Текст книги "OUTSIDE"

Не забывали и о физическом воспитании. Префектура заботливо водрузила хоккейную коробку вкупе с примитивной уличной стенкой, и всем, кто не разменял ещё порог мужества в двадцать пять лет или не оттрубил срочную, полагалось регулярно заботиться о спортивной форме. И если дети с непосильной задачей кое-как справлялись – впрочем, выбор у них был небогатый: пузатым родителям требовалось сублимировать тоску о былой активности в заботу о подрастающем поколении, то народ постарше, особливо с похмелюги, чувствовал себя на брусьях слегка не в своей тарелке. Но это всё мелочи, а в сухом остатке имелись регулярные футбольные матчи, собиравшие зрителями у окон чуть не весь дом, совместные просмотры чемпионатов и много ещё чего приятно-советского, чудом удержавшегося в этом анклаве давно забытой душевности. Отчасти связано это было с тем, что населял девятиэтажный дом, как и район в целом, пролетариат во втором уже поколении, некогда призванный работать на вредном химическом производстве по соседству. С приходом рыночной экономики комбинат свою загрязняющую деятельность прекратил, сдав площади в аренду под пельменные цеха и автосервисы, а персонал, соответственно, перекочевал кто куда, не изменяя при этом здоровой тяги к простому ручному труду. Таким образом социальное расслоение не совершилось: кое-где, конечно, проживали беспробудные алкаши, умудрявшиеся пропивать всё до унитаза включительно, но таких хватало и при советах, а в целом, макроэкономически так сказать, картина не изменилась. Лишь избранные могли позволить себе установку кондиционеров, да и то путём жестокой экономии, то есть – не раздражая опоздавших приобщиться к бытовому прогрессу сограждан. Автопарк если и блистал премиальным брендами, то с неизменным налётом десятка лет жестокой эксплуатации по отечественному бездорожью. Дети ходили в ближайшую, без дорогих языковых уклонов, школу, а те, что помладше – в расположенный прямо во дворе детский сад.

Демографическая проблема не стояла – в том смысле, что так остро, как в целом по стране. Родители охотно теснились, давая возможность молодым завести хотя бы одно чадо, избытка пенсионеров также не наблюдалось: мужики умирали, не дожив до шестидесяти, а одинокие старухи либо сидели по домам, либо сдавали комнаты приезжим, что вливало дополнительную свежую кровь, не давая итоговому коктейлю зачахнуть. Лимитчиков, хотя и называли обидным словом, в основном уважали за трудолюбие, лишь самую, едва заметную, малость поглядывая свысока, в чём сказывался типично русский незлобливый характер. Их охотно приглашали к столу, желая выслушать очередную захватывающую историю покорения столицы, часто угощали, если случался повод в виде дня рождения или ещё какого праздника, и держали подчёркнуто на равных, невзирая на вероисповедание и национальность. А когда поселились у Петровны две ночные бабочки, что произвели на Диму прямо-таки неизгладимое впечатление, надолго оставшись в дебрях возбуждённого подсознания, то мужики и вовсе проявили себя джентльменами почище английских лордов – ни словом, ни единым даже жестом не намекнув девушкам на двусмысленность профессии. То ли были они молоды и неопытны, то ли маняще привлекательны на фоне вырождающейся городской массы, но приняли их в коллектив охотно, правда, заочно: от посиделок за «светленьким» гостьи столицы деликатно, но решительно отказывались. Позже, когда выяснилось, что обе они работали хостес в круглосуточном ресторане и подрабатывали танцовщицами в ночном клубе, народ несколько даже расстроился, так привыкли мы стараниями отечественного классика к наличию во всяком порядочном коллективе дипломированной шлюхи.

Избавившись от навязчивого образа чересчур жизнелюбивого соседа, Дима продолжил движение к цели. Разведчиком, однако, снова сделаться не удалось – как это часто бывает, неожиданное вторжение чужеродного сознания спутало все карты. Идти оставалось недолго, буквально минуты три, но отсчитать и неполные двести секунд «насухую», то есть не воображая себя кем-то, казалось ему бездарной потерей времени. И он сделался запойным алкоголиком, во мраке ранней зимней ночи едва плетущимся за очередной дозой, стимулом и лекарством. Ноги вполне натурально подкашивались от усталости, организм то и дело пугал совершенным отключением от сети, что автоматически грозило потерей с трудом добытых денежных знаков – страдающих и просто страждущих вокруг хватало. Безобразный выпивоха не чувствовал стойкого запаха давно немытого тела, отпугивавшего прохожих даже на улице, с каким-то мазохистским удовольствием предвкушая, как станут воротить от него нос посетители супермаркета. В достижении относительного – то есть в условиях наличия постоянного дохода и непропитой жилплощади – дна содержится масса полезного, начиная, как водится, с массы бытовых удобств. Не требуется принимать регулярно душ, мыть или стричь волосы, бриться, стирать одежду и бельё, не говоря уже о том, чтобы заботиться о гардеробе – было бы тепло и сухо. Долгосрочных целей, планов на жизнь и прочих раздражителей у ярого поклонника Бахуса также нет, а вместе с ними отпадают и бесчисленные раздражители, мешающие насладиться непередаваемой красотой ежедневного пьянства. А где нет нервов, там в порядке и сердце, ведь даже измученное перманентными возлияниями, оно у алкаша проживает ровно столько же, сколько у сознательного работяги, вынужденного пахать напропалую, чтобы удовлетворить сварливую жену и поставить на ноги детей. «Вот уж увольте», – быстро вжившись в образ, вслух произнёс Дима, впрочем, не отвлекая прохожих от собственных мыслей. В большом городе народ частенько не ладит с головой, и чьи-то громкие монологи, хотя бы и сдобренные отменным матом, по большей части остаются незамеченными. «Ох, худо мне, худо», – закрепляя успех, произнёс новоявленный алтухан и в освещённые двери магазина вошёл уже стопроцентным пропойцей.

Их дешёвый сетевой распределитель ему тоже нравился. За исключением толпившихся у кассы однообразных бабулек, каждый персонаж здесь достоин был самого пристального внимания. Вот крупная, показательно жизнерадостная мать двух беспутных детей. Чаша судьбы кажется ей наполненной, хотя на поверку оказывается, что одними заботами. Кому-то, видимо, приятнее иметь полный расстройств сосуд, нежели пустой – дело вкуса. Едва разменяв четвёртый десяток, она сделалась неповоротливой и грузной, как говорит мама – импозантной, но в зеркало смотреться не перестала. Безусловно, вид собственного обнажённого тела больше не вдохновлял её на резкие, спонтанные попойки в обществе незамужних подруг, но в хорошем платье, с косметикой да эффектной причёской она ещё могла возбудить огонь страсти у парочки офисных водителей. И пусть запала хватало ненадолго, если быть точнее – пока главенствовал в крови алкоголь, но всё же подол требовалось время от времени гладить, дабы скрыть от благоверного некоторые подробности корпоративной культуры. Очень, очень приятная мелочь.

Или сутулится в сторонке работяга. Классический – не новодел вроде сборщика встраиваемой мебели, а прямо-таки токарь или ещё какой вымирающий вид. Ступает грузно, уверенно – за ним извечная правда рабочего класса, который, хотя и тащит всё, что плохо или без пригляду лежит, но искренне полагает себя честным тружеником, из которого бюрократы, бизнесмены и прочие богатеи-кровопийцы на «б» сосут щедро сдобренную алканоидами кровь. У него в руках нарезанный батон, килограммовая пачка пельменей, майонез и ноль семь дешёвого коньяка – социальный статус позволяет хлебать не одну только водяру. Мужик он рукастый, и потому у него тёплый балкон. На котором он сядет вечером, поставит на табуретку миску с яствами, графинчик, стопку да нарезанный лимон и станет медленно, с уважением к дорогому напитку, опорожнять тару, наблюдая в освещённом фонарём участке дороги спешащих прохожих. Куда их несёт – кто знает, но у каждого своя ни на что не похожая судьба, мечты, победы и разочарования, слёзы, радости… да чего там только нет. Каждый трясётся за свою бесценную шкуру, пусть бы и цена ей на самом деле ломаный грош. Каждый ищет счастья, и каждый находит лишь пустоту шумного одиночества, когда вокруг всё движется и бурлит, а сам ты при этом чувствуешь себя обессиленным, старым и чужим. Разве что в такие вот моменты, потягивая трёхзвездочный – «Да кого я обманываю, палёный», – но всё же божественный напиток, понимаешь, как прекрасно всё, что нам сопутствует и окружает. Даже и беды, призванные научить нас больше ценить то многое, что имеем: работу, тёплый дом, будущее. В котором, может, и не хватит на дорогой широкоэкранный телевизор, но на полбанки за компанию с соседом да хорошую закусь достанет всегда. И это много, бесконечно много в стране, знавшей голода и войны куда больше, чем любая другая цивилизация, не исключая, наверное, и воспетых в тематической передаче атлантов. Шестиметровые образованные мужики, а выпить, похоже, не умели – оттого, по-видимому, и вымерли: скучно. А ему весело. Хорошо, душа нараспашку, хочется любить весь мир, вон, кстати, ханурик из девятого подъезда вышел на балкон покурить. «Дурёха, не бойся, повернись ко мне лицом и улыбнись, – играл, будто шаром об стенку, приятной мыслью сердобольный сосед. – Я приглашу тебя в гости, посидим, раздавим мой нектарчик. Мой. Честно заработанный. Уже, к тому же, полупустой… Да пошёл ты, халявщик недоделанный», – и он резко поворачивается в другую сторону, чуть не опрокидывая импровизированный столик со снедью. Тренированная рука, однако, вовремя приходит на зов потерянной устойчивости, и земное притяжение остаётся в этот раз ни с чем. «От, скотина, чуть вечер не испортил», – несчастный аспирант-историк и не заметил, как заработал в недалёком будущем хороший бланш под «шибко образованным» глазом. А не отдаляйся от коллектива, очкарик.

Да вот же и он, любимый персонаж. Судорожно жующий подросток со стеклянными глазами. «Челюсть гуляет», – понимающе сочувствует Дмитрий, безусловно – не вслух, дабы не провоцировать накачанного фармацевтическими технологиями, готового сорваться на крик юношу. Очередь и так-то идёт не быстро, а сильно «ускоренному» парняге в конце она и вовсе кажется спланированным издевательством. Кассирша – понаберут кого ни попадя в Узбекистане – передвигает покупки лениво, будто специально подчёркивая свою здесь главенствующую роль. А этот безмозглый, к тому же, забыл взвесить помидоры. Сейчас потащится замерять, тут уж к гадалке не ходи, овощей заказала жена, и не принести теперь в клювике страшно – запилит, стерва, включит диспетчера и отправит незадачливого пилота на второй круг. «Сколько же можно», – неожиданно громко, с тоской ожидающего своей очереди на облегчение от диареи произнёс несчастный, подняв в очереди ропот одобрения. Над недовольными, однако, висит объявление с номером мобильного телефона, на который просят звонить в случае, если скопилось более трёх человек при наличии свободных неработающих касс, так что гул быстро стихает – винить в пробке некого, кроме разве что собственной неповоротливой трусости. «Да и ладно», – произносит было нарушитель спокойствия, швыряя пластиковую корзину в сторону, но тут же замечает на дне любимые трубочки с кремом, мнётся, смущается, краснеет, а всё же покорно возвращается «в стойло», как ещё секунду назад, по счастью, на этот раз мысленно, обозвал столпившуюся публику. Теперь он сама скромность, разве что нервно переминающаяся с ноги на ногу да громко чавкающая жевательной резинкой. «Суки, гады, фашисты», – клянет он проклятых оккупантов в алых фартуках, с тоской поглядывая на заветный телефон. Сколько раз он давал себе слово набраться духу и позвонить, разнести там к чёрту всю эту свору, дать им, хапугам, понять, что они тут не хозяева. «Даже адрес магазина для удобства кляузников приписали, совсем нас ни во что не ставят». «Добрый день, – снова репетирует он тысячу раз отрепетированную фразу, – в магазине по адресу такому-то работает всего четыре кассы – притом, что очередь достигает восьми, – для верности пересчитал ещё раз, – покупателей в каждую. Прошу принять меры. Нет, требую, хотя это слишком грубо, вроде как номер же повесили, чтобы облегчить участь. Как сказать, как сказать…» – в этот момент молодая пара слева тихо кладёт в сторону покупки и уходит, нарушая столь тщательно продуманную фабулу произведения – стоящих-то остаётся всего шестеро. «Неважно, детали, пока решусь позвонить, кто-нибудь обязательно подтянется… Но тут же камеры, а вдруг они в прямом эфире могут дать картинку любого филиала, неровен час – и меня спалят. Чёрную карту за враньё дадут, и куда я ходить тогда стану? Вокруг всё дороже, а очередей не меньше. Дурак, куда высунулся, стой и жди», – но ноги уже несут его подальше от всевидящего цифрового ока, в бакалею, где, скрывшись за нагромождением коробок с макаронами, оставленными нерасторопным служащим, Данко вырывает своё сердце: