Текст книги "Богач, бедняк"

Ужин кончился. Бойлен налил себе рюмку коньяку к кофе и поставил пластинку с какой-то симфонией. Рудольф устал после целого дня рыбалки. От двух бокалов вина в глазах у него зарябило, и он почувствовал, что засыпает. От громкой музыки гудело в ушах. Бойлен держался вежливо, но отчужденно. Рудольф догадывался, что он разочаровал Бойлена, ничего не рассказав про Гретхен.

Погрузившись в кресло, прикрыв глаза и потягивая коньяк, Бойлен весь ушел в музыку. «С таким же успехом он мог бы сидеть один или со своим ирландским волкодавом. Они, наверное, провели здесь не один веселый вечерок до того, как соседи отравили пса. Может, он собирается предложить мне должность своей собаки?» – обиженно подумал Рудольф.

На пластинке была царапина, и, когда послышалось щелканье, Бойлен раздраженно поморщился, встал и выключил радиолу.

– Извини за такое безобразие, – сказал он Рудольфу. – Машинный век мстит Шуману. Ты хочешь, чтобы я отвез тебя домой сейчас?

– Да, пожалуйста, – вставая, с облегчением сказал Рудольф.

Бойлен взглянул на его ноги.

– Но ты же не можешь так идти.

– Если вы дадите мне мои сапоги…

– Сапоги у тебя наверняка еще сырые. Подожди, я что-нибудь тебе найду. – Он вышел из гостиной и поднялся по лестнице.

Рудольф внимательно оглядел комнату. Хорошо быть богатым. Интересно, подумал он, удастся ли ему еще когда-либо увидеть эту комнату. Томас однажды видел ее, правда, без приглашения.

«Он вошел в гостиную голый, член висел у него до колен – настоящий конь; налил виски в два стакана и крикнул наверх: “Гретхен, хочешь, чтобы я принес тебе питье наверх или спустишься вниз?”»

Теперь, когда он слышал, как разговаривает Бойлен, Рудольф признал, что Том точно подражал его голосу. Он уловил, как однотонно Бойлен произносит слова и задает вопросы без вопросительной интонации.

Рудольф покачал головой. Что в нем нашла Гретхен? «Мне это нравилось, – запомнил он ее слова в привокзальном баре Порт-Филипа. – Нравилось больше, чем все, что я испытала до сих пор».

Рудольф нетерпеливо прошелся по комнате. Посмотрел пластинку симфонии, которую прервал Бойлен. Третья, Рейнская, симфония Шумана. По крайней мере он кое-чему научился сегодня. Теперь он ее узнает, если снова услышит. Он взял большую серебряную зажигалку и стал ее рассматривать. На ней была выбита монограмма Т. Б. Намеренно дорогие игрушки, в которых не нуждаются бедняки. Он щелкнул зажигалкой. Вспыхнуло пламя. Горящий крест. Враги. Услышав шаги Бойлена по мраморному полу в холле, он поспешно затушил зажигалку и положил ее на место.

Бойлен вошел в комнату с небольшой дорожной сумкой в руках и парой темно-бордовых мокасин.

– Примерь, Рудольф, – предложил он.

Мокасины были старые, но идеально вычищенные. С кожаной бахромой, подошва толстая. Рудольфу они пришлись точно по ноге.

– Ага, у тебя тоже узкая нога, – заметил Бойлен. Один аристократ разговаривал с другим.

– Дня через два я завезу их, – пообещал Рудольф, когда они пошли к выходу.

– Можешь не беспокоиться, – сказал Бойлен. – Им сто лет. Я их давно не ношу.

Удочка, корзинка и сачок уже лежали на заднем сиденье «бьюика», а на полу стояли все еще мокрые сапоги Рудольфа. Бойлен небрежно бросил сумку рядом с рыболовным снаряжением и сел в машину. Рудольф забрал старую фетровую шляпу со стола в холле, но не стал надевать ее при Перкинсе. Бойлен включил радио. Полились звуки джаза. Всю дорогу до Вандерхоф-стрит они молчали. Когда «бьюик» остановился перед булочной, Бойлен выключил радио.

– Ну, вот мы и приехали, – сказал он.

– Большое спасибо за все, – поблагодарил Рудольф.

– Это тебе спасибо, – сказал Бойлен. – Ты мне скрасил день.

Рудольф взялся за ручку дверцы, собираясь выйти, но Бойлен удержал его.

– Извини, могу я попросить тебя об одолжении?

– Конечно.

– В этой сумке… – Бойлен кивнул через плечо на заднее сиденье. – …кое-что для твоей сестры. Мне бы очень хотелось, чтобы она это получила. Не мог бы ты как-нибудь передать ей сумку?

– Откровенно говоря, я не знаю, когда ее увижу, но при первой же возможности обязательно выполню вашу просьбу, – пообещал Рудольф.

– Можешь не спешить, – сказал Бойлен. – Но я знаю, то, что здесь лежит, ей очень нужно.

– О’кей, – сказал Рудольф. Он ведь не выдает ее адреса. – Конечно. Как только я увижу ее.

– Очень любезно с твоей стороны, Рудольф. – Бойлен взглянул на часы. – Еще не так поздно. Может, зайдем куда-нибудь выпить? Ужасно не хочется возвращаться в мой мрачный дом.

– К сожалению, завтра мне очень рано вставать, – сказал Рудольф.

Ему хотелось поскорее остаться одному, проанализировать свои впечатления от Бойлена, взвесить опасности, но и возможные выгоды от знакомства с таким человеком. Ему не хотелось перегружать себя новыми впечатлениями от пьяного Бойлена, его поведения с незнакомыми людьми в баре, возможно, флирта с какой-нибудь женщиной или приставаний к солдату. Эта мысль неожиданно пришла в голову Рудольфу. Бойлен – он не гомик? Не заигрывал ли он и с ним? Пальцы, изящно бегающие по клавишам рояля, подарки, одежда, как на костюмированном балу, осторожные прикосновения…

– Рано – это во сколько? – спросил Бойлен.

– В пять утра.

– В пять утра? Невероятно! Интересно, что может делать человек в такую рань?

– Я развожу на велосипеде булочки нашим клиентам, – ответил Рудольф.

– Понимаю, – кивнул Бойлен. – Действительно, кто-то же должен доставлять булочки. – Он рассмеялся: – Просто ты совсем не похож на разносчика булочек.

– Это не основное мое предназначение, – заметил Рудольф.

– А какое основное?

Бойлен рассеянно включил фары. В машине было темно, так как они остановились прямо под фонарем. В подвале булочной свет не горел – отец еще не приступил к ночной выпечке. Интересно, если бы задать этот вопрос ему, что бы он ответил? Что его основное предназначение – печь булочки?

– Пока не знаю, – сказал Рудольф и, в свою очередь, агрессивно спросил: – А ваше?

– Тоже не знаю. Пока. А как тебе кажется?

– Трудно сказать, – неуверенно ответил Рудольф. В этом человеке уйма разных граней. Будь Рудольф постарше, он, возможно, сумел бы сложить из разрозненных осколков целостную картину.

– Жаль. А я думал, острый глаз юности разглядит во мне нечто такое, чего сам я увидеть не способен.

– Между прочим, сколько вам лет? – спросил Рудольф. Бойлен так много говорил о прошлом, точно жил еще во времена индейцев и президента Тафта, когда страна была более примитивной, и Рудольфу только сейчас пришло в голову, что он не столько стар, сколько старомоден.

– Попробуй угадать, – весело предложил тот.

– Не знаю… – Рудольф заколебался. Все мужчины старше тридцати пяти лет казались ему одного возраста, за исключением, конечно, явно дряхлых седобородых старцев, которые ковыляли, опираясь на палки. И он никогда не испытывал удивления, натыкаясь в газетах на сообщения о смерти тридцатипятилетних. – Пятьдесят?

– Твоя сестра была добрее, – рассмеялся Бойлен. – Гораздо добрее.

Снова и снова Гретхен, подумал Рудольф. Бойлен просто не может не говорить о ней.

– Так сколько же вам лет? – спросил он.

– Недавно исполнилось сорок. У меня еще вся жизнь впереди. – И иронически добавил: – Увы!..

Нужно быть чертовски самонадеянным, подумал Рудольф, чтобы позволить себе это «увы».

– А каким ты будешь в сорок, Рудольф? Таким, как я?

– Нет, – твердо ответил Рудольф.

– Очень мудро. Насколько я понял, ты не хочешь походить на меня?

– Нет. – Сам напросился на такой ответ.

– Почему же? Ты меня не одобряешь?

– Да, немного, – сказал Рудольф. – Но не поэтому.

– Так почему же все-таки ты не хочешь быть таким, как я?

– Мне хотелось бы иметь такой дом, как у вас. Иметь столько же денег, книги и такую же машину. Так же хорошо говорить, как вы, столько же знать, ездить в Европу…

– Но…

– Но вы одиноки. И несчастны.

– Значит, когда тебе исполнится сорок, ты не намерен быть одиноким и несчастным?

– Нет.

– У тебя будет красивая любящая жена, которая каждый вечер будет поджидать тебя на станции, чтобы отвезти после работы домой, симпатичные умные дети, которые тоже будут любить тебя и которых ты проводишь на следующую войну… – Бойлен говорил таким тоном, словно рассказывал сказку малышам.

– Я не собираюсь жениться, – прервал его Рудольф.

– Вот как? Ты успел прийти к каким-то собственным выводам о браке? Я в твоем возрасте был другим. Намеревался жениться. И женился. Мечтал, что мой пустынный замок наполнится детским смехом… Но, как ты, вероятно, заметил, я теперь не женат, и в моем доме почти никогда не слышно смеха. Впрочем, еще не все потеряно. – Он достал из золотого портсигара сигарету и щелкнул зажигалкой. В свете пламени волосы его казались седыми, а тени легли на лицо глубокими складками. – Я делал твоей сестре предложение. Она тебе говорила об этом?

– Да.

– А она объяснила, почему мне отказала?

– Нет.

– Она говорила тебе, что была моей любовницей?

Это слово показалось Рудольфу грязным. Скажи Бойлен: «Она говорила тебе, что я ее трахал?» – это меньше задело бы Рудольфа. А так сестра выглядела еще одной собственностью Бойлена.

– Да, говорила.

– Ты это порицаешь?

– Да.

– Почему?

– Вы для нее слишком стары.

– Отказав мне, она ничего не потеряла. А я – потерял… Когда увидишь ее, скажи, что мое предложение остается в силе. Скажешь?

– Нет.

Бойлен, казалось, пропустил его «нет» мимо ушей.

– Скажи, что мне невыносимо лежать в постели без нее. Открою тебе секрет. В тот вечер я не случайно оказался в «Джеке и Джилл». Сам понимаешь, такие места не для меня. Но я решил непременно узнать, где ты играешь. Когда вы с Джули вышли из дансинга, я специально пошел следом. Возможно, подсознательно я надеялся найти в брате что-то от его сестры…

– Я, пожалуй, лучше пойду спать, – жестко сказал Рудольф и вышел из машины.

Он забрал с заднего сиденья свою удочку, корзинку и сачок, а также пожарные сапоги. Надел нелепую фетровую шляпу. Бойлен сидел, курил и, щурясь, смотрел сквозь дым на прямую линию огней на Вандерхоф-стрит, выстроенных словно для изображения перспективы. Огни уходили в бесконечность, где прямые линии встречаются или не встречаются.

– Не забудь сумку, пожалуйста, – напомнил Бойлен.

Рудольф взял сумку. Она была совсем легкая, как будто пустая. Какая-нибудь безделица богатых.

– Еще раз спасибо за прекрасный вечер, – сказал Бойлен. – Боюсь, я один получил от него удовольствие. И всего лишь за пару рваных сапог, которые мне все равно не нужны. Я дам тебе знать, когда стенд для стрельбы будет установлен. А теперь иди, молодой неженатый разносчик булочек. Я буду думать о тебе в пять часов утра.

Он включил мотор, и машина рванула с места.

Рудольф проследил за красными хвостовыми огнями, этим двойным сигналом «Стоп!», пока они не исчезли в бесконечности, затем отпер дверь рядом с булочной и втащил свою поклажу в коридор. Он включил свет и посмотрел на сумку. Она была не заперта. С ручки свешивался ключик на кожаном ремешке. Он открыл сумку, надеясь, что мать не слышала, как он вошел.

В сумке лежало небрежно брошенное красное платье. Рудольф вынул его и внимательно оглядел. Оно было кружевное, с глубоким вырезом спереди. Он попытался представить себе сестру в этом платье, почти не скрывавшем ничего.

– Рудольф? – раздался сверху сварливый голос матери.

– Да, мам. – Он быстро выключил свет. – Я сейчас вернусь. А то я забыл купить вечерние газеты.

Он схватил сумку и вышел из дома, стремясь опередить мать, если она спустится. Он сам не знал, кого оберегает – себя, Гретхен или мать.

Рудольф побежал к Бадди Уэстермену, жившему в соседнем квартале. По счастью, в его доме, большом и старом, еще горел свет. Мать Бадди разрешала группе «Пятеро с реки» репетировать в подвале. Рудольф свистнул. Мать Бадди была веселая, общительная женщина, она любила, когда ребята собирались у них в доме и после репетиций угощала их молоком с кексом, но Рудольфу не хотелось сегодня с ней говорить. Он снял ключик с ручки, запер сумку и положил ключик в карман.

Через некоторое время появился Бадди.

– Эй, что произошло? Чего это ты заявился так поздно?

– Слушай, Бадди, не подержишь ли это у себя пару дней, – попросил Рудольф и сунул сумку Бадди в руки. – Это подарок для Джули, и я не хочу, чтобы моя старуха его видела. – Вдохновенная ложь. Все ведь знали, какие скряги Джордахи. Знал Бадди и то, что миссис Джордах была против появления девушек в жизни Рудольфа.

– О’кей, – небрежно бросил Бадди и взял сумку.

– Я когда-нибудь отплачу тебе тем же, – сказал Рудольф.

– Просто не играй без души в «Звездной пыли». – Бадди был лучшим музыкантом в группе и имел право делать подобные замечания. – Еще что-нибудь?

– Нет.

– Кстати, – сказал Бадди, – я сегодня вечером видел Джули. Я проходил мимо киношки. Она как раз заходила туда. С каким-то неизвестным типом. Стариком – по меньшей мере года двадцать два. Я спросил ее про тебя, она сказала, что понятия не имеет, где ты, и ее это не интересует.

– Спасибо, друг, – поблагодарил Рудольф.

– Нельзя жить в неведении, – сказал Бадди. – Увидимся завтра. – И вошел в дом, унося сумку.

А Рудольф отправился в столовую Эйс купить вечернюю газету. Он сел за стойку, открыл спортивную страницу и выпил стакан молока с двумя сладкими булочками. В тот день «Гиганты» выиграли. Рудольф порадовался, но не мог решить, был этот день хорошим для него или плохим.

IV

Томас поцеловал на ночь Клотильду. Она лежала, укрывшись одеялом, волосы ее разметались по подушке, лицо светилось нежной улыбкой. Она включила настольную лампу, чтобы он мог найти дорогу, не натыкаясь ни на что. Томас поцеловал ее, пожелал спокойной ночи и вышел, бесшумно закрыв за собой дверь. Полоска света под дверью исчезла – Клотильда выключила свет.

Томас прошел через кухню в коридор и осторожно стал подниматься по темным ступенькам, неся свой свитер. Из спальни дяди Харольда и тети Эльзы не доносилось ни звука. Обычно оттуда шел такой храп, что дом дрожал. Должно быть, сегодня дядя Харольд спит на боку. Никто не умер в Саратоге. Дядя Харольд пил там лечебную воду и похудел на три фунта.

Томас неслышно поднялся на чердак, открыл дверь в свою комнату и зажег свет. На его кровати сидел в полосатой пижаме дядя Харольд.

Щурясь от яркого света, дядя Харольд как-то странно улыбался беззубым ртом: у него были вставные зубы, и на ночь он их вынимал.

– Добрый вечер, Томми, – прошепелявил он.

– Привет, дядя Харольд, – произнес Томас.

Он понимал, что волосы у него всклокочены и от него пахнет Клотильдой. Он понятия не имел, что делает в его комнате дядя Харольд. Дядя впервые зашел к нему. Томас чувствовал, что надо соблюдать осторожность – думать, что говоришь и как ты это говоришь.

– Уже довольно поздно, верно, Томми? – заметил дядя Харольд, не повышая голоса.

– В самом деле? Я не смотрел на часы, – сказал Томас.

Он остановился у двери, подальше от дяди Харольда. Комната была голая. У него было мало вещей. На комоде лежала книга из библиотеки. «Всадники Багряного Мудреца». Библиотекарша сказала, что книга ему понравится. Дядя Харольд в своей полосатой пижаме заполнял всю комнату, кровать прогибалась под ним там, где он сидел.

– Почти час ночи, – сказал дядя Харольд, брызгая слюной из-за отсутствующих зубов. – Мальчику, который растет и должен вставать рано, чтобы работать, нужно высыпаться, Томми.

– Я не знал, что так поздно, – сказал Томас.

– Интересно, какие развлечения могли задержать мальчика до часу ночи, Томми?

– Я просто бродил по городу.

– Яркие огни… Ярко освещенный город Элизиум в штате Огайо, – заметил дядя Харольд.

Томас изобразил зевок и потянулся. Швырнул свитер на единственный в комнате стул.

– Вот сейчас я почувствовал, что хочу спать, – сказал он. – Надо поскорее ложиться.

– Томми, тебе ведь хорошо у нас живется, верно? – брызгая слюной, спросил дядя Харольд.

– Конечно.

– И кормим мы тебя хорошо, как своего, да?

– Я хорошо у вас питаюсь.

– У тебя хороший дом и хорошая крыша над головой.

– Не жалуюсь. – Томас старался говорить тихо, чтобы не разбудить тетю Эльзу. Не хватало еще, чтобы она присутствовала при этом разговоре.

– Ты живешь в чистоте, в порядочном доме. Мы относимся к тебе как к члену семьи, – не унимался дядя Харольд. – У тебя есть свой велосипед.

– Я ни на что не жалуюсь.

– У тебя хорошая работа, и ты получаешь столько же, сколько взрослые. Ты приобретаешь профессию. Скоро начнется безработица – миллионы мужчин вернутся с войны, но для механика всегда найдется работа. Я не ошибаюсь?

– Я могу позаботиться о себе, – сказал Томас.

– Ты можешь позаботиться о себе. Надеюсь, что так. Ты моя плоть и кровь. Когда позвонил твой отец и попросил меня взять тебя к себе, я сделал это без разговоров. Ведь в Порт-Филипе у тебя были какие-то неприятности, да? Но дядя Харольд никогда не задавал тебе вопросов, мы с тетей Эльзой просто взяли тебя к себе.

– Дома подняли небольшой шум из-за одной истории, – сказал Томас. – Так, из-за ерунды.

– Я не спрашиваю, – великодушно отмел самую мысль о расспросах дядя Харольд. Пижамная куртка на нем расстегнулась, видны были толстые розовые складки на выпирающем животе. – Разве я требую за все это чего-то невозможного? Благодарности? Нет. Совсем немногого: молодой человек должен хорошо себя вести и вовремя ложиться спать. В свою постель, Томми.

«Вот оно что, – подумал Томас. – Этот гад все знает!» Он молчал.

– Мы порядочные люди, Томми. Нашу семью уважают. Твою тетю принимают в лучших домах. Ты бы удивился, если б я сказал тебе, какой мне предоставлен в банке кредит. Мне даже предлагали баллотироваться от республиканской партии в Законодательное собрание штата Огайо, хотя я родился не в Америке. Мои дочери хорошо одеты… Лучше их, пожалуй, ни одна девушка не одевается. Они примерные ученицы. Каждую неделю я сам отвожу их на машине в воскресную церковную школу. И эти два чистых, невинных ангела спят сейчас в этом самом доме прямо под твоей комнатой.

– Все это мне известно, – сказал Томас. Пусть старый дурак выговорится.

– Ты не бродил по городу до часу ночи, Томми, – скорбно продолжал дядя Харольд. – Я знаю, где ты был. Мне захотелось пить, я пошел на кухню взять из холодильника бутылку пива и услышал некие звуки. Мне даже стыдно об этом говорить, Томми. Мальчик твоего возраста в доме, где живут мои дочери…

– Ну и что? – угрюмо буркнул Томас. Он представил себе, как дядя Харольд подслушивал за дверью, и его затошнило от этой мысли.

– Ну и что?! – повторил за ним дядя Харольд. – И это все, что ты можешь мне сказать?

– А что я должен вам сказать? – Ему хотелось крикнуть: «Я люблю Клотильду! Это самое замечательное, что произошло за всю мою поганую жизнь. Клотильда тоже меня любит. Будь я постарше, я забрал бы ее из этого проклятого порядочного дома, из этой уважаемой семьи, от этих образцовых блондиночек дочерей». Но, конечно, он не мог этого сказать. Он вообще не мог ничего сказать. Он задыхался от бессилия.

– Я хочу, чтобы ты сказал, что тебе стыдно за грязную связь, в которую ты позволил себя втянуть этой невежественной хитрой крестьянке, – прошипел дядя Харольд. – Ты должен обещать мне никогда больше не дотрагиваться до нее. Ни в этом доме, ни где-либо еще.

– Я ничего не обещаю.

– Я отношусь к тебе по-доброму, – сказал дядя Харольд. – Я веду себя деликатно. Говорю спокойно, как человек разумный, способный прощать, Томми. Я не хочу скандала. Я не хочу, чтобы твоя тетя Эльза узнала, что ее дом испоганен, что ее дети подвергались… Ах, у меня не хватает слов, Томми.

– Я ничего не обещаю, – повторил Томас.

– Хорошо. Ты ничего не обещаешь, – подхватил дядя Харольд. – И не надо. Когда я уйду от тебя, я спущусь к ней, уж она-то пообещает все, уверяю тебя.

– Это вы так думаете, – возразил Том, но даже ему самому слова эти показались пустыми, детскими.

– Я не думаю, я знаю, Томми, – шепотом сказал дядя Харольд. – Она пообещает все, чего я захочу. Ей некуда деваться. Если я ее уволю, куда она пойдет? Вернется в Канаду к своему пьянице мужу, который уже два года ее разыскивает, чтобы избить до смерти?

– Она найдет себе другую работу. Ей совсем не обязательно возвращаться в Канаду.

– Это ты так считаешь. Ишь какой специалист по международному праву! Тебе кажется, все так просто? Ты думаешь, я не обращусь в полицию?

– А при чем тут полиция?

– Ты еще ребенок, Томми. Ты вложил свою штуку между ног замужней женщины как взрослый, а ведь ты еще ребенок. Она развратила малолетнего. Тебе всего шестнадцать. Это преступление, Томми. Серьезное преступление. Америка – цивилизованная страна, и дети здесь оберегаются законом. Если ее и не посадят в тюрьму, то, конечно, вышлют как иностранку, которая в чужой стране развращает малолетних. У нее нет гражданства, и ей придется вернуться в Канаду. Об этом напечатают в газетах, и муж будет поджидать ее. О да, она пообещает все, – повторил дядя Харольд, вставая. – Мне жаль тебя, Томми. Ты не виноват. Это у тебя в крови. Твой отец всегда шлялся по проституткам. Мне было стыдно здороваться с ним на улице. А твоя мать, если ты этого еще не знаешь, незаконнорожденная. Ее воспитали монахини в сиротском приюте. Спроси как-нибудь, знает ли она, кто ее родители. А теперь ложись спать. – Он похлопал Томаса по плечу. – Ты неплохой парень, я был бы рад сделать из тебя человека, которым бы гордилась семья. Я хочу тебе добра. Ладно, спи. – И дядя Харольд, пивная бочка в бесформенной полосатой пижаме, сознавая свою власть, вышел из комнаты, неслышно ступая босыми ногами.

Томас погасил свет, лег на кровать и изо всей силы ткнул кулаком в подушку.

* * *

На следующее утро он встал пораньше, чтобы до завтрака успеть поговорить с Клотильдой, но, когда спустился вниз, дядя Харольд уже сидел за обеденным столом и читал газету.

– Доброе утро, Томми, – поздоровался он, шумно прихлебывая кофе. Он снова вставил свою челюсть.

В комнату вошла Клотильда со стаканом апельсинового сока для Томаса. Она даже не взглянула на него. Лицо ее было хмурым и замкнутым. Дядя Харольд тоже не взглянул на Клотильду.

– Ужас, что творится в Германии, – произнес он. – В Берлине насилуют женщин. Русские. Они сто лет этого дожидались. Люди ютятся в подвалах. Если бы я не встретил твоей тети Эльзы и не приехал сюда молодым, бог знает, где бы я сейчас был.

Клотильда принесла Томасу яичницу с беконом. Он пытался найти в ее лице хоть что-то. И не нашел ничего.

Покончив с завтраком, Томас встал из-за стола. Надо будет вернуться днем домой, когда все уйдут. Дядя Харольд поднял глаза от газеты.

– Скажи Койну, что я буду в половине десятого. Мне надо заехать в банк. И скажи ему, что я обещал отдать мистеру Данкену машину в полдень, вымытой.

Томас кивнул и вышел из комнаты, как раз когда с лестницы спускались дочки, толстые и бледные.

– Мои ангелочки, – услышал он голос дяди Харольда, приветствовавшего дочерей, которые зашли в столовую поцеловать отца.

Ему удалось уйти из гаража только в четыре часа. Тетя Эльза в этот день ездила с дочерьми на второй машине к зубному врачу – обе девочки носили шины. Дядя Харольд – Том знал это наверняка – находился в демонстрационном зале. Клотильда должна быть дома одна.

– Я вернусь через полчаса, – сказал он Койну. – Мне надо кое-кого повидать.

Койна это не обрадовало, но плевать на него.

Когда Томас подъехал на велосипеде к дому, Клотильда поливала из шланга лужайку под окнами. День был солнечный, и на струях воды играла радуга. Лужайка была небольшая, затененная липами. На Клотильде был белоснежный халат. Тете Эльзе нравилось, чтобы ее прислуга походила на медсестер. Это было своего рода рекламой идеальной чистоты. Мол, в моем доме можно хоть с пола есть.

Клотильда взглянула на Томаса, когда он слез с велосипеда, и продолжала поливать лужайку.

– Клотильда, зайдем в дом, надо поговорить, – сказал Томас.

– Мне некогда. – Она направила струю на клумбу с петуньями.

– Да посмотри же на меня, – сказал он.

– Разве ты не должен быть на работе? – Она продолжала говорить отвернувшись.

– Он вчера ночью приходил к тебе?.. Дядя?

– Ну и что?

– Ты его впустила?

– Он в доме хозяин, – мрачно ответила Клотильда.

– Ты обещала ему что-нибудь? – Он почти кричал, но ничего не мог с собой поделать.

– Какая разница? Возвращайся на работу. А то нас увидят.

– Ты обещала ему что-нибудь?

– Я обещала никогда больше не оставаться с тобой наедине, – отрезала она.

– Но это, конечно, несерьезно? – взмолился Томас.

– Нет, серьезно. – Она вертела в руках наконечник шланга. На пальце поблескивало обручальное кольцо. – Между нами все кончено.

– Нет! – Томасу хотелось схватить ее и встряхнуть. – К черту этот дом! Найди другую работу. Я тоже уйду и…

– Не говори глупости, – резко оборвала его Клотильда. – Ты же знаешь о моем «преступлении», – передразнила она дядю Харольда. – Он добьется, чтобы меня выслали из страны. – И грустно добавила: – Мы не Ромео и Джульетта. Ты школьник, а я кухарка. Возвращайся в гараж.

– Неужели ты ничего не могла ему сказать? – Томас был в отчаянии. Он боялся, что разрыдается прямо сейчас, на глазах у Клотильды.

– А чего говорить? Он дикий человек. Он ревнует, а когда мужчина ревнует, говорить с ним – все равно что со стеной или с деревом.

– Ревнует?.. – не понял Томас. – Что ты хочешь этим сказать?

– Он уже два года меня домогается, – спокойно сказала Клотильда. – Каждую ночь, как только его жена заснет, приходит и скребется у меня под дверью, словно кот.

– Жирная сволочь! В следующий раз я его подкараулю.

– Нет, ты не сделаешь этого, – возразила Клотильда. – В следующий раз я впущу его. Уж лучше тебе знать об этом.

– Впустишь? Его?!

– Я служанка, – сказала она. – И живу, как положено служанке. Я не хочу потерять работу, оказаться в тюрьме или вернуться в Канаду. Забудь обо всем. Alles Kaput![13]13
  Всему конец! (нем.)


[Закрыть] Это были славные две недели. Ты славный мальчик. Извини, что я втянула тебя в неприятности.

– Хватит! Хватит! – закричал он. – Теперь я больше не дотронусь ни до одной женщины, пока не…

У него сдавило горло, и, не договорив, он вскочил на велосипед и поехал, не разбирая дороги, оставив Клотильду поливать розы. Он ни разу не обернулся и поэтому не видел отчаяния и слез на смуглом лице Клотильды.

Святой Себастьян, весь в стрелах, ехал в гараж. Шомпола появятся позднее.