Текст книги "Тени бронзовых фигур"

– Не скажу. Я избавлюсь от него, обещаю, – Серж тоже встал.

– Не провожай меня, меня действительно ждут, – сказала Натали.

– Тогда я просто жду твоего звонка?

– Да, Серж, просто жди моего звонка.

Натали ушла, а Серж сел, и, отрешенно глядя в пустую кофейную чашку, думал о том, что, Натали действительно рисковала, рассказав ему правду об ограблении банка и о реальной причине гибели его Элен. С другой стороны, теперь его мир перевернулся обратно с головы на ноги. Он словно вышел из тяжелого забытья. Теперь ему было некому мстить, ведь Элен погибла из-за трагического стечения обстоятельств.

“Господи, каким бы клоуном я выглядел, если бы продолжал выслеживать несуществующего Николя. Насколько своевременной оказалась эта встреча с Натали и ее рассказ. Сколько глупостей я мог бы наделать, если бы не она”, – положив деньги на столик, Серж вышел из кафе. Быстро окинув взглядом площадь перед театром, он сел в свою машину.

Неприметный серый “Гольф” с двумя мужчинами внутри стоял напротив кафе через дорогу, прямо у театра. Серж заприметил эту машину еще когда ехал на встречу с Натали. “Гольф” двигался позади него несколько кварталов, потом, когда Серж припарковался у кафе, проехал дальше. Но сейчас этот же “Гольф” снова оказался рядом. Мужчины, сидящие в нем, о чем-то беседовали, не обращая на Сержа никакого внимания. Серж завел двигатель и медленно отъехал от тротуара. Наблюдая за “Гольфом” в зеркало заднего вида, он отъехал на полсотни метров и остановился на светофоре. Он увидел, что мужчины в “Гольфе” перестали беседовать и уставились в его сторону. Загорелся “зеленый”, Серж нажал на газ и, выжимая из “Пежо” все, на что он был способен, помчался вперед, намереваясь через два квартала неожиданно для людей в “Гольфе” свернуть на набережную. Почему-то, увидев “Гольф” второй раз за этот день, он не сомневался, что это по его душу. Только вот кому это надо – следить за ним?

“Может быть, это люди Натали? Вряд ли. И вообще, наверняка она блефовала – скорее всего, она приехала на встречу одна. Она никогда бы не сказала своим сослуживцам, что хочет встретиться с отцом убитой ими Элен”.

Серж посмотрел в зеркало и еще раз убедился – “Гольф” здесь из-за него. Опасно маневрируя между машинами, “Гольф” на бешеной скорости следовал за ним…”

*

Максим загнул страничку, отложил книгу, и, стараясь не шуметь, встал с кровати – ему послышался едва заметный скрип половиц за дверью, тут же стихший. Словно кто-то подошел к его двери и застыл. Максим выключил лампу на прикроватном столике, и на цыпочках подкрался к двери. В замочной скважине изнутри торчал ключ, и поэтому Максим не мог посмотреть сквозь нее в коридор, потому что, вытащить сейчас ключ – это значит спугнуть того, кто стоит сейчас за дверью. Максим приложил ухо к двери, вслушиваясь в шорохи, доносящиеся из коридора, однако за дверью сейчас было очень тихо. Ведь было уже около часа ночи, и в отеле уже все спали. Постояв так пару минут, Максим повернул ключ и рывком распахнул дверь. Тот, кто стоял за дверью, пулей прошмыгнул в номер, заставив Максима отпрянуть в сторону от неожиданности, и запрыгнул на кровать. Лысый ушастый кот – а это он стоял за дверью и ждал, пока Максим впустит его внутрь, улегся между подушками, и смотрел оттуда на Максима. Кажется, он был не против, чтобы его накрыли одеялом, потому что он заметно подрагивал.

– Эй, ты чей? – Максим закрыл дверь и подошел к кровати.

Кот скрипуче мяукнул.

– От кого сбежал? – закрывая кота одеялом до головы, спросил Максим. – Ладно, лежи пока здесь, грейся, а я схожу вниз, может, что узнаю.

Кот мяукнул и спрятался под одеяло с головой.

– Может быть вам что-нибудь принести? А, ушастик? – одеваясь, поинтересовался Максим. – Может быть виски? Или коньяк? Молока?

Кот промолчал.

– Молока? Будет сделано, ушастик, – Максим закрыл номер на ключ и спустился вниз.

За стойкой регистрации, положив голову на руки, спала Наталья. Максим постучал по стойке. Наталья дернулась, чертыхнулась и открыла глаза.

– Вы здесь круглые сутки? Вас что, не сменили? – поинтересовался Максим, пока Наталья протирала глаза и зевала, прикрыв рот ладошкой.

– Два раза в месяц мы выходим на сутки, моя смена заканчивается утром. Так что, если я вас не устраиваю, можете дождаться утра. Утром будет Галка. У вас все?

– Галка мне не поможет, – сказал Максим. – Потому что помощь мне нужна прямо сейчас. Дело в том, что в мой номер нагло вломился еще один постоялец. Он занял мою постель, а мне бы тоже не мешало выспаться. Я все-таки приехал сюда по делам, и завтра мне предстоит тяжелый день. Отселите от меня этого наглеца.

– Какой еще постоялец? Что вы такое говорите? – Наталья открыла журнал регистрации и повернула его к Максиму. – После вас в отель никто не заселялся. Вы уверены, что он реально существует? Может быть, он вам приснился?

– Он лежит сейчас в моей постели. Он голый и морщинистый. И он дрожит.

– Блин! Гас! Гас пробрался к вам в номер?! Вы же говорите о коте?

– Гас? Так его зовут? – рассмеялся Максим. – Да, я говорю о коте. Он что, ваш?

– Да, – покраснела Наталья. – Я приношу его, когда у меня ночное дежурство. Он боится оставаться дома один. Можете не смотреть на меня так – мне разрешает начальство приносить сюда Гаса. Гаса обожают наши постояльцы, он здесь как талисман. Правда, Гас не особенно любит постояльцев. Гас вообще никого не любит, если честно. Но как он пробрался в ваш номер? Он должен был сейчас спать на кухне ресторана, в своей переноске.

– Ну, он постучал, я открыл, он зашел и улегся на мою кровать. Ни здрасьте, ни спокойной ночи.

– Скажете тоже – постучал, – прыснула Наталья. – Пойдемте, я заберу его.

– Вообще-то, раз мы выяснили, что он ваш, он может остаться до утра, – сказал Максим. – С котами я нормально. С людьми не всегда нормально, а с котами вполне. Он же не буйный у вас?

– Ну что вы, как можно? Мне и так страшно неудобно. Не буйный. До утра он будет спать, особенно, если вы накроете его одеялом.

– Тогда до завтра. Спокойной ночи, – сказал Максим, собираясь уйти.

– И все-таки, это очень интересно, почему Гас выбрал именно ваш номер?

– Что здесь такого? Случайно выбрал, вот и все.

– Вообще-то, он у меня кот особенный. Не хочется вас пугать, но Гас так просто к людям не пойдет. Он идет только к тем людям, которым грозит опасность. Таким образом он предупреждает их о том, что в следующие несколько дней нужно быть осторожными.

– А если Гас не просто подошел к человеку, а еще и остался у него ночевать? – усмехнувшись, спросил Максим. – Этому человеку совсем кранты?

– Такого еще не было, – задумчиво потерев переносицу, сказала Наталья. – Возможно, он хочет вас защитить от чего-то. Сам. Лично.

– Раз так, завтра я выдам Гасу табельное оружие, и он пойдет со мной, – сказал Максим. – Расследовать одно очень запутанное дело. Вернее, несколько очень запутанных дел. Целый ворох капитально запутанных дел.

– Лучше выдайте ему пуховик, – рассмеялась Наталья. – Без пуховика он и носа из отеля не высунет.

Максим поднялся в свой номер. Закрыв дверь на ключ, он, не включая свет, прошел в комнату – полная желтая луна, зависшая напротив окна, сквозь прозрачные занавески хорошо освещала весь номер.

– Прости Гас, я забыл про молоко. До утра потерпишь?

Гас немного пошевелился под одеялом, вероятно, укладывался поудобнее.

– Ясно, потерпишь. Стоп! – Максим замер, потом шагнул назад. Медленно повернул голову, посмотрел в большое настенное зеркало у входа в комнату. Он видел в отражении все – противоположную стену, шкаф, часть кровати, картину с изображением реки и рощицы в ее изгибе. Но он не видел в зеркале… себя.

Максим медленно подошел к зеркалу, дотронулся до него руками, коснулся лбом прохладного стекла. Он смотрел сквозь себя, ничего не понимая, цепенея от ужаса, разглядывая освещенную желтым лунным светом комнату, дотрагиваясь то до своего лица, то до зеркала, которое упорно не желало его отражать.

Его привлекло какое-то движение на противоположной стене, на картине над кроватью. В отражении зеркала он увидел, как из реки, нарисованной на картине, что-то появляется. Что-то бесформенное, с красноватыми глазами-угольками росло прямо из картины, бесшумно спускаясь по стене, непрерывно увеличиваясь в размерах. Спустившись по стене на кровать, темная масса начала приобретать человеческие формы. Прошло несколько секунд, и оцепеневший от ужаса Максим узнал этого человека. Это был Егор Никаноров, погибший в Москве пять дней назад. Не обращая на Максима никакого внимания, Егор уселся на кровати, спустив ноги.

– Они вывернули меня наизнанку, – тихо промолвил Егор, опустив голову и разглядывая свои ноги в белых отельных тапочках. – Вытащили все нутро и засунули новое. Какой-то эксперимент, я полагаю. Безусловно, гениальный эксперимент. Когда-нибудь они получат за него Нобелевскую премию. Но я не давал своего согласия на это. Они меня выкрали. Я не был готов, что из меня сделают подопытную крысу. А потом забросят, как использованный материал, в топку. Вероятно, на сегодня – я их лучший результат. Потому что я выжил. Наверное, они и сами не ожидали, что я выживу и уйду. Исчезну до того, как меня сожгут в одной из белых керамических камер. Я видел, что остается от подопытных крыс, после того, как их помещают в такие камеры. Ничего. От них не остается ни-че-го. Там тысячи подопытных крыс, таких же, как и я. С таким конвейером эти ученые быстро достигнут результата и станут великими. А когда они станут великими, никто не узнает, сколько людей они изувечили ради своего эксперимента. Ведь победителей не судят… Они там всех сжигают. Я там такое повидал. Этот ужас до сих пор стоит у меня перед глазами. Безусловно, результат их работы сможет порадовать человечество. Бессмертие и все такое… Только кому это надо? Ведь если все мы станем бессмертными, то совсем скоро Землю ждет перенаселение и гибель. Но их ничего не остановит. Это настоящие монстры. Возможно, в их планы не входит предлагать свои достижения всему человечеству. Возможно, это всего лишь бизнес. Бессмертие на продажу? Неплохо. Люди, которые имеют большие деньги, с удовольствием станут бессмертными. Они никогда не поинтересуются о тех тысячах подопытных крыс, которые отдали свои шкуры, кровь, внутренности, а потом и жизни ради того, чтобы бессмертие стало возможным. Ведь главное для них – результат…

Слушая исповедь покойного Егора, Максим был уже готов рухнуть без чувств. Помощь пришла неожиданно. Из-под одеяла медленно вылез Гас. Тихо подкравшись к Егору со спины, он вдруг выгнул свою костлявую морщинистую спину и утробно зарычал на Егора. Егор вздрогнул, обернулся, но, кажется, ничего не увидел. Озираясь, он вскочил и попятился к стене. Гас подбежал к краю кровати и, оскалившись, зашипел. Гас и так не блистал особой красотой, но, оскалившись, совсем стал похож на монстра из фильмов ужасов. Егор стал беспорядочно отмахиваться от невидимого ему Гаса. Руками и ногами он пытался ударить Гаса, но все время бил мимо. Гас наступал, он спрыгнул с кровати и шел на Егора сбоку, рыча, шипя и брызгая слюной, вынуждая Егора отступать к изголовью кровати. Егор запрыгнул на кровать, прижался спиной к стене и стал ползти по ней вверх, постепенно превращаясь в ту же бесформенную субстанцию, из которой появился. Достигнув картины, темная субстанция с красными горящими глазами-угольками стала уменьшаться, погружаясь в нарисованную реку. Гас продолжал наступать – он шипел и прыгал на стену, пытаясь достать когтями до картины, до тех пор, пока субстанция полностью не скрылась в нарисованных водах.

Поняв, что Егор исчез, Максим обрел возможность двигаться. Не сводя взгляда от зеркала, где по-прежнему вместо себя он видел противоположную стену с картиной, он медленно поднял руку и пошарил на стене справа от зеркала, пытаясь нащупать выключатель. Щелкнув выключателем, Максим на секунду зажмурился от яркого света. Открыв глаза, он посмотрел в зеркало и увидел, что снова обрел плоть и стал отражаться в зеркале.

Гас сидел в центре кровати. Максим погладил его по голове, подошел к стене, где висела картина, и провел по ней пальцем. Никаких следов того, что по ней несколько минут назад ползало нечто потустороннее, не осталось, за исключением того, что стена была нестерпимо холодной, словно Максим сейчас трогал внутреннюю стенку морозильной камеры. Такой же холодной оказалась и картина, особенно река – в том месте, откуда появился Егор. Стена и картина быстро потеплели. Прошла минута, и они стали обычной, комнатной температуры.

Максим взял Гаса на руки. Гас не сопротивлялся, он был очень вялым, и очень холодным. Максим завернул Гаса в свою толстовку. Он держал его на руках, прижимая к себе, и ходил от стены к стене, опасливо поглядывая на картину. Наконец, Гас подал голос и зашевелился. Тогда Максим положил его на кровать, сверху накрыл одеялом и спустился на первый этаж. Наталья крепко спала за стойкой регистрации в той же позе – положив голову на руки. Максим на цыпочках прошел мимо нее в ресторан, оттуда попал на кухню, где нашел переноску Гаса, а рядом с ним – пакетик с кормом и блюдце с водой. Он нашел в холодильнике молоко, налил его в блюдце, разогрел в микроволновке, и так же – на цыпочках, чтобы не разбудить Наталью, вернулся в свой номер. Гас ждал его, высунув голову из одеяла. Едва Максим вошел в номер, как он сразу же подал голос, слабо мяукнув.

– Сейчас, бро, – сказал Максим, раскладывая перед Гасом еду – блюдце с теплым молоком и корм, который он выложил в хрустальную пепельницу. – Сейчас ты у меня восполнишь потраченную энергию. Давай, налетай.

Гас буквально накинулся на еду. Он то жадно пил молоко, то ел корм, то снова пил…

– Ты молодец, Гас, молодец, – сидя рядом, шептал Максим. – Ешь, бро, ешь.

***

– Ой, не знаю, не знаю. Лерочка ведь онемела – молчит уже одиннадцать дней. И не двигается. И не спит. Лежит и смотрит в потолок с раскрытым ртом, – главный врач больницы, где лежала Лерочка Бочкова, Геннадий Ильич Крысин встал, походил мимо Максима, потом снова сел. – Вы просто зря потратите время, уверяю вас. Мы перевели ее в палату интенсивной терапии, ведь ее состояние ухудшается. Сами понимаете, на парентеральном питании далеко не уйдешь.

– Извините, Геннадий Ильич, а что такое парентеральное питание? – поинтересовался Максим.

– В вену капаем смеси, ведь сама Лерочка не может глотать. А зондом пробуем кормить – срыгивает. Глотательный рефлекс исчез, а рвотный сохранился.

– А диагноз? Вы же, наверное, поставили ей какой-то диагноз?

– Конечно, – Геннадий Ильич раскрыл папку с историей болезни Лерочки Бочковой. – Вот, пожалуйста, диагноз. “Острая энцефалопатия неизвестного генеза”.

– Неизвестного? – удивился Максим. – За одиннадцать дней ничего не выяснили? Может быть, нужен консилиум, консультации КМН, профессоров?

– За кого вы нас принимаете? – обиделся Геннадий Ильич. – Думаете, раз провинция, значит только и делаем, что людей губим по незнанию? Все уже сделали – и консилиум, и консультации профессоров. Вчера вон из Москвы приезжал профессор. Сказал, что лечим правильно, велел не отходить от исходного лечения и надеяться на лучшее. Похвалил мой диагноз и уехал.

– Извините, не хотел вас обидеть. Просто очень нужно пообщаться с Лерой, ведь она – единственный свидетель того, что произошло в салоне.

– Лерочкой, – поправил Максима Геннадий Ильич. – Это ее полное имя. Пообщаться с Лерочкой – это точно не скоро. И вообще неизвестно, получится ли с ней пообщаться когда-нибудь. Нужно надеяться на лучшее. Так и профессор рекомендовал – надеяться на лучшее. И мы с ним в этом солидарны. Мы как единый кулак с ним в борьбе с Лерочкиной хворью.

– Кулак, это, конечно, хорошо. И все же, я вынужден вас просить провести меня в палату к Лерочке. Сами понимаете – долг обязывает. У меня же есть начальство, – вздохнул Максим. – И оно не поймет, когда я скажу, что не побывал у единственного свидетеля. Начнутся разбирательства, спросят – кто не пустил. А я что, я так и скажу – Геннадий Ильич Крысин не пустил. Ой, что тогда начнется…

– Да кто ж вас не пускает?! – Геннадий Ильич возмущенно вскинул брови и посмотрел на Максима поверх круглых очков без оправы. – Да какие такие разбирательства?!

– Ну, тогда пошли? – спросил Максим, вставая.

– Пойдемте, раз вы настаиваете. Но хочу вас предупредить, – Геннадий Ильич замялся. – Как бы вам объяснить… То, что вы увидите в палате интенсивной терапии, не совсем укладывается в общепринятое представление действительности. Если быть максимально точным, совсем не укладывается.

– А я, в свою очередь, вас не совсем понимаю. Если быть точным – совсем не понимаю. Может быть, просто пройдем в палату интенсивной терапии? И просто посмотрим, что там укладывается, а что – не укладывается?

– Ну, я сделал все, что смог, – вздохнул Геннадий Ильич. – Подождите минутку, я захвачу нашатырь.

– Зачем вам нашатырь? – спросил Максим. – Вам плохо?

– Нашатырь не мне. Вам, – сказал Геннадий Ильич. – Я и весь персонал больницы уже научились обходиться без нашатыря. Сложно было в первые три дня, сейчас полегче. А вам нашатырь обязательно пригодится.

– Я в обморок падать не собираюсь. Я следователь с большим стажем, я такое повидал на своем веку, вы не смотрите, что я с виду молодой. Почему я должен падать в обморок при виде пациентки, пусть даже со странным именем Лерочка?

– А может быть, накатить по сто грамм настоечки? – вместо ответа сказал Геннадий Ильич, потирая подбородок. – Определенно, это выход. Присаживайтесь, сейчас накатим, а потом пойдем.

– Да не пью я на работе! – возмутился Максим. – Что происходит?! Что там – в палате интенсивной терапии? Почему туда нельзя идти трезвым?

– Вы ее посмакуйте немного, погоняйте во рту, потом глоточками выпейте всю, и сразу ломтик яблочка, за ним – кусочек сыра и ветчинки, – Геннадий Ильич словно не услышал возмущений Максима. Открыв маленький пузатый холодильник, он быстро сервировал письменный стол. – А потом пойдем. Вы не волнуйтесь, мы обязательно пойдем. Только проведем премедикацию.

– Я не понимаю ваш медицинский жаргон, объясняйтесь понятнее, – потребовал Максим.

– Присаживайтесь, – сказал Геннадий Ильич, разливая бордовую настойку по стеклянным колбочкам. Своя, на травках лечебных. 45 градусов. А потом пойдем. И я, может быть, с вами зайду. Хотя не уверен. 50 на 50. Хотя нет, 30 процентов – что зайду, 70 – что нет. Ну что, приступим к премедикации?

– Послушайте, что вы себе позволяете?! Вы меня не слышите, что ли?! Не пью я крепкие напитки! Пиво только иногда, да и то редко.

– За разрушение объективной реальности! – подняв колбочки, Геннадий Ильич одну протянул Максиму. – К черту законы физики!

– Странный тост, – Максим нехотя взял колбочку. – Только из уважения к вам и к вашему труду. За знакомство.

– Напоминаю – погоняйте глоточек во рту, потом по глоточкам все остальное. Чтобы ни капли не осталось в сосуде, – напомнил Геннадий Ильич.

Они чокнулись. Максим осторожно попробовал настойку. Несмотря на высочайшую крепость, настойка пилась легко, оставляя приятное вяжущее ощущение во рту.

– И сразу яблочко! – Геннадий Ильич протянул Максиму ломтик ароматного яблока.

– Яблочко тоже свое? – спросил Максим, всем организмом почувствовав, что яблоко сейчас – то, что надо. – Вкусное.

– А как же! Свое, родимое, с собственного сада! А теперь сыр, и сразу – ветчинку. Вот вам вилочка, сами нанизывайте.

Максим нанизывал сыр и ветчину на серебряную вилку, ощущая, как приятно разливается по телу тепло от настойки. Вскоре тепло решительной волной пошло вверх. Максим немного опьянел. Он улыбнулся:

– Зря я отказывался, настоечка ваша работает как надо!

– А я вам что говорю! Слушать надо доктора! Доктор плохому не научит! – Геннадий Ильич налил по второй. – Вторую не смакуем. Просто медленно пьем и чувствуем, как открывается третий глаз.

– Может, не надо? – не настаивая, спросил Максим, взяв колбочку.

– Надо! – уверенно сказал Геннадий Ильич.

– Ну, надо так надо, – быстро согласился Максим.

– Итак, за крах законов гравитации! К черту гравитацию! – провозгласил Геннадий Ильич.

– Тосты у вас, один краше другого, – рассмеялся Максим.

– Скоро узнаете, к чему эти тосты, – рассмеялся в ответ Геннадий Ильич.

Они чокнулись и медленно влили в себя пахучую бордовую жидкость. Максим хотел взять ломтик яблока, но Геннадий Ильич остановил его:

– Две минуты ждем.

Он закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Максим сделал то же самое. В этот раз настойка действовала несколько иначе. Струящееся тепло открывало какие-то каналы в голове, обостряя разум, вызывая просветление и, в то же время, приглушая вторичное – то, что вызывало внутреннее напряжение. Максим вдруг явственно понял, что все, что произошло с ним за последнюю неделю, а особенно – приезд в Оренбург, все это неслучайно. Даже измена Кати со своим боссом Виктором сейчас представлялась Максиму некой частичкой глобального паззла, в котором Максим был центральной фигурой, предотвращающей страшные события, грозящие всему человечеству.

– Вон оно что! – воскликнул Максим, открывая глаза. – Вон оно, оказывается, как все складывается!

Геннадий Ильич уже сидел с открытыми глазами и с ломтиком яблока на вилке:

– Теперь можно и яблочко. Ну что, открылся третий глаз? Увидели себя со стороны? Увидели свою роль в мироздании?

– Еще как! – восторженно воскликнул Максим. – Я боюсь даже представить, что будет после третей колбочки!

– О-о-о, – Геннадий Ильич подмигнул Максиму. – Третья – своего рода антракт. Третья даст вам ответ на животрепещущие вопросы романтического характера. Вы расставите все по своим местам и выберете приоритетный объект.

– Ого! Тогда скорее наливайте, док! И позвольте в этот раз сказать тост мне.

– Ну что ж, валяйте, – разлив настойку, разрешил Геннадий Ильич.

– За крах теории относительности! – выкрикнул Максим. – Как вам такой тост?

– Вы невероятно близки к истине, – заметил Геннадий Ильич. – И скоро вы в этом убедитесь. Третью пьем залпом. Стоя. Как джентльмены.

Они встали и выпили махом настойку, а Геннадий Ильич даже с локтя.

– Круто! – восхитился Максим. – Да у вас талант!

– Ну что вы, – смущенно потупив взгляд, сказал Геннадий Ильич. – Это все тренировки.

– Что теперь? Опять закрываем глаза?

– Просто обильно закусываем, беседуем и ждем озарения в романтическом плане, – усевшись в кресло, Геннадий Ильич наложил себе в тарелку соленья, ветчину и сыр, жестом приглашая Максима делать то же самое.

Они закусывали, беседовали на отвлеченные темы, к примеру, о погоде в Оренбурге и Москве, а потом, сам того не желая, Максим вдруг сказал:

– А Наташка–то ничего, вроде.

Геннадий Ильич вскинул левую бровь и прищурился, всем свои видом показывая свою заинтересованность.

– Я говорю – Наташка с рецепшена в отеле – ничего, вроде, красивая. С гонором, конечно, но мне именно такие и нравятся. А ее кот мне жизнь спас!

– Так уж и спас! – не поверил Геннадий Ильич, наливая по четвертой.

– Привидение, – вполголоса сказал Максим. – Спать не давало. Так Гас – так кота зовут, в два счета прогнал его обратно в реку.

– В реку? – удивился именно этому факту Геннадий Ильич. – В какую реку? Вы не в отеле спали?

– А в ту, что на кар… – Максим вдруг вспомнил, что он следователь, и негоже всем подряд рассказывать такие факты. – Интересно получается. Значит, то, что я видел привидение, вас не удивило?

– Да кого в Оренбурге в последнее время привидениями удивишь, – рассмеялся Геннадий Ильич.

“Фальшиво как-то смеется”, – подумал Максим. – “Жучара”

– Ну что, по четвертой? – спросил Геннадий Ильич.

– Какой эффект будет на этот раз? – после вопроса Геннадия Ильича о реке, у Максима почему-то враз пропало к нему доверие. – Просветление в какой области ожидать?

– В Оренбургской, – рассмеялся Геннадий Ильич. – В Оренбургской области.

“Фальшивит, жучара, ой фальшивит – подумал Максим. – Заливает меня своей наливкой, чтобы я забыл про Лерочку”

– Поня-я-тненько, – Максим решительно поставил колбу на стол. – А не вернуться ли нам к нашим делам? К нашим, как говорится, баранам?

– Вы о Лерочке? Мне кажется, вы еще не в той кондиции, чтобы идти к Лерочке.

– И все же, в этот раз мы все-таки встанем и пойдем к вашей Лерочке! – твердо сказал Максим, вставая. Он качнулся вперед, но удержался, опершись руками о стол.

– Я смотрю, вы настроены решительно, – недовольно скривив рот, сказал Геннадий Ильич. – Ну смотрите, я вас предупреждал.

– Интересно, о чем? – Максим нашел равновесие, и стоял теперь более-менее ровно.

– Сейчас сами увидите, раз вы такой смелый, – Геннадий Ильич взял пузырек с нашатырем, и махнул Максиму рукой, приглашая его выйти из кабинета. – После вас!

Они поднялись на этаж выше, прошли в неврологическое отделение, прошли мимо сестринского поста и подошли к палате № 11. Дверь этой палаты отличалась от остальных – она была стальной.

– Это ПИТНО – палата интенсивной терапии неврологического отделения. До Лерочки мы здесь в основном горячечных держали. Алкоголиков в абстинентном синдроме.

– Серьезная дверь, – сказал Максим. – А Лерочку зачем в ПИТНО поместили? Она что, буйная?

– Сейчас сами увидите, – Геннадий Ильич махнул медсестре. – Тонечка, как там дела? Нам надо бы туда попасть.

– Не знаю, – сказала медсестра. – После завтрака мы еще не заходили.

Максим посмотрел на Геннадия Ильича.

– Боятся, – объяснил Геннадий Ильич. – Лишний раз стараются не заходить.

– Чего боятся? – не понял Максим.

– Сейчас все увидите сами, – Геннадий Ильич взял у медсестры ключ и вставил его в замочную скважину. – Знаете, пожалуй, я тоже не буду заходить. Идите один. Но я вас предупреждал. Вот – при свидетелях говорю – я вас предупреждал. Тонечка, будешь свидетелем. Я предупреждал нашего столичного гостя о последствиях посещения ПИТНО.

– Буду, – кивнула Тоня. – Предупреждали.

– Я ничего не понимаю, – сказал Максим. – Нельзя ли мне просто увидеть свидетеля, по возможности поговорить с ним, и покинуть вашу больницу? Понимаете, у меня еще столько дел, и вообще, почему такие меры безопасности, зачем эта стальная дверь, что вообще проис…

Геннадий Ильич повернул ключ, приоткрыл дверь и втолкнул Максима в палату, прервав его на полуслове:

– Как закончите, стучите. Мы будем рядом.

Он быстро захлопнул дверь, закрыл ее на ключ и посмотрел на Тоню:

– Мы сделали все, что могли.

– Все, – кивнула Тоня.

– Ну что, засекаем время? – Геннадий Ильич посмотрел на часы, но в дверь уже что есть силы барабанили с той стороны.

– Рекорд? – спросила Тоня.

– Рекорд, – кивнул Геннадий Ильич.

– Откройте! – глухо доносился голос Максима с той стороны. – Откройте! Помогите!

Геннадий Ильич повернул ключ, выпустил Максима и тут же снова закрыл дверь на ключ. Взъерошенный, ничего не соображающий Максим бегом припустил по коридору, потом заметался, подбегая к каждой двери, рывком их открывая и заглядывая внутрь.

– Выход ищет, – сказала Тоня. – А с виду крепкий, ишь, как его вштырило.

– Ну, крепкий с виду, еще не значит, что крепкий духом, – сказал Геннадий Ильич, наблюдая за метаниями Максима по коридору. – По статистике в кабинете стоматолога в обмороки падают самые крепкие с виду молодые люди. А ведь стоматолог по сравнению с нашей Лерочкой, это еще цветочки.

– Надо бы его поймать, иначе он нам все отделение перепугает, – сказала Тоня. – По обычной схеме? Вы держите, я колю реланиум?

– Попробуем обойтись без реланиума, я провел ему премедикацию своей настойкой, надеюсь, сейчас его отпустит.

В конце коридора метания Максима замедлились. У выхода из отделения он и вовсе замер. Опустив голову, он постоял пару минут, потом, словно проснувшись, вздрогнул и обернулся. Увидев Геннадия Ильича и Тонечку, виновато улыбнулся, но остался на месте, переминаясь с ноги на ногу.

– Вот видишь? – сказал Геннадий Ильич. – Качественная премедикация творит чудеса.

– Как вы думаете, что с ней будет дальше? – спросила Тоня. – Изменения прогрессируют не по дням, а по часам.

– Видишь ли, вселившийся в нее ужас постепенно поглощает ее. Скоро мы будем свидетелями первого в истории случая, когда пациент, оставшись физически живым после перенесенного сильнейшего стресса, будет уничтожен вселившимся в него ужасом.

– И это говорит кандидат медицинских наук? Главный врач городской больницы? Вы что и себе провели премедикацию? – подозрительно прищурившись, Тоня всмотрелась в лицо Геннадия Ильича.

– Пришлось. Я же планировал зайти к Лерочке вместе с нашим столичным гостем. Потом, правда, передумал, – сказал Геннадий Ильич.

– Заходить передумали, а премедикация подействовала неплохо, раз вы всерьез говорите о “вселившемся в Лерочку ужасе”, который скоро ее убьет. Вы ж врач! Надо вылечить Лерочку! А не нести эту чушь о “вселившемся ужасе”!

– Так, кто здесь главврач?! – возмутился Геннадий Ильич. – Что еще за…

– Да ну вас, – махнув рукой, Тоня ушла на медсестринский пост.

Геннадий Ильич тоже махнул рукой и направился к Максиму.

– Ну, пойдемте, батенька, будем вас лечить, – он взял Максима под руку и повел в свой кабинет.

После пары колбочек, выпитых без закуски в полной тишине, к Максиму вернулся дар речи:

– А как же это… Значит он ее… А она, значит, как бы… А он ее, получается… А она в нем, как бы…

– Получается, так, – наливая по следующей, кивал Геннадий Ильич. – Так и получается.

После двух следующие колбочек, Максим осознанно посмотрел на Геннадия Ильича:

– Геннадий Ильич, как такое возможно? Это было с самого начала? В полицейском отчете написано о застывшей в крике Лерочке, смотрящей в потолок, но что все это выглядит именно так, там не было.

– Ну что вы, батенька, когда одиннадцать дней назад Лерочку привезли к нам в больницу, на ее лице действительно была лишь застывшая гримаса ужаса. Правда рот ее был с самого начала неестественно широко открыт. Мы на это сначала не обратили внимание – думали, просто сокращение мышц. Но совсем скоро поняли, что это не просто сокращение мышц, ведь закрыть Лерочкин рот нам не удалось, мы даже приглашали хирургов и ортопедов и стоматологов – все без толку. Не сломав челюсть, закрыть рот Лерочки у нас бы не получилось. Естественно, мы не стали ломать ей челюсть. На следующий день ее рот распахнулся еще шире, через день – еще… Выпьем еще? Или вы уже в порядке?

– Достаточно, спасибо, – Максим прикрыл колбу ладонью. – Прихожу в себя. А консилиумы? Почему этого нет в заключениях и диагнозах консилиумов?

– Да вы что! – расхохотался Геннадий Ильич. – Как вы это представляете?! Как мы должны были написать? Раскрытый от ужаса рот Лерочки постепенно сжирает саму Лерочку? Так мы должны были написать? А диагноз? Острый распахнутый рот? Пожирание 3-й степени? Такой диагноз вы хотите увидеть?