Текст книги "Шизофрения. Том 1"

– Не, Серёг, всё-таки путешествовать надо, – чуть приобнял его Мишаня, так его звали, высказывая эту непреложную истину. Сергей попытался было пояснить, что, мол, да, и я ведь того же мнения, но его почти грубо оборвали продолжившимся монологом. – Да, согласен, тут довольно-таки существенные материальные затраты, это же тебе не в Турцию по путёвке съездить, но, пойми, это даёт тебе уникальную возможность увидеть мир своими глазами, а не в каком-то там телевизионном ящике, – сделал он многозначительную паузу, вперившись для пущей картинности в окно.

Сергей, понятно, в жизни сам бы не допёр, что, болтаясь по свету, можно заодно на него и посмотреть, а потому с чувством благодарного прозрения устремил вслед за мудрым товарищем свой взгляд на улицу. Мишаня блаженствовал, поучая жизни неразумного отрока, и, ясное дело, совершенно не вникал в то, что тот ему говорил в ответ. Выйдя из театральной задумчивости, он ещё долго что-то вещал Сергею, который, покорно внимая, всё время ждал, что вот ещё немного – и его собеседник вдруг начнет покатываться от хохота, так легко разыграв партию самовлюблённого придурка перед незадачливым гостем, но, то ли увлёкшись актёрствованием, то ли желая как можно дольше сохранить интригу, тот продолжал рассказывать о своих похождениях, с каждым разом всё более наставнически указывая неочевидную неправоту усердно соглашавшегося со всем абсолютно слушателя.

«Да ну на фиг, не может быть человек такой тупой», – гонял по кругу одну и ту же мысль Сергей, даже приоткрыв рот от удивления, так что со стороны казалось, будто он жадно ловит каждое слово ментора, который, увидев в его глазах столь неприкрытое обожание, как-то сразу к нему охладел, не чувствуя больше потребности распинаться перед и без того поражённым масштабом его личности глупеньким клерком. Впрочем, Мишаня оказался настолько снисходительно-благороден, что не бросил его наедине с открывшейся вдруг величайшей истиной, а уверенно подвёл к запруженному гостями столу, сообщив им коротко: «Вот, рассказывал товарищу о пользе путешествий» и даже усадил новоблагословенного адепта по левую руку от себя. Гости в ответ на произнесённые слова тут же привычно просияли, и Сергею опять показалось, что всё это какой-то замысловатый фарс. Он с надеждой во взгляде посмотрел на сидевшего на другом конце друга-фотографа, но вместо ожидаемого еле сдерживаемого смешка тот лишь показал глазами на дверь, а потом на часы, словно говоря: «Потерпи ещё немного, скоро уже идём».

Сергея посетила соблазнительная мысль невзначай открыть этому сборищу глаза на собственную персону и от души потешиться произведённым эффектом, но он скоро отогнал её прочь как бестолковую – потому что они ведь скорее всего и не поняли бы комизма ситуации, а к тому же вредную, поскольку разумнее хранить таких имбецилов группами, чтобы легче было распознать издалека и не обжечься ещё раз, да и, в конце концов, пусть себе живут безмятежно в своей милой резервации, ведь не делают же никому зла. Пока он обдумывал всё это, его друг успел наговорить каких-то пошлых комплиментов хозяину и откосить от дальнейшего веселья, так что они тут же удалились, провожаемые самыми искренними сожалениями присутствующих и полным спокойного достоинства напутствием именинника: «Думаю, нам стоит ещё пообщаться». Сергей охотно закивал и, не зашнуровав толком ботинки, вывалился в подъезд, увлекая за собой замешкавшегося фотохудожника, которому только и сказал в лифте: «Ну и знакомые у тебя», тут же выбросив подальше из головы все обстоятельства столь милого вечера.

Итак, Сергей вступил на территорию запланированного весёлого знакомства уже несколько критически настроенным, но так или иначе решил довести начатое до конца, тем более что образ Ани почему-то всплыл в его памяти в новой соблазнительной форме. Как, в сущности, немного нужно мужчине, чтобы заинтересоваться женщиной, думал он: в меру привлекательная внешность вкупе с малейшей индивидуальностью делают самый банальный объект женского пола маняще притягательным. Если бы мужчины непременно влюблялись в щедро насиликоненные объекты своих сексуальных фантазий, жизнь представителей сильного пола была бы намного проще, поскольку непропорционально крупные губы, пластика груди и липосакция редко сочетаются с развитым интеллектом или хотя бы широким кругозором. Но почему даже состоятельный, жадный до плотских удовольствий самец всё равно ищет себе нечто другое, наделённое не просто зачаточным сознанием, но в полной мере рассудком, чтобы вместо послушно выполняющей любые команды эротичной куклы получить достойное независимой личности сопротивление его нападкам и в результате идти на компромиссы, сдерживать себя и где-то даже изменять вместо того, чтобы просто забирать заслуженное вознаграждение. Быть может, в этом и проявляется у мужчины частичное верховенство духовного над плотским и просто животным, в то время как женщина, подобно доисторической самке гориллы, всё так же жаждет отдаться первенствующему самцу, лишь видоизменяя соразмерно времени представление о самой силе, но оставляя неизменным лежащий в основе животный инстинкт. «Так кто же прав: держащаяся основ и понятных ориентиров ян или находящийся в вечном поиске инь? Или хотя бы так: кому же из двух по-настоящему жить хорошо?» – перефразировав известный вопрос русской интеллигенции, задумался Сергей, попутно силясь вспомнить, правильно ли он воспроизвёл в памяти принадлежность китайских знаков соответствующему полу. Логика подсказывала ему, что вдумчивые философы цинь уж должны были догадаться поставить во главу угла мужское гендерное начало, и тогда его размышления не носили бы отпечаток исторической погрешности; он попробовал было обратиться к помощи Интернета, но отечественный 3G в который раз дал маху и, удивляясь собственной настойчивости в копеечном вопросе, Сергей решил озадачиться выяснением реквизитов местной беспроводной сети. Намётанным взглядом он уловил у бара спину девушки, одетую в официантские «белый верх, чёрный низ», и, подойдя к ней сзади, спросил:

– Вы не подскажете пароль здешнего wi-fi?

– То есть Вы намекаете, что я одета как официантка? Весьма тонкая месть за мою может не очень лестную, на первый взгляд, характеристику, – ответила, повернувшись, Аня, и Сергей мысленно плюнул от досады, когда эта ещё до сих пор даже незнакомая девушка заставила его снова почувствовать себя откровенно глупо.

– Я не намекаю, но действительно подумал, что Вы здесь работаете. Прошу прощения, если это могло Вас обидеть, – нашёлся-таки его в другое время подвешенный язык, хотя вычурно литературная тональность беседы в духе первого бала Наташи Ростовой уже начинала его забавлять.

– Ну, раз уж Вы, – она сделала на этом ударение, – так подумали, давайте я Вам помогу, – и она забрала его новомодный смартфон, быстро в нём поковырялась и с торжествующим взглядом вернула, – рабочую почту хотите проверить?

– Нет, почему, просто захотел уточнить, правильно ли помню значение инь и ян. Кто там мэ, а кто есть жо; слегка подзабыл, – признался Сергей, довольный случаю изменить направление беседы.

– Интересуетесь китайской философией? – ожидаемо спросила она.

– Интересовался, знаю ли базовые вещи, – логично ответил всё более ощущавший себя в привычной атмосфере клубного знакомства Сергей, – так, вспомнился один случай и навёл на мысль.

– Какую?

– Меня, кстати, зовут Сергей, – попытался он шуткой чуть остудить пыл новой знакомой.

– Очень приятно, так расскажите – мне действительно интересно.

– Это мы сейчас быстро поправим – я думал о том, что все эти интеллигентные хари, что здесь собрались, охотно променяли бы свой апломб на возможность чаще совать член между силиконовых губ крашеной блондинки, чем нос в афиши московских театров. Вот в связи с этим мне и вспомнилась природа мужского и женского начала.

– Ну, это, положим, о здешних джентльменах, – ответила несмутившаяся Аня, – а что по поводу дам?

– О Вас то бишь, – уточнил Сергей, понимая, что эта барышня не из пугливых, – по-моему, Вы просто скучающая девочка, которой приятнее быть популярной и желанной, благодаря в том числе некоторой эрудиции, здесь, чем одной из многих, к тому же далеко не столь же симпатичных, обитательниц ночного клуба или пафосного ресторана. Вы думаете, что отличаетесь от серого большинства, но Вы, скорее всего, жестоко ошибаетесь.

– Оговорочка по Фрейду – это я про «скорее всего». То есть всё-таки не исключаете и во мне зачатки мысли?

– Не следует ничего исключать совершенно, так я думаю, – подзуживал Сергей.

– Что ж, будем надеяться, что мне повезло, – улыбаясь, ответила девушка, показательно отказываясь обижаться на нелестную тираду и слишком явно при этом не позёрствуя, а действуя так по настроению.

Сергей раньше встречал такой тип женщин и усвоил одно простое правило, как с ними обращаться: если мадам встала не с той ноги, то изменить это невозможно и лучше сразу под любым предлогом ретироваться, но если someone’s in the mood, то ждите приятный вечер, интересный разговор и неплохой секс, причём ни то, ни другое, ни третье уже не смогут изменить в худшую сторону никакие самые непредвиденные обстоятельства: будет нужно, она сходит в Макдоналдс и заплатит за ухажёра, погуляет с ним под проливным дождём и привезёт на метро к себе же домой, где обсушит, помоет, обласкает и убаюкает. Его Анюта была, судя по всему, сегодня очень в духе, и, даже и не претендуя на лавры героя-любовника, Сергей был доволен уже тем, что не придётся стоять под непрекращающимся потоком дерьма, который в противном случае непременно обрушился бы на его голову.

– И где же Ваша достославная коммуна? – не выходя за рамки тональности разговора, продолжил Сергей.

– Вон в том углу, пойдёмте Вас провожу.

– Можно даже сказать «тебя», если никто не против.

– Ты всегда обращаешься к воображаемому большинству? По мнению некоторых психологов, это говорит о неуверенности в себе и вследствие этого – неосознанной попытке апеллировать к мнению толпы, – оценивающе взглянув не него, серьёзно отметила Аня.

– Как-то не обращал на это внимание, но уж коли в тебе проснулся профессиональный интерес, то непременно буду теперь следить за этим, – чуть иронично, чтобы всё-таки не обидеть слишком явным презрением к способностям юного психолога, ответил допрашиваемый.

– А ты, однако, прозорливый. Честно говоря, не ожидала.

– Интересный комплимент: чего здесь больше – похвалы или оскорбления? Это тоже профессиональный приём?

– Нет, это от души. Вот, друзья, знакомьтесь, с виду интересная неглупая личность по имени Сергей. Подцепила не где-нибудь, а на концерте классической музыки, куда он, похоже, не шутя, пришел её послушать. Странновато для типа, носящего часы, на которые можно купить свой личный симфонический оркестр, вот я, признаться, и соблазнилась. Но вы ведь меня простите – как всегда, а? – с этими словами она нацепила на лицо улыбку искренне кающегося ребёнка, которую все без исключения женщины почему-то считают непобедимым орудием в борьбе против мужского гнева.

Мужчин, впрочем, было всего трое, остальные, человек пять-шесть, были девушки неопределённого в границах от двадцати до тридцати возраста, но по какой-то причине пошленькая гримаса Анюты сошла на ура, ему протянули руки, представляясь, и девушки тоже как по команде последовательно назвали себя. Сергей знал свою слабость плохо запоминать имена и поэтому затвердил в памяти лишь наименование соседа слева, а справа неожиданно громко для её худой конституции шлёпнулась, по-видимому, сегодняшняя хозяйка вечера.

Совершенно непонятно было, о чём говорить дальше, и вообще главенствует ли здесь какая-нибудь общая беседа или все болтают себе парочками, но приучивший, а со временем и привыкший чувствовать себя уверенно и комфортно почти в любой ситуации, Сергей предоставил новым знакомым прелесть испытать полагающееся случаю смущение, а сам демонстративно обратил взор на интерьер заведения, который, правда, уже успел до этого поверхностно изучить. Здесь были фотографии, книги на полках, пара репродукций с акварелей на какую-то морскую тематику в духе первых детских несмелых опытов Айвазовского, и всё было вроде очень даже стильно, но, как это часто бывает в претендующих на интеллектуальный досуг московских заведениях, не носило отпечатка единой атмосферы, установленной каким-то общим императивом. Это было похоже на качественную антикварную лавку, где мебель, гобелены и всяческая утварь расставлены со вкусом, но всё же слишком очевидно напиханы в небольшое по площади помещение с целью прежде всего демонстрации и продажи, а не ради создания уюта или какого-нибудь замысловатого фэн-шуй. Владелец кафе, по-видимому, вдохновлялся в маленьких питерских несетевых кофейнях и ресторанчиках, задавшись целью воссоздать в сытой, вечно спешащей столице особый невский антураж, забывая, что место делают прежде всего люди, его посещающие, а в этом отношении хотя и малость двинутая на собственной «культурности» молодёжь северной столицы могла дать хорошую фору собратьям-москвитянам.

Москва чурается утончённости, предпочитая быть предельно утилитарной, потому что служит, прежде всего, местом приземлённого зарабатывания денег или, в крайнем случае, воплощения юношеских мечтаний об известности и славе, и в этом непрекращающемся вихре событий полагает справедливо неуместным тратить драгоценное время на пустое бесцельное созерцание, находя его, по меньшей мере, недостойным претендующего на звание хозяина жизни. Классический москвич, то есть приехавший из непроизносимого далёка молодой зубастый карьерист, никуда не ходит просто так: если в ресторан, то с целью выпить и пожрать, вывести на свидание девушку или, наоборот, склеить новую пассию, которая в свою очередь приходит туда за тем же, и чем дальше он или она поднимаются по социальной лестнице, тем более в погоне за временем упрощается модель общения и поведения, приближаясь к простой формуле «товар-купец».

Безусловно, и в столице не перевелись ещё интеллектуалы-студенты, гуляющие по интересным выставкам и вообще проводящие время не только в погоне за успехом, но все они легко помещаются в один-единственный кинотеатр на Покровке и, выйдя из него, тут же бесследно растворяются в десятимиллионной толпе. Сергей откровенно не понимал, для чего Москва пытается натянуть на себя маску провинциально тихой венской булочной, когда этот порт пяти несуществующих морей несёт в себе мощнейшую энергетику большого города: злого, циничного и безжалостного, десятилетиями кующего из мягкотелых романтиков железных волей покорителей всего, что только ни попадается им на пути.

– Опять ты о чём-то задумался, – вывела его Аня из некоторого оцепенения, – раз ты так блестяще догадался о моём поприще, расскажи, чем сам занимаешься?

– Руковожу одной из папиных контор: утверждаю, так сказать, преемственность поколений, – коротко ответил он.

– И как, нравится? – подруга, видимо, решила не отставать от него сегодня весь вечер, тем более что остальные оживлённо болтали о чём-то между собой, как будто и забыв о них.

– Жаловаться не приходится: почти что гибкий график, деньги, уважение, почёт, что там ещё…

– Похвально, но я спросила – нравится ли. Или ты способен мерить только деньгами?

– Верно подмечено, – оживился Сергей, – я ведь и правда смотрю на всё с точки зрения объективных факторов: работа даёт мне деньги – хорошо, машина с водителем комфорт – тоже неплохо, красивая девушка – сексуальное удовлетворение. Но вот нужно ли мне всё это – я как будто и перестал размышлять. Ты, похоже, неплохой психолог, схватываешь на лету. На что ещё можешь открыть глаза? – почти всерьёз, хотя и улыбаясь, поинтересовался Сергей.

– Хватит с тебя на сегодня и этого. Мне тоже, бывает, хочется абстрагироваться от работы. А то, что я так лихо догадалась, так это не обманывайся: болезнь поколения, мы разучились желать чего-то сами, существуя в мире навязанных образов.

– Тебе, прости за нескромность, сколько лет, девочка – для эдакой-то жизненной мудрости?

– Хамите, парниша.

– Да уж больно интересно.

– То есть в твоём понимании это оправдание?

– А в твоём разве нет?

– Да, смотрю, тебе палец в рот не клади, – засмеялась Аня, – следовало бы поиздеваться над тобой и лукаво спросить, сколько дашь. Хотя, такой как ты, пожалуй, и вправду ляпнет, что думает: тогда придётся обижаться, потом мириться, а если ты, зараза, не подыграешь, то и вообще тебя отставить. Как-то хлопотно, ты не думаешь?

– Всецело поддерживаю данную точку зрения, – нарочито вычурно ответил ей Сергей.

– Двадцать четыре. Хочешь, познакомлю тебя подробнее с остальными?

– Нет, мне и так неплохо. Успеется: я так понимаю, ваша секта собирается регулярно. Мне двадцать восемь, – предварил он вопрос.

– А смотришься так прямо мальчиком. Здоровый образ жизни?

– Я бы сказал – нездоровая тяга к жизни.

– Неплохо скаламбурил, мне кажется.

– Согласен. Хотя девушка, способная произнести это слово вслух, по нынешним временам ещё больший каламбур.

– А язык у тебя подвешен. Читаешь?

– Всё больше в туалете.

– По нынешним временам даже это попахивает высокодуховностью.

– Пусть будет среднедуховностью. Я не больно-таки и тщеславен.

Тут они почти одновременно не выдержали роли и рассмеялись, привлекая задорным смехом внимание остальных. Как-то чересчур быстро появилась эта обоюдная взаимная симпатия, к тому же без видимого участия гендерной составляющей, что, как ни странно, показалось Сергею особенно приятным. Милое сообщество поборников духовности, однако, не удержавшись, вскоре скатилось к самой что ни на есть практической деятельности, зарегистрировав официально своё общественное движение и принявшись активно претворять в жизнь воспетые многократно истины. Пришлось, к сожалению, покинуть гостеприимное собрание отчасти потому, что отец, мягко говоря, не приветствовал его сколько-нибудь активного участия в политической жизни, но более – вследствие быстрой эволюции группы самодостаточных людей до обуреваемых тщеславием завистливых индивидов, спешивших раздавать интервью второсортным интернет-изданиям, выбрасывать ударные дозы новой мудрости через блоги и сети, поучать, лениво презирать и активно пиариться, стараясь набрать как можно больше очков в погоне за тем, что ещё недавно признавали лишь прахом на подошвах своих итальянских полуботинок. Удивительнее всего оказалось то, как единодушно и быстро шагнули они из одной крайности в другую, так что мнительному наблюдателю могло показаться, что всё делалось по изначально согласованному плану.

Милейшая Анюта, обрастая день ото дня новыми поклонниками, оценившими симбиоз интеллекта и красоты, хотя и не переставая смотреть на них всё также брезгливо-покровительственно, лично себя вдруг стала ценить неожиданно высоко, так что и с Сергеем, на свою беду когда-то весьма оперативно заполучившим её в постель, сделалась подчёркнуто холодна и даже позволила несколько колких выпадов в его адрес, на что последний лишь пожал плечами и удалился из её жизни навсегда. К тому моменту он не жалел уже совершенно ни о чём, а, быть может, даже и радовался искренне, что судьба уберегла его от оказавшегося на поверку фальшивым увлечения, в очередной раз продемонстрировав, насколько безупречно организм большого самовлюблённого города переваривает в однородную серую массу любые проявления свободной мысли.

Михаил смутно помнил подробности последних двух-трёх часов, которые были наполнены сначала озлоблением, потом непонятной жаждой любой совершенно деятельности, затем почти агрессией, которая, по счастью, быстро сошла на нет, поскольку он и трезвый-то был так себе боец, а пошатнувшаяся координация пьяного и вовсе почти гарантировано обещала ему приземление разбитым лицом в асфальт в случае конфликтной ситуации; итого все симптомы палёного вискаря были налицо. Как он умудрился не почувствовать это сразу, оставалось загадкой, к тому же характеризующей его как весьма безответственного потребителя: чтобы дотянуть в трезвости до конца рабочего дня, Михаил заставил себя влить благородный напиток в стакан с колой, дабы от получившейся низко-градусной смеси не окосеть раньше времени, но судьба справедливо наказала его за малодушие, в результате чего он за два часа до отбоя вдруг, практически одномоментно сделался не то чтобы пьяным, но каким-то дурным и к тому же вялым, так что руки и ноги хотя и слушались, но как-то неохотно, всё время пытаясь выкинуть какой-нибудь фокус – то промахнувшись мимо кружки и столкнув её на пол, то предательски швыряя вбок его согбенное по случаю уборки осколков тело, и тогда лишь хрупкая гипсокартонная стена спасала его от перспективы распластаться на полу.

Ситуация получалась настолько же дурацкая, насколько и смешная: многоопытный алкаш не учуял дешёвой бормотухи, по слухам, изготовляемой с применением димедрола, который и обеспечивал такой скорый и сильный эффект. В позвонивший телефон он начал говорить уверенно и чётко, но по ходу стал очевидно коверкать слова, так что из «следует» получилось «слеедут», а «отправить» эволюционировало до «отрватрить». К счастью, звонила подчинённая, а потому он быстро закруглился со словами: «Птом. Счасть змынят» и повесил трубку, оставив девушку в лёгком недоумении касательно полученного ЦУ.

Нацепив на себя маску, как ему казалось, непроницаемости, Михаил проследовал за спасительным кофе, моля бога не встретить по дороге никого из экспатского начальства. Мольбам суждено было сбыться лишь отчасти, и, удачно преодолев весь путь и размешав в кипятке тройную дозу растворимой дряни, он на обратной дороге издалека заметил идущего навстречу, по-видимому, тоже страждущего кофе финансового аналитика из недавно прибывших, кажется, ирландца. Тот, как назло, мечтал проникнуть в михаиловы женские чертоги в поисках таинственной русской красавицы, коими богата любая отечественная бухгалтерия.

Гость из Дублина издалека расплылся в приветственной улыбке по случаю долгожданной встречи в почти неформальной обстановке, да ещё к тому же под самый вечер пятницы, так что полагал себя вправе эдак по-дружески, по-русски, знаете ли, предложить ему пойти выпить после работы водки и послушать цыган, благо иного национального развлечения в его понимании и быть не могло. Беседа предстояла непростая, и Михаил уже приготовился глубокомысленно мычать, когда спасительная мысль в последний момент пришла ему в голову: переложив кружку в левую руку, он правой достал мобильный и демонстративно сказал «hello», напустив на себя чуть подобострастный вид, как будто разговаривая с начальством. Маневр удался, потому как заботливый коллега даже чуть уступил ему, отягощённому кофе и важным разговором, дорогу, хотя от того и не укрылось, что чёртов русский бабник забыл нажать кнопку приёма звонка, обнажив, таким образом, свои низменные частнособственнические инстинкты, противные свободолюбивому, как положено чуть левому, дитю борьбы за независимость от ненавистных англосаксов.

«И где же эта shitty – распахнутая русская душа, мать его», – переживал обманутый в своих лучших чувствах ирландец, решив, несмотря ни на что, всё-таки пробиться сквозь эту стену презрения к несчастным, угнетаемым мужланами-алкоголиками, ангелоподобным созданиям, чтобы хоть одну из них, но осчастливить, приобщив к цивилизации, дублинскому предместью и заполненным вездесущими коровами вечерним пейзажам. К несчастью, галльское упорство способно преодолевать преграды и посерьёзнее напускной недоступности русской бухгалтерши, неизменно делающей интимную стрижку и надевающей сексуальное белье каждое восьмое марта в надежде, что её усилия будут не напрасны, а потому скорее всего этот несчастный обретёт-таки долгожданную ячейку общества при некотором содействии северной подруги, чтобы остаток дней посвятить её поднятым из безвестных глубин на поверхность жизни бабским капризам, именуемым эмансипацией, победить которые куда сложнее, чем заставить даже щепетильных до традиций англичан отказаться от привычной с детства халявной картошки.

Итак, опасность миновала, и приободрившийся Михаил, вопреки неписаной корпоративной этике, закрылся в своём не слишком просторном кабинете, позволив себе чуть поплевать на свод правил поведения успешного менеджера. Это «правило открытых дверей» и раньше его слегка раздражало своей показушностью, будто и впрямь созданное для того, чтобы любой рядовой сотрудник смог зайти при желании с вопросом к хотя бы и самому главному боссу, не важно, сколько начальственных голов перешагнув ради этого. В нём говорил, с одной стороны, не самый плохой руководитель, знавший цену грамотной организационной структуре в сочетании с субординацией и опасность в угоду популизму нарушать хорошо функционирующий порядок, с другой, он по опыту знал, что эта свобода передвижения по начальству попахивала самой что ни на есть отвратительной советской номенклатурой: к примеру, сотрудники центрального офиса, знакомые с шефом лично, ещё могли как-нибудь в год раз забрести к нему по «чрезвычайной важности вопросу» (но упаси боже, не просить за себя лично), несчастный же работяга или супервайзер откуда-нибудь из региона, осмелившийся нарушить покой Самого, непременно получил бы в лучшем случае хорошенько по шее, а то и вовсе поломал бы себе карьеру, создав головную боль непосредственному начальству. Такие вот, поощряемые центральным офисом, но жестоко порицаемые на местах демократические шалости создавали абсолютно ненужный сумбур, не принося совершенно никакой пользы, и лично он был за институт PA и секретарш, охраняющих покой высокой особы, а заодно и лишь зачинающиеся карьеры молоденьких сотрудников, часто находящихся во власти розовых иллюзий относительно реальных дарвиновских законов корпоративной машины.

Можно было подумать, что в нём говорит задавленная постсоветской номенклатурной действительностью личность, если бы воображение не способно было подбросить сомневающемуся картину этой практической демократии в офисе фирмы, к примеру, в Индии, где высокооплачиваемая работа в престижной европейской компании сродни небесной манне, а потому легко представить, что станет с каким-нибудь далеко не сингхом, осмелившимся потревожить живое воплощение начальствующего бога; или же в Париже, где снедаемые интригами и завистью представители культурнейшей нации смотрят на бывшего друга свысока, лишь только став на один грейд выше последнего, а восседающей на отдельном, непременно, этаже властелин судеб и окладов, хотя и не прячется за закрытой дверью, но зато и на заветный этаж путь простым смертным по странному, вопиюще некорпоративному стечению обстоятельств, неизменно оказывается заказан. Для того чтобы стирать до требуемой необходимости границы, придумали корпоративы со всяческими там выездными тренингами – и хватит, и довольно, – доказывал Михаил воображаемому оппоненту, оправдывая свою чересчур совковую манеру отгородиться от окружающих.

Остаток дня, впрочем, прошёл без приключений, так как в любом коллективе нужно ещё поискать идиота, решившего озадачиться какой-нибудь неразрешимой проблемой вечером пятницы, и все в огромном здании отсчитывали минуты до заветных выходных, с остервенением отбрыкиваясь от любого дела, вследствие разницы во времени иногда долетавшего из недр всё ещё трудящейся Европы. Приоткрыв жалюзи стеклянной перегородки, отделяющей его от вверенного отдела, Михаил от скуки наблюдал, как занятые последними приготовлениями к выходным девушки и женщины коротали время до заводского гудка. Семейные, не спеша, наводили порядок на столах, более юные или менее удачливые, очевидно, отдавали приоритет макияжу, попутно то и дело заглядывая в телефон, чтобы ответить на очередную смс-ку, обещавшую, по-видимому, интересный вечер пятницы, а может и целые выходные.

Как мужчину, его интерес подсознательно вызывали прежде всего одинокие молодые девушки, хотя по понятной причине он и зарёкся в своё время заводить романы с подчинёнными дамами. Впрочем, окажись среди них та, которая смогла бы поразить его воображение больше зеленоватой бутылки Jameson, он, пожалуй, раньше и плюнул бы на свои принципы, но теперь, перед лицом поставленной самому себе задачи, ему уж точно было некогда заниматься амурными делами – как и все цельные личности, Михаил не мог распылять своё внимание на несколько объектов сразу и потому, будучи охваченный раз поразившей его идеей, с некоторым даже внутренним негодованием отверг бы любую возможность попутно развлечь себя сторонним увлечением. Тем не менее, ничто не мешало ему пофантазировать немного, дабы скоротать оставшееся время, и он продолжал из-за стекла разглядывать наиболее симпатичных коллег, представляя, о чём они думают и чем занимаются.

Мужчинам свойственно наделять женщин душевными качествами сообразно их внешности, и тем, так или иначе, приходится отчасти подстраиваться под привычные клише, частью невольно, но всё же чаще охотно, благо воображение накачанного тестостероном самца щедро на комплименты понравившемуся милому личику. Вот перед ним стройная, одетая в деловой костюм брюнетка – как бишь её имя… не суть важно, среднего роста, миловидная, чуть больше принятого декольтирующая временами по виду упругую грудь, которая, будучи стянутой тесноватым бюстгальтером, и вовсе производит впечатление девичьей. Какой невинностью светятся её глаза, когда она, наклоняясь, передаёт ему какую-нибудь рабочую папку, обнажая манящий вырез, и каких усилий стоит ему при этом сохранить фокус взгляда на разрешённом деловой этикой месте. Что за флюиды пытается направить ему эта самоуверенная девочка, которой так важно самоутвердиться посредством внимания несимпатичного, плохо одетого начальника, а Михаил считал себя именно таковым, и как ни больно мужчине признавать за собой столь неприглядное определение, ему хватило когда-то духа трезво посмотреть в глаза действительности и затем раз и навсегда перестать заботиться о своей внешности больше самой минимальной необходимости. Пожалуй, он даже немного ошибался на свой счёт и, озадачившись сменой гардероба, вполне мог бы сделаться в глазах некоторых, а может быть даже и многих, до известной степени привлекательным, но ему претила эта роль полу-красавца, когда производимое впечатление зависит от стильности подобранного костюма, количества выпитого девушкой и степени её одиночества в данный конкретный вечер.

Таков уж удел максималиста – не интересоваться чем-то, где он априори не может быть если не первым, то хотя бы в когорте лучших, а потому Михаил заботился по большей части об утилитарности надетой вещи, в результате ожидаемо являя собой жутковатое зрелище, особенно в кругу подчинённых дам. Почему непосредственное руководство прощало ему такое невнимание к костюму, оставалось загадкой, как для него, так и для окружающих, и ему оставалось лишь предполагать, что начальство, возможно, видит в нём усвоенный из русской литературы собирательный образ какого-то блаженненького, хотя и живущего в отрыве от общепринятых норм, но хорошо выполняющего свои обязанности. Или же предпочитает, чтобы молодой, всё ещё подтянутый подчинённый не контрастировал слишком с их местами полноватыми сорокалетними телами, ведь оденься тот поприличнее – и разница была бы слишком очевидна; в любом случае, ему прощалось то, за что других могли, пожалуй, уволить, и он пользовался этой странной благосклонностью, всегда, однако, готовый потратиться на итальянского портного, если только обстоятельства в виде недовольного босса потребуют от него этого.