Текст книги "OUTSIDE"

Не забывали и о физическом воспитании. Префектура заботливо водрузила хоккейную коробку вкупе с примитивной уличной стенкой, и всем, кто не разменял ещё порог мужества в двадцать пять лет или не оттрубил срочную, полагалось регулярно заботиться о спортивной форме. И если дети с непосильной задачей кое-как справлялись – впрочем, выбор у них был небогатый: пузатым родителям требовалось сублимировать тоску о былой активности в заботу о подрастающем поколении, то народ постарше, особливо с похмелюги, чувствовал себя на брусьях слегка не в своей тарелке. Но это всё мелочи, а в сухом остатке имелись регулярные футбольные матчи, собиравшие зрителями у окон чуть не весь дом, совместные просмотры чемпионатов и много ещё чего приятно-советского, чудом удержавшегося в этом анклаве давно забытой душевности. Отчасти связано это было с тем, что населял девятиэтажный дом, как и район в целом, пролетариат во втором уже поколении, некогда призванный работать на вредном химическом производстве по соседству. С приходом рыночной экономики комбинат свою загрязняющую деятельность прекратил, сдав площади в аренду под пельменные цеха и автосервисы, а персонал, соответственно, перекочевал кто куда, не изменяя при этом здоровой тяги к простому ручному труду. Таким образом социальное расслоение не совершилось: кое-где, конечно, проживали беспробудные алкаши, умудрявшиеся пропивать всё до унитаза включительно, но таких хватало и при советах, а в целом, макроэкономически так сказать, картина не изменилась. Лишь избранные могли позволить себе установку кондиционеров, да и то путём жестокой экономии, то есть – не раздражая опоздавших приобщиться к бытовому прогрессу сограждан. Автопарк если и блистал премиальным брендами, то с неизменным налётом десятка лет жестокой эксплуатации по отечественному бездорожью. Дети ходили в ближайшую, без дорогих языковых уклонов, школу, а те, что помладше – в расположенный прямо во дворе детский сад.

Демографическая проблема не стояла – в том смысле, что так остро, как в целом по стране. Родители охотно теснились, давая возможность молодым завести хотя бы одно чадо, избытка пенсионеров также не наблюдалось: мужики умирали, не дожив до шестидесяти, а одинокие старухи либо сидели по домам, либо сдавали комнаты приезжим, что вливало дополнительную свежую кровь, не давая итоговому коктейлю зачахнуть. Лимитчиков, хотя и называли обидным словом, в основном уважали за трудолюбие, лишь самую, едва заметную, малость поглядывая свысока, в чём сказывался типично русский незлобливый характер. Их охотно приглашали к столу, желая выслушать очередную захватывающую историю покорения столицы, часто угощали, если случался повод в виде дня рождения или ещё какого праздника, и держали подчёркнуто на равных, невзирая на вероисповедание и национальность. А когда поселились у Петровны две ночные бабочки, что произвели на Диму прямо-таки неизгладимое впечатление, надолго оставшись в дебрях возбуждённого подсознания, то мужики и вовсе проявили себя джентльменами почище английских лордов – ни словом, ни единым даже жестом не намекнув девушкам на двусмысленность профессии. То ли были они молоды и неопытны, то ли маняще привлекательны на фоне вырождающейся городской массы, но приняли их в коллектив охотно, правда, заочно: от посиделок за «светленьким» гостьи столицы деликатно, но решительно отказывались. Позже, когда выяснилось, что обе они работали хостес в круглосуточном ресторане и подрабатывали танцовщицами в ночном клубе, народ несколько даже расстроился, так привыкли мы стараниями отечественного классика к наличию во всяком порядочном коллективе дипломированной шлюхи.

Избавившись от навязчивого образа чересчур жизнелюбивого соседа, Дима продолжил движение к цели. Разведчиком, однако, снова сделаться не удалось – как это часто бывает, неожиданное вторжение чужеродного сознания спутало все карты. Идти оставалось недолго, буквально минуты три, но отсчитать и неполные двести секунд «насухую», то есть не воображая себя кем-то, казалось ему бездарной потерей времени. И он сделался запойным алкоголиком, во мраке ранней зимней ночи едва плетущимся за очередной дозой, стимулом и лекарством. Ноги вполне натурально подкашивались от усталости, организм то и дело пугал совершенным отключением от сети, что автоматически грозило потерей с трудом добытых денежных знаков – страдающих и просто страждущих вокруг хватало. Безобразный выпивоха не чувствовал стойкого запаха давно немытого тела, отпугивавшего прохожих даже на улице, с каким-то мазохистским удовольствием предвкушая, как станут воротить от него нос посетители супермаркета. В достижении относительного – то есть в условиях наличия постоянного дохода и непропитой жилплощади – дна содержится масса полезного, начиная, как водится, с массы бытовых удобств. Не требуется принимать регулярно душ, мыть или стричь волосы, бриться, стирать одежду и бельё, не говоря уже о том, чтобы заботиться о гардеробе – было бы тепло и сухо. Долгосрочных целей, планов на жизнь и прочих раздражителей у ярого поклонника Бахуса также нет, а вместе с ними отпадают и бесчисленные раздражители, мешающие насладиться непередаваемой красотой ежедневного пьянства. А где нет нервов, там в порядке и сердце, ведь даже измученное перманентными возлияниями, оно у алкаша проживает ровно столько же, сколько у сознательного работяги, вынужденного пахать напропалую, чтобы удовлетворить сварливую жену и поставить на ноги детей. «Вот уж увольте», – быстро вжившись в образ, вслух произнёс Дима, впрочем, не отвлекая прохожих от собственных мыслей. В большом городе народ частенько не ладит с головой, и чьи-то громкие монологи, хотя бы и сдобренные отменным матом, по большей части остаются незамеченными. «Ох, худо мне, худо», – закрепляя успех, произнёс новоявленный алтухан и в освещённые двери магазина вошёл уже стопроцентным пропойцей.

Их дешёвый сетевой распределитель ему тоже нравился. За исключением толпившихся у кассы однообразных бабулек, каждый персонаж здесь достоин был самого пристального внимания. Вот крупная, показательно жизнерадостная мать двух беспутных детей. Чаша судьбы кажется ей наполненной, хотя на поверку оказывается, что одними заботами. Кому-то, видимо, приятнее иметь полный расстройств сосуд, нежели пустой – дело вкуса. Едва разменяв четвёртый десяток, она сделалась неповоротливой и грузной, как говорит мама – импозантной, но в зеркало смотреться не перестала. Безусловно, вид собственного обнажённого тела больше не вдохновлял её на резкие, спонтанные попойки в обществе незамужних подруг, но в хорошем платье, с косметикой да эффектной причёской она ещё могла возбудить огонь страсти у парочки офисных водителей. И пусть запала хватало ненадолго, если быть точнее – пока главенствовал в крови алкоголь, но всё же подол требовалось время от времени гладить, дабы скрыть от благоверного некоторые подробности корпоративной культуры. Очень, очень приятная мелочь.

Или сутулится в сторонке работяга. Классический – не новодел вроде сборщика встраиваемой мебели, а прямо-таки токарь или ещё какой вымирающий вид. Ступает грузно, уверенно – за ним извечная правда рабочего класса, который, хотя и тащит всё, что плохо или без пригляду лежит, но искренне полагает себя честным тружеником, из которого бюрократы, бизнесмены и прочие богатеи-кровопийцы на «б» сосут щедро сдобренную алканоидами кровь. У него в руках нарезанный батон, килограммовая пачка пельменей, майонез и ноль семь дешёвого коньяка – социальный статус позволяет хлебать не одну только водяру. Мужик он рукастый, и потому у него тёплый балкон. На котором он сядет вечером, поставит на табуретку миску с яствами, графинчик, стопку да нарезанный лимон и станет медленно, с уважением к дорогому напитку, опорожнять тару, наблюдая в освещённом фонарём участке дороги спешащих прохожих. Куда их несёт – кто знает, но у каждого своя ни на что не похожая судьба, мечты, победы и разочарования, слёзы, радости… да чего там только нет. Каждый трясётся за свою бесценную шкуру, пусть бы и цена ей на самом деле ломаный грош. Каждый ищет счастья, и каждый находит лишь пустоту шумного одиночества, когда вокруг всё движется и бурлит, а сам ты при этом чувствуешь себя обессиленным, старым и чужим. Разве что в такие вот моменты, потягивая трёхзвездочный – «Да кого я обманываю, палёный», – но всё же божественный напиток, понимаешь, как прекрасно всё, что нам сопутствует и окружает. Даже и беды, призванные научить нас больше ценить то многое, что имеем: работу, тёплый дом, будущее. В котором, может, и не хватит на дорогой широкоэкранный телевизор, но на полбанки за компанию с соседом да хорошую закусь достанет всегда. И это много, бесконечно много в стране, знавшей голода и войны куда больше, чем любая другая цивилизация, не исключая, наверное, и воспетых в тематической передаче атлантов. Шестиметровые образованные мужики, а выпить, похоже, не умели – оттого, по-видимому, и вымерли: скучно. А ему весело. Хорошо, душа нараспашку, хочется любить весь мир, вон, кстати, ханурик из девятого подъезда вышел на балкон покурить. «Дурёха, не бойся, повернись ко мне лицом и улыбнись, – играл, будто шаром об стенку, приятной мыслью сердобольный сосед. – Я приглашу тебя в гости, посидим, раздавим мой нектарчик. Мой. Честно заработанный. Уже, к тому же, полупустой… Да пошёл ты, халявщик недоделанный», – и он резко поворачивается в другую сторону, чуть не опрокидывая импровизированный столик со снедью. Тренированная рука, однако, вовремя приходит на зов потерянной устойчивости, и земное притяжение остаётся в этот раз ни с чем. «От, скотина, чуть вечер не испортил», – несчастный аспирант-историк и не заметил, как заработал в недалёком будущем хороший бланш под «шибко образованным» глазом. А не отдаляйся от коллектива, очкарик.

Да вот же и он, любимый персонаж. Судорожно жующий подросток со стеклянными глазами. «Челюсть гуляет», – понимающе сочувствует Дмитрий, безусловно – не вслух, дабы не провоцировать накачанного фармацевтическими технологиями, готового сорваться на крик юношу. Очередь и так-то идёт не быстро, а сильно «ускоренному» парняге в конце она и вовсе кажется спланированным издевательством. Кассирша – понаберут кого ни попадя в Узбекистане – передвигает покупки лениво, будто специально подчёркивая свою здесь главенствующую роль. А этот безмозглый, к тому же, забыл взвесить помидоры. Сейчас потащится замерять, тут уж к гадалке не ходи, овощей заказала жена, и не принести теперь в клювике страшно – запилит, стерва, включит диспетчера и отправит незадачливого пилота на второй круг. «Сколько же можно», – неожиданно громко, с тоской ожидающего своей очереди на облегчение от диареи произнёс несчастный, подняв в очереди ропот одобрения. Над недовольными, однако, висит объявление с номером мобильного телефона, на который просят звонить в случае, если скопилось более трёх человек при наличии свободных неработающих касс, так что гул быстро стихает – винить в пробке некого, кроме разве что собственной неповоротливой трусости. «Да и ладно», – произносит было нарушитель спокойствия, швыряя пластиковую корзину в сторону, но тут же замечает на дне любимые трубочки с кремом, мнётся, смущается, краснеет, а всё же покорно возвращается «в стойло», как ещё секунду назад, по счастью, на этот раз мысленно, обозвал столпившуюся публику. Теперь он сама скромность, разве что нервно переминающаяся с ноги на ногу да громко чавкающая жевательной резинкой. «Суки, гады, фашисты», – клянет он проклятых оккупантов в алых фартуках, с тоской поглядывая на заветный телефон. Сколько раз он давал себе слово набраться духу и позвонить, разнести там к чёрту всю эту свору, дать им, хапугам, понять, что они тут не хозяева. «Даже адрес магазина для удобства кляузников приписали, совсем нас ни во что не ставят». «Добрый день, – снова репетирует он тысячу раз отрепетированную фразу, – в магазине по адресу такому-то работает всего четыре кассы – притом, что очередь достигает восьми, – для верности пересчитал ещё раз, – покупателей в каждую. Прошу принять меры. Нет, требую, хотя это слишком грубо, вроде как номер же повесили, чтобы облегчить участь. Как сказать, как сказать…» – в этот момент молодая пара слева тихо кладёт в сторону покупки и уходит, нарушая столь тщательно продуманную фабулу произведения – стоящих-то остаётся всего шестеро. «Неважно, детали, пока решусь позвонить, кто-нибудь обязательно подтянется… Но тут же камеры, а вдруг они в прямом эфире могут дать картинку любого филиала, неровен час – и меня спалят. Чёрную карту за враньё дадут, и куда я ходить тогда стану? Вокруг всё дороже, а очередей не меньше. Дурак, куда высунулся, стой и жди», – но ноги уже несут его подальше от всевидящего цифрового ока, в бакалею, где, скрывшись за нагромождением коробок с макаронами, оставленными нерасторопным служащим, Данко вырывает своё сердце:

– Добрый день, слушаю вас, – слышится в трубке уверенный мужской голос, такой голос, которого меньше всего ожидаешь в оазисе среднеазиатской культуры богом забытого спального района.

– Здравствуйте, – покрываясь испариной от напряжения, мямлит герой, – у нас в магазине всего три, – не удержался-таки, соврал, – кассы включены, а народу скопилось – ну чистая тьма. Примите какие-нибудь меры.

– Хорошо, адрес ваш.

– Зачем вам мой адрес, при чём здесь вообще я? – бес попутал ввязаться в эту авантюру, да ещё и позвонить с зарегистрированного на себя номера… Всё… у них там, может быть, вообще бандиты или менты на довольствии, за что, мама дорогая, за что… – Это у вас кассы не работают, – выброшенный адреналин оказывает спасительное действие, сердцебиение учащается, но нормализуется, и спокойно, уже без признаков аритмии, кляузник заканчивает, – и нечего пытаться валить всё на меня одного, ясно!

– Да ясно, ясно, – нетерпеливо реагирует голос. – Адрес магазина какой, куда мне звонить-то?

– Ах, это, – макаронные изделия едва не содрогнулись от вздоха облегчения, – это пожалуйста, – и он диктует адрес, присовокупив, в исполнительском рвении, ещё и индекс, благо с детства живёт в соседнем доме.

– Благодарю за звонок, немедленно примем меры.

Едва ли не через секунды, будто по мановению волшебной палочки, где-то в далёком помещении раздаётся треск стационарного телефона, и, судя по тому, как бросается на вызов лениво прогуливающаяся вдоль полок старшая, это тот самый звонок. Слышатся невнятные вялые оправдания, грубо прерванные начальственным окриком, и пролепетав: «Сейчас всё исправим», раздражённая начальница бросается в подсобку. Там, по-видимому, происходит изрядный переполох не без лёгкого рукоприкладства, и, дожёвывая на ходу, к кассам устремляются заспанные сотрудницы. Их помятые лица источают смесь негодования и страха, но Данко уже всё равно: его победа уравняет на чаше весов любую несправедливость. Очередь его как раз подошла, что делает бессмысленным всю с таким трудом проведённую операцию, но вместо разочарования он вдруг наполняется гордостью. Выходит, он принёс жертву ради них, во благо народа, а они, наивные, даже не подозревают, кто их спаситель. В первое мгновение отчаянное желание открыть слепцам глаза на истину подхватывает с силой, готовой вознести волны, но тут другая, доселе незнакомая мысль рождается в возбуждённом мозгу. «Зачем? – спокойно констатирует обновленное сознание. – Я знаю, и довольно. Какое мне дело до мнения этих жалких терпил, даже если при том есть дело до их судьбы. Разве для них я совершил поступок? Нет, для справедливости я это сделал, во имя права именовать себя человеком. А порицание или восхищение оставим извечному середняку». Так вскоре у Мити появится первый и единственный друг. Максим. Макс, как упорно называл он себя сам, и Максюша, как столь же упорно величали его остальные. К слову, второе подходило ему куда больше: тщедушная внешность, впалые глазницы, нездорово бледный цвет лица да перманентная лёгкая паранойя поклонника лёгких и средней тяжести стимуляторов – ну точно не Макс.

Глава IX

В тот день дружба ещё не завязалась, ибо Диму ждало нечто большее, чем разговор по душам с новым знакомым. Утром предстояло сдавать объект весьма требовательному, впрочем, более по слухам, заказчику, и, предчувствуя семь дней непрерывного заслуженного праздника, квалифицированный мастер заранее блаженствовал. Ибо претензии, если таковые и возникали, как правило, относились к коллегам – его часть работы всегда была на высоте, таким образом лишь добавляя лучшему среди условно-равных в артели дополнительно к чувству свободы ещё и приятное послевкусие от сознания того, что бестолковые товарищи продолжают корячиться.

Дюжина пива в руках, увенчанный кассовым аппаратом форпост развитого капитализма остался позади, и счастливый, уже не беспробудный алкоголик, но подающий надежды… мотогонщик? «Ты головой ударился? – беспардонно вмешался внутренний голос. – Тебе напомнить, минус сколько сейчас на улице? Или ты в закрытом павильоне поражал ценителей красотой виражей?» «Ладно, ладно», – поспешил согласиться Дима, тут же послушно переквалифицировавшись в старшего смены. Хотя бы, к примеру, как минимум треть пути до дома уже осталась позади, а он всё ещё не нашёл достойного призвания… упаковочного цеха на крупном производстве индийской фармацевтической компании.

– Почему индийской? – не унималось alter ego.

– Там платят меньше. Стану я, работая на каких-нибудь швейцарцев, хлебать это дешёвое пойло.

– Ты же так его любишь, – опешил воображаемый собеседник, но тут же исправился, – разумно и логично, не подкопаться. Что за новости в коллективе?

– Алка никак не может добиться от своего удостоверенной печатью взаимности. Бесится, что тот на сообщения её не отвечает. Посоветовал ей отключить на несколько дней телефон под предлогом поломки, и тогда поглядим, как ненаглядный запоёт.

– Думаешь, поможет?

– Уверен. В доску инфантильный тип, на пороге тридцатки всё ещё живёт с мамой. Всегда удивлялся – зачем они вообще им такие нужны?

– Фактор потерянного времени, – пришло на помощь подсознание, – когда за плечами лет, эдак, пять, да ещё и лучших лет молодости, против воли не хочется признаваться себе, что указанные годы потрачены зря – на пустого, то есть, человека. Появляется надежда исправить, вылепить нечто относительно удобоваримое из подручного материала, который, пусть только теоретически, но подвержен же некоторой эволюции. На деле всё, конечно, наоборот, и с годами принц будет становиться только хуже или, как минимум, рассудительнее и старше. Но на то и надежда, чтобы не внимать доводам рассудка. Если повезёт, объект встретит подругу посвежее, ну а коли нет – Мендельсон, двое детей, развод и остаток жизни, проведённый в воспоминаниях.

– Нельзя быть таким скептиком.

– Кому-то в любом случае нужно. Ты на здравомыслие явно не претендуешь, жалкий поклонник сериалов, компьютерных игр и дешёвой пародии на страсть.

– Во-первых, – обиделся Митя, – исключительно лучших сериалов. Игра вообще только одна, заметь, стратегическая, и один всего сценарий.

– Что значит – сценарий?

– Не придуривайся, пожалуйста. Тот редкий случай моделирования имперского господства, когда всё не ограничивается банальным захватом территории. Далеко не поверхностный анализ требуется, чтобы достичь на этом пути сколько-нибудь существенных успехов. И тот факт, что она занимает меня уже более семи лет…

– Говорит о том, что ты консервативный узколобый придурок без фантазии, – рубил сплеча внутренний голос. – Без обид, Мить, посуди сам. Десять лет ты пьёшь одно и то же пиво, жрёшь вместе с ним одну и ту же закусь, живёшь в одном месте и по неизменному расписанию. И всё это тебя несказанно, судя по всему, радует. Ни единого приятеля – я уж не говорю про друга, разговоры только с собой да третьесортным воображением. Раз в месяц – проститутка на два часа и вздохи через стенку у постели возлюбленной, настолько беспросветной дуры, что даже ты сам это понимаешь. По-твоему, достойная жизнь?

– Так ведь я же счастлив. Добрый вечер, – уже вслух произнёс он дежурное приветствие женщине с повисшими на руках туго набитыми съестным пакетами, безуспешно пытавшейся дотянуться ключом до домофона, – ну или не добрый, – резюмировал незлобливый сосед в ответ на гробовое молчание и быстро набрал код. – Чем плохо, если мне это нравится? Разве я исповедую идеологию того жалкого существа, что пытается довольствоваться малым? Нисколько – у меня есть ровно столько, сколько требуется. Неужели же не понятно, что мне в буквальном смысле очевидно, несомненно, отчасти, видимо, непередаваемо даже хорошо. Вот представь, я сейчас захожу домой, – они действительно поднялись уже на этаж и, обменявшись с навьюченной дамой недобрыми взглядами, вышли на лестничную клетку, – и там у меня – по пунктам. Вкусная еда и любимая выпивка – раз. Хотя, заметь, благородно тут подыгрываю оппоненту, ведь это, по правде говоря, увесистые два. Ну да я не жадный, у меня этих цифр ещё много. Зрелища – два. Лучшие, на всё готовые, при желании – каждые полчаса разные сексуально раскрепощённые девушки в любых видах – да хоть ипостасях; при наличии, естественно, базовых навыков восприятия – три. Или ты будешь спорить об эффективности четырёх тематических каналов плюс бескрайних просторов Интернета? Разве не здесь истинный размах фантазии, возможность оставаться собой, несмотря ни на что?! То-то же. Далее – развлечения. Юмористические шоу, фокусы, загадки, психологические тесты, кроссворды и ещё куча всего, – он уже поставил пиво охлаждаться, причём – две в морозилку, чтобы с очевидным нарушением качества ритуала, но немного побаловать себя этим же вечером, – это, кажется, было четыре. Пять – познавательное.

Образовательные передачи, документальные фильмы, исследования, новые открытия – тьма тьмущая неизведанного и пугающе нового. Хоть по семь раз на дню удивляйся. Шесть – новости. Весь мир бурлит, что-то происходит, наводнения, пожары, стихии, революции – а ты, знай себе, в тепле сидишь и хрустишь куриной ножкой, покуда за окном метель такая, что страшно и на закрытый балкон выйти. По-твоему, не вдохновляюще сознавать, что трое из пяти на планете если не буквально с голоду дохнут, то прозябают в нищете или воюют, четвёртый по двенадцать часов ежедневно собирает за гроши новомодные гаджеты, а счастливчик-пятый чихать хотел на всё – от глобального потепления до цунами, потому как с нашими морозами не страшно, а волна и с километр высотой сюда не дойдёт. Объективная реальность – семь. В том смысле, что зад ей подтереть и выкинуть. Да я в своей игрушке враз переплюну всех известных Цезарей, буду повелевать народами и сокрушать цивилизации – по причине единственно скверного настроения. Ну, какой Рамзес Второй может себе это позволить? Строить или, наоборот, истреблять миллионы во имя собственной прихоти – ничего себе эмоция… или кто-то хочет поспорить? А коли мне удаётся пережить одну треть таких ощущений, то кто упивается властью больше: я или зачуханный демократический президент. А даже и диктатор: в современном мире ему, бедняге, сиди тихо да трясись, чтобы какая-нибудь миролюбивая коалиция тебя не разбомбила. Восьмое, из этой же, впрочем, области – право на ошибку. У меня перезагрузка, бесконечно повторяющаяся в новых условиях новая жизнь, а что у реального команданте – шиш с маслом, одна попытка в чертовски неблагоприятных исторических условиях. Мне зачем, спрашивается, эти проблемы? Альтернативная реальность нанесла первый и тут же смертельный удар по возможности людей мечтать, именно потому, что дала возможность – если не реализовать сокровенное, то, по крайней мере, бесконечное число раз пытаться. Пойми, здесь, в этой убогой на чей-то взгляд халупе, я буду в течение следующей недели моделировать пространство под себя, и у меня будет всё. Безграничная власть, лучшие женщины, алкоголь, пир духа и брюха, величайшие сражения и блистательные победы вкупе с не сломленным трудностями и даже поражениями характером. Я стану решительнее Суллы, кровожаднее фюрера, мудрее пророка. Здесь, на пространстве в тридцать четыре и восемь десятых квадратных метра жилой площади, я стану богом, властелином мироздания. На семь бесконечно долгих дней. Во всяком из которых – двадцать четыре часа по три тысячи шестьсот неповторимых мгновений каждый. Никакой ответственности, никаких обязательств – без страха, чести и совести. Только я и мои желания.

– А когда тебе надоест? – едва различимый писк микроволновки, подогревшей аппетитно сочную курицу, резко усилился и, превратившись в нарастающий гул в ушах, повалил излишне самоуверенного повелителя с ног, заставил биться в истерике, попутно издавая малопонятные звуки, отдалённо напоминавшие мычание. Вскоре способность говорить вернулась и, хотя всё ещё валяясь на полу, Митя с холодным остервенением шептал:

– Гнида, тварь. Ненавижу. Змей. Травишь меня ядом, не даёшь забыть. Подожди, я и до тебя доберусь. Вот позору-то будет, когда такой вот и вдруг действительно доползёт, а там, глядишь, и низвергнет тебя обратно в ничто. Потому только, что мешал в своё удовольствие рукоблудствовать да воображаемые города строить. Зря, очень зря, недооцениваешь ты возможности ползающих. На нашей стороне упорство редкостное, такого у победителей не сыщешь. Мы, брат, умеем терпеть и выжидать. Оттого и побеждает всегда слабость, за ней страх – религия большинства.

На том, однако, состязание с коварным искусителем и закончилось. Поёрзал ещё немного, засвидетельствовал кристальную чистоту линолеума – Дима ненавидел грязь и свои жалкие метры поддерживал в идеальном порядке, – немного порыдал, чтобы полегчало, да успокоился. Неделя блаженства – слишком веский аргумент, чтобы размениваться на мелочи. Разве что курица немного остыла, а разогревать вторично не хотелось – может получиться суховатой. Телеграфная отрывистость мысли постепенно сменилась знакомым плавным течением. Не стоило забывать и о маленьких радостях: пиво из магазина оказалось почти идеальной степени охлаждения, и неполные десять минут в морозилке, пока он лёжа боролся с лукавым, превратили его в любимый напиток богов. Которые, надо думать, предпочитают что-нибудь вроде дорогого коньяка или сухого красного, да так, что даже им причащаются, но Дима неохотно поддавался чужому влиянию. К тому же у его избранника имелась масса объективных преимуществ. Первое и главное, безусловно, – процесс. Два-три литра светлого можно запросто тянуть в течение двух часов практически безостановочно, в отличие от его якобы благородных собратьев, что требуется аккуратно цедить, боясь вылакать дозу раньше окончания ужина, фильма или ещё какого нехитрого аккомпанемента. Звук откупориваемой бутылки, ласкающий слух как минимум четырежды за вечер. Аппетитная пена, будто у шампанского, но на вкус куда приятнее сладкой газированной дряни. Горчинка, хмель и приятное чувство насыщения, плавно переходящее в здоровое, без признаков мнимого геройства, опьянение. Когда хочется полежать, вздремнуть, никуда не торопиться, а лучше – вообще не выходить из дома, ведь искомый напиток позволяет наконец-то осмыслить, понять, что всё лучшее уже находится рядом.

Впрочем, то была лишь теория, а на практике… Едва слышный, но такой знакомый, почти уже родной звук высвобождаемых из бутылки газов, рука нежно подхватывает готовую упасть пробку и кладёт рядом в основание будущей горки. Старт очередному витку эйфории торжественно дан. Противиться нет смысла, с первым же глотком ещё только предвосхищаемая, ненастоящая, но уже бесконечно желанная пелена нежно окутывает жаждущий провалиться в наслаждение мозг. Продукт лучшего в мире брожения усваивается истосковавшимся организмом почти мгновенно, осталось лишь пройти последние секунды отсчёта. Их не десять, ну так и он же не Гагарин, отправляющийся показывать язык земному притяжению, – задача достойная избранного остолопа на службе имперской фантасмагории размером с пол-Евразии.

Один-два-три – каким нужно быть дураком, чтобы стремиться куда-либо ещё. Четыре-пять-шесть – уже не смущает необходимость завтра поутру куда-то нестись. Девятнадцать-двадцать-двадцать один… одно – какой идиот вообще придумал карты, как можно так не беречь наполненное волшебной негой праздности время. Тридцать семь-тридцать восемь-тридцать девять – три жадных глотка уже опустошили бутылку на две трети, ещё несколько коротких мгновений отделяют его от заветного. Сорок-сорок один-сорок два… Правь, Британия, морями, а хоть бы и всем миром, потому что я остаюсь здесь. В оазисе концентрированного наслаждения, у берега ласкового спокойного моря тихой радости. В мире, где нет проблем, расстройств и ошибок. Наваждение, долгожданная нега, спокойствие на грани абсолютного счастья. Сорок три… она подступает. Её приближение чувствуется каждой клеткой, нервные окончания напряжены неимоверно, будто измученное тело готовится исторгнуть опостылевшее семя, дабы вдохнуть, наконец, истинной свободы. Сорок четыре… всё. Голова валится назад, глаза на мгновение закрываются, чтобы, открывшись, увидеть обновлённый, лучший из когда-либо существовавших миров. Перерождение состоялось.

Хотя и напоминая со стороны фанатичного поклонника спиртосодержащих препаратов, Дима оставался малопьющим человеком. Алкоголь был для него не двигателем и даже не топливом бескрайнего удовольствия, но одним из многих инструментов достижения гармонии. Без непременного антуража из любимой гостиной, широкого экрана, компьютера и аппетитных яств, он и пить бы не стал. Более того, никогда не опустился бы до того, чтобы хлебать напиток из банки, сколько бы ни твердили авторитетные пивовары о том, что алюминиевая тара лучше сохраняет полезные свойства и вкусовые качества. Только из бутылки и только из горлышка: никаких стаканов, бокалов и прочей бесполезной утвари. Особо нездоровые сексологи усматривали в этом то тягу к материнской груди, то спрятанный на дне души воинствующий гомосексуализм вкупе с пристрастием к соответствующим оральным ласкам, но тот, кто всюду подозревает сексуальную подоплёку, вероятнее всего, является пациентом сам.

В бутылке ещё оставалось. Дима называл это «глоток победителя», когда все необходимые приготовления сделаны, свободное время длиной как минимум в неделю гарантировано, а лёгкое опьянение уже наступило. Улыбка расположилась на его лице столь основательно, что казалось – умри он сейчас же, так и остался бы лежать в гробу с отпечатком неземного блаженства. «Опорожняем», – с этого момента он не хотел никого ни видеть, ни знать и вообще даже подозревать о существовании вокруг соседей, улицы, города, планеты и всей той космической дряни, что наполняет собой бесконечность Вселенной. Завтрашний визит на сдачу объекта в этом смысле подходил как нельзя лучше – лишний раз, уже вкусив от божественного, окунуться в грязь этого мира, чтобы тем вернее отгородиться от него затем. Эйфория не терпит компромиссов и соглашательства – чтобы оказаться в раю, вокруг непременно должен быть ад.