Текст книги "Вас пригласили"
Автор книги: Ирма Трор
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава 13
Рассветная Песнь завершилась, но никто не торопился уходить. Не было Святых Братьев, некому целовать руки после службы, не было Священного Круга, который предписывалось обойти, прежде чем покинешь храм. И, конечно, никакой угрюмой суровости. Кто-то вполголоса разговаривал и посмеивался там и сям, разбредясь по часовне, кто-то остался сидеть на полу один, кто-то лежал на спине и безмятежно глазел в потолок. Как будто в саду или в салоне, а не в Храме Рида! Все вели себя так, будто я жила здесь с ними всегда, будто не впервые вкусила этого странного таинства. Лишь Герцог подошел и стоял предо мной, одаряя своей всегдашней неслучайной улыбкой.
– Герцог, дозволено ли мне будет остаться здесь еще немного? Рядом с… этим Ридом?
– Вы же никого не спрашивали, когда появились на свет, моя меда Ирма? Это примерно то же самое. Ваш Священный Круг – тут. – Герцог чиркнул указательным пальцем мне по тунике чуть ниже ключиц. – И потом, не далее как вчера вам прекрасно удалось слушать и слышать. Посему на многое вы получите ответы, даже не задавая вопросов вслух. Смотрите внимательно, и многие тайны поспешат вам открыться. – С этими словами Герцог покинул часовню, коротко кивнув ученикам.
Отлетало волшебство Рассветной Песни, невесомое, прозрачное. Я понятия не имела об укладе жизни в этом месте, не представляла себе течения дня в замке. Одним словом, даже мой следующий удар сердца таил в себе загадку.
Дерейн, услышав мысленную возню у меня в голове, поманил меня, и я с радостью подбежала к нему. – Вижу, вы бурлите вопросами, меда Ирма, – начал было мой дорогой спаситель, но тут в разговор ввинтилась хрипотца Дерриса:
– Особенно вопрос-сом о з-завтраке, не так ли, меда Новенькая?
– Нет, фион Деррис, снедь наша денная не есть единственное, вокруг чего вращается мой скудный фернский ум. – Рид Милосердный, никогда не приходилось мне говорить мужчинам подобных дерзостей. Как вести себя с этим неуемным ваймейном? Особенно неприятно, что он прав: как раз о том, когда в замке принято завтракать, я и собиралась спросить Дерейна.
– Нехорошо обманывать старших. Вас разве этому не научили благовоспитанные кузины? – Зрачки Дерриса, казалось, сузились до змеиных.
– Откуда вам знать, что я лгу?
Оставшиеся в часовне ученики, не вмешиваясь, с любопытством прислушивались к нашему обмену колкостями. Гремучая смесь гнева, смущения и неловкости затапливала меня горячей багровой волной, но к ней примешивался и еще один, самый отвратительный ингредиент – страх.
– Откуда мне знать? Не вас ли вчера мы весь вечер слушали? Не ваш ли бессловесный лепет смаковали? – Деррис цедил слова по одному, отвешивал их, как пощечины. – Меда Ирма, разрешите напомнить вам, что здесь слышно многие гораздо более затейливые соображения. Особенно если они готовы сорваться с уст. А ваша очаровательная, но, увы, далекая от великомудрости голова читается, как раскрытая книга, уж простите за прямоту. И вторая по счету за последние двенадцать часов настоятельная просьба: здесь я для вас медар, а не фион. Нетрудно усвоить, нет?
Вперившись в полной немоте в лицо передо мной, я не слышала ничего, кроме клекота крови в ушах. Негодовала ли я? О нет. Я была в бешенстве! Но Деррис занес копье еще раз:
– О, вы решили окончательно отказаться от устной речи, как я погляжу? Похвальный шаг, но для вас, боюсь, преждевременный. – Деррис счел нотацию завершенной, развернулся и покинул часовню.
Не помню, как осела на пол. Меня отчитывали и воспитывали при новых полузнакомых людях. В храме. Не дали возможности ответить. Меня унизили. Меня выставили на посмешище. Злое бессилие. Бессильная злость.
Я зарыдала, размазывая по щекам едкие колючие слезы, меня били озноб и икота, а вокруг стояла полнейшая тишина. Никто из оставшихся не двигался и не заговаривал со мной, и я лишь слышала собственные судорожные всхлипы.
Вдруг я ощутила чью-то прохладную легкую ладонь на своем плече. Захотелось оттолкнуть эту руку, просто пойти ко дну, как давший течь корабль. Но лаковый этот голос колокольчиком спел мне «Айо1515
Айо (дерр.) – «диво», возглас, которым публика поддерживает понравившегося артиста или выступление.
[Закрыть], Ирма», – и от неожиданности я вскинула голову и встретилась глазами с Локирой. В ее взгляде не было ни капли жалости, а лишь любовное озорство. «Ты замечательно плачешь».
Я поглядела на стоявших поодаль учеников. Амана и Алис улыбались и кивали, а от Дерейна я, прислушавшись, уловила тихое ободрение: «Так надо. Все хорошо». Мелн лежал на полу и, казалось, дремал, с совершенно блаженным лицом, а тут вдруг подал голос:
– Завтрак через полторы тысячи мгновений. У вас есть время умыться и привеси себя в порядок. Все не сговариваясь покинули часовню. И словно закончилась эта небольшая Глава.
Глава 14
Честно говоря, я не дошла до знакомой двери в башне.
Рассматривая свое заплаканное, припухшее лицо в посветлевших утренних зеркалах, я брела, внезапно потерявшись, без всякой цели. Не то чтобы наша пикировка с Деррисом никак не шла у меня из головы… Скорее, происшествия сегодняшнего утра повергли меня в странную задумчивость. Здесь, как всюду прежде, меня окружали, судя по обращению, стати и чертам, люди благородных манер, высокого происхождения. И, как мне всегда казалось, я вроде бы должна легко, не задумываясь, находить слова и жесты, подобающие обществу и обстановке. Каноны поведения вписаны были в самое существо мое. Но нет: аксиомы не действительны, законы отменены, правила оспорены. Я вновь – дитя несмышленое, и все, что выучено и затвержено за годы детства и юности, имеет здесь ту же ценность, что шелковое платье со шлейфом при верховой лисьей охоте.
Меньше всего на свете мне бы сейчас хотелось расспрашивать у обитателей замка о здешних правилах хорошего тона: «Скажите, как тут у вас принято парировать чтение тайных мыслей?» – или: «Что тут принято делать между полдником и вечерней молитвой – и вообще, вы вечером как молитесь, в саду или на башне? Танцуете или играете на барабане? А слуг у вас призывают силой мысли, или мне положен серебряный колоколец?» Герцог недвусмысленно дал мне понять, что единственный способ разобраться – «смотреть внимательно». Оставалось лишь уповать на Рида.
В таких вот сумбурных чувствах меня вынесло на небольшую открытую галерею довольно высоко над землей. Отсюда открывался вид на южную замковую стену. Резной парапет ловко пришелся мне под локти, и я, не задумываясь, оперлась на него и рассеянно загляделась на расстилавшийся передо мной пейзаж.
С этой стороны к замку почти вплотную подступал ольшаник, прозрачный в эту зимнюю пору. Ясный утренний воздух был неподвижен, а лес – хрустально тих. Мягкий двугорбый холм впереди теснил к замковым стенам узкую речку, сильно петлявшую меж валунов. Дымки над водой в этот час уже не было, но вода казалась явственно теплее воздуха. Смешливая болтовня реки унесла с собой окутавший меня сумрак, мне стало светло и бездумно. И тут к говору воды примешались знакомые голоса.
Из-за стены мне еще не было видно, но до меня долетел женский смех и басовые ноты мужской речи. И вот уж среди серебристых стволов замелькали знакомые синие одеяния. Лиц не разглядеть, но грива Йамиры, фарфоровый стан малютки Алис и могучие плечи Мелна я узнала сразу. Кто же четвертый?
Дерейн? Но нет, увы. Сегодня я, похоже, обречена лицезреть клятый образ всюду: прыгая по камням и размахивая руками, компанию дополнял Деррис. Вы велели мне «просто смотреть», медар Герцог? Что ж, быть посему: стану, незримая, наблюдать.
Четверо, болтая и смеясь – ох, не надо мной ли? – подошли к крошечной песчаной отмели. Мелн через голову стащил с себя тунику, обнажив литой юный торс, и остался в коротких свободных портах. Я засмущалась, хоть глаз и не отвела: не каждый день мне выдавалось подглядывать за полуодетыми не слишком знакомыми мужчинами. Хорошо сложенными к тому же. В подглядывании, как меня учили в детстве, всегда полпуда непристойности, но я была уверена, что меня никто не видит. Дамы о чем-то оживленно беседовали, не обращая ни малейшего внимания на забавы мужчин. Меж тем Деррис последовал примеру Мелна, заголившись до пояса, спустился к самой воде, поплескал ладонью. Йамира небрежно махнула рукой и заливисто расхохоталась. После чего небрежно запустила руку под свою буйную гриву, коротко повозилась с воротом платья, и… оно, словно ширма кукольника, рухнуло к ее ногам!
Я невольно закрыла глаза рукой. Рид, мне же померещилось, правда? – с этой мыслью я осторожно взглянула вниз. Образ еретического Рида на садовом гравии в тот памятный, далекий, как звезды, день начертился в звонком, колокольном воздухе: Йамира, нагая, как январская яблоня, с визгом вспарывала воду в голубой прозрачной до самого дна заводи, а рядом с ней бил руками и поднимал каскады сияющих брызг обнаженный Мелн.
Как я ни силилась, собрать всю картинку воедино не получалось: нагой Всесильный царил безгранично, ослепляя, обезмысливая. Вот Алис, ежась и переминаясь с ноги на ногу, пробует пальцами ноги колкий бурлящий поток – и серебристая рыбка ее тоже совершенно нагого тела, заласканная пологим утренним светом вся трепетала от предвкушения ледяной воды.
А вот Деррис… Рид немыслимый, прости мне мое недостойное, мое преступное глазение, но какой красавец! Безупречное совершенство яростной юности этого тела вписано было в лазурь неба, в завороженность леса, в прозелень старых камней над водой. И обращенная к мутноватому осеннему солнцу грудь, раскинутые над кипящей водой руки дышали силой и королевской властью над собой. Чары этого видения развеяли Йамира с Мелном – фонтан ледяных брызг окатил Дерриса с ног до головы, и он с тигриным рыком ринулся в воду как раз между ними. Все смешалось в шумной потасовке, замелькали руки, ноги, спины, сырые плети волос. Я вдруг поняла, что совершенно по-детски счастлива – даже просто подсматривая за ними. А если бы мне к ним… Нет, ну это уже ни в сахарницу, ни в сухарницу. Рид, Рид, где мне спрятаться в этом замке от всех этих обезглавливающих неожиданностей? Как мне разрешить себе видеть то, что я вижу, слышу каждое мгновение в этом заколдованном месте? Пожелать я себе могла бы лишь одного – не обретения ответов, а отсутствия способности задавать вопросы.
Глава 15
К завтраку я опоздала – и меня это нисколько не спеленало неловкостью, как ни странно. Я вошла в залу, когда трапеза была в самом разгаре, но никто не обратил внимания на запоздалость моего появления; при том, что я неуклюже и с грохотом отодвинула кресло и чуть не сбила доверху налитый молочник. Я замерла, уныло ожидая шпильки от Дерриса, но он даже не повернул головы – беседовал с Локирой о прелестях фруктов со сливками.
Облегченно вздохнув, я принялась за чай. Меня вдруг озарило: иногда чем меньше извиняешься, тем проще окружающим извинять твои оплошности. Или даже вообще не замечать их. Герцог, драгоценный, не замечайте и вы меня подольше, пожалуйста, ну что вам стоит?
– Делаете успехи, меда Ирма! – Моя последняя мысль была крайне опрометчивой. – Да-да, и незачем таиться. И бояться тоже незачем.
«Сейчас главное – ни о чем не думать, ни о чем не думать», – заметалось у меня в голове, и я уцепилась за эту мысль изо всех сил. И тут же мне в затылок прилетело недовольное Деррисово брюзжание:
– Ох, Ирма, ну послушайте сами себя – мне даже вслух не перекричать это ваше «ни о чем не думать».
– Довольно, Деррис, вы превышаете полномочия. – Герцог нисколько не повысил голоса, но Деррис немедленно и прямо-таки ощутимо унялся. – Как вы себя чувствуете, меда Ирма?
Смолистый покой и безмятежность Герцога, будто невидимые внимательные пальцы, расслабили какую-то потайную шнуровку у меня на груди, и я, вдруг исполнившись игривой радости, готова была забраться к нему на колени, как в детстве к отцу. Сердитая опасливость, кою неизбежно сообщало мне присутствие Дерриса рядом, убралась и притаилась до поры где-то там, за дверями залы, и, осмелев, я поделилась с медаром Эганом своим восторгом от Рассветной Песни. А то, что происходило сразу после, я постаралась целиком выкинуть из головы.
– Похвально, похвально. У вас все получается, как я посмотрю, меда Ирма. – Вот этого, простого и лаконичного ободрения мне так здесь не хватало, но я рано обрадовалась. – Однако мне бы хотелось подробнее обсудить вашу последнюю великосветскую беседу с медаром Деррисом, а также выводы, которые вы сделали из созерцания маленькой водяной феерии полчаса назад.
Я оторвала от лица льняную салфетку: казалось, она того или гляди затлеет, так горели у меня щеки. Никогда еще столь сосредоточенно я не созерцала узор на столовом фарфоре.
– Да, фион Герцог, разумеется, фион Герцог… Извините, фион Герцог.
Последняя моя фраза утонула во всеобщем веселье. «Они здесь неприятно много хохочут», – подумалось мне, и всем немедля стало еще смешнее.
– Меда Ирма… – Мелн едва мог говорить сквозь смех. – Ваше присутствие… ха-ха-ха… ваше присутствие – неоценимый подарок в этом скучнейшем из замков!..
– Не обращайте на них внимания, сокровище… Это все – совершенно любя!.. – вторила Мелну белозубая Йамира.
– Избыточный смех во время трапезы вредит пищеварению. – Слова Герцога немедленно утихомирили учеников, но лесной пожар их веселья все еще потрескивал сучьями – все продолжали хихикать исподтишка. – Не смущайтесь и не сердитесь на них, милая Ирма… Терпение, фионы, – и кое-кто из вас, весельчаков, еще отведает ее перца, помяните мое слово. – Медар Эган обвел стол лукавым взглядом. На ком он дольше задержался, не возьмусь сказать, но, кажется, я все-таки успела заметить.
Когда все поднялись из-за стола, я попыталась улизнуть потихоньку вместе с дамами, но то была наивная неумелая попытка увернуться от неизбежного. Герцог позволил мне дойти до самых дверей – и совершенно спокойно окликнул меня:
– Вы обещали мне разговор, меда Ирма. – Я замерла как вкопанная. – Только не повторяйте сейчас вашего «извините, фион Герцог», договорились?
– Да, фион Герцог…
За моей спиной закрылась дверь, но я все-таки расслышала, как прыснул этот негодяй Деррис.
Глава 16
– Расскажите же мне, меда Ирма, что такого случилось с вами, пока Деррис… э-э… выказывал вам знаки внимания нынче утром в часовне?
Ну вот, опять я смущаюсь и робею перед этим человеком. Это нашу гадкую перепалку с ваймейном он изволит именовать «знаками внимания»? Что, Рид Великий, он имеет в виду?
– Прошу простить меня, фион Герцог, быть может, вы неверно осведомлены, но Деррис весьма огорчил меня, оскорбив незаслуженно.
– Нет-нет, я не сомневаюсь в достоверности того, что услышал о сегодняшнем утре. Позвольте заметить вам, драгоценная фиона, что это вы неверно осведомлены о произошедшем.
Последняя фраза окончательно загнала меня в тупик. Я воззрилась на герцога, ожидая дальнейших объяснений.
– Предлагаю вам взглянуть на случившееся с другой галереи. Вообразите, если бы Деррис произнес свою тираду не на фернском, а на родном ваймейнском. Каково бы вам было?
Я послушно представила себе подобный разговор и ответила:
– Вероятно, ничего особенного я бы не почувствовала. Я бы, конечно, решила, что он чем-то раздражен и насмешничает надо мной, но меня бы это почти не тронуло.
– Именно. Громовые раскаты над крышей бессловесны и невнятны человеческому уху – не таят ли они в себе угрозу бури?
– Разумеется, да.
– Но вам не приходит в голову оскорбляться, заслышав гром, не так ли?
– Нет. Гром же обращается не ко мне лично, а Деррис… Ну и потом – я все-таки в своем уме… Простите за резкость, Герцог.
– Не стоит извинений. Деррис, предположим, тоже обращался не совсем к вам. Получается, что, обидевшись на Дерриса, вы были, как сами изволили выразиться, не в своем уме?
Услышь я эдакое от кого-нибудь еще, я бы вспылила. Но я уже плыла в потоке этого разговора и, кажется, впереди замаячили берега понимания. Помедлив, я ответила:
– В некотором роде так. А к кому же еще он обращался, если не ко мне? И да – мне приходилось замечать, что гнев сужает мой мир до размеров амбразуры, в которую видно только моего обидчика, и я могу только целиться по нему из арбалета, не размышляя… Я словно теряю рассудок.
– Замечательная наблюдательность, меда Ирма. Теперь посмотрите пристально. Лишь хрупкий налет вашего знания фернского – о, не вспыхивайте так, Ирма, ваше умение изъясняться и писать стихи не имеет в данном случае никакого значения – отравил чистые воды вашего сознания. Потому что вы якобы поняли, что и кому сказал Деррис. На самом же деле своего ума у вас в тот момент не было ни на грош. Потому что иначе вы бы отнеслись к тому, что наговорил вам наш общий друг, как к грому за окнами. То, что заставило вас гневаться и позднее проливать слезы, – не от вашего ума.
– А от чьего же, в таком случае?
– Назовем его «умом взаймы». То, что вам одолжили ваши родители, кузины, тетки и гувернантки. То, что не пришло в мир вместе с вами. То, что вы старательно и столь успешно освоили за ваши краткие годы земной жизни, и как раз то, что заставляет вас снова и снова страдать от смущения, вспыльчивости, робости и всех остальных «творений» вашего заимствованного ума. – Герцог помолчал, словно разглядывая мое лицо, а затем продолжил: – Все это применимо и к тому, что и как вы успели подумать, пока подглядывали за невинными утренними забавами на воде… Вот сейчас, вмиг, Ирма, ловите скорее за хвост залетную эту мысль, что выпорхнула из-за слова «подглядывали». Тень ее крыльев – пятна у вас на щеках, ее клюв целит вам в живот. Чувствуете, как он вдруг напрягся? Эта птица – лазутчик ума взаймы. Вас уже учили в детстве, что подсматривать нехорошо. Тем более – за голыми купальщиками.
Я вдруг услышала отцовский голос: отчитывая меня, граф Трор говорил вдвое тише обычного, и от этого делалось только хуже. Я давилась отравленной водой стыда: меня однажды выпороли за подглядывание!
– Вот-вот. У вас, я вижу, получается. А теперь послушайте, меда Ирма. У вас есть глаза – это означает, что вы имеете полное право видеть. Это так просто. И второе. Рид пришел нагим. Впрочем, как и все мы, включая вас, кстати. А теперь отправляйтесь на башню над залой. Присоединитесь к нам, когда удостоверитесь, что ваши глаза вам не лгут, а созерцание наготы не вредит вашему юному здоровью.
Герцог дал мне знак, что аудиенция окончена, и отвернулся к камину, а я отправилась исполнять приказанное.
Глава 17
Я провела на башне весь день, а когда стемнело, бесшумно вернулась к себе. Я вертела в руках «Житие», и мне казалось, что если я сейчас его открою, слова стекут на пол чернильным дождем и книга останется пустой и чистой.
Ничто привычное не осталось на своем месте, и самый главный текст моей жизни, написанный на родном фернском, неумолимо обращался в россыпь чужих непонятных звуков. Мои «вижу» и «чувствую» противостояли моим «знаю» и «помню». Я попыталась обратиться к Риду, но мне было нечего добавить. Мы все сказали друг другу там, на башне… Друг другу! Вот те на: за одно это меня впереди ждет пара бесконечностей в рабстве в алмазных копях Всемогущего. Я вообразила рыхловатое лицо брата Алфина: редкие бровки сведены в негодовании, а глухой суровый голос клянется, что все будет доложено отцу и не избежать мне розог, а он, Алфин, не станет заступаться за меня перед Ридом, когда придет мое время. «Рабство Рида – навеки, фиона! Навеки!». Но куда-то делся весь трепет – а ведь сколько раз в детстве тонула я в ледяном озере ужаса при одном упоминании о возмездии Всемогущего. Сейчас я вполне могла бы даже надерзить Святому Брату. Нестерпимо хотелось поговорить с кем-нибудь. И этот «кто-то» не заставил себя долго ждать: вскоре ко мне в дверь негромко постучали, и, заранее улыбаясь, я поспешила открыть. Ко мне, оказалось, пожаловал Дерейн.
– Добрый вечер, медар! Чем могу?..
– И вам, драгоценная меда, – хотя вернее было бы сказать «доброй ночи»! Вы столь громко желали компании, что я решил ее вам немедля составить. Не желаете ли побыть недолго на воздухе?
Я не стала говорить ему, что и без того провела весь день «на воздухе». Точнее, на пронизывающем ветру, на башне. Но его визит доставил мне столько радости и был так желанен, что я готова была снова вдыхать студеный зимний воздух.
Мы вышли на галерею – и тут же погрузились на самое дно глубокой ночи. Шелестел дождь. Воздух – густой, влажный – мигом пропитал одежду. Во тьме все казалось иссиня-чернильным, а слабые блики от огней со двора, слизнули с лица Дерейна разом все узнаваемое, лишили привычных черт. Передо мной предстал совершенный незнакомец.
– Вы скучаете по дому, меда Ирма?
– Да, медар, – через силу произнесла я. – Когда начинает казаться: вот, я вроде бы знала все, а теперь – будто совсем ничего. Когда негде спрятаться от вопросов. Ведь я могла бы прожить свою жизнь совершенно счастливо и безмятежно. Правда же? Могла бы?
– У жизни есть некоторые сложности с сослагательным наклонением, маленькая меда, – вполголоса проговорил Дерейн. Почему-то меня вовсе не задело это словечко «маленькая», хоть я была уверена, что мы почти одногодки. – Но тем не менее – да, могли бы. В самом деле, мало кому судьба ссудила встречу с Герцогом. Мало кому понятно, кто у них на пути… У вас был жених, меда Ирма?
– Был… Вот вы сами говорите так, будто само собой разумеется, что моя жизнь уже распалась надвое необратимо. – Мне вдруг стало грустно и холодно. – Да, у меня был жених. Ферриш. Мой старый друг, замечательный, милый сердцу. Друг, почти брат. Великий фантазер и затейник. Первый бунтовщик против брата Алфина.
– Брат Алфин – ваш наставник из Святого Братства, надо полагать?
– Да-да. Знаете, Дерейн… Ферриш очень любит… любил… меня. – Я произнесла эти слова, и все внутри вдруг остро сжалось: я почувствовала, что меня уже нет в живых. – По эту… сторону жизни я, похоже, никому не нужна. – Мне стало пусто и холодно.
– «По эту сторону», как вы изволили выразиться, Ирма, все только начинается. А вы уже успели впасть в уныние.
– Что же, по-вашему, должно меня подбадривать и убеждать в обратном?
– Я не предлагаю вам верить в то, что вы будете нужны – и притом так же, как некогда Ферришу.
– Вот именно. Я хочу просто любить и быть любимой. Мужчиной. Страстно, пылко, до самой смерти. Этого же достаточно, разве нет? – Странный некто произносил эти слова за меня, а дальше я почти перестала узнавать собственный голос: – И чтобы Рид забрал меня после смерти не в свои алмазные копи в тяжкое рабство, а дал мне резвиться на его горных лугах и вечно играть с цветами.
Дерейн повернул ко мне голову. Влажно прошептали по его отсыревшему платью темные косы.
– Ирма… Вам стоит разобраться, чего же вы на самом деле хотите. – Ночь между нами нагрелась от его улыбки. – Мне кажется, я беседую и с вами, и с братом Алфином одновременно.
Я осеклась. Дерейн был прав.
– Не знаю, медар. Видите, я уже совсем ничего не понимаю.
– Ну, допустим, и с той памятной ночи, когда вы волей провидения оказались в замке, путаницы прибавилось не намного: весь этот балаган, с вашего позволения, у вас в голове существовал всегда. А в отношении загробной жизни у меня к вам другое предложение: не бесконечной прогулки средь горных трав посмертно желаю я вам, а… как вы сказали?.. «Страстно, пылко, до самой смерти» – но прямо с Ридом, и забудьте о посредниках.
Я прикусила язык и испуганно вжала голову в плечи.
– Не богохульствуйте же так люто, медар Дерейн! Даже в стенах этого гнезда ереси!
Дерейн негромко хохотнул:
– Ирма, вы обворожительны в своем юношеском невежестве.
Я вздохнула, не скрывая обиды:
– Я уже успела привыкнуть к тому что меня тут держат за придворного паяца. Не обессудьте, медар Дерейн, но я не напрашивалась вам во взысканницы.
– О, полно, меда Ирма! У меня и в мыслях не было вас обидеть. Все ответы будут вашими: они уже на пути к вам, просто не все легко переходят на галоп.
Отчего-то хотелось ему верить. Отчего-то стало чуть спокойнее.
– Тогда что же все-таки вы имели в виду под… э-э…
– Любовью с Ридом?
– Ох… Дерейн, говорите же тише!
– Меда Ирма, перестаньте так волноваться – никто здесь не собирается жечь вас живьем. И я, к сожалению, не смогу рассказать вам сейчас многого. Простите, что раздразнил ваше любопытство: мне казалось, Герцог раскрыл вам больше разных… хм… не могу даже назвать их «секретами» – когда их узнаешь, сразу понимаешь, что никакие это не секреты. Но если кратко, то, пожалуй, так. Рид – всего лишь имя. Название некоего качества. Как, например, сладость. Сладость есть в тысяче вещей, даже совсем вроде бы не сладких, когда пробуешь впервые. Понимаете?
– Не уверена. Продолжайте, прошу вас.
– Но стоит только распознать тонкую эту сладость – и любое блюдо станет вам десертом. Рид – вкус карамели во всем.
Собственная бестолковость донимала меня все сильнее:
– Простите, Дерейн, но я действительно не улавливаю течения ваших мыслей. Хоть и очень стараюсь, – добавила я осторожно.
– Полноте, не огорчайтесь. Я тоже понял не сразу. – Не успела я вздохнуть с облегчением, как Дерейн продолжил: – Вот вам ребус потруднее: как вы сами справедливо заметили, вам – и не вам одной, – хочется любви, а она – не чувство. Вернее, не чувство от человека к человеку.
Час от часу не легче. Я прекратила всякие попытки разобраться на месте, решив отложить разгадывание загадок на потом, а сейчас просто выжать Дерейна досуха:
– А что же?
Ответ дали не сразу. Дерейн подбирал слово.
– Это – как дышать.
Блестящее дополнение к моему собранию шарад. Мы помолчали. Спать не хотелось вовсе. Напротив – стоять бы здесь, облокотившись на пахучее сырое дерево балюстрады, до самого рассвета, до первых птиц, и упиваться этим странным удовольствием – просто слушать, разговаривать и разрешать себе полное, блаженное непонимание.
– Расскажите, медар, как вы попали в замок.
– О, это долгая история, Ирма. Как раз до Рассветной Песни.
– Вот и замечательно! В самом деле, не идти же спать на какие-то жалкие полчаса, не так ли?
Я слукавила, и Дерейну это было вполне очевидно.
– Ну вы и лиса, маленькая меда. Ладно, я постараюсь уложиться в ваши «полчаса».
Дерейн примолк, погрузившись в воспоминания, а я слушала плеск агатовых капель в бочках под водостоками – смутную поступь ранней зимы по ею же наплаканной воде. – Рос я довольно замкнутым мальчиком. Нас у родителей было пятеро, я – самый младший. Род обеднел еще за пару поколений до меня, но отец не продавал ни пяди наших угодий. Во многом – из гордости, но в более всего – потому, что в наших лесах водилось несметное количество дичи. Все Л’Фадины слыли завзятыми охотниками…
Я немедленно вспомнила эту фамилию. Л’Фадины! Некогда – поставщики стола самого Короля-Лорда!
– Про Л’Фадинов говорят, что мы рождаемся в седле. Мои старшие сестры – ни дать ни взять эльфийские царицы: неукротимые, азартные, яростные охотницы. Обе вышли замуж с некоторым трудом, до того непросто было найти женихов им под стать. Сами знаете – кровь фернов за последние двести лет обмелела до крайности. Особенно мужская. А мои сестрицы оценивали мужчин, как примеряются на базаре к молодым жеребцам. Не говоря уже об очень скромном приданом…
Сколько себя помню, старшие били дичь десятками голов за одну охоту. Псарня занимала половину дворовых служб, остальное – конюшни. В поместье обсуждали исключительно прыть только что купленных молодых гончих – или поголовье лосей и кабанов, или скорострельность новых арбалетов. Не могу сказать, что мне были противны эти разговоры. Нет. Они просто не вызывали во мне ровным счетом никакого интереса, и на семейных застольях я просиживал безъязыким истуканом. Мне иногда казалось, что родня толком не помнит моего голоса. Но тем не менее родители и сестры меня по-своему любили, особенно мама, и, к моей вящей радости, почти не обращали на меня внимания – вплоть до моей первой охоты.
Мы загоняли дикого кабана. То была парадная охота – палую листву с нами топтали лошади еще трех соседских семей, и отец вовсю красовался перед ними. Своими собаками, лошадьми, егерями, угодьями. И своими удалыми детьми.
Лесная удача благословляла наши ягдташи: походя забили с дюжину зайцев, и я уже не помню, сколько крупной птицы. И довольно бы, и хватит уже. Но отец, войдя в раж, был совершенно неуемен. Я знал, что лишь густые сумерки смогут остудить его пыл. Мне вдруг стало не по себе: я горячил свою лошадь и не уступал отцовой ни головы, и видел его налитые кровью глаза, его искаженное кровожадным азартом лицо. Мне казалось, что встречный ветер стирает с него все человеческое.
Мы преследовали зверя так долго, что он в конце концов выбился из сил. Егеря успели ранить его, и кабан уже давно метил кровью желтеющую траву. Довольно скоро мы прижали его к скалам. Кабан заметался. Еще два арбалетных болта застряли в побуревшей шкуре. Мы подъехали совсем близко, и отец вдруг велел мне спешиться.
Я повиновался. Кабан бился в нескольких шагах от меня, капая розовой пеной с клыков. Я смотрел в его налитые бессильной яростью и ужасом глаза.
«Размозжи ему голову, сын», – приказал отец, и я понял, что он вздумал устроить мне фаэль д’акасс. [16: Фаэль д’акасс (дерр., букв. ) – посвящение в мужи. ]
До того дня ни одно живое существо я не лишил жизни умышленно. И вот я стоял теперь над этим страдающим телом, и вся охота ждала, чтобы младший Л’Фадин поступил как настоящий мужчина-охотник. На меня вдруг навалилась снеговая тишина. Время отняли у меня, увели землю из-под ног. Охотничий топорик не тянул руки, лезвие не ранило сжимавшей его ладони, воздух остановился у губ, небо присело надо мной, замолчали босые деревья. Я видел только глаза моего кабана. Которого, по обычаю, мне предстоит освежевать самому. И я знал теперь, что брат Муцет врал мне: Рид никому не отказал в душе.
– Вас страшило отнимать жизнь? – Я сама себя еле слышала.
– Нет, меда Ирма. Не мысль о том, что я сейчас отниму жизнь, поглотила меня. Мне словно явлен был волшебный фиал, а в нем – эссенция самой кабаньей жизни, ее смысл, ее суть. Я не услышал ни слов, ни звуков, не прочел звериных мыслей, но будто сам лежал на жухлой траве, истекая предсмертной пеной. Мы были единым целым. Мы узнали друг друга, и знание это прострелило меня, и я, словно выхватив сгусток жизни этого зверя самым сердцем своим, выпустил его, как почтового голубя, из груди – в холодеющий воздух. Жизнь эта, будто крошечная шутиха, пронзила воздух надо мной, обдав меня мимолетной волной тепла. И восторгом освобождения, и бессмертия, и силы. И всё… осветилось. Кабан был мертв. Я взглянул на отца, все еще улыбаясь: «Он мертв. Его незачем добивать».
«Ты – червяк, а не мой сын, ясно? Ты должен был убить его сам, а не стоять и пялиться, дожидаясь, пока он издохнет». – Отец ронял слова ледяными каплями, но они, казалось, оставляли подпалины в осенней листве. – «Мы возвращаемся домой. Я еще поговорю с тобой, слизняк Л’Фадин!»
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?