…

Мама погрозила ей пальцем.

– Не капризничай, ты уже большая. Позови Вову сюда.

– Зачем?

– Стол подать. Мне одной к нему не пробраться. Вот тут у окошка поставим – и на озеро!

Девочка обрадовалась, побежала за братом, второпях чуть не упала, а подбежав к нему, засмотрелась, как он укладывает камешки вдоль дорожки к дому. Перед ним лежала целая груда собранных на участке камней, а от двух столбов, обозначавших калитку в будущей ограде, тянулись на вбитых колышках верёвки.

– Вова, верёвки – скакать? – спросила девочка.

– Чтобы камни ровно класть, – ответил брат.

– Ой! – вспомнила девочка, зачем прибежала. – Тебя мама зовёт, стол поставить. Потом купаться!

Купались на даче два раза в день, перед обедом и ближе ко сну. Мама надевала длинную цветастую юбку и становилась нарядной, как соседка из большой дачи, Раина мама. Когда в длинной юбке осторожно сойдя по доске на землю, она увидела работу сына, ей вспомнилось Царское село. Прошлой осенью туда ездили всей семьёй, были во дворце, а когда спускались по мраморным ступеням в парк, взгляду открылись, словно расстеленные ковры, четыре газона. В середине их зеленела трава, края окаймляла полоска из розовой крошки гранита.

– Можно и нам так сделать на даче, – сказал тогда Вовка. – Вдоль дорожки к дому положим два ряда камешков. Между камешками насыплем желтый песок.

– Сынок! Как ровно у тебя вышло! – похвалила мама работу сына, оглянулась на дом и представила вместо доски у порога – крыльцо, а вместо тёмной щели под домом – фундамент.

Дети, пока она мечтала, успели добежать до дачи соседей, и закричали своей подружке:

– Рая!

Из веранды вышла, щурясь на солнце, Раина мама, потом и сама Рая в цветном сарафанчике, с полотенцем на шее. Спрыгивая по ступенькам, она помахала ребятам рукой и поскакала на одной ножке на задний двор, откуда доносился стук молотка.

– Папа! Перерыв! – раздался её звонкий голос.

Соседи собрались дружно. Последним появился глава семейства. С Вовкой поздоровался по-взрослому, протянул руку.

– Ну, как пол?

– Половина готова, – пожимая руку, ответил Вовка. – Завтра докрасим остальное.

– Молодец! – сосед потрепал выцветшие Вовкины волосы. – А помнишь, три года назад, что тут было? Одна тропинка между кустов.

«Да, удивительно», – подумала жена Виктора, оглядываясь по сторонам. Дома с подрастающими садами, отступив от бывшей тропинки, что вела в полузаброшенную деревню, как-то само собой превратили её в широкую сельскую улицу. Сюда, словно, не доходили вести о государственных смутах, о развале страны. Тут веселела земля от свежеокрашенных крыш, как от разноцветных шляпок грибов; вдруг на глазах под дождём веселеет лес.

И лес на даче начинался близко. Берёзовый! С пеньем дроздов, с перекликом кукушек. Правда, высаженный полтора века назад, он зарос худосочным молодняком. Дачники шли, отодвигая или ломая мешающие на пути хрупкие ветки. Искусственные озёра стояли в лесу чёрными пятнами. Их целая система была прорыта людьми тоже давно и давно никем не чищена, оттого в них застаивалась и высыхала вода. Но ближнее к дачам озеро, пока ещё проточное, красовавшееся среди белых ароматных берёз, было почти прозрачным. Дети прибежали к нему раньше родителей и, когда те вышли из зарослей, уже купались, взбивая сверкающие брызги. Раин папа сразу бросился вплавь.

Женщины входили в озеро медленно: по колени, постояли, по пояс, окунулись, шагнули глубже. Гладя перед собой прозрачную воду, соседка сказала:

– Хорошо на даче!

Её слов жена Виктора не разобрала. Она вслушивалась в доносившийся из-за березняка шум электрички и думала о муже: «Может быть, он на этой приедет?»

Ресторанчик «Аргус»

Сумерки уже пачкали опушившую подоконник и двор белизну, поэтому Леонид Иванович не сразу понял Полину.

– Куда?! Куда ты едешь?! – переспросил он.

– Молодой человек везёт меня в колумбарий! – повторила она. – Сегодня у моих родителей была бы бриллиантовая свадьба. Быстро положу им цветы и назад на его машине к метро.

– Ты не изменилась, – заметил Леонид Иванович, сразу ощутив прошедшую после их разрыва пропасть лет.

– Ну вот, мы подъехали! – произнесла она с ещё не исчезнувшим в голосе удивлением от его неожиданного звонка. – Откуда у тебя мой телефон?

– Взял вчера оба номера у Андреевых, когда ты ушла. Сказал, в молодости мы были женаты.

Удивление в голосе Полины усилилось.

– И они дали?! Ну ладно, я выхожу. Позвони мне домой. Про Тургенева и Толстого расскажу!

– Обожди! – попросил Леонид Иванович. – Не отключайся. Зачем ты так поздно поехала?

– Собралась, было светло. Думала, успею до темноты.

Он услышал хруст снега от её шагов.

– Ты там одна идёшь?!

– С тобой.

Леонид Иванович покачал головой и, чтобы не молчать, задал ещё вопрос:

– Поля, почему ты хочешь мне что-то про Тургенева и Толстого?…

– Так, ты спросил! – напомнила она. – Я рассказывала, в Спасское пришёл «Современник» с повестью «Детство»… – шагая, она говорила отрывисто, – …Тургенев решил, что это написал его сосед по имению! Сразу на коня! А тот Толстой оказался родственником Льва Толстого. Сам он уже воевал на Кавказе. И здесь ты спросил: «Почему Тургенев вызывал его на дуэль?» Я только тогда узнала тебя.

– Правильно! – Леонид Иванович жестко рассмеялся. – Маячила перед тобой кожаная голова вместо шевелюры!

– Можешь её компенсировать бакенбардами! – шутливо посоветовала Полина, но тут же у неё дрогнул голос. – Кажется, я не туда свернула.

– Сумасбродка! – возмутился Леонид Иванович. – Как была сумасбродка, так и осталась. Если у меня закончатся в мобильнике деньги, восстанови связь! Отправиться на ночь! В такое место!

– Не ругайся! Я нашла! Вот они…

Он томительно слушал её воркования, затем скрип обратных шагов, а когда собрался с ней со спокойной душой попрощаться, она растерянно произнесла:

– Лёня. Водитель уехал…

– Правильно! – опять возмутился он. – Зачем сумасбродку ждать?!

– Автобус! – в ответ отозвалась Полина. – Пока! Пока! Сажусь!

Леонид Иванович опустил в карман телефон. Что-то слегка задрожало в давно привычном ощущении пустоты в груди. Снег на подоконнике окрасился в апельсиновый цвет. Во дворе под фонарём обозначился яркий круг. «Через час будет дома», – подумал Леонид Иванович о Полине и вспомнил дом, где они начинали семейную жизнь. «Так ведь у её родителей в декабре не только день свадьбы! И дни рождения рядом. Они начали отмечать ”три в одном”, когда мы въехали в ту фантастическую квартиру». – Леонид Иванович почти ясно увидел высокий сводчатый потолок, первый этаж, на окнах решетки, пылавший оранжевым светом камин, гости, и молоденькая Полина с уже заметным круглым животиком несёт к столу утку с яблоками…

Воспоминаний за давностью лет у него осталось немного. Переведя взгляд на тёмный в стороне от фонаря снег, он подумал: «Правильно, что она не сразу узнала меня», – и вдруг снова о ней заволновался. «Я же не слышал автобуса! Обманула! Успокоить решила и шаркает там сейчас, старая сумасбродка!» Он вытащил мобильник, торопливо прощелкал короткий список до имени «Поля». «Для звонка не хватает средств», – сообщили ему. За окном, как нарочно, повалил снег. Через час Леонид Иванович уже нервничал не на шутку и позвонил Полине домой.

Всё время, что они провели и прожили вместе, он бился с её характером, с такой вот её непредсказуемостью, и сейчас ожидал, конечно, если она в той их квартире осталась одна, то трубку никто не снимет. Однако предугадать Полину не удалось. Мало того, что трубку сняли, так даже его голос узнала какая-то в прошлом его знакомая.

– Лёня, привет! А Полина под душем! Я в курсе, как ты с ней о Толстом и Тургеневе побеседовал. Она потом увидела того частника и доехала с ним прямо до дома, успела до метели. У неё уже утка в духовке шкворчит! Яблоками обложила и побежала в душ!

«Автобуса не было. Угадал!» – похвалил себя за догадливость Леонид Иванович и полюбопытствовал:

– Вас там много сейчас… в честь… бриллиантовой?

Узнавшая его женщина умилилась.

– Лёня! Ты помнишь! … У них каждый год собирались.

…Полина решила их круглую дату отметить! Нас здесь достаточно! Нас – вдвоём! Поля неделю, как из Испании. У неё дочка, внуки, зять там! А твой Александр Леонидович здесь! Начальник. Семья. Но заботится и о матери. Мы со Славкой тоже на своего не жалуемся. Лёня! – говорившая с ним спросила: – Ты меня узнал?

– Если не ошибаюсь, Наташа, – ответил он.

– Кто же ещё! Лёня! Всю жизнь дружим! Я Польке скажу, ты звонил. Знаешь, она ведь не осуждала тебя. Родители – да! После командировки с той сумасшедшей прислал перевод: «Алименты для Саши». И все объяснения! Ну, ладно! Вы созвонитесь. Мне ещё селёдочку надо почистить! Надеюсь, скоро увидимся! Пока!

Леонид Иванович порадовался известию о сыне, почувствовал аппетит, прошёл к холодильнику, сделал бутерброд с колбасой, капнул в рюмку спиртного, стоя выпил за тестя и тёщу, и ему захотелось в снегопад, на улицу. Дел там нашлось! Прошёлся в людской толчее до метро, положил на мобильник небольшую сумму, взял бесплатных газет с кроссвордами. Уже в постели, разгадывая их, опять вспомнил Полину. Рядом на тумбочке сразу звякнул телефон. «Не она!» – с неожиданным волнением подумал он и опять ошибся.

– Не спишь? – осторожно спросила Полина.

– Ты мой номер тоже взяла у Андреевых? – спросил он.

– Зачем? Он сохранился в определителе телефона. С каких пор ты знаешь Андреевых?

– Осенью лечились в одном санатории. А ты?

– Анна Михайловна – сестра моего мужа … второго. Мир, видишь, тесен! Ты в постели уже?

– Да.

– И я. Как ты себя чувствуешь?

– Чувствую.

Полина засмеялась.

– Такой же, как был, остроумный. Узнаю тебя. Ну, слушай! Они обедали у Фета…

– Андреевы?!

– Здравствуйте! О ком ты меня спрашивал? О Тургеневе! Так вот! Мадам Виардо ведь воспитывала и его дочку. Ему нравилось, что она заставляла обеих девочек брать у бедных одежду, отдавать прачке, потом чистую самим штопать и возвращать беднякам. Он рассказал за обедом у Фета, а Лев Толстой заметил: штопать дырки на платьях бедняков, сидя в богатом особняке, – это лицемерие! Тургенев вскочил из-за стола и крикнул: «Я вам пришлю секундантов!»

Отложив газету, Леонид Иванович удивлялся, что рядом с ним на подушке звучит голос Полины. Она говорила и про какого-то Захара, которому Тургенев назначил хорошую пенсию, и про холеру в России. Леонид Иванович выключил свет и слушал. Оказалось, крестьяне в имении Тургенева жили в достатке и чистоте, в эпидемию никто не болел. Толстой это увидел, когда развозил по деревням дезинфекционные растворы и сыворотки. Сквозь дремоту Леонид Иванович проговорил: «В холеру. По деревням. Вот так граф!»

Его замечание воодушевило Полину.

– Так граф, Лёня, – по отцу! А по материнской линии – он князь! Князь Волконский! Род от времён Александра Невского! Все это знают, но не озвучивают!

Сон у Леонида Ивановича улетучился. Он засмеялся.

– Полька, откуда тебе всё известно о них?!

– У меня их полные собрания сочинений! – голос Полины прозвучал будто песня. – Мы же вместе подписывались! На Литейном проспекте, в ноябре, всю ночь в очереди стояли. Мама ещё нам кофе дала. Специально для этого китайский термос купила. Помнишь, какие счастливые мы вернулись домой?!

Леонид Иванович снова вспомнил их дом. Улица Большая Конюшенная тогда называлась Желябова, окна квартиры глядели на строгий величественный дом. В нём несколько лет жил Тургенев. Место красивое, бульвар.

– Там же живёшь? – спросил Леонид Иванович.

– Там теперь магазин одежды! Я ни разу в нём не была. Хочешь, завтра зайдём?

Тёплая волна согрела грудь Леонида Ивановича. Он промолчал.

Полина зевнула, извинилась:

– Я сегодня устала. Давай спать. Утром позвони мне.

Дворовый фонарь светил в комнату Леонида Ивановича. В стекло продолжала хлестаться метель.

К утру в городе намело сугробы. Снег и к полдню не успели расчистить. Леонид Иванович и Полина, он впереди, она сзади, шли по тропинке, протоптанной на тротуаре Большой Конюшенной. Навстречу дул ветер. Полина молчала. А Леониду Ивановичу не терпелось поговорить. «Если бы ты опять меня не узнала!» – начал он бодро и обернулся к Полине. Она спешила за ним с одышкой. Он замолчал. «То… что?» – отрывисто спросила она. Леонид Иванович сказал, то я описал бы, какой был в нашей квартире камин. В его облицовке была кафельная шахматная доска с фигурами.

– Папа выяснил комбинацию, – уточнила Полина. – Один ход – и Алёхин победит Капабланку!

– Правильно! – согласился Леонид Иванович и замолчал.

Тротуар перед магазином оказался расчищен, но покупателей в нём не было. Продавец окинула живым взглядом первую вошедшую пару. Старичок с длинной шеей, обмотанной облезлым мохеровым шарфом, держал под руку спутницу в шубе, дорогой, но тесной в груди и не по росту, явно с плеча худенькой и высокой. Они спросили: «А где же камин?!», «Где камин?» – и, не дожидаясь ответа, ушли.

«Перепутали адрес», – подумала продавец, глядя сквозь стеклянную дверь, как они перебирались через сугробы на другую сторону улицы. Леонид Иванович теперь шел сзади, понимая, что узнать у Полины о делах их сына было бы лицемерием, и молчал. Ей, напротив, хотелось поговорить.

– Знаешь, почему Тургенев одно время приглашал к себе только одиннадцать гостей? – спросила она, останавливаясь у величественного дома в седом инее.

– Ритуальное число? – с усмешкой спросил Леонид Иванович.

– Нет и нет! Это из-за его того самого слуги Захара! – Полина показала на окна Тургенева. – В этой квартире Захар твердил: «Иван Сергеевич, запомните, гостей с вами только одиннадцать персон!» Наконец у него спросили, почему только одиннадцать? Он ответил: «Я от сервиза одну чашку разбил. Плохой я стал Аргус!» – Полина засмеялась. У её губ заклубился на морозе пар. – Он называл себя, как сторожа на Олимпе, чтобы показывать знание мифологии.

Леонид Иванович вяло улыбнулся. Порывы ветра пронизали ему шарф. Полине опять стало трудно дышать. Им одинаково захотелось крепкого горячего чая. Леонид Иванович взял Полину под руку. Пройдя от дома Тургенева пару шагов, она с придыханием спросила: «Лёня, а ведь раньше здесь этого не было? Ты не помнишь?»

Они остановились перед новой, незнакомой им, прорубленной между низкими окнами, дверью, над которой вилась обрадовавшая их надпись: «Ресторанчик Аргус».

Чёрное море зимой
Этюд

Возвращаясь домой из крымского степного села, она поехала сначала в обратную сторону. Село находилось не близко от Чёрного моря, но ей захотелось увидеть, какое оно зимой.

– Летом я раз на море была, – делилась она в поезде с парой молодоженов, оживляясь от их веселого любопытства к себе. – Не гадала, а снова еду. Посижу на берегу… подышу. На Феодосию погляжу. Я из Тверской области. За лечебными травами сюда приезжала. Вон – полные сумки своему деду везу. Остальное у нас есть. Чего смеётесь? Всё есть! Дом, огород, птица. Нам хватает. Ещё и посылки со знакомым проводником шлём в …, как теперь называем, Санкт-Петербург! Там две дочки у нас и внук учится. На этого… архитектора! А вы, значит, местные. Живёте у моря.

Дорога с разговором была приятной, но в конце пути в вагоне стало темнеть, окна окинула морось, потом крупные капли сплошь облепили стекло. Тогда на случай дождя в Феодосии попутчики посоветовали ей пойти в галерею Айвазовского. Рассказали, что он – известный художник, армянин, в Феодосии жил, рисовал только море, на свои деньги построил картинную галерею и вместе с картинами подарил городу…

Феодосия встретила её шумом прибоя. Море почти подступало к перрону. Крупные ярко-синие волны двигались к берегу, не отражая в себе затянутого тучами серого неба, и отстранённостью от него не походили на летние. Стараясь не мешать толпе пассажиров, она поставила сумки у края платформы, от дождя заслонила рукою глаза.

«Дома-то что? – подумала с беспокойством. – Дед меня ждёт! А я вот – на море».

До отъезда оставалось полдня. Она сдала в камеру хранения вещи, с вокзала пошла налегке, снова повеселела.

«Тут не заблудишься, – рассуждала, – станция – на берегу. Там, за деревьями, – площадь. Дальше прямо – музей. Молодые хорошо объяснили.»

В сырой прибрежной аллее было безлюдно. Народ с электрички рассеялся, лишь всполошенные поездом чайки метались вдоль луж. На приморской площади целое облако раскричавшихся птиц кружило над странным в центре её строением, похожим панцирь. Из почерневших от времени досок оно скрывало внутри уникальный фонтан, тоже подаренный Феодосии Айвазовским.

Со всхлипом дышало море, точно страдая под нахмуренным небом. Дом Айвазовского на берегу тоже скрывался в лесах. Ей показали под этажами дощатых настилов вход во внутренний дворик, там – дверь. Открыв её, она бойко спросила: «Картины глядеть пускаете?» – и вошла.

В багетных рамах морю не было тесно! Оно и летело встречу взгляду кипящею пеною, и надвигалось изумрудною глыбою, и, наоборот, отстранялось, отхлынув от берега. Оно было разное, каким его не увидишь, даже неделями наблюдая за ним настоящим: натягивалось глянцевой гладью, бархатилось под лёгким туманом. Она удивлялась – нарисовано, а как настоящее, и уходить к нему настоящему не хотела.

Но художник построил галерею у моря, чтобы, создавая его на своих полотнах, видеть, какое оно у Истинного Творца.

После музея и она увидела глазами художника море, но сначала не поняла, что с ним происходит?

Происходило обычное. Дождь кончился. Видимость на воде, как часто случается на море зимой, проникла дальше привычной линии горизонта. Стало заметно: морская поверхность в центральной части отчётливо выгибалась. К небосклону она склонялась, но не смыкалась с небом, а, сгустясь синевой, опускалась ниже и ниже под облачное покрывало. Валы тёмно-синей воды выкатывались из-под склона, размеренно поднимались к округлой вершине и скатывались с неё, будто огромный мяч омывало волнами.

Когда она догадалась, что перед нею открылась покатость бока земного шара, и удивилась, какой же он маленький, раз увиделся с берега, над ним разорвался серый покров. Блеснул узкий просвет. Вокруг него заклубило, задвигало. Лазурь стала шириться, подниматься. На волю выскользнули пучки солнечных желтых лучей. В мгновенье они дотянулись с неба до моря, как кистью стали касаться подбегавших к ним волн, и там, где смешивалось желтое с синим, море красило в нежно-зелёный цвет.

Она глядела на сотворение этой огромной картины, волнуясь и понимая, что видит работу Истинного Творца.

О себе проще с юмором

Желание писать во мне пробудили бабушка и дедушка. В первом классе мне не давалась арифметика, а моя бабушка окончила два класса церковно-приходской школы и разбиралась в этом предмете. Как-то мы вместе решали задачку: «На одной тарелке два яблока, на другой три. Сколько яблок на двух тарелках?» Я спросила:

– Что писать?

– Пиши: «2», – подсказала бабушка.

Я быстро написала и опять спрашиваю:

– Ещё что писать?

– Ещё пиши: «да 3, выйдет 5».

– Как это пишется? – не поняла я.

– Да вот так!

Бабушка взяла у меня ручку и аккуратно вывела: «да 3». Я запротестовала:

– После «2» надо палочку или крестик! Так у нас не пишут!

– Теперь так не пишут? – удивилась бабушка. – Тогда это похерь!

Она обмакнула перо в чернильницу и перечеркнула всю строчку. Я пришла в ужас:

– Зачем ты написала такой большой крест?!

– Это не крест! – сказала бабушка. – Это буква «херь»!

Я заплакала. Мы мучились с арифметикой, пока не пришел со службы дедушка. Он погладил меня по голове и сказал:

– Не расстраивайся. Пушкин тоже арифметику не понимал.

Пушкина я уже знала. Сравнение мне понравилось.