Текст книги "Дорога к крылышкам. Как новый репатриант стал израильским лётчиком"

Шаг второй – Тель Ашомер

Час с небольшим, который наш микроавтобус ковылял на спусках по дороге из Иерусалима в Тель Ашомер, дал мне немного времени на размышления о новом положении, в которое я попал без всякой моральной подготовки…

Лётная школа ВВС… «Попасть в лётчики» было пределом мечтаний любого теплокровного и здорового израильтянина призывного возраста. ВВС пользовались особой славой, а лётный состав ВВС был элитой из элит… Некоторые из моих одноклассников получили повестки на проверки и отбор в Лётную школу, которые проводились в Тель Ашомере. Мало кто их проходил успешно, но те, кому это удалось, становились предметом уважения учителей, восхищения девушек и белой зависти товарищей. До этого момента попасть в Лётную школу было для меня утопией, недосягаемой мечтой, о которой я мечтал, будучи несмышлёным мальчишкой лет 10 тому назад… Я читал взахлёб все книжки о лётчиках и самолётах, строил модели из бумаги и дерева, представлял себе, как выглядит полёт из кабины пилота… Но в последние несколько лет до нашей эмиграции из Советского Союза и с тех пор, как мы обосновались как новые репатрианты в Израиле, я чётко знал, что этой мечте не сбыться, и всё время прятал её где-то там, в глубине души. Да и как это могло произойти сейчас, мне было абсолютно непонятно – я ведь ещё плохо читаю на иврите, многих слов не знаю, стараюсь писать как можно меньше (из-за боязни наделать смешных ошибок), не говоря уже о том, что я практически ничего не знаю об израильских ВВС и их Лётной школе…

Смешно, в Советском Союзе я не мог стать лётчиком потому, что был евреем с родственниками за границей, а в Израиле – потому что был новым репатриантом… Но вот что-то изменилось в этой формуле парадокса, и я еду на проверки и отбор в Лётную школу… Неужели передо мной открываются шансы на воплощение уже давно забытой детской мечты?

Я чувствовал себя, как путешественник на маленьком каяке без вёсел в середине бурного потока, который несёт меня по воле высших сил в неизведанное… Одно я понимал чётко: у меня сейчас два выбора – крепко-накрепко держаться за бортики каяка и дать потоку событий вести меня вперёд, к далёкому шансу воплотить мечту детства или, оставив лодку, прыгнуть в воду, которая непонятно как и куда меня вынесет, но уже без этой лодки…

И я принял для себя решение – остаться в лодке и сделать всё, чтобы преуспеть в новом направлении и «получить удовольствие». Ведь шансы на то, что я пройду проверки и отбор, невелики, даже очень, так что мне сейчас зря волноваться?..

Минибус высадил нас у одного из длинных бараков в центре барачно-палаточного городка, коим был Тель Ашомер, – в прошлом военная база Британской империи в Палестине, а с первых дней Израиля центр призыва новобранцев ЦАХАЛа. Британский военный госпиталь, который был частью военной базы, превратился в гражданский госпиталь, который все звали тоже Тель Ашомер, а к базе прилегали ещё разные отделения медицинских подразделений ЦАХАЛа и Минздрава Израиля. Вид этого большого конгломерата старых бараков, малоэтажных зданий и складов был невесёлым, но в нём кипела жизнь, которая била ключом – по голове каждого зазевавшегося…

Командование над нами взял коренастый старшина – выходец из арабских стран, что явно прослушивалось в его акценте и нецензурном лексиконе. Под его зорким оком и едким языком мы – группа призывников, которые ещё должны были завершить отборочный процесс для определения подходящего для каждого из нас рода войск и назначения в будущую учебную часть, – прошли первый этап превращения мальчиков в солдаты. Для начала нас сфотографировали и взяли отпечатки пальцев, выдали каждому свой личный армейский номер, выбитый на алюминиевых жетонах, – один на шее и два для ботинок, а затем вещмешок (который назывался термином, пришедшим из британской армии, на основе которой когда-то строился ЦАХАЛ, – китбэг) и обмундирование: 2 пары штанов и рубашек зелёного цвета, ботинки, 2 пары серых шерстяных носков и нижнего белья, ремень, берет и мыльно-рыльный пластиковый набор (для тех, у кого нет такого дома). Стричь меня не надо было – на призывной пункт я явился уже с короткой причёской. Переодевшись, я взглянул в зеркало, которое так любезно стояло в раздевалке с девизом: «Солдат! Поправь выправку!» – и не узнал себя: на меня смотрел незнакомый мне парень в форме, похожий на зелёного птенца… И только широкая улыбка, от уха до уха, придавала этому натюрморту признаки жизни…

Следующим событием моей армейской жизни стал обед в солдатской столовой. Тель Ашомер был не просто армейской базой – это был перевалочный пункт, вокруг которого скопились тыловые службы. Текучка здесь была огромной: здесь ежедневно призывались, демобилизовывались, переопределялись тысячи солдат и офицеров ЦАХАЛа. И столовых здесь было несколько – для разного рода населения. Некоторые для своих – тех, кто проходил службу на самой военной базе, другие – для тех, кто только проходил через неё. И, конечно же, они делились на офицерские и солдатские… Продукты во всех столовых были одинаковы, и теоретически результат должен был быть одинаков или похож во всех столовых. Но в реальности качество и методы приготовления пищи и её подачи, не говоря уже о благоустроенности самих столовых, разнились существенно. Конечно же, для «своих» старались больше, чем для «проходящих». И недаром многие новобранцы предпочитали вместо похода в солдатскую столовую очередь в «Шекем88
  «Полевые» отделения израильского «Военторга» – кроме сравнительно больших магазинов в городах, в каждой мало-мальской военной базе было несколько отделений «Шекема», где можно было купить соки, газировку, шоколадки и печенье разных сортов. Спиртного там не продавали – даже пива.


[Закрыть]», отделения которого находились на территории базы, или в киосках и ларьках за её воротами. Так как лишних денег у меня не было, то выбор для меня был прост – армейская еда, солдатская столовая…

Может быть, потому, что я был уже основательно голоден, или потому, что я хорошенько помнил рассказы отца про его армейские будни, но я умял всё, что мне положили в тарелку, не обращая внимания на удивлённые взгляды моих товарищей за столом. Некоторые из них только поковырялись в своих тарелках, скорчив мину, как будто их лично обидели…

После обеда старшина собрал нашу разношерстную команду и объявил, что, так как мы все должны проходить те или иные проверки или экзамены до получения своих распределений для прохождения дальнейшей службы, то мы перешли в его распоряжение и всё свободное от проверок и экзаменов время будем проводить в работах по благоустройству базы Тель Ашомер. Нам выдали рабочую одежду – так называемую «форму Б», ведь при призыве нам выдали только «форму А» для «чистого использования», в которой, и по армейскому уставу только в ней, мы могли выходить за пределы базы и которую никто не хотел пачкать. «Форма Б» была действительна рабочей – на ней остались следы от её прежней жизни у других хозяев, но она была чистой, хотя и латаной. Также нам выделили палатку и одеяла. Здесь нам предстояло спать несколько дней или недель – в зависимости от проверок и экзаменов и успеха каждого в них.

Время подходило к 6 часам вечера, и жизнь в Тель Ашомере замирала на ночь – подавляющее большинство, если не весь постоянный контингент этой военной базы спал дома или у друзей и родственников в Тель-Авиве и его окрестностях. Ночью на территории базы оставались только дежурные или «перелётные» новобранцы, как мы, которых старшина не хотел выпускать, чтобы утром не заботиться об опозданиях из увольнительной своих случайных подчинённых. И так наше начальство – старшина-контрактник и его помощники (солдаты срочной службы, которым не нашлось более достойного места службы или достойной воинской профессии) – оставили нас в покое до утра, а сами разошлись по домам, после «тяжёлого» дня воинской службы.

Организовав своё место ночлега, я нашёл таксофон и позвонил домой. Отец уже вернулся с работы, мама тоже (около года назад она нашла работу по своей профессии неподалёку от дома). Трубку взял отец. На его вопросы: «Где ты? Как ты там»? – я ответил, что я не в Тель Ашомере и не в Школе морских офицеров, как планировалось, и что завтра я начинаю экзамены и проверки в Лётную школу ВВС. На минутку трубка на другом конце линии затихла, и я начал волноваться, что связь прервалась… Но затем из трубки последовала реакция, и её громкость и тон, по мере продолжения, поднимались до гневного крика: «Лётная школа? С чего вдруг? Кто тебе разрешил?! Я не готов! Я не позволю!! Ты же боишься высоты!»… Там было ещё несколько выражений и выпадов, которых я сейчас уже не помню… Отстранив немного телефонную трубку от уха, я дал этой тираде пролететь мимо меня, а потом, спокойным голосом, ответил: «Пап, а тебя никто не спрашивал, и твоё разрешение не требуется… И кроме того, если я могу быть лётчиком и этого не сделаю, то кто сделает?» То ли мой спокойный голос подействовал, то ли папа понял, что я сказал, но он быстро успокоился и перешёл к более насущным вопросам – что ел, какое обмундирование получил, надо ли что-то, где мы спим и прочее. Я отвечал, приукрашивая демонстративным оптимизмом и чувством юмора пыльную и унылую обстановку Тель Ашомера… Поужинав, мы с товарищами улеглись спать – насыщенный событиями день давал о себе знать…

Назавтра, маленькой группой в 5 человек под управлением одного из помощников старшины, мы направились в сторону Подразделения медицины авиации ВВС Израиля, которое вкратце называлось «Ярпа» и приютилось прямо за забором «зелёной99
  Т.е. принадлежащей Сухопутным войскам ЦАХАЛа, форма одежды которых была зелёного цвета.


[Закрыть]» базы Тель Ашомер. Там, в чистом, уютном и ухоженном здании, которое было полным контрастом тогдашним строениям Тель Ашомера, опрятные и приятные люди в бежевой форме ВВС проводили и проходили медицинские проверки лётного состава и занимались первичным отбором кандидатов в Лётную школу ВВС. По сравнению с «зелёным» Тель Ашомером, первый контакт с ВВС оставлял глубокое позитивное впечатление. Разница почти в каждой мелочи, не говоря о чистоте и порядке, бросалась в глаза – 1:0 в пользу «синих»…

Первым делом нас усадили в одной из экзаменационных комнат, выдали карандаши и стопы каких-то анкет и дали нам время, чтобы мы их заполнили. Нам чётко объяснили, что каждый должен это делать самостоятельно. Разговоры с товарищами, обсуждения, что и как писать, и тому подобное запрещены, и если нас на этом поймают, то процесс отбора закончится для нас тут же и с позором. В анкетах было множество разных вопросов, и требовалось заполнять разные данные – о себе, о своём здоровье, о семье. Также надо было написать «резюме» – краткую историю жизни, и дать ответы на разные вопросы о себе, основным из которых был: «Почему Вы хотите стать лётчиком?» – ответу на него в анкете уделялось довольно-таки много места… Этот вопрос поставил меня в тупик, и я, недолго думая, нагло написал в анкете: «Я хочу? Вы хотите!»… А на вопрос, на каких самолётах я хочу летать, я ответил, что точно марок самолётов я не знаю, но думаю, что могу быть хорошим лётчиком-истребителем на самолётах «Мираж»…

Потом нам выдали другие анкеты – в них были разные вопросы математического, географического и геометрического содержания, вопросы по физике движения тел и картинки разных положений, как будто снятых из кабины самолёта. Требовалось оценить ситуацию, описанную в вопросе, и дать самый подходящий ответ. На определённый набор вопросов выделялось время, за которое надо было их решить – кто не смог, тот опоздал… Через пару часов мы справились и с этим.

Обеденный перерыв, солдатская столовая Тель Ашомера, и мы шагаем обратно – в «Ярпу». Следующим экзаменом было разобрать и собрать механическую машинку. Я слышал об этом экзамене от своих одноклассников, которые проходили отборочные экзамены в Лётную школу ВВС ещё весной. Тогда они долго обсуждали, насколько этот тест сложен, что времени не хватает разобрать, запомнить, а потом собрать и проверить работу этой машинки, и каждый, кто сумел это сделать, ходил с высоко задранным носом, гордясь своими инженерными способностями. Так что к экзамену я подошёл с небольшой боязнью, любопытством и желанием доказать, что разбирать и собирать машинки я умею, – недаром работал автомехаником… Этот тест, как и другие, был с лимитом времени – 20 минут, и как только нам позволили начать, я тут же ринулся разбирать машинку. Это не заняло у меня много времени, и я перешёл к её сборке, которую завершил к середине выделенного времени. Машинка даже работала… Но вот незадача – на столе осталась какая-то деталь, которая машинке не была нужна для работы, однако она там была изначально, и её требовалось вернуть на место. Пришлось разбирать и собирать второй раз, но и на этот раз я успел сделать это до того, как следящий за нами экзаменатор – солдатка срочной службы, приятная лицом, но строгая и полная чувства собственного достоинства, объявила, что время, выделенное на экзамен, истекло.

К концу дня возвращаемся в свою палатку, потом ужин, «Шекем», который также служил подобием клуба для солдат-срочников, и спать.

Назавтра, группой в уменьшенном составе – кто-то не прошёл вчерашние экзамены, шагаем в «Ярпу». Для нас отборочные экзамены продолжаются. На этот раз нами начали заниматься психологи и врачи… Даже если бы я ничего не знал про отборочные экзамены в Лётную школу ВВС до сих пор, за последние пару дней я наслушался множество рассказов о том, как и когда кого-то «срезали», кто, где, когда и как их «провалил» и так далее. В среде нашего обитания на тот момент успешных случаев я не знал… Логика говорила, что есть счастливчики, которые все эти экзамены проходят успешно, – ведь есть же лётчики в ВВС Израиля… Но та же логика доказывала, что есть секс после смерти, – ведь могилы же размножаются… А с лётчиками я не был знаком, хотя впервые увидел некоторые образцы там же в «Ярпе» – они приходили на свои ежегодные медицинские проверки, одетые в форму из дакронового материала, который выгодно отличался от обычного бежевого сукна формы ВВС. На левой груди, над сердцем, у них были небольшие матерчатые «крылышки» – пилотов, штурманов, бортинженеров. У большинства, но не у всех, была ещё пара «крылышек» на правой стороне груди – из металла, с эмблемой парашюта. Все окружающие относились к ним с большим уважением, а мы пялились на них, как на девятое чудо света.

В большинстве рассказов о печальном исходе отборочных экзаменов в лётчики «злым гением» и почти непроходимым препятствием были психологи. Ребята рассказывали, как их «срезал» психолог за нестыковки в анкетных данных (наврал в анкете или сам не помнишь, что написал? – нам таких не надо!), за чрезмерную самоуверенность (нам и таких не надо!), за неуверенность в ответах и поведении (нам нужны лётчики, уверенные в себе!), за медлительность, за неправильные ответы на внезапные вопросы – короче, за всё и за ничего… Было ясно, что никто не мог дать дельного совета или разъяснения, чего эти чёртовы психологи ищут в кандидатах, а тот факт, что я уже разговаривал с таким психологом, когда проходил первичный отбор в Школу морских офицеров, мне в голову не приходил… И вот я, после долгого ожидания своей очереди в коридоре, волнуясь, но стараясь этого не показывать, захожу в кабинет психолога. В последний момент, запутавшись во всех напутствиях и советах, что делать и как, а чего не допускать, я решаю плюнуть на всё, быть самим собой и полагаться на свои инстинкты и опыт. В кабинете за обычным столом сидел приятный на вид интеллигентный человек в штатском, который спокойным голосом начал со мной беседу, поглядывая изредка в лежащую перед ним папку с моим именем на ней. Своей манерой общения он был очень похож на того человека из ВМФ, с которым я встречался месяца три назад в Тель Ашомере… И я успокоился и начал вдумчиво отвечать на его вопросы. Психолог интересовался подробностями наших отношений в семье, как я учился в гимназии, как вписался в среду одноклассников, почему я ответил на вопросы анкеты так, как ответил, – особенно на вопрос, почему я хочу быть лётчиком. Ни слова о том, что я новый репатриант… Да и я не афишировал эту тему… Когда мы закончили нашу беседу и я вышел, я не мог рассказать ничего нового своим товарищам по ситуации, которые ждали своей очереди пройти это судьбоносное интервью. Беседа как беседа, с обычным, приятным человеком – это было всё, что я мог им объяснить…

К концу того же дня я решился попросить у старшины увольнительную – причина для этого у меня была очень уважительная – на этот вечер в Петах Тикве, одном из пригородов Тель-Авива, расположенном сравнительно близко от Тель Ашомера, была назначена свадьба одного из родственников. Я не планировал присутствовать на этом событии – по прежним планам в это время я должен быль бегать с увесистым рюкзаком песка за спиной по береговой полосе в районе Хайфы, доказывая своё право претендовать на звание офицера ВМФ Израиля. А тут получилось так, что бег с песком откладывается, а вечером в Тель Ашомере всё равно делать нечего… К моему довольно-таки большому удивлению, старшина дал разрешение и подписал «пас1010
  От английского pass permit – пропуск для КПП и Военной полиции о предоставленной увольнительной.


[Закрыть]» – до 24:00. Я быстро привёл в божеский вид свою «зелёную» форму и ботинки, у ворот военной базы поймал попутку в Петах Тикву и спустя час заявился – нежданный, негаданный – на свадьбу.

Конечно же, моё появление было полным сюрпризом для родственников и друзей – да ещё и в армейской форме… Больше всех были рады моему появлению родители – для них это был очень приятный сюрприз… На протяжении всего вечера многие интересовались, где я служу, и когда услышали, что я прохожу отбор в Лётную школу ВВС, не скрывали своего недоверия моему ответу. Некоторые даже отходили, бормоча намёки, что некрасиво так обманывать…

Назавтра в «Ярпу» я уже шагал один… В тот день для меня начались медицинские проверки – зрение, слух, сердце, лёгкие, ухо-горло-нос… Тут и обнаружились проблемы – врачу-ларингологу не понравился мой кривой и разбитый нос. Вернее, моя искривлённая носовая перегородка, из-за которой я дышал только одной ноздрей… Врач осматривал мой нос со всех сторон, пытаясь залезть в него разными инструментами, советовался с коллегами, которые тоже терзали мой нос и тоже засовывали туда свои инструменты. В конце концов (через несколько дней) они вынесли вердикт – годен для Лётной школы, но с ограничением: разрешены полеты только на вертолётах и легкомоторных самолётах, летающих на высоте до 10 тысяч футов, т.е. трёх километров. Полёты на реактивных и тяжёлых транспортных самолётах, способных подняться выше, – только после операции по исправлению носовой перегородки, решение о которой будет принято позже, после первых отборочных полётов в Лётной школе.

После завершения всех медицинских проверок мне сообщили, что я прошёл первичный отбор и что следующий этап, который мне предстоит пройти, это физический отбор в самой Лётной школе ВВС, который начинался через несколько дней. Это была хорошая весть… Её портило лишь то, что эти несколько дней мне пришлось провести в команде старшины Тель Ашомера, в работах по уборке и благоустройству территории военной базы.

Время пролетело не самым приятным образом, но быстро, и желанный день начала нового цикла физического отбора в Лётной школе пришёл… И я опять очутился в том же бараке, в котором получил своё обмундирование в первый день призыва в ЦАХАЛ. На этот раз пришлось сдать всё «зелёное» обмундирование и получить взамен 2 комплекта бежево-серой формы ВВС, синий ремень и берет… Вместе с ребятами, которые призвались в то же утро, я «погрузился» в один из 6 автобусов, который повёз нас на авиабазу «Хацерим», где с середины 60-х годов располагалась Лётная школа ВВС Израиля.

Шаг третий – физический отбор в Лётную школу

Весь путь из Тель Ашомера в Хацерим я был приклеен к окну автобуса – для меня это была первая поездка в Беэр-Шеву1111
  Авиабаза «Хацерим» расположена в нескольких километрах к западу от города Беэр-Шева за одноимённым кибуцом.


[Закрыть], и всё, что мы проезжали по дороге, было для меня ново и интересно. Пригородный пейзаж и обработанные поля центра Израиля сменились просторами северного Негева. То тут, то там виднелись обработанные поля и плантации деревьев, намекая на расположенные неподалёку сельскохозяйственные поселения. Дорога, обрамлённая деревьями, петляла по изрезанной руслами сухих рек равнине, и по мере нашего продвижения на юг зелень уменьшалась – и по её яркости и сочности, и по объёму…

Я не очень-то интересовался своими соседями по автобусу и их разговорами – за последние пару недель с моего призыва вокруг меня уже поменялся не один десяток людей, да и мой иврит не очень-то помогал мне в общении с моими попутчиками, которые уже кучковались на основе мест призыва, социального статуса (кибуцники и мошавники1212
  Т.е. выходцы из сельхозпоселений – кибуца или мошава.


[Закрыть]) и других, едва уловимых глазом параметров. Я предпочитал молчать и слушать, больше чем болтать и хвастаться – к чему большинство таких общений в подобной обстановке сводились в конце концов… Я не знал, что ожидает меня в Хацериме и в Лётной школе ВВС… Я не был знаком с кем-нибудь, кто там был, а тем более успешно её закончил и мог мне рассказать что-нибудь стоящее. Неизвестного было много, и это пугало…

Наши автобусы подъехали к воротам авиабазы, после небольшой задержки пересекли КПП, проехали мимо нескольких серых бетонных сооружений и зданий, покрытых слоем светло-коричневой пыли пустыни, и остановились на грунтовой площадке перед небольшим палаточным лагерем, который выглядел особенно уныло… В десятиместных латаных-перелатанных палатках сиротливо стояли голые железные койки, которые ждали нас – своих будущих временных хозяев…

Таща на себе китбэги (вещмешки) со всем своим армейским имуществом, мы выползли из автобусов и по команде бойкого, сравнительно молодого старшины, который был окружен стайкой сержантов срочной службы, построились в три ряда. Первым делом старшина произнёс речь, смысл которой заключался в следующем. Мы вас разделим на отделения, по отделению на палатку. Вот ваши командиры (показывая на сержантов), они будут вами заниматься. Дисциплина – это всё. Будет тяжело, но полезно. Вас здесь никто не держит и с вами никто нянчиться не будет. Кто не готов стараться или не справляется, пусть уходит сам… Потом нас распределили по отделениям и палаткам – вперемежку, без каких-либо заранее приготовленных списков, и я начал приглядываться к ребятам, с которыми мне предстояло провести ближайшие две недели… Было ясно, что за это время нам предстоит пройти несколько серьёзных физических и психологических испытаний, помогая друг другу и черпая поддержку друг у друга, и было важно установить правильные отношения с членами команды, куда сама судьба меня определила. Также было понятно, что будет идти соревнование внутри нашей команды на то, кто справится лучше и сумеет пройти этап физического отбора и продолжить обучение в Лётной школе. Глядя на лица своих товарищей по палатке, я пытался понять, кто есть что, кто способен на что, на кого можно положиться, а на кого нет. Большинство из них были очень непохожи на моих одноклассников из Иерусалимской гимназии – снобов, детишек истэблишмента. Тут были представители сельхозпоселений, маленьких городков периферии Израиля, дети репатриантов из арабских стран – подавляющее большинство «сабры1313
  «Сабра» (или «Цабр») – прозвище израильтян, рождённых в стране. Происходит от названия плодов кактуса, растущего на скудной гористой или пустынной земле Израиля – невзрачного и колючего снаружи, сочного и сладкого внутри.


[Закрыть]». Все с огромной мотивацией и настроенностью на успех, все с давней мечтой быть лётчиками… Я, оказавшийся тут по воле случая без всякой ментальной подготовки, новый репатриант, с трудностями изъяснения на иврите, выглядел на их фоне как белая ворона, когда открывал рот… А когда молча пыхтел со всеми в строю и, улыбаясь, бросался выполнять приказы сержантов, то – как мне казалось – я ещё мог сойти за «своего»… В конце концов я же выпускник гимназии Рехавии в Иерусалиме, а это вам не хухры-мухры в израильском обществе тех дней…

Среди выделяющихся типов в нашем отделении был парень по фамилии Бухрис, выходец из Марокко, житель одного из городков израильской периферии. Он был выше и в полтора раза шире меня, – а я если и был тогда худым, то ростом был на метр восемьдесят… Парень был физически силён, вынослив и добр душой – был готов помочь всем и вся в марш-бросках и других физических нагрузках… Что меня всегда поражало, это его утренняя процедура бритья – после нескольких проходов безопасной бритвой по лицу он, широко расставив ноги и наклоняясь над раковиной, наливал себе полные ладони одеколона и, зажмурившись и напрягшись всем телом от ожидания боли, протирал ладонями лицо, изо всех сил сдерживая восклицания… На вопрос, зачем он так делает, он не шутя отвечал – учусь преодолевать боль… Недели физического отбора он проводил, выкладываясь полностью, но честно говорил, что его цель – попасть в Спецназ Генштаба1414
  Бухрис не прошёл физический отбор в Лётную школу ВВС. Но исполнил свою мечту и стал бойцом Спецназа Генштаба. Там он преуспел – был самым молодым участником знаменитой операции по освобождению заложников в Энтеббе и завершил свою службу в ЦАХАЛе в звании бригадного генерала.


[Закрыть]…

Кроме нас – новобранцев, ещё не нюхавших пороха и не знавших армейской службы, в нашей группе физического отбора были и «ветераны», которые выделялись своим поведением. Это были ребята, которые уже служили в ЦАХАЛе год или больше, некоторые из них даже офицеры. По тем или другим причинам – обычно по медицинским показаниям – их не принимали раньше в Лётную школу, а теперь (как видно, из-за ослабления критериев отсева благодаря Войне Судного дня) они получили свой шанс попробовать воплотить мечту детства/юношества. Так как дело было в августе 1974 года, большинство «ветеранов» уже успели повоевать. Когда мы, необстрелянная молодёжь, оглушённые криками наших сержантов, бегали в панике, как куры, почуяв топор мясника, по плацу перед нашим палаточным лагерем, «ветераны» делали это с завидным спокойствием и даже элегантностью, экономя нервы и энергию. Неудивительно, что они становились центром притяжения для «молодёжи», ищущей хоть немного моральной поддержки и объяснений по поводу удивительной жёсткости и нелогичной строгости наших сержантов.

А наши сержанты, под дистанционным наблюдением каких-то офицеров и людей в штатском, гоняли нас по задворкам и прилегающим окрестностям нашего лагеря, требуя невозможного – указывая на кустообразное чахлое деревце пустыни на расстоянии 150—200 метров, они требовали, чтобы мы «за 30 секунд были у того дерева и вернулись!», после чего на полном серьёзе замеряли нам время на секундомере; организовывали проверочные построения со всем обмундированием и китбэгами; «показательные» и очень придирчивые проверки палаток; бесконечные физзарядки, ночные тревоги; марш-броски «вокруг забора»… Их репертуар в плане занятия нашего времени казался неисчерпаемым… Их задачей было поставить нас в тяжёлые условия – физически и морально, заставить нас попотеть в среде товарищей и увидеть, кто на что способен, кто готов вынести всё сам и помочь товарищу, а кто нет… Их цель – привести нас к границе наших физических и эмоциональных возможностей, испытать нас на прочность – была осязаема и досягаема… И среди нас были те, кто дрогнули и отправились в канцелярию подписать отказ от Лётной школы.

Сержанты владели почти всем нашим временем, кроме нескольких часов в день, в которые мы организованно «гостили» в эскадрильях авиабазы или присутствовали на лекциях кадетов-старшекурсников, которые рассказывали нам, что такое быть лётчиком израильских ВВС, как и чему учатся в Лётной школе, каково это летать и тому подобное.

В субботу, вопреки указаниям «начальства», но благодаря их ослабленному контролю на выходных, нам удалось пообщаться со знакомыми и друзьями, которые уже прошли физический отбор и были на разных этапах обучения в Лётной школе. В рамках спонтанных субботних встреч «старшие товарищи» снисходительно давали нам советы, что делать, а чего ни в коем случае не делать на предстоящих «офицерских проверках», которыми завершается физический отбор в Лётную школу.

Тогда же, к моей радости и к их большому удивлению по поводу моего присутствия в Лётной школе, я обнаружил несколько знакомых ребят из гимназии – моих одноклассников и прошлогодних выпускников. Мне было удивительно видеть их реакцию неверия своим глазам, изумления от ситуации и нового уважения ко мне после того, как они убеждались, что этот худощавый парень с короткой стрижкой и тяжёлым акцентом – это я, их тихий товарищ с задней парты. Никто из них не ожидал, что я доберусь сюда…

После всех экскурсий в эскадрильи, встреч с кадетами и лётчиками и общения со «старшими товарищами» бессмысленная муштра сержантов получила смысл – преодолеть все трудности, успешно завершить этот этап отбора и перейти к следующему. И уже никакие физические нагрузки и бессмысленные задачи типа «за 30 секунд…», никакие построения не могли убить во мне надежду и желание сидеть в кабине пилота пролетающих над нами тарахтящих «Пайперов», элегантно свистящих «Фуг» и ревущих «Скайхоков»1515
  В те годы в Лётной школе ВВС Израиля служили 3 основных типа самолётов, все двухместные – легкий одномоторный пропеллерный «Пайпер Каб» для предварительного отбора (американского производства, с полотняными фюзеляжем и крыльями); французский двухмоторный реактивный «Фуга Магистр» для первоначально и базового обучения; реактивный американский штурмовик А4 «Скайхок» (в двухместной учебно-боевой версии) для завершающей стадии обучения летчиков боевых самолётов.


[Закрыть]. Хотя бы один раз…

И это окрыляло и давало силы продолжать. С упорством, которому я сам был удивлён, я бегал, отжимался, прыгал по команде, таскал брёвна, вытягивался по стойке смирно и выполнял команды нашего сержанта, хотя всю свою сознательную жизнь я пытался оптимизировать свои энергорасходы или попросту не делать того, чего можно не делать. Как и все остальные, я ненавидел нашего сержанта, который не давал нам лишней минуты отдыха, но, несмотря на все придирки и нагрузки, частым гостем на моём лице была улыбка, подогреваемая потайной радостью от мысли, что скоро смогу дотронуться до самолётов… Так как из-за ограниченного и хромающего иврита я не всегда мог быстро, просто и доходчиво объяснить, чему я так рад, моя улыбка злила некоторых моих товарищей и сержантов – приходилось выслушивать замечания в адрес «улыбающегося придурка», увеличивая мой словарь бранных слов и образов на иврите.

Две недели физического отбора Лётной школы подходили к концу, и пришёл день «офицерских проверок». Нас заново «перемешали и разделили» по десяткам, каждому выдали номер, который был прикреплён к гимнастерке. Если до сих пор мы, в наших пыльных, потных, «рабочих» рубашках и штанах зелёного цвета в соляных разводах, были для наших сержантов анонимны – они не интересовались нашими именами и никогда их не использовали, то сейчас отношение к нам стало индивидуальным…

Наша десятка перешла под командование двух лётчиков – инструкторов Лётной школы. Они были одеты в лётные комбинезоны с капитанскими погонами без именных табличек. Мы к ним обращались «командир», а они к нам по номеру на наших гимнастёрках. Один из них произвёл на меня особое впечатление – высокий (выше меня), с чистым, красивым, немного наивным «детским» лицом, обрамлённым большими, чуть выдающимися ушами. Он много и часто курил, но трезвый, цепкий и проницательный взгляд его голубых глаз, олимпийское спокойствие и уверенность в себе, чётко выраженная во всём его поведении, впечатляли и покоряли…

Под палящим солнцем середины августа мы лёгкой трусцой добежали до игровой площадки, на которой проводилась практическая часть «офицерских проверок». Там, на площадке размером с футбольное поле, были вырыты разные препятствия – рвы, реки и «озёра», вкопанные и «свободные» брёвна и бочки, шесты и разный другой инвентарь, «пользу» которого мы вскоре оценили.