Текст книги "Дорога к крылышкам. Как новый репатриант стал израильским лётчиком"

В течение нескольких часов наши командиры-экзаменаторы определяли в нашей группе «бригадира» и давали ему «боевую задачу» – перебраться всей командой или «доставить груз» с одной стороны рва/реки/озера/«минного поля» на другую, имея право использовать только определённый инвентарь, причём уложиться надо было в определённое время (5 или 10 минут). Иногда они усложняли задачу тем, что запрещали что-то из того, что «бригадир» намеревался использовать, или ограничивали его в планируемых действиях. «Бригадир», потея от напряга ситуации и оказанного на него давления, командовал нами в попытках выполнить задачу, которая в конце концов оказывалась непосильной в заданных условиях… Мы, несмотря на то, что до сегодняшнего дня не были знакомы друг с другом и не работали вместе, как одна команда, пытались сплотиться и помочь назначенному «бригадиру» чем могли – кто словом и советом, кто делом, причём некоторые, пытаясь показать себя «командирам» с лучшей стороны, мешали больше, чем помогали. Я же пытался выполнять указания «бригадира» как мог, зная, что при моём знании иврита под угрожающим напрягом истекающего времени, отведённого на решение задачи, меня или не дослушают, или не поймут. После назначения нового «бригадира» и объявления «боевой задачи» вся группа жарко дискутировала, обсуждая план действий и возможные варианты его решения, пока кто-то (обычно «бригадир») не замечал, что время летит, и надо переходить от слов к действиям. И мы бросались что-то делать, хотя ясного плана, как это решит задачу, обычно ещё не было… Понятно, что большинство наших действий заводило нас в тупик, и приходилось на ходу переигрывать планы и варианты решений. Были среди нас люди, которые, пытаясь доказать правильность плана или варианта, превосходили свои физические возможности или грубо нарушали законы физики – это заканчивалось падениями, ушибами, ссадинами. К счастью, никто из нас себя не покалечил, хотя иногда это было «совсем рядом»…

В тот день я ещё раз с удивлением заметил, насколько силён, могуч и интернационален русский мат… С момента моего призыва я уже обратил внимание на то, что определёнными выражениями пользуются все без исключения потомки разных еврейских диаспор и сабры. Сейчас же, слушая восклицания моих новых товарищей, которые они выговаривали в сердцах, упоминая какую-то на ломаном русском определённую мать или анатомические названия определённых частей тела1616
  Я иногда спрашивал своих товарищей, знают ли они смысл их восклицаний, и, получив отрицательный ответ, переводил им сказанное. Как правило, их реакцией был глубокий шок…


[Закрыть], я не мог скрыть своей улыбки, за которую, как я заметил, получал несколько удивленные взгляды наших экзаменаторов.

Так мы всем «табором» возились под жарким солнцем Негева на этой «игровой площадке для взрослых» до обеда, зарабатывая и теряя очки в глазах «наших» лётчиков, которые, сидя в тенёчке и покуривая, внимательно наблюдали за нами и всё время что-то записывали в свои планшеты.

На обед мы уже плелись усталые – большинство из нас в ободранной одежде и ссадинах, которые мы заработали, рьяно пытаясь выполнить невыполнимое…

После обеда нас направили в один из классов Лётной школы – вторая половина «офицерских проверок» была направлена на «духовную» составляющую, а не физическую, которая проверялась на игровой площадке. Нас рассадили в полукруг перед нашими экзаменаторами, и те начали задавать избранным им людям каверзные вопросы по определённым, заданным ситуациям. Например: «Вы на корабле, и вдруг видите, как кто-то упал в море. Вы за ним прыгнете?» Если человек отвечал: «Да!», то тут же следовала подковырка: «Но вода в море холодна, и вы явно тут же замёрзнете, не успев никого спасти!» На тех, кто, подозревая подвох, отвечал: «Нет!», тут же обрушивалось: «Вы что, эгоист?! Вы не готовы даже попытаться спасти бедного человека?»… И так по любой теме и по любому ответу, который мы давали на выдуманные ситуации… «Наши» лётчики не давали спуска никому, и приходилось защищать свои ответы в меняющихся условиях задачи или признавать их несостоятельными… Я участвовал в этих дискуссиях только в той мере, в которой вопросы задавались мне лично… С уровнем моего ограниченного иврита я не знал всех слов, сказанных экзаменаторами и моими товарищами, так что я больше «мотал на ус», чем говорил. Пока я не заметил пристального, слегка прищуренного взгляда высокого лётчика – того, который меня впечатлил, обращённого на меня. И я понял, что я на прицеле…

Следующий вопрос был направлен прямо на меня. Назвав мой номер, высокий, сразу понравившийся мне лётчик, задал вопрос, который я даже не понял, так как он использовал выражение, пришедшее в иврит из арамейского языка тысячелетия тому назад: «Что вы можете рассказать про иньяней дьёма». Немного опешив, я начал копаться в своей памяти и пытаться применять все правила склонения иврита, которые я учил в школе… Ничего не помогло – выражения «иньяней дьёма» я ещё нигде и никогда не встречал! Быстро сообразив, что лучше не тянуть резину, я, приложив немалое усилие, чтобы стереть со своего лица растерянность и придать ему умное и уверенное выражение, обратился к своим товарищам, сидевшим вокруг и вопросительно глядевшим на меня: «Я новый репатриант, всего два года в стране. Ещё не знаю, что такое „иньяней дьёма“. Кто сможет мне объяснить, что это такое?» Пара мгновений замешательства, и ребята наперебой бросились объяснять мне, что это всего лишь «новости дня»… Краем глаза я заметил неподдельное изумление на лицах экзаменаторов – такого они вряд ли ожидали… Но меня уже было не смутить – ухватившись за гриву своего коня-горбунка, чувствуя облегчение от того, что сейчас я знаю, что такое «иньяней дьёма», я попёр вперёд: «Так как газет и журналов я не читаю, только просматриваю картинки и фотографии, то не может ли кто-то из вас рассказать мне, о чём сегодня писали в газете?» Мельком взглянул на «наших» лётчиков – от изумления их глаза сделались круглыми, как мячики для пинг-понга… После небольшой паузы кто-то из ребят начал называть заголовки одной из утренних газет. Не дав ему чересчур развить эту тему, я перехватил инициативу и спросил кого-то другого о его мнении по поводу этой новости… Через несколько минут у нас развилась настоящая дискуссия, в которой я играл роль модератора… И как у настоящего модератора-ведущего, у меня не было никакого понятия, о чем говорят мои дискуссанты… Глянув на лётчиков, я с удовлетворением заметил их довольную улыбку и смеющиеся глаза высокого…

День «офицерских проверок» завершился, и нас отпустили «по домам», то бишь, палаткам – назавтра наша группа физического отбора завершала этот этап. Нам надо было готовиться к разборке нашего палаточного лагеря, сдаче вещей в коптёрку и так далее. Также назавтра был запланирован наш первый «ракетный парад».

Что такое «ракетный парад» Лётной школы, нам объяснили «старшие товарищи» – они уже проходили это мероприятие. На самом деле это был сбор курсантов, на котором объявляли, кто остаётся, а кто оставляет Лётную школу. Откуда произошло такое название, нам объяснили очень просто – «тебя сажают на ракету, и ты летишь отсюда». И, как видно, эта метафора прижилась и переходила из уст в уста от одного поколения курсантов Лётной школы к другому, пока не стала общим понятием.

Назавтра, в пятницу – последний рабочий день недели, после подъёма, завтрака, приведения палаточного городка в порядок и возврата в коптёрку Лётной школы оборудования, рабочего обмундирования, матрасов и одеял, мы, собрав наши китбэги и упаковав в них все свои пожитки, направились строем в «Шекем» курсантов, который был стратегически расположен около основного плаца Лётной школы. Там, рассевшись на более чем полутора сотнях заранее расставленных вокруг небольшого подиума стульев, мы стали ожидать решения своей участи. В «Шекем» зашёл лётчик, которого мы ещё не встречали. В руках у него были какие-то списки. В полной и тревожной тишине он объявил, что просит тех, чьи имена он зачитывает, выйти и построиться на плацу около «Шекема», и начал зачитывать имена и фамилии. В зале «Шекема» царила напряжённая тишина, и каждый вслушивался, не назвали ли его имя или имя друзей и знакомых. С каждым именем, которое называл лётчик, кто-то вставал и выходил из зала, и к концу его списка нас, сидящих, оставалась приблизительно половина из всех тех, кто зашёл туда 10 минут тому назад. На этом этапе мне, как и большинству сидящих, не было понятно, кто из нас остаётся – мы, сидящие в зале, или те, кто строится там, на плацу, снаружи…

Лётчик – офицер в чине капитана – отложил в сторону списки, обвёл оставшихся взглядом и сказал: «Все, оставшиеся в этом зале, прошли физический отбор и зачислены в Лётную школу ВВС. Поздравляю!»

В зале поднялся небольшой радостный шум, который стих через несколько мгновений под цепким взглядом стоявшего на подиуме офицера. Тот представился командиром нашего курса и объяснил некоторые вещи и предстоящие планы.

Во-первых, с этого момента мы принадлежим курсу №79 и будем ротами №4 и №5 этого курса. Другие роты этого курса (которые были созданы после прежних физических отборов летнего призыва, начиная с мая) уже «в гуще» учёбы и полётов. Мы сейчас получаем увольнительную на субботу (а я даже и не мечтал о таком!), и после того как вернёмся («Кстати, – заметил офицер, – все увольнительные в Лётной школе до исхода субботы, так как назавтра с утра учёба и полёты»), в воскресенье утром, нас определят по ротам, и мы начнём своё обучение на «Предварительном этапе» Лётной школы, который, как мы уже знали, включал в себя наземную учёбу и отсеивающие полёты на самолётах «Пайпер».

Командир курса продолжал говорить нам ещё что-то, но мы уже больше ничего не воспринимали… Радость и внутреннее удовлетворение от того, что мы успешно прошли этап физического отбора, всплеск адреналина от напряжённого ожидания результатов отбора, первые отголоски понимания, что мы теперь полноценные курсанты Лётной школы ВВС Израиля, и мысли о том, как это будет воспринято дома, в кругу семьи, – всё это слегка кружило голову и добавляло несколько сантиметров роста…

Как только командир курса завершил свои объяснения, пожелал нам удачи и вышел, зал взорвался от радости новоиспечённых курсантов… Немного успокоившись, мы побежали за своими китбэгами и увольнительными «пасами», а потом на КПП – ловить попутки до Беэр-Шевы, а может, если повезёт, и дальше, в направлении дома.

Мы ещё успели увидеть последние автобусы, увозившие наших товарищей, которые не прошли физический отбор, – они направлялись в Тель Ашомер для определения нового места службы.

Домой, в Иерусалим, я добрался, когда солнце уже было близко к закату. Удивлению родителей моему рассказу, а самое главное – его результату, не было конца и края. Последний раз они меня видели в зелёной форме сухопутных войск, и вот я уже в серо-бежевой, да ещё курсант Лётной школы… Просто невероятно! А тем более в нашем-то положении новых репатриантов…

Но шок прошёл, как и увольнительная на субботу, и я начал вникать в смысл армейского выражения, что «у каждой субботы есть вечер после субботы»…

Этап «Предварительного» обучения

Наша жизнь в качестве полноценных курсантов Лётной школы ВВС началась с обыденного: каптёрки, обустройства в палаточном лагере – на этот раз серьёзно, со шкафчиками для личных вещей, и портного. Одним из внешних «опознавательных признаков» курсантов Лётной школы была белая сантиметровая полоска вокруг каймы обычного синего берета ВВС рядового и сержантского состава. Вторым знаком были погоны – у нас, курсантов «Предварительного этапа», были простые синие погоны; с продвижением курсанта с одного этапа на другой на погоны добавлялась полоска. Через день мы все уже щеголяли в погонах и беретах с белой полоской – все могли видеть, что мы не простые «солдатики», а курсанты Лётной школы…

В первый же день нас собрали на инструктаж со старшиной Лётной школы. Его настоящее имя Шай Янив, но все звали его Шикель. Поговаривали, что в пятидесятых Шикель уже служил в Лётной школе сержантом и «гонял» нашего сегодняшнего командира школы, когда тот ещё был курсантом. Так это или нет, мы ещё не знали, но точно знали, что все лётчики – и лейтенанты, и полковники – относились к нему с очень большим уважением и прислушивались к каждому его слову и «совету». Мы же точно знали: его слово – закон, и прислушивались к его «наставлениям» для новых курсантов, особенно, когда он учил нас писаному и неписаному уставу поведения курсанта Лётной школы ВВС Израиля. Особое внимание он уделял процессу отдания чести – все курсанты должны были «взять под козырёк» в качестве приветствия старших по званию при встрече с любым офицером, а тем паче с ним. И Шикель долго и упорно объяснял и показывал нам, как надо держать ладонь при «козырянии». А чтобы быстрей понимали сказанное, в ближайшие несколько дней он продемонстрировал нам, что относится очень серьёзно к каждому своему слову, и несколько наших ребят поплатились внеочередной неделей работ на кухне за невыполнение его наказов. Это, а также предупреждения курсантов старших курсов, имело свой эффект, и проблемы с дисциплиной были редким явлением.

Моя первая фотография в Лётной школе. Август 1974 года. Фото из личного архива

Я отнёсся к наказам Шикеля очень серьёзно – даже немного чересчур серьёзно, и это привело меня к неловкой ситуации… Однажды я зашёл по малой нужде в солдатский туалет вблизи нашей столовой. Спокойно сделав своё дело, я уже был в процессе застёгивания, когда в помещение стремительным шагом вошёл Шикель. На секунду я растерялся и не знал, что делать – «козыряние» в такой ситуации в таком месте Шикель в своём инструктаже не описывал… Но зная, что он очень строго относится к приветствию старших по званию, я как был, так и развернулся к нему, вытянулся в струнку, вскинул руку к виску и отдал честь, держа локоть точно под тем углом, который Шикель так любил… Шикель резко затормозил своё стремительное движение к одной из кабинок и взглянул на меня с нескрываемым удивлением. Затем мягким голосом сказал: «В туалете никому не надо отдавать честь. Особенно с расстёгнутой ширинкой» – и поспешил закрыться в выбранной им кабинке.

После этого инцидента каждый раз, когда я встречал Шикеля и, вытянувшись по стойке смирно, отдавал ему честь, я был уверен, что замечал лёгкую улыбку, игравшую на его лице.

Наш курс – курс №79 – был собран на основе летнего призыва, и большинством в нём были городские ребята, выпускники средних школ, которые только что закончили сдавать свои выпускные экзамены, – религиозные и атеисты, богатые и бедные, выходцы с арабского Востока и из «культурной» Европы – практически все оттенки израильского общества тех дней.

Среди городских выделялись ребята, закончившие 13 классов, – это были ученики системы профессионального образования (обычно ОРТа), и у большинства были дипломы техников по электронике или другой востребованной профессии. Среди них была большая группа выходцев из «ОРТ Сингаловский» Рамат-Гана, одного из пригородов Тель-Авива. Они держались вместе и задавали тон, называя всех остальных «занудами» и «клещами» по всякому поводу и без него… Иерусалимцев было тоже достаточно – в том числе представителей моей гимназии. Оказалось, что среди иерусалимцев моего курса были и ребята, которых я знал по субботним молодёжным вечеринкам в городе, хотя мы не учились вместе. Среди курсантов я даже встретил знакомого парня, которого я знал ещё по школе в Хайфе, где проучился всего два месяца в 72-м году. Можете себе представить его удивление увидеть меня в Лётной школе… Изначальный разброс по городам был среднестатистическим – чем больше город, тем больше было ребят оттуда.

Среди нас были и ребята из сельхозпоселений – мошавники и кибуцники, но их было сравнительно мало. Обычно им давали закончить сезон полевых работ, и основной призыв для них был осенью. Было очень характерно то, что их уровень по математике и физике был ниже городских, но зато они легче воспринимали условия солдатской жизни – как видно, они были менее избалованы благами цивилизации. Городских они презирали – всех без исключения, и держались обособленно. О них заботились организованно разные общественные и политические движения, и это выливалось в посылки и «подкормки», на которые мы – выходцы из обычных небогатых семей – смотрели с некоторой завистью…

В то время наша семья только-только начала выходить из бедственного положения – зарплаты родителей шли на оплату долгов, займов, покупок в рассрочку и огромной ипотеки, которую они взвалили на себя, чтобы выкупить у «Амидара» нашу трёхкомнатную квартиру, поэтому рассчитывать на какую-то помощь в моей «подкормке» я не мог…

Однако со временем вся «домашняя» спесь начала улетучиваться – из Лётной школы вылетали вне зависимости от того, где живут твои родители, чем они занимаются и где ты учился…

Первое, что выпало нашей роте из программы «Предварительного» этапа, было «наземное» обучение. Нам выдали тетрадки и карандаши, и мы уселись за парты… Вначале программа обучения в классах не очень-то отличалась от программы по математике и физике последних классов средней школы, которую большинство из нас оставило лишь несколько недель назад… Однако мы все пришли из разных школ, и уровень знания этих предметов существенно разнился. Цель программы обучения в первую очередь была подтянуть уровень знаний отстающих ребят. Обучение было интенсивным, программы сжатыми, экзамены серьёзными. Всем было ясно, что дурака валять нельзя, – провал на экзаменах приводил к «вылету» из Лётной школы, а этого никто из нас не хотел. Через несколько недель «чистую» математику и физику заменили другие предметы – ближе к самолётам: аэродинамика, метеорология, устройство самолёта «Пайпер» и прочие.

Мне этот этап давался легко, если не считать, что моё всё ещё ограниченное знание языка и проблемы в скорости чтения и написания ответов на экзаменах давали о себе знать. А тут, в Лётной школе, никто ничего не писал и не обучал на «упрощённом» иврите «с точками».

Параллельно с учёбой нам выпало немало работ по благоустройству территории учебной части Лётной школы и её офисов, а также работ на кухне. Так как мы ещё не проходили школу молодого бойца («тиронут» на иврите) и официально стрелять ещё не умели1717
  По этой же причине на наших беретах отсутствовала металлическая эмблема ВВС Израиля – мы не имели права носить её, пока не заслужим эту честь успешным завершением «тиронута».


[Закрыть], то от заданий по охране авиабазы мы были освобождены, что компенсировалось двойными нарядами кухонных работ.

Пока наша рота занималась учёбой и кухней, остальные роты нашего курса уже летали и «несли потери» … Целью полётов на самолётах «Пайпер» было отсеивание непригодных к лётному делу, и роты нашего курса (как, впрочем, и других курсов до и после нас) редели наполовину по завершении своих положенных трех недель полётов в эскадрилье «Пайперов». Очередь полётов нашей роты была в октябре, и мы с волнением и трепетом ожидали её – очень хотелось полетать, но было боязно оказаться среди тех, кто провалился в полётах и «вылетел» из школы из-за этого… А пока мы изучали наизусть «Бадах1818
  Сокращённое от ивритского «бдикот хиюниот» – в прямом переводе «обязательные проверки». Обычно делится на две части: «Белую» – о действиях в обычных условиях, от предполетных проверок до действий после завершения полетов, и «Жёлтую» – для действий при аварийных ситуациях.


[Закрыть]» для «Пайпера» – перечень действий в различных ситуациях, и использовали любую возможность, чтобы добраться до самолётов и посидеть в кабине пилота, чтобы изучить местоположение рычагов, топливных кранов, тумблеров и потренироваться в действиях «Бадаха». Мы уже знали, что без отличного знания наизусть всех действий пилота в полёте – от предполётной проверки и подготовки к запуску двигателя и до выключения всех тумблеров и выключателей после остановки пропеллера – нас просто не допустят к полётам.

Однако когда пришло наше время летать, начальство Лётной школы устроило нам сюрприз… Как результат первого призыва на базе новых критериев, задействованных после Войны Судного дня, нас в наших ротах курса №79 было существенно больше, чем эскадрилья «Пайперов» Лётной школы могла «обработать» в положенное время, соблюдая обычную программу в 10 полётов. Поэтому были приняты два принципиальных решения – снизить среднее количество полётов до принятия решения «остаётся или нет» по каждому курсанту и «усилить» курс №78 курсантами первой роты (призыв мая 74 года) и роты «ветеранов», которые успешно пройдут полёты на «Пайпере». По теме снижения количества «отсеивающих» полётов было решено, что все получат 5 полётов. Те, кто завершат их с хорошими оценками, перейдут на следующий этап. Те, кто их провалит, оставят Лётную школу. Курсанты с посредственными результатами первых пяти полётов получат шанс показать себя в ещё пяти полётах – выполнив обычную программу.

Но мы этого ещё не знали… Мы были заняты – зубрили «Бадах», бегали к «Пайперам», расспрашивали друзей, которые уже завершили свои полёты, как было? что надо делать, а что нет?… Мы бормотали «Бадах» на ходу, каждую свободную минуту использовали для заучивания движений рулей и рукояток управления, шагали несколько километров туда, а потом обратно, чтобы добраться до самолётов после полётов, чтобы посидеть полчаса в их кабинах.