Текст книги "Кот и полицейский. Избранное"

Лес на шоссе.
Перевод А. Короткова

Холод имеет тысячу форм и знает тысячу способов передвигаться по свету. В море он мчится, как табун диких лошадей, на деревни обрушивается, словно туча саранчи, в городах он, как клинок кинжала, перерезает улицы и просовывается в щели нетопленых домов. В тот вечер в доме Марковальдо кончились последние щепки, и вся семья, закутавшись в пальто, смотрела, как сереют и гаснут в печи последние угольки. У каждого вместе с дыханием изо рта вырывались легкие облачка пара. Никто не произносил ни слова, за них говорили эти белые облачка. У жены они были длинные-длинные, как вздохи, у ребят облачка получались маленькие и круглые, как мыльные пузыри, а у Марковальдо они взлетали вверх короткими рывками, словно проблески гения, которые возникают и тотчас же гаснут.

Наконец Марковальдо решился.

– Пойду за дровами, – объявил он. – Где-нибудь да найду.

Он запихал четыре или пять газет между пиджаком и рубашкой, спрятал под пальто зубастую пилу и, провожаемый долгими, полными надежды взглядами своих домашних, вышел за дверь и двинулся по ночным улицам, на каждом шагу громко шелестя газетами и ежеминутно поправляя вылезавшую из-под воротника пилу.

Искать дрова в городе. Шутка сказать!

Марковальдо направил свои стопы прямехонько к жиденькому и узенькому скверику, стиснутому между двумя улицами. Там не было ни души. Марковальдо осматривал одно за другим голые деревца и думал о семье, о тех, кто, дрожа от холода, ждал его возвращения.

Маленький Микелино, стуча зубами, читал сказки, взятые в школьной библиотеке. Одна сказка была о том, как маленький мальчик, сын дровосека, взял топор и отправился в лес за дровами.

– Вот куда надо идти! – воскликнул Микелино. – В лес. Вот где дров-то!

Он родился и вырос в городе и никогда в жизни не видел леса, даже издали… Сговориться с обоими братьями было минутным делом. Один взял топор, другой – кочергу, третий – веревку, все трое попрощались с мамой и отправились на поиски леса.

Они шагали по освещенному фонарями городу и не видели ничего, кроме домов. Не было даже намека на какой-нибудь лес. Время от времени им попадались редкие прохожие, но ребята не осмеливались спросить у них, где тут лес. Они шли, шли и, наконец, добрались до такого места, где дома кончались, а улица переходила в шоссе.

По обе стороны шоссе ребята увидели лес – густые заросли диковинных деревьев, закрывавших от глаз равнину. Стволы у деревьев были тоненькие, как палочки, и росли у одних прямо, а у других совсем косо. Их кроны, плоские и длинные, имели очень странную форму, а когда проезжавший автомобиль освещал их своими фарами, ребята видели, что и цвет у них тоже какой-то странный. Их ветви в виде тюбика зубной пасты, человеческого лица, головки сыра, руки, бритвы, бутылки, коровы и даже автомобильной шины, были покрыты листвой из всех букв алфавита.

– Ура! – закричал Микелино. – Вот он, лес!

Его братья, которые как завороженные смотрели на луну, поднимавшуюся из-за этих фантастических черных призраков, в один голос воскликнули:

– Как красиво!..

Но Микелино тотчас же напомнил им о цели их путешествия. Дрова! Тогда они подрубили одно деревце в виде желтого цветка примулы, разломали его на куски и потащили домой.

Вернувшись с жалкой охапкой мокрых веток, Марковальдо увидел весело потрескивавшую печку.

– Где вы это взяли? – воскликнул он, указывая на остатки рекламного щита, который был из фанеры и сгорал очень быстро.

– В лесу! – ответили ребята.

– В каком еще лесу?

– А в том, что на шоссе. Там их полно!

Раз это так просто, а в доме снова не осталось ни полена, то имеет смысл последовать примеру ребят. Марковальдо снова взял пилу и направился в сторону шоссе.

Астольфо, агент дорожной полиции, был немного близорук, и очки ему были просто необходимы, в особенности по ночам, когда он объезжал свой участок на мотоцикле. Но он не смел даже заикнуться о них, опасаясь, что это неблагоприятно отразится на его карьере.

Сегодня вечером им объявили, что на шоссе ватага сорванцов-мальчишек все время ломает рекламные щиты. И вот Астольфо едет осматривать свой участок.

На всем пути Астольфо по обе стороны дороги тянутся заросли броских, кривляющихся фигур. Щуря близорукие глаза, он осматривает их одну за другой. Вот в свете мотоциклетной фары появился какой-то шалопай, взобравшийся на щит. Астольфо тормозит.

– Эй! Что ты там делаешь? – кричит он. – Слезай сию же минуту!

Но мальчишка не шевелится и продолжает показывать ему язык. Астольфо подходит ближе и видит, что это реклама сыра, а на ней – толстощекий, облизывающийся бутуз.

– Ну и ну!.. – вздыхает Астольфо и, снова устроившись в седле, мчится дальше.

Немного погодя в тени огромного щита появляется чье-то грустное испуганное лицо.

– Ни с места! Не вздумайте удрать!

Но никто не удирает. Эта горестная физиономия, пририсованная прямо к ноге, сплошь покрытой мозолями, рекламирует мозолин.

– Прошу прощения, – бормочет Астольфо и едет дальше.

На щите, рекламирующем примочки от мигрени, изображена гигантская голова человека, закрывшего руками глаза от нестерпимой боли. Астольфо подъезжает поближе, и его фара освещает Марковальдо, который взгромоздился на самую верхушку рекламного щита, чтобы отпилить от него кусок. Ослепленный ярким светом, Марковальдо съеживается, делается совсем маленьким и застывает, уцепившись за ухо огромной головы, из которой торчит пила, добравшаяся уже до половины лба.

Астольфо принимается внимательно рассматривать рекламу.

– Ага, – говорит он, – примочки Стаппа. Сильная реклама! Здорово придумали! А человечек с пилой там, наверху, это мигрень, от которой голова раскалывается пополам. Я сразу понял!

И он едет дальше, очень довольный.

Вокруг безмолвие и холод. Марковальдо облегченно вздыхает, выпрямляется на неудобном насесте и снова берется за работу. В залитое луной небо ввинчивается приглушенное кряканье пилы.

Свежий воздух.
Перевод А. Короткова

– Этим ребятам, – сказал врач из поликлиники, – нужно было бы немного подышать свежим воздухом где-нибудь повыше, побегать по лугам…

Он сидел на стуле между кроватями в полуподвальной комнате, где жила теперь семья Марковальдо, и прижимал стетоскоп к спинке маленькой Терезы между остренькими лопатками, торчавшими, словно крылышки неоперившегося птенца. Кроватей было две. В головах и в ногах каждой из них из-под одеяла виднелось детское лицо с пылающими щеками и блестящими глазами: все четверо были больны.

– По каким лугам? Как клумба на площади, да? – спросил Микелино.

– А повыше, значит, на небоскребе? – поинтересовался Филиппетто.

– А раз воздух свежий, значит его можно кушать? – спросил Даниеле.

Тощий длинный Марковальдо и его маленькая коренастая жена стояли, облокотившись, по обе стороны старенького хромоногого комода. Услышав слова доктора, они, не меняя позы, разом подняли и бессильно уронили свободную руку и пробормотали:

– Да куда же вы хотите, чтобы мы их… Восемь ртов, в долгу как в шелку, как же вы хотите, чтобы мы все это устроили?..

– Самое лучшее место, куда мы можем их послать, – уточнил Марковальдо, – это на улицу.

– Скоро у нас его будет вдоволь, свежего воздуха, – добавила жена, – вот как вытурят нас из дому, и придется нам спать на бульваре…

Как-то в субботу после обеда Марковальдо забрал ребят, только что оправившихся после болезни, и повез их погулять на холм. Район, где они жили, был от холмов дальше, чем все другие районы города, и, чтобы добраться до первых склонов, им пришлось тащиться через весь город в переполненном трамвае. Всю дорогу ребята ничего не видели, кроме ног пассажиров, стиснувших их со всех сторон. Но мало-помалу трамвай опустел, за окошками, к которым, наконец, можно было пробраться, показалась поднимавшаяся в гору аллея. Они доехали до конечной остановки, а дальше пошли пешком.

Стояли первые весенние дни. Под теплым солнышком зацветали деревья. Ребята смотрели по сторонам, немного растерянные. Марковальдо повел их по дорожке, ступеньками поднимавшейся вверх по зеленому склону.

– Почему все лестница, лестница, а дома наверху нет? – спросил Микелино.

– Это не такая лестница, как в городе. Это как улица.

– Улица… А как же машины по ступенькам влезают?

По обе стороны потянулись глухие стены, за которыми цвели сады.

– Стены, а крыши нет… Их разбомбили, да?

– Это сады… ну, вроде дворов, что ли… – принялся объяснять отец. – Дома внутри за стенами, их за деревьями не видать.

Микелино недоверчиво покачал головой.

– Да, дворы… Дворы всегда внутри дома, а снаружи дворы не бывают.

Тут вмешалась Терезина.

– А в этих домах кто живет, деревья? – спросила она.

По мере того как они поднимались, Марковальдо казалось, что постепенно отстают, остаются где-то позади и запах плесени, преследовавший его в складе, где он по восемь часов в день ворочал тюки, и пятна сырости, расползавшиеся по стенам его квартиры, и столбы пыли, золотившейся в узких полосках солнца, которое иногда заглядывало в окна, и приступы кашля, мучившего его по ночам. Да и ребята казались ему сейчас не такими желтыми и хрупкими, они словно слились в одно целое с этим светом и зеленью.

– Ну, нравится вам здесь? – спросил он.

– Ага.

– А почему?

– Полицейских нет. Можно траву рвать и камнями кидаться.

– Ну, а дышать, дышать вам нравится?

– Нет.

– Так ведь здесь-то и есть свежий воздух!

Ребята начали жевать.

– Ну да!.. Он – никакой.

Тем временем они поднялись почти на самую вершину холма. За одним из поворотов глубоко под собой они увидели свой город – расплывчатые пятна кварталов, закутавшиеся в серую паутину улиц. Никогда в жизни ребята еще не бегали и не кувыркались так, как здесь, на лужайке. Потянуло свежим ветерком, время близилось к вечеру. В городе смущенно замигали первые огоньки. И тут Марковальдо захлестнуло такое же чувство, какое он испытал в юности, впервые подходя к этому городу, и его, как и в тот раз, потянуло к этим улицам, к этим огонькам, словно там для него было приготовлено бог знает что. В небе проносились ласточки и бросались вниз головой на город.

В сгустившихся сумерках он разглядел черную тень своего района, который сейчас показался ему болотистой свинцовой равниной, покрытой плотной чешуей крыш, над которыми развевались лохмотья дыма. И ему стало грустно, что нужно возвращаться туда.

Свежело. Наверно, уже надо было созывать ребят. Но, увидев, как они преспокойно раскачиваются, ухватившись за нижние ветви дерева, он отбросил эту мысль. К нему подбежал Микелино и спросил:

– Папа, а почему мы не можем здесь жить?

– Почему! Да потому, дурачок, что тут нет домов и вообще никого нет! – буркнул Марковальдо с досадой, потому что сам только что думал о том, как было бы здорово здесь поселиться.

– Как же никого нет? – возразил Микелино. – А вон те синьоры? Посмотри-ка.

В сгущавшихся сумерках с лугов спускалась группа мужчин. Среди них были и молодые и уже пожилые, все в колпаках, с палками в руках и в одинаковых неуклюжих серых костюмах, похожих на пижамы. Мужчины шли группами по нескольку человек, многие громко переговаривались и смеялись. Некоторые опирались на свои палки, другие волочили их за собой, повесив на согнутую руку.

– Кто это? Куда они идут? – спросил Микелино.

Но Марковальдо продолжал молча смотреть на приближавшихся людей. Один из них прошел совсем близко – это был толстый мужчина лет под сорок.

– Добрый вечер, – сказал он. – Ну, что новенького слышно в городе?

– Добрый вечер, – ответил Марковальдо. – А что вас интересует?

– Да ничего особенного, – отозвался мужчина, останавливаясь. – Это я просто так сказал.

У мужчины было широкое бледное лицо с яркими, почти багровыми пятнами румянца на скулах.

– Я всегда так спрашиваю, если встречаю кого-нибудь из города, – продолжал он. – Ведь вот уже три месяца как я здесь. Понимаете?

– И никогда не спускаетесь?..

Мужчина пожал плечами.

– Только когда врачи позволяют, – ответил он с коротким смехом. – Врачи и вот это… – он постучал пальцем по груди и снова засмеялся коротким, задыхающимся смехом. – Два раза меня выписывали, говорили – вылечился. А только на фабрику приду – опять все сначала. Опять затемнение, и опять сюда отправляют. Потеха!

– И они тоже?.. – спросил Марковальдо, кивая в сторону бродивших вокруг по лужайке серых фигур и в то же время ища глазами Филиппетто, Терезу и Даниеле, которые куда-то запропастились.

– Соседи по даче… – отозвался мужчина и подмигнул. – Сейчас у нас прогулка перед отбоем. Нас рано спать укладывают… Конечно, с территории уходить нельзя…

– С какой территории?

– Да как же, это ведь участок санатория. А вы и не знали?

Марковальдо взял за руку притихшего Микелино, который прислушивался к разговору старших. Вечер быстро поднимался по склонам холма. Там, внизу, уже невозможно стало различить район, в котором жил Марковальдо. Казалось, что не он проглочен тенью, а, наоборот, тень от него расползлась во все стороны и накрыла город. Пора было возвращаться домой.

– Тереза! Филиппетто! – позвал Марковальдо и двинулся на поиски детей. – Извините, – добавил он, обращаясь к мужчине, – понимаете, куда-то исчезли мои ребятишки.

– Да вон они, – ответил тот, подняв бровь, – вон, вишни рвут.

В низинке Марковальдо увидел дерево. Вокруг толпились мужчины в серых пижамах. Своими загнутыми палками они пригибали ветки и срывали с них ягоды. И Тереза и оба мальчика, очень довольные, тоже стояли под деревом, срывали вишни, брали их из рук мужчин и смеялись вместе с ними.

– Поздно, ребята! – крикнул Марковальдо. – Уже холодно. Пошли домой.

Толстый мужчина поднял свою палку и, указывая на вереницы огней, которые зажглись внизу, сказал:

– Каждый вечер я с этой самой палкой устраиваю себе прогулку по городу. Выберу какую-нибудь улицу и вожу палкой по ниточке фонарей. Останавливаюсь возле витрин, встречаю знакомых, здороваюсь… Когда пойдете по городу, вспомните о моей палке. Она будет следовать за вами…

Подошли ребята. Они были в венках из листьев и шли за руку с больными.

– Ой, папа, как здесь хорошо! – воскликнула Тереза. – Мы еще придем сюда поиграть, да?

– Папа, – не выдержал Микелино, – ну почему мы не можем здесь жить, вместе вот с этими синьорами?

– Поздно, поздно, ребята, – заторопился Марковальдо. – Попрощайтесь с синьорами. Скажите: "Спасибо за вишни". Ну, пошли, пошли!

И они пустились в обратный путь. Все устали. Марковальдо молчал и не отвечал на вопросы ребят. Филиппетто захотел на руки, Даниеле – на закорки, Тереза, повиснув на отцовской руке, плелась сзади. Только Микелино, самый старший из ребят, шел впереди всех и поддавал ногами камешки.

Ядовитый кролик.
Перевод А. Короткова

И вот наступает день, когда тебя выписывают из больницы. Об этом знаешь с самого утра, и если ты уже можешь передвигать ноги, то сразу же принимаешься ковылять в узеньких проходах между койками, чтобы научиться ходить так, как ходят на воле, насвистываешь, строишь из себя здорового перед прочими больными, и все это вовсе не для того, чтобы вызвать их зависть, а просто ради удовольствия сказать им что-нибудь ободряющее. За высокими окнами ты видишь солнце или, если на дворе пасмурно, серые тучи, слышишь городской шум, но все это не такое, как раньше, когда и этот свет и эти голоса доносились из недостижимого мира, будили тебя по утрам, пробиваясь сквозь железную спинку казенной койки. Теперь этот мир там, за окнами, – снова твой. Выздоровев, ты воспринимаешь его как самый обыкновенный, будничный, и вдруг начинаешь чувствовать запах больницы.

Именно так однажды утром недовольно поводил носом выздоровевший Марковальдо, который сидел, дожидаясь, когда ему выпишут справку и отпустят на все четыре стороны. Доктор взял бумаги, сказал: "Подождите здесь", – и оставил его одного в кабинете. Марковальдо смотрел на выкрашенную белой краской и давно уже опостылевшую ему мебель, на пробирки с какими-то зловещими составами и старался доказать себе, что покидает все это с восторгом. Однако ему никак не удавалось почувствовать ту радость, которую полагается испытывать в этом случае. Может быть, ему мешала мысль о том, что завтра уже нужно возвращаться на склад и снова ворочать тюки и ящики, а может быть, думы о тех лишениях, какие пришлось испытать его детям, пока он валялся на больничной койке. Но больше всего его радость отравлял туман, висевший за окном: казалось, стоит выйти из больничных дверей, и сразу очутишься в пустоте и без следа исчезнешь, погрузившись в пропитанное сыростью ничто. И он шарил вокруг глазами, подталкиваемый инстинктивным желанием найти что-нибудь, что согрело бы душу, но все, что он видел вокруг себя, напоминало о страданиях и болезнях.

И тут он заметил клетку с кроликом. Кролик был весь белый, с длинной пушистой шерстью, розовым треугольным носиком и растерянными красными глазами. Его прозрачные, почти совсем голые уши были плотно прижаты к спине. Нельзя сказать, чтобы он был очень большой, однако его овальное тело с трудом помещалось в тесной клетке и даже слегка выгибало ее проволочную сетку, сквозь которую высовывались чуть заметно вздрагивавшие пучки белой шерсти. Напротив клетки на столике лежали остатки травы и морковка. В голове у Марковальдо сейчас же мелькнула мысль: каково-то этому несчастному сидеть в такой тесноте, смотреть на морковку и не иметь возможности достать ее. Недолго думая, он открыл клетку. Но кролик не выскочил. Он сидел неподвижно, и только мордочка его все время шевелилась, словно он в утешение себе все время делал вид, будто жует. Марковальдо взял со стола морковку, сунул ее кролику под нос, а потом отодвинул, чтобы выманить его из клетки. Кролик двинулся за морковкой, осторожно откусил кусочек и принялся проворно уписывать ее прямо из рук Марковальдо. Тот погладил зверька по спине, потом машинально пощупал, чтобы проверить, толстый он или нет. Под мягкой шерсткой довольно ясно чувствовались кости. Это обстоятельство и жадность, с какой кролик набросился на морковку, убедили Марковальдо, что беднягу держат впроголодь. "Эх, если бы это был мой кролик! Уж я бы его раскормил, что он бы сразу стал, как шарик!" – подумал он и посмотрел на кролика добрыми глазами кроликовода, в душе которого любовь к животному уживается с предвкушением будущего жаркого. Что же это получается? В самую последнюю минуту, когда после многих, многих дней безрадостного заключения в палате он уже готовится покинуть стены этой больницы, вдруг оказывается, что здесь был друг, который мог бы заполнить его мысли, оживить каждый час его жизни. И вот сейчас он должен бросить этого друга на произвол судьбы и вернуться в туманный город, где совсем не бывает кроликов.

От морковки уже почти ничего не осталось, и Марковальдо, взяв зверька на руки, стал оглядываться по сторонам и искать, чем бы еще его угостить. Он приблизил его мордочку к листочкам герани, стоявшей в горшке на письменном столе доктора, но кролик недвусмысленно дал понять, что такая еда ему не по вкусу. В этот момент за дверью послышались шаги доктора. Как объяснить ему, зачем он взял кролика? На Марковальдо был его рабочий комбинезон, перетянутый в талии поясом. Не теряя ни секунды, он сунул кролика за пазуху, быстро застегнул пуговицы, а чтобы доктор не заметил шевелящегося горба, неожиданно появившегося у него на груди, он затолкал кролика себе за спину. Испуганный зверек сидел тихо. Марковальдо взял свои бумаги и быстро перегнал кролика на грудь, потому что теперь ему предстояло повернуться и выйти. Так, с кроликом за пазухой, он и ушел из больницы, а очутившись на улице, сразу же отправился на работу.

– Ну, выздоровел наконец? – пробурчал шеф, увидев входящего Марковальдо. – Постой, что это у тебя такое? Груди, что ли, тебе присобачили?

– Это согревающий компресс против судорог, – не моргнув, ответил Марковальдо.

Но тут кролику вздумалось прыгнуть, и Марковальдо дернулся, как эпилептик.

– Ты чего это корчишься? – удивился шеф.

– Да так, ничего… Икаю, – пробормотал Марковальдо и, подтолкнув кролика рукой, перегнал его за спину.

– Видно, тебя все-таки не долечили, – заметил шеф.

Кролик между тем делал отчаянные попытки вскарабкаться Марковальдо на спину, и, чтобы сбросить его, последнему то и дело приходилось передергивать плечами.

– Э! Да тебя трясет! – воскликнул шеф. – Отправляйся-ка домой, отпускаю тебя еще на денек. Но смотри, чтобы к завтрашнему дню выздороветь!

Домой Марковальдо явился, неся кролика за уши, словно удачливый охотник.

– Папа! Папа! – радостно запрыгали ребята, бросаясь к нему навстречу. – Ой, где ты его взял? Ты его нам подаришь? Это нам подарок? – наперебой затараторили они, и все разом потянулись к кролику.

– Пришел, значит? – сказала жена, и уже по тому взгляду, который она на него бросила, Марковальдо понял, что все время, проведенное им в больнице, она употребила исключительно на то, чтобы накопить еще больше злобы против него. – А что ты собираешься делать с этой тварью? Хочешь, чтобы она все загадила?

Сдвинув посуду, Марковальдо посадил кролика в центре стола. Зверек распластался на нем, как будто хотел сделаться незаметным.

– Кто тронет его – тому несдобровать! – сказал Марковальдо. – Это наш кролик, и он будет спокойно жить и жиреть до рождества.

– А он умеет стоять на задних лапках? – спросил Микелино, пытаясь приподнять кролика за передние лапы. Потом вдруг спросил: – А это кролик или крольчиха?

О том, что это может быть крольчиха, Марковальдо как-то не подумал. Теперь в голове у него возник новый план. Если это самка, то можно найти самца и получить от них крольчат… А крольчат можно вырастить… Постепенно сырые стены его квартиры растаяли, он уже видел зеленую ферму, раскинувшуюся среди полей.

Кролик оказался самцом. Но мысль о крольчатнике уже крепко засела в голове Марковальдо. Ладно, пусть он самец, но какой самец? Загляденье! В конце концов ему можно найти невесту, а когда родятся крольчата – поделить их с хозяином самки.

– А чем мы его кормить будем? – со злостью спросила жена. – Самим-то есть нечего, а тут еще…

– Это уж предоставь мне, – отрезал Марковальдо.

На следующий день, придя на работу, он первым долгом взялся за цветы, которые росли в горшках по комнатам дирекции: он должен был каждое утро выносить их во двор, поливать и снова расставлять по местам. Оторвав от каждого растения по листу, он спрятал эти широкие, блестящие сверху и матовые с изнанки листья в карман комбинезона. Потом ему встретилась сотрудница, которая шла на работу с букетиком цветов.

– Это что же, от поклонника? – спросил он. – Подарите мне один, а?..

И цветок тоже отправился в карман.

Мальчику, который чистил грушу, он сказал:

– Оставь мне кожицу.

Вот таким образом – тут листочек, здесь кожицу, там цветок – он и надеялся прокормить зверька.

Однако через некоторое время к нему прибежали с известием, что его вызывает шеф. "Верно, заметили, что я оборвал листья", – подумал Марковальдо, который уже привык постоянно чувствовать за собой какую-нибудь вину.

У шефа он увидел доктора из больницы, где недавно лежал, двух санитаров из Красного Креста и полицейского.

– Слушай, – сразу же заговорил доктор, – у меня из кабинета исчез кролик. Если ты о нем что-нибудь знаешь, то очень прошу тебя, не валяй дурака и говори, где он. Потому что мы привили ему бациллы одной страшной болезни, и он может разнести их по всему городу. Я не спрашиваю тебя, съел ты его или нет. Если бы ты его съел, тебя бы уже давно не было в живых.

На улице дожидалась карета "Скорой помощи". Все пятеро бегом спустились с лестницы, поспешно прыгнули в машину и, оглашая улицы воем сирены, сломя голову помчались к дому Марковальдо. Карета неслась по улицам и проспектам, оставляя на асфальте странные следы в виде листьев, кожуры, цветов, которые Марковальдо с болью в сердце выбрасывал из окошка.

В это утро жена Марковальдо в отчаянии ломала голову над тем, чем накормить ребят. Тут на глаза ей попался кролик, которого притащил накануне муж. Сейчас этот кролик сидел в сооруженной наспех клетке, на подстилке из обрывков старых газет.

"А ведь он, пожалуй, подоспел как раз кстати, – подумала она. – Денег ни гроша, получка вся ушла на дорогие лекарства, за которые больница, видите ли, не платит, в долг ни в одной лавке больше не дают… А тут разводи кроликов или дожидайся рождества! Нам сейчас только о рождественских обедах думать! Сами сидим не евши, а тут еще кролика откармливай!.."

– Изолина, – сказала она, подходя к дочери, – ты уже большая, пора тебе научиться готовить кролика. Сперва его нужно зарезать, потом ободрать, ну, а потом я тебе покажу, что с ним делать.

Изолина читала какую-то любовную историю в газетном приложении.

– Не-е… – промычала она. – Лучше ты начинай. Зарежь его, обдери, а потом я буду смотреть, как его готовят.

– Хороша! – воскликнула мать. – Да разве у меня хватит сердца убить? Хотя я и знаю, что это плевое дело. Нужно взять его за уши и чем-нибудь стукнуть посильнее вот здесь, по затылку. Ну, а уж ободрать его… Там видно будет…

– И не думай! – отозвалась дочь, не поднимая носа от газеты. – Чтобы я била по затылку живого кролика! Да ни за что! И обдирать не стану!

Трое младших ребятишек, широко раскрыв глаза, прислушивались к этому диалогу.

Мать с минуту постояла в задумчивости, потом посмотрела на них и сказала:

– А ну-ка, дети…

Ребята, как по команде, повернулись и двинулись вон из комнаты.

– Стойте, куда вы? – воскликнула мать. – Я просто хотела сказать: может, вам хочется погулять с кроликом? Мы привяжем ему на шею красивую ленточку.

Ребята остановились и посмотрели матери в глаза.

– А где погулять? – спросил Микелино.

– Ну, где-нибудь… А потом зайдите к синьоре Диомире. Отведите к ней кролика и попросите ее зарезать его и ободрать шкурку. Она ведь на все руки… И не забудьте сказать "пожалуйста".

Мать задела нужную струну. Кому не известно, что дети увлекаются тем, что им интересно, а об остальном предпочитают не думать? Нашли длинную ленту сиреневого цвета, один ее конец обвязали вокруг шеи зверька, другой ребята зажали в руке, как поводок, и поволокли за собой упиравшегося и наполовину задушенного кролика.

– И скажите синьоре Диомире, – крикнула им вслед мать, – что если она приготовит его, то может взять себе заднюю ножку! Хотя нет, лучше пусть возьмет голову. А впрочем, пусть сама, как хочет…

Не успели ребята скрыться за дверью, как квартира Марковальдо была окружена и захвачена санитарами, врачами, карабинерами и полицейскими. Марковальдо стоял между ними ни жив, ни мертв от страха.

– Здесь кролик, которого унесли из больницы? Скорее покажите, где он, только не трогайте руками – он заражен страшной, неизлечимой болезнью!

Марковальдо подвел их к клетке, но она была пуста.

– Уже съели?

– Нет, нет!

– А где же он?

– У синьоры Диомиры!

Погоня бросилась по новому следу.

Постучали к синьоре Диомире.

– Кролик? Какой кролик? Вы с ума сошли!

При виде незнакомых людей в белых халатах и полицейских мундирах, вломившихся к ней в комнату и будто бы разыскивающих какого-то кролика, старушку чуть не хватил удар. О кролике Марковальдо она ровным счетом ничего не знала.

Старушка говорила истинную правду. Дело в том, что, желая спасти кролика, ребятишки решили отвести его в надежное место, немножко поиграть с ним и отпустить на волю. Поэтому вместо того чтобы остановиться на площадке перед дверью синьоры Диомиры, они полезли выше, пока не очутились на плоской крыше, огражденной парапетом. А матери они решили сказать, что кролик порвал поводок и убежал. На самом же деле на свете, пожалуй, не нашлось бы другого животного, менее способного к бегству, чем этот кролик. Даже втащить его на лестницу было нелегкой задачей. На каждой ступеньке он испуганно приседал, и под конец ребятам пришлось взять его на руки и самим тащить наверх.

Оказавшись на крыше, они попробовали заставить его побегать – он не бежал. Посадили на карниз, чтобы посмотреть, может ли он ходить, как кошка, но у него, как видно, закружилась голова. Потом они попытались устроить его на телевизионной антенне. Интересно, умеет ли он балансировать? Нет, он падал. Наконец ребятам надоело с ним возиться. Они оборвали ленточку, пустили зверька на свободу и ушли; теперь перед ним открывался путь на крыши, расстилавшиеся впереди, словно покатые ребристые волны застывшего моря.

Оставшись один, кролик начал двигаться. Он сделал несколько маленьких прыжков, огляделся, направился в другую сторону, снова повернулся и не спеша запрыгал по крышам. Он родился в неволе и не представлял себе, что такое безграничная свобода. Он не знал большего блага, чем возможность хоть минуту не дрожать от страха. И вот сейчас, пожалуй впервые за всю жизнь, он не видел поблизости ничего такого, что внушало бы ему страх, и он мог спокойно погулять. Правда, место это было не совсем обычное, но он этого не знал. Ведь у него не было ясного представления о том, что обычно и что необычно. К тому же, с тех пор как он почувствовал внутри гложущую, необъяснимую боль, окружающий мир интересовал его все меньше и меньше. Он просто бродил по крышам, а кошки, завидев неизвестное существо, скачущее им навстречу, испуганно пятились.

Между тем кролик, петляющий по крыше, не остался незамеченным – за ним наблюдали из слуховых и чердачных окошек, с террасок перед окнами мансард. Потом один выставил на подоконник блюдечко с салатом и, спрятавшись за занавеску, принялся напряженно следить за движениями зверька, другой бросил на черепицу огрызок груши и окружил ее веревочной петлей, третий разложил по краю крыши кусочки моркови, подведя эту дорожку к своему окну. Всех обитателей чердака воодушевлял один лозунг – кролик! Правда, для каждой семьи он звучал по-разному. Например: "Кролик под соусом!", или: "Фрикасе из кролика!", или: "Жаркое из кролика!"

Но зверек, наверное, почувствовал коварство людей, молча предлагавших ему еду, и, хотя его мучал голод, отнесся к этим предложениям недоверчиво. Он знал, что каждый раз, когда люди, приманивая его, предлагали еду, обязательно появлялось что-то темное, причиняющее боль: то в тело его вонзались шприц или скальпель, то его насильно засовывали за пазуху куртки, которую застегивали на пуговицы, то тащили за ленту, обмотанную вокруг шеи… И воспоминания обо всех этих муках сливались с болью, которую он чувствовал во всем теле, с медленным изменением в каких-то внутренних органах, настораживавшим его, с предчувствием смерти. И с голодом. Но он словно знал, что из всех страданий, терзавших его, только голод может быть утолен и что эти коварные человеческие существа способны не только мучить его, но также и защитить, дать ему кров и тепло, в которых он нуждался не меньше, чем в пище. И он решил сдаться, вступить в игру, затеянную людьми, а там будь что будет. Подобравшись к кусочкам моркови, он принялся поедать их один за другим, с каждым шагом приближаясь к окну. Он прекрасно знал, что в конце его ждет неволя и новые мучения, и все-таки с удовольствием и – кто знает? – может быть, в последний раз в жизни ощущал приятный запах земли, исходивший от моркови. Вот он уже возле окна, вот сейчас протянется рука и схватит его… Но вместо этого окошко закрылось, оставив его снаружи. Такого с ним еще никогда не бывало. Чтобы западня вдруг отказалась захлопнуться! Кролик повернулся и стал искать следы других ловушек, с намерением выбрать такую, в которую ему было бы выгоднее всего попасться. Но листочки салата были уже убраны с подоконника, петли отброшены прочь, люди, высовывавшиеся из окошек, исчезли и наглухо захлопывали рамы, терраски опустели.