Текст книги "Раскаты Грома"

Пролог

Ад полон добрыми намерениями и желаниями.

Джордж Герберт. Jacula prudentium

«Гха‑Гхрааа‑хм», – кашель, вызванный сильным волнением, постепенно исчезал. Вода била светло‑серой струей из крана по ладоням мужчины, превращаясь в тысячи мелких брызг. Его голова была припорошена седыми волосами, лоб расчерчен углубившимися с годами морщинами, плечи опущены из‑за болей в спине, а колени ни на минуту не переставали напоминать о былом безрассудстве. Но вот голубые глаза, пронесшие через десятилетия искру живого, увлеченного ума, горели, как в молодости. Сейчас доктор технических наук, Артур Фёдорович Радеев, член Академии биоинженерии, не мог оторвать взгляд от ручейков воды, что пересекали, обегали множество царапин на его ладонях, метки от ожогов на фалангах, родимое пятно на мизинце. Мысли распаляли Артура: кашель – это лишь небольшой отголосок того, что сейчас бушевало внутри. Он уже двадцать минут находился в мужской туалетной комнате на втором этаже Дворца науки. Впервые за долгие годы Артур был приглашен сюда в качестве номинанта на премию за вклад в биологию. Выплачиваемая при жизни премия, лавры благодетеля и посмертное признание – желанные награды в мечтах многих его коллег. Вот только он сейчас думал не о галстуке или давящих ботинках, и не о трибуне. Картины прошлого отражались в его сосредоточенном взгляде. События минувших лет переплелись с настоящим, и он не мог побороть в себе, казалось бы, забытую горечь. Он пытался отрешиться рассматриванием узоров – мелких шрамов на своих руках, но они лишь затянули его глубже в воспоминания. Это были узоры из истории его жизни:

«Вот этот – от падения с велосипеда в 7 лет, – беззвучно шептал он про себя, – этот – от ссадины о сучья, при прыжке с дерева в реку. Этот – от той драки». Но наконец все они сплелись в его первый шрам на сердце.

***

Артур был пятым ребенком в семье. Розовощекий мальчуган босиком – лето выдалось тёплым – вбежал по деревянным ступеням крыльца в дом. Он старался впопыхах наступать лишь на тёмные полосы половика, чтобы своими пыльными ступнями не оставить видимой грязи на веранде. Уже почти проскочив на кухню за пирожком, он чуть не налетел на человека в белом халате. Мальчишка резко затормозил и, потеряв равновесие, припечатался плечом к стене.

– Тише-тише, не убейся только, – незнакомый дядя с красным крестом на белой шапке помог подняться ребёнку. – Не ушибся? Больно?

Артурка с перепугу смог выдавить только: «Неа». Мужчина захлопнул кожаный портфель с блестящими инструментами и пузырчатыми бумажками и вышел из дома. Мальчуган прошёл чуть дальше, в комнату, огляделся и даже поначалу подумал, что ошибся калиткой, домом. Всё было как прежде, но какое‑то другое. Артур удивился, что папа не на работе в поле, а дома и что он почему‑то не обратил внимания на его шальной бег, как это обычно бывало. Отец сейчас сидел на табурете будто замерший, с глазами темнее ночи. Кошка Муся, как не своя, забилась под кровать, на которой сидела мама Артура. Мальчик впервые в жизни видел её такую – стонущую от горя, льющую слёзы прямо на пол. Артуру стало страшно. Его старшая сестра Надя лежала, прикрытая одеялом, бледная, как снег, с подёргивающимися от боли губами. Мама не переставала шептать сквозь плач одни и те же слова, будто заклятье: «Ну, за что? За что? За что?». И его вторую сестру Риту тоже будто бы подменили: вместо привычного, милого смеха сейчас были лишь подёргивания плечами и тихие всхлипывания. Она молча мешала суп поварёшкой, стоя у плиты, еле‑еле успевая стирать запястьем солёные капли, текущие по щекам. В тот момент Артурка даже не подумал, почему дома не было братьев: Никитки и Миши. Почему он не встретил их в деревне, безмятежно гуляя со своей детской сворой малышей. Слишком много странного было сейчас в родном доме. Слишком много поменялось с тех пор в этом доме.

Похороны Нади унесли в глубокую яму, под мрачный гранитный камень, его беззаботное детство. Он уже был достаточно взрослым, чтобы понять, что больше никогда не сможет услышать её прекрасного певчего голоса. Она никогда больше не поможет отчистить штаны после очередных ребячьих игр на улице. Никогда больше не заварит вкусного чая с малиной, никогда больше не придёт рассказывать сказки на ночь. Ее просто больше нет.

Затем Никитка. Хоть брат и лежал в городской больнице, на обследовании и лечении, но всё равно болезнь взяла своё. Не под силу было дядям в халатах его домой живым вернуть. Мама говорила постоянно, что тетя Нина также слегла в молодости, что это её проклятие. И что дядю Пашу также смерть забрала – он остался только на фотографиях, подростком лет десяти. Отец как-то рассказал Артурке, что живёт эта страшная болезнь в них самих, в каждом. В ком она проснётся – неизвестно.

Через пару лет и с Мишей произошла беда. Сначала брат просто не обращал внимания на странные боли в животе, затем всё чаще отсиживался, отлёживался, исхудал. Его увезла белая машина с красным крестом, а вернула несколькими днями позже уже чёрная, без крестов. Понимал ли Мишка, когда Наде за лекарством в город ездил, что его судьба где‑то рядом вьётся?

После Миши Артурка боялся и ждал, что у него тоже что‑то заболит, и он умрёт. А потом просто свыкся с тем, что их семейную болезнь, как и голубые глаза или курносый нос, породу свою, не вычеркнешь, не изменишь.

***

Артур перевёл взгляд с ладоней на зеркало, висящее над умывальником: «Вот же! Какие красные глаза, а?! Сейчас на люди выходить. Ну‑ка!».

Он набрал в пригоршню холодной воды и умыл лицо. «Брррр!», – мурашки пробежали по спине. Почти как тогда, в детстве, когда по телевизору показали аварию на каком‑то предприятии: чёрно‑белые кадры из новостной передачи с лицами пострадавших, умирающих от неизвестного недуга людей. Позднее таких называли облучёнными. А может мурашки были похожи и на те, что были на уроках в школе, когда он узнал, что у человечества есть способы подчинить себе маленькие‑маленькие частички в нашем мире, из которых всё состоит. Что в нас самих есть некий код, в каждой клетке нашего тела. Этот код переносит от поколения к поколению и цвет глаз, и крепость тела, и его болезни, и ещё много чего. Артур вспомнил, что точно так же у него бежали мурашки по спине в тот день, когда матери позвонили её друзья из города сообщить, что Радеев висит в списках поступивших абитуриентов. Подобные мурашки чувствовал Артур и во время самой учёбы в престижном вузе, представляя себя защитником всех людей от страшных бед. Бед, что можно обойти лишь знанием. И только знанием он преодолевал снобизм некоторых профессоров и доцентов, принимавших у него экзамены. Именно знанием он был вооружён, когда диссертационный совет не смог аргументированно выразиться против его доклада. Немудрено: его идеи шли вразрез с привычными, общепринятыми рамками и понятиями. А затем были годы отчуждения, неприятия, непонимания в научном сообществе. Это годы долгого боя с неизвестностью, с одной стороны, и насмешками коллег, с другой. Но именно в тот переломный момент он нашёл единомышленника и друга. Они с Яном Топольским объединили достижения своих наук. Наконец он воплотил мечту, с которой жил всё это время. Тогда, 10 лет назад, он, наконец, с облегчением выдохнул в лица завистников: «Я смог».

Смотря в усыпанное каплями зеркало, ощущая последние вздрагивания исчезающего беспокойства, Артур Фёдорович прошептал своему отражению: «Я смог».

От воспоминаний отвлёк стук в дверь мужской уборной. Удары были совсем нерезкими, скорее извиняющимися.

– Дорогой! С тобой всё хорошо? – послышался голос Ольги, жены Артура. Эта женщина стала для него верным другом и тёплой любовью ещё в годы их студенчества. Она не побоялась пойти за осмеянным многими людьми мужчиной, который так фанатично стремился вглубь науки. За эту верность он был ей пожизненно благодарен.

– Все нормально… гхэм! Сейчас иду! – сказал учёный, закрывая кран умывальника. Подойдя к сушилке, он добавил уже намного тише себе под нос: «Невпопад простыл. Хотя разве когда‑то было иначе?».

Артур старался больше не думать о причинах, заставивших его пару десятков минут слушать шум отдалённых, забытых фраз в журчании льющейся из крана воды. Под звуки ещё работающей сушилки, Артур подошёл к выходу из туалета, повернул ручку, открыл дверь и переступил через порог.

***

Радеев поднялся по обитым тёмно‑синим ковром ступеням на сцену. В центре неё стояла трибуна, за которой учёного ждал человек с микрофоном в левой руке. Широчайшая, неестественная, отрепетированная улыбка повисла на лице ведущего. У этого молодого мужчины были светлые волосы, убранные набок. Казалось, что и мимика, и причёска были призваны подсветить происходящее вместе с лучом прожектора. Светотехник мастерски перемещал пятно от прожектора следом за идущим учёным. Артур уже был однажды на подобной церемонии в качестве гостя. Ещё с прошлого раза он подметил утрированную торжественность, походящую на неприкрытую фальшь во всём происходящем. Тогда он не стал углубляться в эту крамольную мысль. Он принимал правила этой странной, но важной для него игры: поставленный голос объявлял фамилию и научное звание премируемого, после чего весь зал, сидя за небольшими круглыми столиками по пять‑шесть человек, создавал волну аплодисментов. Хлопки ладоней, лязганье пуговиц на манжетах, вереница еле заметных ударов столовых приборов о белую скатерть и затихающий шёпот дам сливались в шквал, что выталкивал очередного новатора от науки наверх, для торжественной речи. Речи, в которой отягчённый глубокими знаниями человек елейно благодарил всех за всё. Это был своеобразный ритуал, который повторялся из года в год в стенах этого большого помещения с синими знамёнами академий, свисавшими с потолка вдоль стен и красной ковровой дорожкой, раскатанной по центру.

– Гхэм! – Артур почувствовал, как волнение начинает проявлять себя с новой силой. Его зрачки постепенно привыкли к яркому свету, и он даже смог различить лица присутствующих.

– Сказать, что я сейчас чувствую радость – не сказать ничего! – он немного улыбнулся, а по залу прокатилась волна одобрительного смешка.

– Это приятная награда за победу, к которой я шёл всю свою жизнь! Я понимал, что останавливаться нельзя, что нужно обязательно достичь цели, двигаться к ней без отдыха и жалости к себе! Идти к лучшему будущему, которое откроется для людей! – его внимание перетекало с вечерних платьев женщин на галстуки мужчин, на цветы на столах, блики света на бокалах, пока не запнулось. Препятствием стала персона, что продолжала радовать свою глотку угощениями банкетного меню. Невозмутимый гость не проявлял ни толики интереса ни к докладчику, ни к докладу.

–И, – Артур не давал волю смятению, подкатывающему от увиденного недоразумения, – и конечно, это событие не могло… – тон его голоса становился более шатким. Он снова посмотрел на лица. А они выглядели уже совсем по-другому. Радеев не понимал как на них одновременно соединяются милые улыбки и уставшие, завистливые, пустые глаза.

– Гхэм!

«Почему такие лица? Я неправ? Разве я сделал что‑то не так?», – лихорадочно пытался понять причину учёный.

Он дважды сбился, но окружающие никак не отреагировали.

– Я без вас бы не сделал! – по инерции Артур ещё произносил слова заготовленной речи, но уже утихло чувство триумфа.

«Да им просто ни до чего нет дела!», – наконец он нашёл самое корректное объяснение. – «Они просто привыкли, что кто‑то совершает невозможное. Затем выходит на сцену, произносит благодарность, а окончив её, теряется в их памяти раньше, чем доходит до нижней ступеньки. После останутся лишь статьи и книги, что вылетят небольшой партией из печатных машин и попадут на полки университетских библиотек, где будут прозябать под слоем пыли. В лучшем случае труды будут отрыты молодыми искателями. Эти-то с энтузиазмом потратят силы и годы на точно такой же подъём к трибуне. А все сидящие передо мной административные свиньи, из раза в раз будут смотреть на них, как на шутов», – мысли пронеслись вихрем внутри профессора.

– Без вас бы… – голос сорвался из‑за вновь пересохшего горла.

В центре элитарной толпы сидел кто‑то, внимательно слушавший докладчика, но для Радеева это уже ничего не значило.

– Без вас… – слова не хотели собираться во внятное предложение.

Артур сжал кулак, закрыл глаза на секунду, и наконец, подчинив себе дрожащие связки, громко выпалил:

– И без вас было бы!

Последняя фраза вобрала в себя всю яркость отвердевшего от подкатывающего гнева голоса и породила тишину.

Послышались отработанные хлопки очнувшегося гурмана, что провёл всё выступление в собственной тарелке, расправляясь с салатом. Понимая, что делает что-то невпопад, он стал хлопать всё тише и тише, и тише, пока не перестал. Лица в зале изменились: натянутая дежурная гримаса восторга уступала недоумению. Артур прошёл мимо потерявшегося, побледневшего ведущего, и, спустившись по ступеням, направился к выходу. Его поступь, казалось, не только развеивает многолетнюю пелену самообмана, но и разрушает привычный уклад всех присутствующих.

– Да как он смеет? – шикнули где‑то на другом конце зала.

– Больной что ли? – чуть громче сказал кто‑то в центре.

Гений больше не видел святости в свисающих до пола разноцветных полотнах.

***

Дверь зала снова хлопнула спустя несколько секунд после спешного выхода Артура и Ольги Радеевых:

– Артур Фёдорович! – по коридору в их сторону шёл молодой подтянутый мужчина лет сорока в костюме‑двойке темно‑синего цвета и красной рубашке. Он аплодировал почти в такт своим шагам. Артур не мог вспомнить, где он видел это лицо: неприметные черты, но внимательный, выжидающий взгляд.

Незнакомец, улыбаясь, продолжил:

– Примите мои поздравления, профессор! Вы и впрямь подарили новое будущее всему человечеству!

– Простите, но я… – Артур был готов поклясться, что не знает имя неожиданного собеседника, но тот, подойдя, просто протянул ему руку.

– Дмитрий – ценитель талантов, – в глазах говорившего играла какая‑то бесовская искорка. – Артур Фёдорович, вы же понимаете, что вы только в начале пути? И перед вами ещё стоят сложные задачи?

– Гха… – Артур взволнованно улыбнулся, подавляя в себе вновь подкатывающие от начавшегося волнения спазмы. – А о каких задачах вы говорите, Дмитрий? Я, конечно, планирую развить ещё одну…

– Лично внедрить своё изобретение, – перебил его мужчина, отчеканив каждое слово. – Артур Фёдорович, буду откровенен: для промышленного производства устройств, работающих по этому принципу, пройдёт какое‑то время. Время – это зачастую приговор для людей с тяжелыми заболеваниями, вы это прекрасно понимаете. Я не хочу сказать о вас ничего плохого, но посильно ли будет вам работать с инвесторами, производственниками и чиновниками в одиночку? Искать их? Ловить на обмане? А это неминуемо произойдёт, если вы пойдёте в этот бой один, – голос Дмитрия был сосредоточенным, но вполне мирным. – Вы ведь хотите помочь людям, и я готов поспорить, что свои изыскания в науке вы начали из благих, благородных побуждений. Я же лишь только знаю, как вам помочь.

Артур почувствовал вновь подкатывающую волну эмоций, что были там – в зале.

– Что вы хотите мне предложить? – спросил профессор тихим голосом.

– Сотрудничество. С одной государственной организацией. Дело ваше, я не настаиваю. Но только подумайте о том, что вам будут предоставлены целые лабораторные комплексы! Штат сотрудников численностью с провинциальный городок! Мы дадим вам такие мощности, которые не под силу ни одной корпорации! От вас потребуется лишь хранить в тайне информацию, которой вы будете обладать. – Дмитрий выдержал паузу, пристально смотря в глаза Артуру. – Не только вы увидите лучшие блага нашей Родины, но и ваша семья. Современные медицинские технологии – бесплатно, образование для ваших усыновлённых детей – бесплатно, а в будущем их будут ждать вакансии в перспективных конторах, получающие госзаказы – всё это станет для всех вас реальностью.

Артур по-детски смущённо перевёл взгляд на стену, затем на пол, пытаясь сохранять спокойствие. Ему казалось, что удача наконец повернулась к нему лицом.

– Вам нужно время? – вновь спросил Дмитрий.

Учёный поднял глаза, посмотрел на жену: «Дорогая, вот это кажется Оно!».

«Я с тобой, милый!», – молча ответила ему жена, покраснев от волнения, в этот важнейший в жизни их семьи момент.

– Да. Я согласен работать на вас, – сказал Артур, расплывшись в улыбке.

– Отлично! – одобрительно вновь протянул руку Дмитрий. – Мы изменим этот мир!

Глава первая

903‑й

Спустя 15 лет.

Летний вечер перетекал в ночь. Сумерки уже скрыли стоящие вдали от дороги деревья. Последние красные лучи закатного солнца исчезали в облаках, парящих над горизонтом. Мерный, неторопливый шаг сопровождался шарканьем подошв армейских ботинок об асфальт. Дорога проходила сквозь небольшие ельники и укрытые россыпью диких цветов поляны. Она связывала собой здания и постройки, отдаленные друг от друга, вписанные в рельеф местности, скрытые от фотофиксаций с воздуха. По этому, седьмому маршруту «Объекта 80» двигался патруль: сержант Вавилов и ефрейтор Коваль. Коренастый, крепкого телосложения сержант шёл почти посередине дороги. Его автомат висел на груди, став чем‑то вроде держателя для массивных рук с широкими ладонями и короткими пальцами. Рукава кителя, закатанные по локоть в течение дня и расправленные после захода солнца – такая форма одежды была утверждена в гарнизоне для летнего периода года – уже успели промокнуть от пота. Казалось, что из‑за влаги чёрные и серые кляксы камуфляжа стали ещё темнее. Бронежилет привычно натирал массивные плечи сержанта, его лямки легли в малозаметные борозды на плечах, скрытые одеждой – полк охраны «Объекта 80» долго и часто пребывал в состоянии боевой готовности, при полной экипировке. У правой ключицы, на клипсе, держалась потрескивающая, хрипящая рация. Её тонкую черную антенну периодически касался стебель осоки, кончик которого лениво жевал курносый светловолосый Вавилов.

Худой, сутуловатый ефрейтор шёл левее, по обочине дорожного полотна. Уставший, с винтовкой на плече и тяжёлым бронежилетом на теле он, скорее, волочил ноги, чем переставлял их. Каждый второй‑третий шаг становился шорканьем из‑за «разболтанной» походки парня. Его длинный тонкий нос всю дорогу был желанным местом для комаров. Изредка Коваль сгонял их своими вытянутыми паучьими пальцами.

– Слышь? – спросил сержант, смотря на окрашенные закатным солнцем красные облака вдали.

– М? – то ли простонал, то ли промычал Коваль.

– Или мышь? – в голосе Вавилова слышалась скрытая издёвка.

– Что? – ефрейтор, наконец, очнулся от монотонной ходьбы.

– Чё скис, мля, Ковыль? – приказным тоном, в шутку гаркнул коренастый спутник. – О «барабашках» волнуешься?

Коваль, не меняя шаг, перевёл задумчивый взгляд с сержанта на уходящую вперёд дорогу и приближающиеся массивы складов. Тяжело выдохнув, он ответил:

– Да. Немного.

***

Пару часов назад у одной из рот полка охраны был ужин. Столовая встретила дежурные патрули 3‑й смены привычным тошнотворным запахом варева. Раздача – полоса в виде длинного металлического столика шириной в поднос – была границей между ищущим и искомым, желающим и желаемым, ватагой голодных, потных вояк и кастрюлей котлет. В этом небольшом зале каждый боец в порядке очереди получал белые тарелки с едой и, продвигая поднос по зеркальному покрытию из нержавеющей стали, забирал кружку с чаем в конце раздачи. После этой приятной процедуры его ждала скамья из листа ДСП, привинченного несколькими винтами к железному каркасу. За этим небольшим столом на восемь человек, среди братьев по оружию и обжорству, Коваль мог почувствовать истинное счастье. Для него всё это стало привычным: шесть месяцев в строевой части отбили напрочь привычку выбирать еду, одежду, социум, а ещё два месяца в статусе контрактника здесь – в «восьмидесятке», окончательно сделали единственной дорогой в рай потёртый розовый кафель пола в столовке. Каждая ложка супа, кружка чая, крик: «Рота подъём!», очередной заполненный патронами магазин винтовки, оставляли всё новые и новые камуфляжные кляксы на его душе, на его образе мыслей. Казалось, что другой жизни никогда и не было.

Поставив винтовку к стене рядом со скамейкой, ефрейтор Ковыль – такое прозвище закрепилось за ним в роте охраны – сел за стол к уже вовсю жующим товарищам. В столовке сейчас людей было немного, но всё равно в воздухе висела какофония. В единый гул слились случайные удары вилками о тарелки, ругань поваров – таких же солдат, но из другой роты, суетящихся у больших электроплит и духовок – шум посудомоечного отделения кухни.

Третья смена патрулей ужинала раньше всех. Но кроме неё у центрального прохода, за длинным, человек на двенадцать, столом, со стульями вместо лавок, сидели люди. Это были капитан Саблин, командир 2‑й роты 9‑го полка охраны в/ч 00082, и незнакомый офицер Федерального Бюро Безопасности. Незнакомец был в стандартной для своего ведомства чёрной полевой форме. На погонах вместо привычных армейских звёзд были закреплены два значка в виде миниатюрных золотых мечей. В специальных званиях ФББ никто из военных не разбирался, да и ни к чему им это было. На объекте войска и бюро были двумя параллельными мирами: каждая сторона имела своих покровителей, свою «территорию обитания» и свои задачи. Многие догадывались, а некоторые утверждали, что и сами слышали об одной из задач ФББ на «восьмидесятке»: выявление шпионов в рядах военных. Об этом старались не думать, но сам факт того, что нарушители армейской дисциплины убывали на гауптвахту под конвоем из сотрудников ФББ, а не военной полиции, заставлял вновь и вновь обсуждать неформальные, расширенные полномочия контрразведчиков на «Объекте 80».

Прихлюпывая чаем, негромко, но достаточно внятно для семерых однополчан, солдат с прозвищем Рыжий подметил:

– А у «барабашек»-то ротация.

Сосед этого рыжеволосого парня одобрительно мотнул смуглой головой и, продолжая ловить остатки тушеной капусты по тарелке вилкой, добавил:

– Недавно здесь. Форма – целочка!

Остальные бойцы третьей смены аккуратно, в шесть пар глаз, осмотрели сидящего за офицерским столом сотрудника ФББ, беседующего с Саблиным. Коваль почувствовал неприязнь ко всему живому, исходящую от лица «барабашки»: острый нос, почти незаметные, сливающиеся с впалыми щеками губы, и глубоко посаженные чёрные глаза, будто два уголька от потухшего костра жизни.

Лопоухий младший сержант, сидевший напротив смуглого пулемётчика, прошептал:

– А когда им вспотеть‑то? Морду кирпичом с утра сделали и бродят по корпусам, шпиёнов в штукатурке высматривают. Там и не запылится форма!

Улыбки промелькнули по лицам жующей оравы.

– Да не, у них посерьёзнее работка, – после смешка вставил Рыжий.

– С какого перепугу? – недоверчиво произнёс лопоухий вояка.

– Да вот, курил я сегодня с одним капэпэшником. Ну, тот с полка, что у центрального въезда стоят. Дак вот…

Вавилов, насупив брови, остановил:

– А ты чё у капэпэшников делал? Они в трёх километрах от нашего маршрута находятся.

– Дак это они к нам подошли! Я на маршруте с Гогой был, он подтвердит, – продолжил Рыжий и для подтверждения своего алиби кивнул на смуглого бойца. – У складов мы шли. А капэпэшники за какими-то запчастями для своих машин приехали. Ну, так и пересеклись. Но не суть! Короче, один из них – Витёк, нормальный пацан, рассказал, что с неделю назад два «холодильника» на объект въезжали. Ну эти, машины с восьмью колёсами…

Рыжий сделал паузу, покосился на Коваля и Юру Снежка – ещё одного ефрейтора в их смене. Последний выделялся среди всех белой, как снег, кожей.

– Да видел уже их! – с раздражением ответил Коваль.

– Дак вот, – продолжил рассказчик, – залез он в кузов на осмотр, а там – металлические камеры такие, как в магазинах, только без стёкол. Сплошной металл и подписи краской нашлёпаны на дверцах: «Рыба», «Мясо» и прочее. Ну и идёт, говорит он, значит, между ними – на холодильных камерах замки кодовые, на каждой, и температура там отображается на экранчике, рядом с кнопками. Он чисто для формальности вообще залез туда: день как день был. Прошёл весь тёмный кузов. Потом обратно идёт, фонарём в проход светит, и тут вдруг замигало что‑то рядом. Он смотрит – на одном из металлических шкафов этих экранчик, не как остальные синим светит и градусы показывает, а красным мигает и надпись: «Разморозка». Витёк из кузова кричит: «У вас тут оборудование неисправно!». Ноль, не услышали. Он снова крикнул: «Эй, водила! У тебя оборудование накрылось!». Снова тишина. У кабины, может, стояли все или водитель на КПП документы подписывал, он не знает, но никто не прибежал к нему. И тут, короче, Витя услышал стоны!

– Чего? – почти хором протянули Гога и Коваль.

– Стоны. Он прислушался: из холодильника, что, видимо, размораживался, звуки типа стонов человеческих! Витя с перепугу из кузова выпрыгнул, а водитель уже в кабину своего «холодильника» забрался. Витёк, значит, смотрит: пацаны с КПП шлагбаум подняли, упоры опустили. Он второпях бежит к дежурному, обращается: «Товарищ капитан!». А тот ему: «Всё нормально, мы знаем, иди на пост». И только из рации дежурного слышно было: «Быстрее! Быстрее! Второй пост, пропустить…» – Рыжий замолк, обвёл всех патрульных напряжённым взглядом и добавил шёпотом: «Людей сюда походу привозят. Учёные свои исследования на них проводят!».

Гога рассмеялся:

– Да ну! Загнул ты. Врёт, как дышит, Витёк твой! Наплёл тебе за сигаретку. «Научники» тут какой-то теорией своей занимаются. Какие, на хрен, люди в «холодильниках»? Ты посмотри на них, учёные – это ботаны шуганные. Они с человеком что‑то делать обоссутся.

Лопоухий, сидящий напротив Гоги, улыбнулся. Рыжий пожал плечами с плохо скрываемой досадой на лице и потянулся к своей кружке с чаем.

Юра Снежок, проглотив комок ужина, нарушил тишину:

– Да не. Они точно чё‑то дикое разрабатывают.

Все удивлённо посмотрели в сторону Юры. Коваль спросил, смотря в глаза соседу:

– Откуда знаешь?

Снежок продолжил, разламывая кусок хлеба:

– Дня два назад, короче, иду я, значит, с Жирным по третьему маршруту. Проходим Бор, короче, корпус «научников» и, короче, мимо «полигона» идём. Смотрю, блин, на поле, а оно оцеплено «барабашками». Утро было, блин, а их целая рота на ногах, короче. И стоят в двух метрах друг от друга, короче. Такие чёрные все, короче, на выход прям оделись, блин. Все в брониках, со стволами, короче.

Гога перебил:

– Ближе к делу давай!

– Ну и «научники», короче, с их офицерами – «барабашками» стоят на краю поля. Там, блин, эта… машина ещё была с тарелкой‑антенной, короче. И это, по полю оцепленному, под землёй ползёт будто что‑то. Будто бурят горизонтально, блин, в метре от поверхности, короче. Земля над этой хренью бурящейся, короче, на полметра поднималась. А «научники», короче, наблюдают такие, записывают. Земляные торпеды тут изобретают, короче!

Все присутствующие прыснули смешком. Коваль пожал плечами, лопоухий боец с улыбкой сказал задумчиво:

– Ну не знаю, не знаю.

Сидящий с торца стола сержант Вавилов встряхнул всех своим громким голосом:

– Товарищи детективы, мля, жуйте ускоренно: нам заступать на маршруты через десять минут!

После этого сержант встал, поднял свой автомат с лавки и, доставая скомканную полевую фуражку из-под лямки погона, пошёл к выходу. Солдаты наскоро доели остатки ужина в своих тарелках и, собрав посуду на два подноса из восьми, последовали за Вавиловым к выходу.

Ковыль и Снежок отнесли посуду к широкому окну приёмного отделения посудомойки, поставили подносы на ещё чистый, отделанный нержавеющей сталью подоконник. По ту сторону окна было всего двое солдат из наряда по столовой, остальные, видимо, наводили порядок в помещениях для разделки овощей и мяса. В металлических глубоких раковинах ещё не было «запруд» из тарелок с журчащей из крана водой, поэтому солдаты тихо о чём‑то болтали, не заметив появившиеся на окне подносы.

«Блин, ещё бы чайку», – Коваль с этой мыслью повернул обратно в сторону раздачи: в столовой не было никого, кроме уходящих патрулей, офицера его роты и сотрудника ФББ. – «А, не спалят. Я быстро!». Саблин о чём‑то увлечённо беседовал с сотрудником ФББ, и смотрел совершенно в другую сторону. А «барабашка» Коваля не пугал: контрразведка не вмешивалась в быт солдат за периметром зданий, где проводились секретные разработки или хранились какие‑либо материалы лабораторий, поэтому одиноко бродящий по столовке ефрейтор для них просто не существует. А вот Саблин бы загонял его за такие вольности, но, к счастью, командир сейчас сидел спиной к раздаче.

Рядом с белой кастрюлей чая стоял дневальный из наряда по кухне.

– Налей по-братски! – попросил Коваль, протягивая «поварёнку» сигарету.

– Это дело! – расплылся в улыбке солдат. Он взял сигарету, засунул её за ухо, затем ловко нацедил в кружку напиток и протянул её изнывающему от жажды ефрейтору через полку раздачи.

– От души! – предвкушая, как сейчас смочит пересохшее горло – небольшая порция чая за ужином не спасала в жаркие дни этого лета – выпалил Коваль.

В этот момент в столовой прогремел рык Вавилова:

– Ковыль, мля! Десять секунд на выход! Время пошло!

От неожиданности ефрейтор чуть не выронил кружку. Он залпом выпил содержимое и, кинув посуду на раздачу, рванул к выходу мимо стола офицеров. Внезапно, ефрейтор понял, что сейчас захлебнётся. «Не в то горло, блин!» – пронеслось у него в голове. За доли секунды спазм в дыхательной системе всё же спас его, спровоцировав кашель.

– Гхааа! – ефрейтор потерял равновесие, пробегая мимо офицеров. Чайный фонтан из его рта пришёлся прямо на сотрудника в чёрной форме. Кашляя, стоя на четвереньках, солдат боялся поднять голову. Властный голос, от которого зашевелились волосы на коротко стриженой голове, заставил вздрогнуть:

– Твои лучшие дни – в прошлом! Готовься, раззява! – будто поднимая лезвие гильотины вверх, медленно и чётко произнёс старший оперуполномоченный ФББ.

Перебарывая животный страх, Коваль всё же поднял голову и увидел, как офицер в чёрном пропитывает бумажную салфетку о свою мокрую форму и смотрит на него тёмными, как две чёрные дыры, глазами. Казалось, что это конец.

– В‑в‑виноват, товарищ! – промямлил сквозь волнение ефрейтор.

Сдерживая смех, капитан Саблин крикнул на солдата, вернув его в реальность:

– Беги, мля, на развод патрулей, мамкина радость!

Схватив правой рукой цевьё винтовки, а левой – лежащую чуть впереди, на полу, армейскую кепку, Коваль вскочил и, что есть мочи, побежал к выходу.