Текст книги "Морпех. Зеленая молния"

Глава 1

Боль, боль, боль… Тупая ноющая боль. Это моё первое ощущение. Второе ощущение, просочившееся сквозь стену боли, монотонное «бубубу, бубубу, бубубу». Третье ощущение, появившееся после некоторого снижения уровня боли – равномерное покачивание: вверх-вниз, вверх-вниз. И какой-то неприятный кислый запах. Это четвёртое, что стало ощущать моё тело. Сразу замутило. И тут же вспышка понимания: болит, мутит – значит, жив, значит, не угробил меня этот псих-профессор! Следующее ощущение – радость. И дикая злоба. И опять боль. И злость. И мысль: доберусь я до его цыплячьего горлышка, вставлю пару проводков и подключу к розетке. Пусть сам, сука учёная, попробует весёлых электрончиков вагончик!

Смесь радости и злости – зверский коктейль, выбросивший в кровь ведро адреналина. Я резко дёрнулся. И тут же в голос застонал от резкой боли в затылке. Откинулся на что-то мягкое. Замер. Открыл глаза. Бубнёж прекратился. Кто-то, зрение ещё полностью не восстановилось, я видел только смутный силуэт, подскочил ко мне. Обдав запахом чеснока, этот кто-то мужским голосом с явной радостью произнёс:

– Боярин, Илья Георгич, жив, кормилец! А мы уж думали, Господь тебя всё же прибрать хочет. Третьи сутки в себя не приходишь. Князь! Кня-я-зь! – заорал мужик.

Его крик молотом ударил через уши в мой мозг. Глаза захлопнулись, а я сжался в комок. Немного полежал. Боль постепенно отпустила. Вновь открыл глаза. Зрение восстановилось, и я увидел склонившуюся надо мной всклокоченную седую голову с густыми, тоже седыми, бровями, усами и бородой.

– Дед Мороз, – сразу пришло на ум.

– Я сейчас, боярин. Радость-то какая! – Стуча ногами, мужик выбежал из комнаты. Хлопнула дверь, впустив внутрь волну свежего воздуха с запахом чего-то почти забытого, но очень знакомого.

Удивлёнными глазами я проводил странный персонаж и медленно, осторожно, чтобы не спровоцировать ещё одну волну боли, повернул голову и огляделся. Это где же я? На обстановку моего коттеджа нынешний интерьер что-то совсем не был похож. Тесная комнатушка с низким потолком. Прямо – дверь, в которую выскочил давешний мужик. Слева от неё что-то вроде вешалки с какой-то одеждой. В правом углу поставленные друг на друга два небольших сундука. На плоской крышке верхнего разглядел незажжённую свечу, раскрытую книгу, пузатенький кувшин и чашку. Сразу захотелось пить, и я вновь попробовал повернуться всем телом. Боль тут же напомнила о себе. Я замер, пережидая её всплеск. Отпустило. Продолжил осмотр. Справа застеленная чьей-то большой шкурой постель. В стене два квадратных окна, без занавесок. «Интересно, что за место?» Медленно – медленно повернулся на правый бок. Боль, на удивление, отозвалась не столь сильно, как раньше. Я, глубоко вздохнув, продолжил осмотр помещения. Обнаружил ещё одну постель вдоль другой стены, под ещё одним большим окном с переплётом из мелких стёкол. На стене возле окна, на деревянном колышке, висела кожаная на вид лента с двумя старинными пистолетами и ещё какими-то предметами. Всё это снаряжение мерно покачивалось.

– Идеянахожусь? – Одним словом произнёс я сакраментальный вопрос. А в ответ – тишина.

– Да, а сам-то я как? Целиком или с недокомплектом чего-либо? – резанула вдруг мысль.

Стал осторожно проводить ревизию тела на предмет его функциональности. Пошевелил ногами, пальцами рук. Подвёл руку к лицу, наткнулся на густые заросли какой-то шерсти, осторожно потянул за неё. Кожа на подбородке натянулась. Что за хрень? Дёрнул чуть сильнее. Ого! У меня что, борода выросла? Это сколько же я в отключке был, чтобы так обрасти? Год, что ли? Удружил, кот учёный. Но хорошо, что я жив остался! А какие последствия потом вылезут, если я действительно год в постели провалялся? А вдруг у меня вся спина сзади…Я поёрзал в постели, ощупал плечи, грудь, живот. Пока повода для серьёзной паники не обнаружено, подведём предварительные итоги. Голова работает, руки-ноги шевелятся, боль контролируема, пить хочу, тошнота прошла, хотя мерные покачивания никуда не делись. Вывод: я жив, относительно здоров и нахожусь… на корабле?

От такого своего логического заключения я подскочил на постели. Так это корабль качается на волнах, а воздух пахнет морем! Ну и ну! Я выполз из-под одеяла и сел. Осторожно провёл рукой по голове, лицу. Голова, оказалась бритой, перевязана какой-то тряпицей (не бинтом). А на лице действительно присутствовала курчавая борода. И совсем не моя. Я по жизни чернявый и щетина на лице, если вовремя не побреюсь, отрастала тоже чёрная. А эта была русая.

– Согревает в холода борода, – некстати вспомнилась песенка.

Оглядел себя. Из одежды – только длинная, до колен, полотняная рубаха с разрезами по бокам. На больничную мало похожа. Ноги босые, но это понятно. Но это не мои ноги! До моих, сорок шестого размера, они явно не дотягивали! И руки не мои! Натружены, но явно не физическим трудом, а занятиями с какими-то предметами, о чём говорят характерные мозоли. Штанга? Гири? Вёсла? И костяшки об макивару не набиты. Мускулы на руках, плечах, груди и животе рельефные, но не накачанные, а наработанные чем-то иным, на гири не похожим. Это что же получается-то, а? А получается, что ТЕЛО НЕ МОЁ!!! Окончательно созревшая мысль заставила волосы встать дыбом, а меня – облиться холодным потом. Машинально вытер лицо рукавом, и пришла ещё одна мысль: я ощущаю это чужое тело как своё собственное!

– Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша, – пробормотал я. Посидел, свыкаясь со столь безумной мыслью, потом аккуратно встал на ноги. Но не удержался, когда корабль на волне качнуло, и шлёпнулся задом на своё оказавшееся не очень мягким лежбище. Посидел ещё, заставив успокоиться бешено колотившееся сердце и принять обнаруженное как факт, не подлежащий оспариванию. Профессорская установка зашвырнула мой разум непонятно куда и неизвестно в кого. Но, что радует и даёт надежду, в тело живого человека, а не в неведому зверюшку.

Неожиданно для себя громко хмыкнул и заулыбался, представив, как я попал бы в тело быка или жеребца и что бы потом было. Представленное выглядело так комично, что я расхохотался в голос, но тут же заткнулся и прислушался – не идёт ли кто? Услышат смех, примут за чокнутого, повяжут и в трюме запрут. А мне это надо? Нет, конечно! Коли приключилось со мной такое – надо адаптироваться и выжить, во что бы то ни стало. Тело местного аборигена мне досталось где-то моего возраста, и терять я его не намерен. Другого уж точно не дадут! Это надо сохранить, так что главное сейчас – собирать информацию.

Закрутил головой, более детально оглядывая каюту. На стене, у которой стояла моя кровать, так же на колышке, висел пояс с саблей в ножнах, большим ножом и замшевой сумкой. Из-под неё выглядывали ещё какие-то предметы.

– Шкуры, сундуки, древние пистолеты, сабля, «боярин»! Обалдеть!

Я почесал кончик носа. Так и продолжал бы, наверное, ломать непонятками контуженую голову, но тут распахнулась дверь, и в волне морского воздуха в неё шагнул крепкий мужик в косоворотке с распахнутым воротом, опоясанный тонким ремешком и босиком, тоже лохматый и густо бородатый. Как на картинке из книжки о дореволюционной Руси! Подошёл к моей постели, коротко кивнул:

– Семён я, лекарь на службе у боярина Жилина Петра Фомича, если ты запамятовал. Напугал ты нас, боярин, сильно напугал. Мы уж и не надеялись, что поднимешься с ложа скорбного, – сказал он, сматывая с моей головы тряпицу.

– А что произошло-то?

Я задал вопрос и тут же вскрикнул. Мужик бесцеремонно отодрал присохшую повязку. Простые времена, простые нравы!

– Разве не помнишь ничего? Стоял ты на палубе, с князем разговаривал, – сказал мужик, поливая рану какой-то жидкостью из фляжки, вынутой из поясной сумки. Защипало, но боль почему-то проигнорировала вторжение в свою вотчину и отозвалась только зудом. Я поднял руку, чтобы почесаться, но мужик её перехватил и положил мне на колено.

– Только шторм кончился, – продолжил он свой рассказ, – тучи почти все уже ветер угнал. Народ на палубу повыползал, а тут! Вдруг с неба зелёный луч упал и тебе прямо в голову. Ты на палубу рухнул и затих. Я к тебе кинулся, а ты не дышишь, и живчик не бьётся. Из головы кровь течёт. Холопы набежали, я перевязку сделал, в камору отнесли. Мы подумали, что убила тебя та молния странная. В камору отнесли, в рубаху переодели. А ты и не дышишь, и живчик не бьётся! Отец Михаил отходную молитву читать начал, да что-то сбиваться стал, слова путать. Тогда он другую молитву прочитал, и мы все вместе с ним, на исцеление болящих. А потом помолчал отче и сказал, что ты пред Богом предстал, но не умер. Господь наш тебя посредством зелёной молнии к себе призвал, но скоро вернёт. А мы молиться должны о твоём здравии. Святой человек отец Михаил! Правду сказал, что оживёшь ты. Так и вышло. На второй день задышал ты, даже лицо порозовело, но в себя не пришёл. Ещё день проходит, а тут ты и совсем ожил! Видимо, ты Ему для чего-то срочно понадобился, что Он так сделал. Промысел Божий! Мы думаем, Он тебя своим откровением одарил и обратно вернул на подвиг.

Мужик истово перекрестился. Моя рука автоматически повторила его движение. Подумал: «Подвиг, ага! Нашёл героя – башка с дырою». Но в сердце что-то ворохнулось. Сунул руку под бороду, нащупал висящий на цепочке крест.

– А ведь у меня крестик маленький был и висел на шнурке, – подумал я, вытащил крест, посмотрел. – И камня зелёного в нём не было!

– Ранка то уже заживать стала, – услышал голос лекаря. – Отмолили тебя. Батюшка наш Михаил да холоп твой Пантелеймон трое суток молитвы читали, от ложа твоего не отходя. Даже князь Андрей Михайлович с боярином Жилиным каморку сию покинули, дабы не мешать молитвам их. Как смерды, на палубе вместе со стрельцами это время жили, не чинясь. Да и остальные люди наши, на молитву становясь, завсегда о тебе Господу слово молвили.

– Понятно, – ответил я. – Пить дай.

– Вот, не верил кое-кто, что ты жив будешь, – с пренебрежением к неизвестному мне оппоненту произнёс мужик. Налил что-то из кувшина и подал мне. – А всё потому, что схизматик, католик капитан судна этого. Да и вся команда его. В истинной вере ничего не понимают. Молитва, от сердца произнесённая, завсегда до Бога доходит.

«Всё-таки корабль. И капитан – католик. Узнать бы ещё, куда путь держим?»

В чашке оказалась вода, разбавленная то ли вином, то ли лимонным соком. Вкус был кисловатый, но сейчас – в самый раз.

– Это ты правду говоришь, – произнёс я, вспомнив, как в отчаянии, раз за разом шептал «Отче наш», пока свихнувшийся старик, брызжа слюной, орал о своих планах бессмертия за мой счёт.

– Капитан-то требовал, чтобы мы тело твоё в море бросили. Мол, на тебе знак Божий, ты проклят и наказан и от тебя нужно срочно избавиться, а то беду накличешь на всех. Но князь сказал, что по православному канону по тебе, как по знатному господину, до погребения трое суток молитвы отчитывать надобно. Капитан поворчал, что у русских всё не как у просвещённых народов, и отступился. Сменяя друг друга батюшка, дьякон Феофан и холоп твой Пантелеймон молитвы читали. Наши все тоже молились. Отмолили, слава Богу! Ты очнулся, ты жив и скоро совсем здоровым будешь.

Мужик, которого я увидел первым, о моём воскрешении оповестил, видимо, весь корабль. В каморку разом ввалилось несколько человек. Первым был широкоплечий мужчина с бритой головой и небольшой бородкой с проседью. Одетый в рубашку-косоворотку и длинную безрукавку, в шароварах и сапогах. Опоясанный широким ремнём, на котором висел большой нож в чехле и что-то ещё. Взгляд умный и властный. Это, видимо, и был князь. Такой взгляд мог принадлежать только командиру высокого ранга, и я попытался встать. Но не успел, он сам в два шага подошёл к моей постели. Наклонившись, посмотрел мне в глаза, выпрямился и порывисто прижал к себе.

– Выжил, сынок, – тихо прошептал он. – Выжил!

Разжал объятия, несколько раз перекрестился, повернул голову и уже в голос произнёс:

– Жив товарищ наш, боярин Илья Георгиевич!

– Воздадим хвалу Господу за чудо сотворённое! – раздался густой бас, и к моей постели протиснулся кряжистый мужчина с внушительного размера крестом на цепи из крупных звеньев. Длинноволосый, с густой чёрной с проседью, бородой. На голове шапка, имевшая вид глубокого мягкого колпака из простой материи с меховым околышем. Одет в длинную однорядку какого-то особого покроя, из сукна малинового цвета с воротом, отделанным бархатом или мехом, не разобрал.

Я огляделся. В каморке стало довольно тесно. Возле меня стояли князь и отец Михаил. Какой-то средневековый дон в камзоле и коротких штанишках, с выпученными глазами и открытым в удивлении ртом торчал сзади них. Ещё один мужик с бритой головой, в бороде и усах, одетый в том же стиле, что и князь, стоял рядом с доном. За ними лекарь и тот лохматый мужик, первый, кого я увидел. И дальше, плотно, бородатые люди, полностью занявшие невеликое помещение. В дверях маячило ещё несколько голов, но войти уже было некуда.

Все эти люди крестились и кланялись в сторону изголовья моей постели, где в углу висела икона Николая Чудотворца, покровителя моряков и целителя больных. Батюшка стал громко произносить неизвестную мне молитву, а все остальные громко ему вторить. Я встал на колени прямо на постели и стал повторять за батюшкой слова молитвы. И чем дольше длилась молитва, тем я явственнее ощущал в произносимых ими словах волны искренней веры, тепла, доброты, радости. Показалось, что в каюте стало вроде бы даже светлее.

Я молился, и те слова, что шептали мои губы, шли от сердца. Только сейчас я полностью осознал, через что прошёл. Смерть и возрождение. Я был за гранью и вернулся оттуда. Я ощутил свою смерть. Моё «я» должно было пропасть, раствориться, исчезнуть без следа. Но я вновь дышу, думаю, воспринимаю окружающее, разговариваю с людьми. Значит, я – жив. ЖИВ! Жив благодаря Ему! Только Он мог сотворить такое ЧУДО! Радость моя била через край, а из глаз лились слёзы.

– Аминь! – услышал я и без сил повалился на своё ложе.

– Пошли, пошли. Пусть отдыхает, – голос князя. – Пантелеймон! Покорми боярина и не тревожь до утра. Пусть выспится.

Все вышли, тихо переговариваясь. Батюшка, перекрестив меня, тоже вышел. Я лежал, не шевелясь, сжимая почему-то оказавшийся в руке нательный крест. Бешеный восторг ощущения вернувшейся жизни постепенно снижал свой накал, адреналин уходил из крови. Руки мелко дрожали. А камень в кресте светился зелёным огоньком. Внезапно я почувствовал, что мёрзну. Сел на кровать по-турецки, завернулся в одеяло, оставив снаружи только голову. Я был ошарашен и не мог понять логики всего со мной происшедшего. Сжав виски ладонями, я начал считать «слонов». Как учил отец: «Столкнулся с проблемой, от решения которой зависит многое, а решение не получается? Посчитай слонов, успокойся. Отвлекись на другое. Выход есть из любого положения, и ты его найдёшь. Спокойно и трезво посмотришь на проблему с разных сторон, разложишь по полочкам – и всё, решение найдено. Главное, отсчитать достаточное количество слонов!».

– Один, два, три… сто пятьдесят восемь… двести семьдесят… Первое, – я вынырнул из импровизированной медитации спокойным и собранным, готовым на основе имеющейся информации делать осмысленные заключения. – Старый садюга меня всё же угробил. Почему я так решил? Тело не моё. Как бы я ни болел, так измениться моё тело не могло физически. Похудеть – да, обрасти бородой – да, но уменьшиться в росте – нет. Я помню свои руки, ноги, всё остальное. А сейчас я ничего не узнаю. Размер ног – меньше, руки – короче, ладони, пальцы – всё другого человека. Даже растительность на лице и то не моя! Тело крепкое, тренированное, мускулы рельефные. Но это всё чужое. Получается, что хозяин этого великолепия тоже умер. Как и я. От чего? Удар молнии. Я умер там, он – тут. Но моё сознание встретилось с его телом и возродилось в нём. Почему именно в нём? Более для меня подходящее или единственное свободное в тот миг времени? И почему вообще возродилось?! Или действительно Бог помог? Или инопланетяне с Высшим разумом?!! Так, стоп, а то опять слонов считать придётся. А его сознание куда делось, этого парня? Ах, да! Он же умер. А тело, получается, нет? Пока вопросов больше, чем ответов.

И так, и эдак крутил я обрывки доступной информации. Задвинул подальше вопросы, на которые сейчас ответов, хоть лопни, но не будет. Стал припоминать и анализировать всё, что сохранилось в памяти, и успел узнать в этом мире. Постепенно картина нарисовалась. Профессор включает свою установку. За окном лаборатории чудовищная гроза. Последнее, что отметило уплывающее сознание – это блеск зелёной (зелёной!!) молнии. Далее боль и грохот грома. Всё, аут. Здешние ощущения: боль в голове, горизонтальное положение в какой-то каморке, странные люди в древних одеждах. Разговор, что меня Бог пометил зелёной (опять зелёной!!!) молнией прямо в голову и меня трое суток отмаливали. И теперь я снова живой, а был «совсем мёртвый». Вот такие расклады пока что.

– Гражданка, ты туды нэ ходы. Снег башка попадёт сапсэм мёртвий будищ, – не кстати, хотя почти в тему, вспомнился эпизод известного фильма. Там снег мог попасть, а мне целая молния, да ещё зелёная, в башку прилетела. Помнится из морского фольклора, что если на закате солнца моряк увидит в небе зелёный луч, то он будет по морю ходить долго-долго и все морские беды его обойдут стороной. А мне прилетело это зелёное ночью, и не здесь. А здесь, этому бедолаге, когда прилетело? Хотя, он-то точно не моряк. Или моряк? Боярин – моряк? Чушь! Или нет?

Мои мысли прервал Пантелеймон (мой холоп?), притащивший в одной руке миску, а в другой – металлический стакан, объёмом, на глаз, около полулитра.

– Поднимайся, боярин. Поесть тебе принёс. Ты ж скока дней не евши, надо силушку восстанавливать.

Я поднялся и подошёл к сундучкам, изображавшим стол. В миске оказалась гречневая каша, а в стакане – разбавленное вино. Его я выпил в первую очередь. Потом взялся за кашу, имевшую почему-то мясной вкус, но не имевшую в себе ни кусочка мяса. Пока я расправлялся с загадочной кашей, Пантелеймон сбегал куда-то и принёс ещё один стакан. Его я уже пил спокойно, небольшими глотками. Сказать, что вино мне понравилось, не могу, но как средство утоления жажды – в самый раз. Так, прихлёбывая разбодяженным винцом удивительно вкусную кашу, я смотрел в окно на заходящее в море солнце. И тут началось. Мой организм, решив, что умирание сегодня не планируется, напомнил о своём насущном рычанием в животе. – Помни, сама природа верный назначит срок. Вэлком на горшок! – опять не вовремя, но по теме, вспомнилась чья-то песенка. Я сжался и глянул на стоявшего напротив холопа.

– Гальюн где?

– Так всё там же, на носу, баком по-ихнему называется.

Я рванул к двери.

– Да куда ты, боярин, не опоясавшись!

Он схватил тонкий шнурок и быстро повязал мне вокруг пояса.

– Зачем? Без штанов, но с пояском? – воскликнул я.

– А что бы бесы какие не привязались, на еретиковом корабле плывём.

Я был прав, мы на корабле. Судя по одежде окружающих, обращению ко мне «боярин» и наличию холопа – на средневековом. К тому же на принадлежащем католикам, «еретикам», как сказал холоп. А это значит: решётчатое сооружение в районе бушприта и верёвка, за которую необходимо держаться, что бы не сверзнуться в морскую пучину, и есть то, куда мне срочно надо. И много глаз, смотрящих на скорбящего эквилибриста. Но другого не предусмотрено, и я, опираясь на плечо холопа – ноги ещё слабоваты, да и качка с непривычки серьёзное препятствие к перемещениям по палубе, вышел из каюты. Попал в просторное помещение с потолком над головой, но без окон. По центру помещения, пронзая потолок, проходило толстое бревно мачты. У левого и правого бортов стояли по две пушки на лафетах с двумя колёсами. Дневной свет проникал в помещение через распахнутые пушечные порты. Палуба заставлена мешками, ящиками, небольшими бочками, имелся только узкий проход. Часть помещения разгорожена парусиновыми занавесками. К потолку подвешены гамаки. И присутствовало множество народа, занимавшегося кто чем.

С моим появлением шевеление замерло. Все уставились на меня. Кто с радостью, а кто и со страхом. Многие крестились, что-то шепча.

– Да не зомби я, вполне живой. Вот сделаю своё дело и вообще оживу, – бормотал я себе под нос, плетясь к выходу. Вышли через двустворчатую дверь на открытую палубу. Миновали ещё одну мачту. Посередине палубы на небольшом, с полметра, возвышении стояла лодка, затянутая парусиной и привязанная к скобам.

– Люк в грузовой трюм, – сразу сообразил я, – а чтобы матросики туда не шастали, придавили его шлюпкой. Да ещё и приличного размера. Предусмотрительно!

Маневрируя среди народа, сидевшего и стоявшего на палубе, но уступавшего мне дорогу, добрался до ступенек на бак. Поднялся, добрёл до необходимого мне места рядом с деревянной фигурой кого-то. Взялся за верёвку и, отпихнув холопа (а то, может, он меня ещё и над «очком» держать будет? – подумалось), ступил на решётку. Глянул вниз, сразу поплохело.

Форштевень резал неспокойные волны, создавая приличный бурун, то поднимаясь на волну, то скатываясь с неё. Брызги долетали до гальюна, а мой желудок принялся энергично протискиваться в горло. Я резко поднял голову и зафиксировал взгляд на брусе бушприта, задрал рубаху и присел в позу орла. Пришло облегчение. Посмотрел на холопа, а за его спиной столпился, наверное, весь экипаж и все пассажиры. Выглядел народ импозантно: обросшие давно не стрижеными волосами, бородатые, в драных парусиновых рубахах непонятно-грязного цвета, в коротких штанишках, и все босые. Сгрудились тесно. Кое-кто из задних рядов даже приподнялся, опершись на плечи товарищей. Боялись, видно, пропустить демонстрацию исторического события. То-то нос корабля начал глубже в волны зарываться!

– Твою маман! Вытаращились, как на неведому зверюшку, козлы.

Тут я вспомнил, что меня называли боярином, значит, я благородных кровей и обладаю какой-то властью. Придав голосу побольше суровости, я рявкнул:

– Чего уставились, работы нет? Сейчас закончу – всем найду!

Корабль стал карабкаться на следующую волну, ей это не понравилось, и меня окатило снизу доверху. Быстро соскочил с нужного места и, прихрамывая, побежал, балансируя руками. Зрители быстро раздались в разные стороны. Мокрая рубаха прилипла к телу. Я успел продрогнуть, пока шкандыбал по палубе, и поспешил юркнуть внутрь каюты. Пантелеймон встретил меня там с большим куском холстины в руках:

– Щас, боярин, разотру тебя, а то вода холодная, да ветер, а ты только с того света, прости, Господи, вернулся. Как бы лихоманка какая не привязалась.

Растёр он меня на славу, помог надеть такую же, как была, рубаху и кальсоны с тряпичными завязками. Опять опоясал верёвочкой. Сразу вспомнилась мама, что зимой заставляла меня поддевать под брюки для тепла кальсоны с начёсом, китайские.

– Ещё на палубу пойдёшь, Илья Георгич? Нет? Ну, тогда спи, – сняв с меня опояску и сунув её под подушку, сказал Пантелеймон и, перекрестившись на икону, отошёл в угол.

Я, тоже перекрестившись, лёг на свой рундук. С опояской я явно попал впросак. Это холопа удивило, но можно списать на потерю памяти. Спать мне после нечаянного купания и энергичного растирания совсем не хотелось. Решил проанализировать ситуацию ещё разок.

Итак, я в теле русского боярина примерно моего возраста. Век, приблизительно, шестнадцатый-семнадцатый. На корабле с иностранной командой плыву (иду! – поправил сам себя) куда-то на юг. Это если судить по положению носа корабля и заходящего солнца. Что за море, Чёрное? В нём нет таких вальяжных волн, да и цвет воды другой, ходили, знаем. Да и русских портов, куда могли бы заходить иностранцы, на нём в этом времени тоже нет. Как и флота. Вопрос: как русские, да ещё числом, как понимаю, не малым, смогли на иностранный корабль попасть? Ответ – никак. Крым – татарский. А мы с оружием, что, по их понятиям не есть хорошо. Да и до него, до Крыма, добраться – проблема. И корабль найти. Но турки через проливы не пропустили бы чужой корабль с вооружённым отрядом на борту. Они со всей Европой в эту эпоху постоянно резались. Для них все христиане враги. Тогда какое? Средиземное? А к нему что, пешком? И где же русские воины могли нанять немецкое судно с экипажем в турецких водах? Так, ещё Балтийское есть. Но там гораздо холоднее, а температуру здешней водички я, хе-хе, измерил. Да и берега там время от времени видны. В Атлантику русские вышли гораздо позже, веке в восемнадцатом, если правильно помню. И на своих кораблях, со своими экипажами. А всё же, в какую эпоху я влетел? Надо срочно уточнить. То, что я боярин, не говорит ничего. Бояре существовали и до Петруши, и при нём. Но тогда в ходу было уже немецкое платье, а тут явно русское. Холопы – так же. Корабль. Ещё бы в них разбираться! Я ведь морпех, а не моряк. Так, знаю кое-какие слова и выражения, на службе нахватался.

Одежда людей, пушки на палубе, сабля у меня над головой на колышке – всё это не давало мне ни грана информации для идентификации времени моего присутствия. О, какими словами думать начал! Полезно, видно, по башке иногда получать.

И тут я внезапно заснул. Видимо, адреналин в крови закончился.

Проснулся от громкого топота ног, каких-то команд на, вроде бы, испанском языке. Аврал, что ли?

Я откинул одеяло, спустил с рундука ноги и едва не наступил на лежащего на полу и чем-то укрытого человека.

– Проснулся, Илья Георгиевич? – донёсся голос с соседнего рундука.

Я повернул голову и в неясном свете нарождающегося дня увидел силуэт соседа по каюте. По голосу узнал князя и спрыгнул с кровати, наступив всё же на лежащего. Тот крутнулся у меня под ногами и вскочил. В его руке блеснул нож. «Ого!». Я шустро запрыгнул обратно, стукнулся головой о низкий потолок и схватил одеяло, готовясь набросить его на взбесившегося Пантелеймона. Со стороны князя послышался негромкий смешок.

Сжимавший нож холоп быстро огляделся по сторонам, увидел меня с одеялом в руках, расплылся в улыбке, обнажив крупные белые зубы, и произнёс:

– Фу-у! Приснилось, что вороги до тебя пробирались, да об меня спотыкнулись. А это ты, боярин. Забыл, видно, что я завсегда тут сплю. Да ни чо! Всё равно вставать пора уже. Вон как гишпанцы по палубе бегают, мёртвого разбудят. Ох! Прости, Илья Георгич, обмолвился, – и, быстро скатав свою постель в рулон и сунув его в угол, выскочил из каюты.

Я сел, бросил одеяло на постель и перевёл дух.

– Ты чего взвился-то, боярин? Твой дядька тебя защищать вскочил. Или что помнилось?

Я промолчал. Виновато улыбнувшись, пожал плечами.

Князь встал, быстро оделся, опоясался саблей и вышел. Я тоже хотел одеться, но не нашёл во что.

«В кальсонах, что ли по кораблю шастать?»

Третьего жильца каюты в ней уже не было. Я его только накануне мельком и видел.

В каюту вбежал Пантелеймон с мокрым лицом и бородой. Схватил с сундука тряпицу, утёрся ей и спросил:

– Одеваться будешь, Илья Георгич? Али ещё полежишь?

– Одеваться. – ответил я.

– Щас одёжу достану. Ты только с сундучка-то сойди, – сказал холоп.

Я последовал его просьбе и встал в сторонке. Пантелеймон шустро скатал постель в тугой рулон, положил его на сундук боярина Жилина. Под жиденьким матрасиком обнаружился сундук с плоской крышкой, который холоп и стал открывать большим ключом.

– Всё прятать приходится, Илья Георгич, от схизматиков этих. Вчера на радостях не доглядел, так кубок твой серебряный уворовали, ты уж прости.

– Да ладно, не парься, – утешил я его.

– Попариться не мешало бы, – не поняв моё выражение, ответил холоп. – А то месяц уже в бане не были, всё плывём и плывём в неведомые дали, – продолжил он, ковыряясь в замке. – Только князь-батюшка и знает, куда. Он говорил, да я запамятовал. Кажется, Мерика какая-то.

«Так вот куда идёт кораблик! Америка. А какая?»

– А в какую Америку путь-то держим? В Северную или Южную? – озадачил вопросом холопа. Тот перестал ковыряться в замке, почесал в затылке и произнёс:

– А их разве две? Не знал, – и вновь занялся замком.

Наконец тот щёлкнул, крышка откинулась, и на свет стала появляться моя здешняя одежда. Я узнал рубашку, суконные штаны. Одел и то, и другое, опоясался тонким ремешком. Сноровисто накрутил портянки. С отцом на рыбалку часто ездили, он и научил. Обулся в мягкие сапоги красного цвета, украшенные витым шнуром. Следом надел названную Пантелеймоном «ферязью» расшитую цветами и квадратиками зелёную жилетку длиной до колен. Опоясался поданным холопом широким ремнём с привешенными к нему саблей, замшевой сумкой размером с барсетку, большим и маленьким ножами в ножнах и ложкой. Серебряной, вчера узнал. На голову мне дядька водрузил какую-то тюбетейку.

Потянул саблю из ножен. Я не спец по холодному оружию и внешний вид её мне ни о чём не сказал. Полоса заточенного с одной стороны железа длиной сантиметров восемьдесят. Чуть искривлена. Прямая перекладина, рукоять простая, без украшений, обмотана тонким кожаным ремешком. В руку легла как родная, плотно и удобно. Лезвие отполировано так, что смотреться вместо зеркала можно. Чем я тут же и воспользовался, попытавшись рассмотреть своё нынешнее лицо. Но увидел только лысый череп, прямой нос и бороду с усами «а-ля Николай второй». Сунул саблю в ножны, вытащил большой нож. Им оказался кинжал сантиметров тридцати длиной с толстым и широким обоюдоострым клинком. Хорошо сбалансированный. Тоже простой, тоже без украшений. Предназначен для боя, а не колбасу резать. А маленький нож он и есть маленький. Вот он-то для нарезания еды и вместо вилки.

Машинально, по армейской привычке, расправил складки ферязи под ремнём. Потрогал рукоять сабли. Плотнее надвинул тюбетейку на голову. Глубоко вздохнул. Хотел сунуть руки в карманы, но их небыло. Ещё раз оглядел каюту.

– Боярин, значит, я теперь? Что ж, буду боярином, деваться некуда. Информации мало! О бытовухе. О мелочах разных, на которых погореть враз можно. На корабле этом я как в ловушке. Кругом вода, посерёдке проблема. И как местные прореагируют, когда меня раскусят? Сразу за борт, или попытают слегонца? Попробовать закосить под контуженного, память потерявшего? «Тут помню, тут не помню! В вагоне с верхней полки упал». Опять же, всё будет зависеть от реакции местных – поверят или нет. Князь, по всему видать, очень умный мужик, его на мякине не проведёшь. Пойти к нему и сдаться? Мол, так и так. Я из будущих времён, сюда попал непонятно как, и так далее. Сначала выслушает, а потом за борт кинет? Или сразу саблей по горлу как дьявольскому порождению? Вот задачка для засланного казачка! Кем засланного? Хорошо, если действительно Он вмешался в мою судьбу. Есть надежда, что ещё раз поможет разрулить ситуацию с моей адаптацией. А если антипод Его? Страшно!