Текст книги "Альковные секреты шеф-поваров"

Грег Томлин. Сэнди Каннингам-Блайт. Алан де Фретэ.

Таверна «Архангел».

Дуги Винчестер сидел за компьютером со скорбной миной, которая, впрочем, сменилась на равнодушную, как только в дверях показался Скиннер. Случалось, Винчестер запирался в своей каморке и не отвечал на стук, а потом с покрасневшим носом оправдывался, что был занят срочными делами. Его должность называлась «специалист по особым проектам», хотя никакими особыми проектами отдел не занимался. Для него одного, в лучших бюрократических традициях, придумали пост, чтобы не платить неустойку за прерванный пятилетний контракт, который он умудрился заключить с департаментом санэпидемконтроля. До истечения контракта оставалось восемнадцать месяцев, а потом Дуги робко надеялся заключить контракт с другим департаментом и продолжить паразитическое существование вне времени и реальной работы.

Дэнни Скиннер и Дуги Винчестер были странной парочкой: первый только начинал карьеру, а второй, несмотря на свои сравнительно молодые сорок с лишним лет, вряд ли мог рассчитывать на ее продолжение. Их отношения Винчестер на полном серьезе называл «стаканной дружбой»; Скиннер даже смутно припоминал, что поначалу они использовали это выражение с иронией.

Теперь, однако, Дуги нужен был не как собутыльник, а как источник ценной информации. Он несколько удивился, когда Скиннер предложил сходить на обед в знаменитую таверну «Архангел», – обычно они заправлялись в других местах, более близких.

Таверна «Архангел» находилась рядом с вокзалом Уэйверли, а посему пользовалась особой популярностью среди туристов и транзитных пассажиров. Помещение было разбито на две секции: большая называлась «Мактаггартс» и представляла собой суровый спартанский паб, оживавший лишь по праздникам и выходным; меньшая – собственно «Архангел» – имела отдельный вход, хотя из «Мактаггартса» в нее можно было попасть и по коридору, мимо туалетов. Стойка бара здесь была короче, а толпа ярче, богемнее; на втором этаже располагался ресторан, славившийся отличной кухней. Скиннер никогда в нем не обедал, но несколько раз бывал с инспекцией, неизменно выявлявшей исключительную чистоту.

Скиннер направился в малый бар, к немалому ужасу Винчестера, заявившего:

– Ни-и-и, я сюда не пойду! Мне моя жопа дорога. Тут еще в старые времена одни педики ошивались.

– Да брось, все давно изменилось! – убеждал Скиннер. – Тем более сейчас день. Давай заглянем! Не понравится, перейдем в соседний зал.

Винчестер на самом деле только притворялся, что боится геев. Единственное, что его волновало, – это литраж. За обедом он привык выпивать четыре кружки: первую практически залпом, в три-четыре глотка, вторую и третью – не спеша, смакуя, а четвертую – снова залпом, тем же макаром, что и первую. После обеда дверь в каморку специалиста по особым проектам почти всегда была заперта.

В этот ранний час за короткой стойкой сидели лишь два юнца с рюкзаками да стайка нагруженных покупками домохозяек из округа Файф, тем не менее бар казался переполненным. Пузатый бармен щеголял в антикварной футбольной фуфайке с рекламой виски «Феймос граус». Его волосы были выбелены и забраны в пучок. В молодые годы, до того как разжиреть, он наверняка не знал отбоя от кавалеров. Скиннер заказал по первой и имел удовольствие наблюдать, как Винчестер, двигая кадыком, совершает привычный ритуал.

– Ты здесь был? – спросил он, когда кружка Дуги опустела.

– Да здесь все бывали! Каждый клоун, каждая шлюха. Классное было место.

– Эпоха панков, да?

Винчестер кивнул и сморщился, как будто скушал гадость.

– Ненавижу эту шваль! Они убили настоящую музыку. «Цеппелины», «дорзы» – вот были парни!

Скиннер еле заметно улыбнулся: Винчестер ненароком приоткрыл перед ним живую, ранее неизвестную часть своей души, чудом уцелевшую в многолетнем мороке ежедневного пьянства.

– Помнишь, в Эдинбурге была группа Old Boys? Моя мать от них тащилась. Даже тусовалась с ними.

– Не-а… – Винчестер покачал головой. – Я же говорю: этим дерьмом не интересовался. Панк-рок для меня просто грохот.

Потеряв интерес к коллеге, Скиннер переключился на бармена.

– Я слышал, жрачка у вас ничего, – начал он.

– А то! – Бармен важно повел носом.

– Ну, – Скиннер придвинулся ближе, хищно сузил глаза, – я тут читаю книжку де Фретэ… Это повар из ящика, знаешь?

– Ага. Худой и скромный, – саркастически хмыкнул бармен.

– Точно, – радостно согласился Скиннер. – Он кулинарную порнуху написал: «Альковные секреты шеф-поваров». Как девчонок угощать, чтоб у них ноги раздвигались.

– Пфф! Мало того что их поить, – возмутился бармен, – так еще и жрать готовить? Перетопчутся!

Скиннер посмеялся и продолжил:

– Представляешь, он пишет, что начинал здесь, у вас! Говорит про крутого повара, не помню имени. Вроде тот его всему научил. И вообще прикольный старик.

Бармен закатил глаза. Затем покосился на пустую кружку Винчестера, на уровень пива в кружке Скиннера – и сделал знак «повторить?». Винчестер молча кивнул.

– Сэнди Каннингам-Блайт, – угрюмо сообщил бармен. – Этот подонок мне всю жизнь испортил.

Скиннер не поверил своим ушам.

– Он что, до сих пор работает?

– Если бы! Все гораздо хуже. – Бармен покачал головой. – Он здесь пьет. Будь моя воля, я бы его на порог не пустил, хронь эту. А менеджер считает, что он безвредный, даже наоборот. Типа «живая легенда»! – Бармен картинно развел руками; видимо, это была его коронная байка. – Не знаю насчет легенды, а из живого там одна глотка осталась!

– Значит, старый Сэнди здесь ошивается.

– Угу, через пару часов припрется. Каждый вечер как штык… Хоть бы под автобус попал, тварь! Да только хренушки, таким везет.

Бармен отвлекся, чтобы обслужить домохозяек, заказавших джин с тоником.

– А как он выглядит? – спросил Скиннер.

– Рожа – будто динамитом разнесло. А зашивал слепой обдолбанный хирург… Да ты не волнуйся, его сначала слышно, а потом уже видно, – успокоил бармен.

Выпив по четыре кружки, Скиннер и Винчестер вернулись на работу. По дороге они проделали привычный маневр: Винчестер задержался у газетного киоска, чтобы купить «Вечерние новости», а Скиннер без задержки проследовал в офис. Таким образом «стаканные друзья» надеялись избежать обвинений в групповом пьянстве.

Но их опасения были напрасны: главным предметом сплетен в отделе было не пьянство, а недавние семейные потери Кибби и Скиннера, причем сочувствовали больше первому, к вящему негодованию второго.

Поняв, что Кей не вернется, Скиннер, недолго думая, вступил в полуофициальную, ни к чему не обязывающую связь с Шеннон Макдауэлл, у которой на личном фронте тоже было неспокойно: она на днях застала Кевина в постели с одной из своих подруг. Ничто так не объединяет, как сходство переживаний.

Поначалу служебный роман двух обиженных сердец выражался в том, что после работы они неизменно отправлялись в ближайший бар, где оперативно напивались, а остаток вечера проводили в страстных поцелуях и объятиях, дальше которых дело, впрочем, не заходило. Их невинные игры, однако, быстро сделались достоянием общественности и главной темой сальных пересудов в курилке.

Четыре выпитые за обедом кружки лишь разожгли Скиннеров аппетит. Подговорив Шеннон уйти пораньше, он привел ее в бар «Ватерлоо».

– Жаль Брайана, такое несчастье! – вздохнула Шеннон. – Переживает.

– Он, по крайней мере, знал своего отца! – неожиданно для себя рявкнул Скиннер. И поспешил объяснить, заметив испуг своей шер ами: – Извини, просто… понимаешь, моим отцом может быть любой алкаш в этом баре! – Он обвел глазами пьяную гомонящую толпу. – И мать ничего не рассказывает. Ни слова не вытянешь… А этот говнюк Кибби ходит с трагической рожей, как будто ему одному известно значение слова «боль». И все вокруг стонут: ох, бедняжка Брайан!..

Скиннер замолчал, опасаясь, что Шеннон почувствует глубину его неприглядной ненависти к Кибби, однако на ее лице читалась другая, более сильная эмоция: сочувствие.

– Знаешь, я тоже потеряла мать. Когда еще маленькая была.

Скиннер подумал о своей матери, попытался представить, что бы он делал, случись с ней несчастье.

– Даже не знаю, что бы со мной было… – Он помотал головой и вспомнил Кибби: бедному червяку наверняка сейчас несладко.

– Это ад, если в двух словах, – бесцветно сказала Шеннон. – Отец просто сломался, не смог пережить. – Она глубоко затянулась, и Скиннер с трудом оторвал голодный взгляд от ее сигареты. – Братишка с сестрой сразу на мне повисли. Деньги нужны, об универе пришлось забыть. А в департаменте нормально платили, посылали на курсы. Сертификат светил. Не скажу, что всю жизнь только и мечтала инспектировать сраные кухни. Но кто-то должен их инспектировать. И я из этой возможности выжимаю все, что могу. А Брайан… я его понимаю. Знаю, что это такое – потерять близкого.

– Да. Извини… Я тоже ему сочувствую. – Скиннер вдруг ощутил странное, даже несколько пугающее желание оказаться рядом с Кибби, обнять его, утешить. – Просто я еще не отошел от… истории с Кей.

Он прикусил губу, осознав, что неявно, ненароком наметил контур вызревающих между ним и Шеннон отношений. Их руки сблизились, пальцы переплелись. Скиннер уже давно понял, что простые объятия могут быть интимнее любой интимности. Теперь оказалось, что иногда достаточно даже касания рук. Он посмотрел на ее кольца, потом в большие карие глаза, где плавала печаль, и в его сердце поднялась теплая волна. Шеннон покачала головой:

– Спасибо, Дэнни. Но… не надо. Мы оба понимаем, что происходит. Весело проводим время, помогаем друг другу выбраться из говна. Самоуважение возвращаем. Вот и все. Давай оставим как есть… А там посмотрим.

– Конечно! – согласился Скиннер, быть может слишком поспешно.

Судя по сухой усмешке, скривившей губы Шеннон, его энтузиазм не остался незамеченным. Но в глубине души он и вправду продолжал отчаянно, вопреки логике, ждать звонка Кей.

– Ты права, – вздохнул он, чувствуя, что заезжает в неприятный тупик. – Отношения между двумя брошенными людьми – темное дело. Не будем торопиться… Ты ведь с Кевином долго встречалась?

– Три года.

– Скучаешь? – спросил он, думая о Кей.

– Да, наверное. Хотя к этому давно шло, мы оба понимали. Но ни исправить, ни закончить не могли. Я поначалу даже облегчение испытала. Его ведь последние месяцы как будто не было, пустое место… По правде говоря, мне Рут не хватает больше, чем Кевина. – Глаза Шеннон превратились в узкие бойницы. – В конце концов, эта подлая, грязная, лживая, ничтожная шлюха была моей лучшей подругой.

Она потеряла обоих в один заход. Двух зайцев одним выстрелом. Точнее, одной палкой… А я потерял Кей. Которую любил, конечно, но как-то наперекосяк. Я, похоже, не способен любить по-настоящему – пока не обрету мир, не узнаю своих корней. Пока не разыщу отца. Надо встретиться с этим гребаным спившимся поваром, вытрясти из него правду. Уж лучше он, чем де Фретэ…

Они улыбнулись друг другу, и Скиннер предложил переместиться в таверну «Архангел».

– Да ну, – скривилась Шеннон. – Выше по улице есть классный бар, там сегодня все коктейли в полцены.

Расставшись с Кевином, она тоже постоянно искала забвения на дне бокала, что лишь повышало ее привлекательность в глазах Скиннера.

– Да ты обалдеешь с этой таверны! Знаешь, какая прикольная атмосфера? И публика интересная, – настаивал он, думая о встрече со старым поваром.

– Ладно, уболтал. Пошли! – согласилась она с легким задором, который он так любил. И которого особенно не хватало Кей… Вернее, задор испарился потом, угрюмо подумал Скиннер. А поначалу все было замечательно.

Они шли к вокзалу по мостику над дорогой. Скиннер колебался: стоит ли взять ее за руку? Или обнять? Это было бы странно. Как-никак они работали в одном офисе, за соседними столами… Близость, возникшая в уютном пабе, развеялась на мокром ночном ветру, как в голливудском мюзикле, где герой кружит героиню в романтическом танце, поет о любви, глядит ей в глаза – и отталкивает в неловком смущении, когда смолкает последний аккорд.

Они спустились на Маркет-стрит, и Скиннер почувствовал первые признаки волнения: сейчас он увидит Сэнди! А вот и стеклянная дверь таверны. Он толкнул ее и пропустил Шеннон вперед.

Старая пьяная рожа. Яблочко от яблони…

Скиннер сразу узнал Каннингам-Блайта, хотя раньше его в глаза не видел. Вряд ли, однако, это было вызвано фамильным сходством или точностью описаний бармена, в которой, кстати, сомневаться не приходилось. Просто в толпе посетителей сразу выделялась пустая зона, где в окружении незанятых стульев, словно под защитой силового поля, сидел и бормотал одинокий старик.

Кивнув давешнему бармену, успевшему переодеться в клетчатую рубашку, Скиннер заказал себе пива и водки с колой.

– А я буду лимонад и двойной виски. – Шеннон указала на полку. – Например, «Тичерз».

– Поосторожнее с этой отравой. От нее простата разрушается.

– Дэнни, у меня нет простаты!

– Ну вот, допрыгалась! – Скиннер довольно осклабился, и они прошли к пустующим стульям.

Сэнди Каннингам-Блайт улыбнулся им тепло и открыто, как пожилой фермер, наконец дождавшийся гостей. Это был кряжистый небритый горбун с обширной плешью, обрамленной грязно-серыми патлами. Немногие уцелевшие зубы поржавели от никотина, а из черных дыр между ними сочилась густая пьяная вонь. Рубаха была измята, защитного цвета куртка мешковата, позорные брюки заправлены в старые ботинки и замурзаны до черноты. Он был явно из тех людей, что ощущают себя тем комфортнее, чем сильнее отвращение окружающих. Но гвоздем композиции было, конечно, лицо, тут бармен не солгал. Как говорится, отмечено печатью порока, думал Скиннер, разглядывая чудовищные рытвины и морщины. Старик между тем не сводил липких глаз с Шеннон.

– Давай, красавица, садись поближе, – позвал он с бесстыжей ухмылкой.

Шеннон фыркнула и отвернулась. Старик протянул руку, тронул ее за плечо:

– Зовут-то как?

Она жалобно посмотрела на Скиннера, словно говоря: давай пересядем! Затем с каменной вежливостью бросила через плечо:

– Шеннон.

Скиннер подвинулся вместе со стулом, чтобы образовать кружок; его подруга тоже вынуждена была повернуться.

– Великая река родной Ирландии, – мечтательно промямлил забулдыга, пустив слюну на подбородок. И процитировал: – «Уж не слышать ему, как чайка кричит над бурливой волной Шеннона…»[11]11
  Из песни «Sean South of Garryowen», написанной Шоном Костелло и спетой группой Wolfe Tones (альбом «Let the People Sing», 1972).


[Закрыть] Твоя семья с Изумрудного острова?

– Ирландия не при делах. Отец в рокабилли играл, обожал песни Дела Шеннона. Назвал меня в его честь, – объяснила она сквозь зубы.

Сэнди Каннингам-Блайт был разочарован: плечи повисли, из груди вырвался ароматный вздох. Затем глаза его ожили.

– А где твой дом, прекрасная беглянка?

– В Медоубруке, – ответила Шеннон, слегка оттаяв. В конце концов, он был всего лишь безобидным хроником.

Скиннер между тем не спускал жадного взгляда с Сэнди Каннингам-Блайта.

Полная развалина, конечно. Но шестидесяти еще нет. Вполне мог мою матушку огулять двадцать четыре года назад. Явная склонность к алкоголизму. И до сих пор хлещет как лошадь. Если это мой папаша – надеюсь, я унаследовал его выносливость.

– Меня Дэнни зовут. – Скиннер протянул руку, отметил крепкое пожатие – то ли человека, то ли алкоголя. – Необычное местечко, да? – Он обвел глазами бар.

– Было, было… – горько отозвался Каннингам-Блайт. – Раньше здесь собирались люди, – он поднял палец, – жадные до жизни! Ели, пили, обсуждали важные дела… А сейчас – просто пивнуха! Одна из многих.

– Ты сюда давно ходишь?

– Да уж изрядно! – Сэнди гордо выпучил глаза. – Было время, даже работал здесь.

– Барменом?

– Не-е… Боже упаси!

– В ресторане?

– Уже теплее, – ответил старик игриво.

– Ну… я вижу, ты творческий человек. С искрой в душе. Неужели шеф-поваром?

Каннингам-Блайт был в восторге.

– Ты прав, о проницательный юноша! – воскликнул он с такой неподдельной радостью, что Скиннер даже улыбнулся от смущения.

Каннингам-Блайту, казалось, только этого и не хватало: воодушевившись, он начал рассказ:

– Я ведь никогда кулинарии не учился. Просто любил готовить, удивлять друзей хитрыми рецептами… А начинал адвокатом, да! Подвизался на другой кухне, на юридической. – Он с омерзением кивнул в сторону Хай-стрит. – Ненавидел этот балаган всей душой. В конце концов решил, что в Эдинбурге и без меня хватает посредственных адвокатов. А вот хороших поваров – шиш, не найдешь!

Скиннер приметил, что Шеннон увлеклась разговором с соседней парочкой, и забросил пробный крючок:

– Интересно получается. Моя мать здесь официанткой работала в конце семидесятых.

Старик покачал головой:

– Сколько их сменилось… Не сосчитать.

– Ее ты должен помнить. Ярко-зеленая прическа. Она типа панковала… Вернее, не типа, а просто – панковала.

– А-а, конечно! Отлично помню. Заводная девчонка, – оживился старый повар. – Правда, сейчас уже, поди, не девчонка…

– Да уж, – задумчиво кивнул Скиннер.

Каннингам-Блайт вздохнул и вернулся к рассказу о старых добрых временах, о поварском прошлом. Большей частью это была нудная пьяная болтовня, но Скиннер прилежно слушал, стараясь войти в доверие к старику, обновляя ему пиво, не забывая и про себя.

Постепенно Каннингам-Блайт начал клевать носом; паузы делались все продолжительнее, речь бессвязнее, и, когда бармен объявил последний заказ, старик уже спал.

Шеннон повернулась к Скиннеру.

– Я – домой, – объявила она. И уточнила, делая поправку на поздний час и количество выпитого: – Одна.

– Не вопрос! – бодро откликнулся Скиннер. – Я вот… дедушку до такси провожу.

Шеннон была удивлена, если не сказать – разочарована, таким отсутствием напора, однако заботливость друга ее впечатлила.

Скиннеру стоило немалого труда поднять зыбкого Каннингам-Блайта и вывести его на улицу. Он эскортировал старика через вокзал к стоянке такси, щедро применяя увещевания, тычки, обман и угрозы – на потеху ночным зевакам. В машине тот снова отключился, хотя и успел на последнем проблеске рассудка прохрипеть свой адрес («Дублин-стрит»). Труднее всего оказалось вытащить его из такси и поднять по лестнице. Перед дверью подъезда пришлось томительно шарить у него по карманам в поисках ключей, но Скиннер проявил настойчивость и был вознагражден. Подъем вылился в сущий кошмар: Каннингам-Блайт был довольно-таки массивен. Дело усугублялось еще тем, что он неглубоко погрузился в алкогольную кому и периодически пытался идти сам. Один раз это чуть не привело к громыхающему обвалу по ступенькам; затем они вдвоем едва не опрокинулись через перила в лестничный проем.

Втащив боевого товарища в спальню и бросив на кровать, Скиннер решил осмотреть его жилище. Это была просторная квартира с большой, богато обставленной гостиной и внушающей уважение открытой кухней. Посудой и плитой, однако, пользовались нечасто. О неприхотливом образе жизни хозяина свидетельствовали валяющиеся повсюду консервные банки, коробки из-под пиццы и пустые пивные бутылки.

Он тут блядскую помойку развел.

Скиннер собрался уже отчалить, когда из спальни донесся странный грохот, а потом долгое рычание. Пойдя на шум, Скиннер обнаружил в конце коридора туалет с распахнутой настежь дверью, а над унитазом – блюющего Каннингам-Блайта. Штаны заслуженного повара были спущены до колен.

– Ты в порядке, друг?

– Ммм-дя…

Каннингам-Блайт совершил медленный поворот кругом, его ноги заплелись. Он сковырнулся на пол, спиной к унитазу.

Скиннер смотрел и не верил своим глазам. Старик дергался и егозил, словно марионетка на веревочке, однако сходство с куклой не ограничивалось хаотичностью движений: у Каннингам-Блайта отсутствовали гениталии. На их месте красовался уродливый красно-желтый шрам. Впрочем, некое подобие мошонки, судя по всему пустой, еще угадывалось, а вот члена не было и в помине. Из бугристой бурой плоти торчала гибкая трубка, ведущая в прозрачный пластиковый пакет, притороченный к талии при помощи ремешка. На глазах у изумленного Скиннера пакет медленно заполнялся желтой жидкостью.

Чудовищный ветеран сквозь пьяные туманы заметил присутствие постороннего, определил источник его смятения и со смехом похлопал по мешку:

– Сколько раз уже сегодня опорожнял… Хорошо, что не забыл. Иногда забываю. И он лопается, гад. Недавно вышел случай… неловко…

Скиннер был в ужасе:

– Как тебя… угораздило?

Каннингам-Блайт, должно быть, протрезвел от смущения. Он приподнялся, поддернул штаны и присел на краешек унитаза. Пару секунд было тихо. Затем он заговорил – сухим отстраненным голосом:

– В шестидесятых я политикой увлекся. Мальчишка, что возьмешь. Особенно национальный вопрос меня занимал. Никак не мог понять, почему бо́льшая часть Ирландии сумела завоевать свободу, а Шотландия до сих пор томится под игом… ик… под игом британской короны. Целыми днями ходил по Нью-тауну и удивлялся: центр Эдинбурга, а названия улиц – в честь английской знати, как на подбор. Все благодаря этому подхалиму Вальтеру Скотту. А великие сыновья родины, вроде социалиста Джеймса Конноли, довольствуются жалкой табличкой под каким-то сраным мостом… Тебе интересно?

Скиннер кивнул.

– Я всю жизнь любил химичить. Выдумывал рецепты, смешивал вещества. И решил: сделаю бомбу в знак протеста. Подложу ее под один из символов британского империализма – и взорву к ебени матери! Чтоб неповадно было уродовать мой город. Выбрал памятник герцогу Веллингтону, что на Ист-Сайде. И начал мастерить – дома, на кухне. Сидел, зажав между ног обрезок трубы. Утрамбовывал взрывчатку… Ну, она и долбанула. Вынесла мне член и яйцо! – сообщил он чуть ли не с гордостью. – А на железном герцоге небось даже царапины бы не осталось… – Его голова уныло поникла. – Мне тогда восемнадцать исполнилось. Я только одну женщину успел узнать: старую жилистую училку из Аберфельди. У нее была рожа – мешок с гаечными ключами. А я ее вспоминаю каждый день, как песню. И всякий раз чувствую – вот она, фантомная эрекция! Мощная, толстая, как полицейская дубинка… – Старый повар горестно вздохнул. – Береги член, приятель! Это твой лучший друг. А всякие умники пусть идут лесом.

Скиннер несколько секунд стоял неподвижно, затем сухо простился и покинул жилище Сэнди Каннингам-Блайта. Он шел по булыжным улицам Нью-тауна в сторону маслянисто-черных вод залива Ферт-оф-Форт. В голове плескалась тяжелая усталость.

Да уж действительно – альковные секреты шеф-поваров… Но не те, что мне нужны.