Текст книги "Морпех. Зеленая молния"

– А на этот вопрос у Ильи-боярина ответ есть. Он эти места хорошо знает, о чём нам уже говорил, когда шторм пережидали. Только тогда он всё в общих чертах поведал, для всех. А сейчас поделится сокровенным знанием, только для нас предназначенным.

– Откуда знает? – удивлённо произнёс Жилин. – Он разве здесь был когда?

– Быть – не был, – ответил я, – но знаю, и знания те мне в голову сам Господь вложил, когда я пред Ним предстал!

Все перекрестились, а я продолжил:

– Имеются здесь, как поведал мне Господь, многие бухты, удобные для стоянки корабельной. Приоткрыл мне Он кусочек будущего страны этой, и узнал я, что через сто лет враги испанские построят порт на северном берегу Ла-Платы, там, где в неё впадает река Уругвай, напротив Буэнос-Айреса, и назовут его Колония. А ещё через сто лет уже испанцы построят порт на левом берегу реки Ла-Плата, Монтевидео назовут. И там, и там бухты удобны. Но я бы выбрал ту, где построят Монтевидео. Эта бухта, скорее даже залив, лучшая из здесь имеющихся, её защищать удобнее. Два мыса образуют проход, который можно перекрыть пушечным огнём. Внутри бухты – три острова. Под строительство фортов их удобно использовать. И две реки в бухту впадают. По меньшей мере одна судоходна. И ещё одно немаловажное обстоятельство, – я понизил голос. – По этим рекам можно пробраться на север, а там, – я снизил голос уже до шёпота, – есть золотоносные участки. Местная власть о них не знает. Там золото добывать из земли надо, а не по городам индейским собирать. Труд тяжёлый, но благодарный. Да и Буэнос-Айрес относительно недалеко, – продолжил я уже нормальным голосом. – И река Уругвай, что на местном языке означает «Река пёстрых птиц», большая, широкая, судоходная – тоже почти под боком. По ней можно далеко вглубь материка на север и северо-запад пробраться. А там город Асунсьон уже более полувека стоит, и много чего интересного.

– Значит, Монтевидео предлагаешь? Займём её и будем вообще полными себе хозяевами. – Жилин улыбнулся и потёр руки. – Заманчиво!

– Но тут возникает несколько проблем. У нас нет провианта, мы не знаем здешнюю обстановку, мы здесь иностранцы. Селиться иностранцам в испанских колониях запрещено. Нам нужен документ от наместника с разрешением на организацию поселения под флагом Испании. И до поры необходимо сидеть как мыши под веником. И слать человека в Старый Свет, как у них говорят, вербовать нам людей: крестьян, солдат, ремесленников. Эта страна идеальна для землепашества и разведения скота. Обширные степи, здесь их пампасами называют, плодородная почва. Лето не очень жаркое и зима тёплая. Ни коровников строить не надо, ни сена заготавливать. Только паси да от хищников животинку свою защищай. А вот когда окрепнем, людьми обрастём да достатком, тогда можно будет и о суверенитете подумать. К тому времени и Испания ещё больше ослабнет, рвать её колонии будут все, кто на то силу почувствует.

– О чём, боярин, я не понял, потом думать надо будет? Что за су-ве-ри-ни-тет такой? – Задал вопрос Жилин, произнеся незнакомое слово хоть и по слогам, но правильно.

– Суверенитет, это заявление о том, что мы самостоятельные и ни от кого не зависящие люди, вольные делать на занятой нами земле всё, что нам угодно.

– Да, такое заявление ни одному монарху не понравится, – улыбнулся князь.

– С твоего позволения, княже, расскажу свой план.

– Говори.

– Во-первых, мы туда попадём якобы случайно, ввиду обстоятельств непреодолимой силы. На самом же деле – загоним в бухту галеон, выберем удобное во всех отношениях место и выбросим его на берег. Не дошли, мол, до Буэнос-Айреса по причине… Ну, потом придумаем. Второе. Ты, князь, на каракке идёшь в порт назначения, договариваешься с родственником. Конечно, с товаров галеона надо будет заплатить. И в казну, и ему лично. Как это у нас водится во все времена. Простимулировать родственные чувства и доказать лояльность правящему режиму. Заплатить хорошо, чтобы помощь его была серьёзной и дельной. А она нам очень нужна: рабочими, каменщиками, материалами. Опять же, продовольствием, лошадьми, скотиной и зерном на посев. Да и солдатами, в крайнем случае. А я в это время займусь разведкой местности и постройкой земляных укреплений, установкой пушек. Земли там тоже не очень мирные, с опаской жить придётся. Ещё надо будет…

Договорить я не успел. Раздалось сразу несколько голосов, слышимых даже через закрытые двери, кричавших:

– Парус на горизонте! С кормы по правому борту!

Мы быстро покинули капитанскую каюту и вышли на палубу. У меня в руке была подзорная труба и я, взбежав по уже расчищенному от обломков трапу на ют, приложил её к глазу. Приблизили изображение средневековые линзы ненамного, видно было плохо. Труба должна быть раздвижной, чтобы каждый мог фокус по своим глазам подобрать. Но такие ещё, наверное, не делали, или эта была из первых. Я убрал трубу от глаза и попробовал посмотреть без неё. Стало немного лучше, но всё равно детали не разглядел – далековато. Тут трубу у меня выхватил дон Мигель. Долго всматривался в тёмную точку. Потом сказал:

– Какое-то двухмачтовое корыто. Идёт попутно нам. Чья – не разглядеть. Может, заметили галеон, может, нет, Бог знает.

Повернувшись к матросам, дал команду прекратить хождение и работы и покинуть галеон. Ту же команду отдал стрельцам и князь, оставив только полусотника. Ушёл и дон Педро – отдать кой-какие распоряжения. Мы приготовились ждать: пройдёт мимо или повернёт в нашу сторону неизвестный корабль. Время от времени дон Мигель приподнимался над фальшбортом и смотрел в его сторону в подзорную трубу. А я лежал на спине, любовался облаками и огромными птицами, что распластав крылья, парили в вышине. На фоне лазурного неба их тёмные силуэты напоминали букву «Ж». Красиво! Убаюканный мягким покачиванием галеона и мерным плеском волн о его борт, незаметно для себя заснул. Проснулся от тычка кулаком под рёбра и тут же был прижат к палубе.

– Не скачи, – произнёс голос князя. – Они нас всё же заметили. Идут сюда. Капитан сказал, будут часа через три, на всех парусах летят. Что будем делать, господа?

– Уйти не успеем, да и не хочется бросать галеон, – отозвался капитан. – Надо драться!

– А если это ваши, испанцы? – поинтересовался князь. – Тоже драться?

Капитан насупился и шумно задышал. Своих он тоже опасался. Видимо, знал, что в том же Перу испанцы увлечённо резали испанцев, деля золото инков.

– Сначала надо с принадлежностью этого судна разобраться, а потом уже решать, что делать, – сказал я.

– Ну, вы пока разбирайтесь с принадлежностью, а я буду готовиться к встрече гостей, – произнёс князь и тихим голосом отдал какое-то распоряжение Вторуше. Тот, согнувшись в поясе, побежал к левому борту и спустился на каракку. Князь, так же согнувшись, побежал к трапу на нижний дек и спустился по нему. Я тут же метнулся следом.

На нижней палубе было сумрачно, солнечный свет попадал сюда через два сорванных штормом люка пушечных портов. Я увидел несколько громоздких пушек, разбросанные пыжи, банники. По палубе под действием качки перекатывались ядра. Буквально следом за нами, грохоча сапогами, на палубу стали спускаться стрельцы. В руках у каждого бердыш и пищаль, а через плечо перевязь с рогом для пороха и сумка с пулями и пыжами. Вместе с ними прибежали и матросы во главе с доном Педро. Был тут и боцман, сразу же распределивший часть своих людей по пушкам, а часть отправивший в арсенал и крюйт-камеру за порохом и картечью.

– И берсо прихватите с зарядами! – крикнул им в след дон Педро, – на верхней палубе вдоль правого борта положите. Зарядить не забудьте, акульи дети!

Время для меня двигалось и быстро, и медленно. Быстро – неизвестный корабль стремительно приближался, медленно – пушки долго заряжались.

– Заряжать картечью, – приказал дон Педро канонирам, – стрелять будем залпом по моей команде, в упор! Что бы видеть глаза этих негодяев.

Почему-то он сразу, не выясняя принадлежности, причислил команду приближающегося корабля к негодяям. По-моему, он пальнёт и по испанцам. Не хочет делиться добычей ещё с кем-то. Стрелять в упор по ничего не подозревающему врагу – милое дело!

– Боярин, Илья Георгич, – позвал меня знакомый голос Пантелеймона, – облачиться надобно.

Я увидел в его руках войлочную рубаху, остроконечный шлем и длинную кольчугу.

– Блин! – подумал я. – Шестнадцатый век же, кольчуга, а я её ни разу не то, чтобы не надевал, я её даже не видел!

Пока я так рассуждал про себя, Пантелеймон быстро снял с меня пояс с саблей и ферязь. Взамен напялил войлочную безрукавку, запахивающуюся на обе стороны таким образом, что спереди у меня образовался двойной слой толстого войлока. Следом за ней на меня, шелестя кольцами, полилась кольчуга. Подправляемая ловкими руками дядьки, она стекла по мне, как вода из ведра, и застыла, плотно охватив мой торс и спустившись до половины бёдер. На плечи легла пудовая тяжесть.

– Ого! – вновь подумалось. – А двигаться-то я как буду?

Но тело боярина Воинова помнило вес родной кольчужки и быстро адаптировалось. Через несколько минут я уже не чувствовал дискомфорта. Броня одета, пушки и пищали заряжены. В специальных железных ящиках, очень похожих на мангалы, горит огонь, в нём накаляются железные крюки для зажигания пороха в запальных отверстиях пушек. Люди на местах, ждут приказаний.

Корабль к бою готов!

Глава 4

Приближавшийся корабль был действительно пиратским, о чём свидетельствовал поднятый на грот-мачте «Весёлый Роджер» – чёрный флаг с изображением черепа и двух скрещённых костей.

– Бригантина. Подойдёт с правого борта. Флаг подняли, показывают, что не будут убивать экипаж и топить судно в случае сдачи, – сказал стоявший рядом со мной дон Педро.

– Ишь ты, какие благородные! Убивать не будут, только немножко пограбят и отпустят. Ха! А почему ты так решил? – спросил я.

– Флаг чёрный. Это сигнал, что им нужен только груз. Был бы красный – тогда смерть всем, – ответил он и, оскалившись в зловещей улыбке, добавил, – но нам этот груз самим нужен! А что с правого борта швартоваться будут, так это им удобнее – от ветра галеон прикроет, волна мешать не будет.

– Хороший кораблик, – голос князя. – Вот бы его в наше хозяйство заполучить!

– Для этого его на абордаж брать надо, но нас мало, а их много, – голос дона Педро. – Стрелять придётся с очень близкого расстояния, а потом – в сабли! У нас иного выхода нет.

– Для нас бой лицом к лицу, – опять голос князя, – привычен. И то, что врагов всегда больше, тоже не проблема. Мы, – повысил голос князь, – ордынцев да ливонцев с поляками побеждали, турок-османов били, а это разбойники, тати морские, привыкшие купцов потрошить европейских. С русскими воинами они ещё не встречались. К тому же и бердышей не видели, против него ни сабля, ни меч не устоят. Ну, мы не виноваты, что у них кто-то такой глазастый оказался, наш галеон заметил. Прошли бы мимо и пожили бы дольше.

– Вторуша! – позвал полусотника. – Слушай приказ, и все слушайте! Стрельцам скрытно на верхнюю палубу, вдоль борта залечь, и чтобы не высовываться! Пусть думают, что на галеоне нет живых. После пушечного залпа Вторуша громко считает до пяти, после чего десятки Епифана и Фёдора стреляют из больших пищалей, что вдоль борта лежат. Десятки Захара и Егора залпом стреляют в сторону пиратов, даже если пушечный дым не успеет развеяться. Десятки Олега и Ахмета выбивают оставшихся в живых пиратов, когда дым рассеется. Если будет по кому стрелять. Крючьями зацепите бригантину и подтянете её к борту галеона. Как только это сделаете, по команде воеводы на штурм! Ахмет, твой десяток остаётся здесь. Бежите на самый верх этого терема, где два больших фонаря торчат. Твоя задача – выбивать стрелами татей, помогать штурмующим. Всё ясно? Выполнять!

Стрельцы быстро покинули пушечный дек, канониры замерли на своих местах. Я тоже выскользнул из люка и присел за довольно высоким, почти по грудь, фальшбортом. Пиратская бригантина, маневрируя парусами, подходила всё ближе и ближе. Нервное напряжение возрастало. Удастся ли их обмануть? По словам дона Мигеля, приближавшаяся бригантина имела у себя на борту около двадцати пушек и до двухсот отчаянных головорезов. Не удастся засада – тяжко нам придётся, галеон с пришвартованной караккой – мишень неподвижная. Закурились лёгкие дымки зажжённых фитилей. Стрельцы замерли в ожидании, а моё сердце бухало в груди так, что казалось, будто его слышно и на бригантине. Я испугался?! Нет. Это просто несколько литров адреналина бурлили.

Между тем пираты, сбросив почти все паруса, медленно подводили бригантину к правому борту галеона, как и предполагал дон Педро, с явным намерением пришвартоваться. Засады они не почувствовали, мачты каракки, спрятавшейся за изломанным рангоутом и обрывками парусов галеона, не разглядели. И куда же делся их глазастенький, интересно?

Пиратов на палубе было действительно около двухсот, они что-то радостно орали и размахивали короткими абордажными саблями. Лишь у нескольких в руках я заметил мушкеты. Брони на них не было, пушечные порты закрыты – пираты шли грабить мёртвый корабль, и не предполагали противодействия. Бригантина подходила к галеону со стороны кормы, как и мы в своё время. Вот до неё осталось метров восемьдесят. Пятьдесят. Бушприт пиратского судна поравнялся с грот-мачтой нашего найдёныша. Один из пиратов прижал к плечу ружьё и выстрелил в нашу сторону. В воздух взвилась абордажная кошка с четырьмя зацепами, за ней тянулся тонкий линь. С громким стуком кошка упала на палубу. Пираты радостно взревели. Остававшиеся на мачтах бригантины паруса были мгновенно убраны. Множество рук вцепились в линь и стали подтягивать бригантину к нашему борту. Пираты полезли на ванты, оттуда удобнее прыгать на более высокий борт галеона. И тут обозначился «глазастенький»! Один из пиратов, стоявший на вантах, внезапно что-то заорал и вытянул руку в нашу сторону.

– Накатывай! – заорал дон Педро. – Пли!

Матросы дружно навалились на лафеты пушек и подали их вперёд. Привязанные к лафетам канаты натянулись и открыли люки пушечных портов. Стволы высунулись наружу, и тут же грянул залп! Галеон содрогнулся. Пороховой дым чёрно-серой пеленой закрыл вражеский корабль. Палуба наполнилась вонью сгоревшего пороха.

– Раз! Два! Три! Четыре! Пять!!!

Грохнул залп берсо, за ним пищальный. В ещё не рассеявшийся до конца дым полетели абордажные крюки. Дружными рывками подтянули и привязали бригантину к галеону. Никуда теперь не денется, красавица!

– На абордаж! – я даже сам не ожидал от себя такой зычной команды. Стрельцы с бердышами наперевес горохом посыпались на палубу пиратского судна.

На бригантине наблюдалось какое-то движение, нашлись столь удачливые, что избежали картечи и пуль. Положил им конец десяток Ахмета, расстреляв ещё живых пиратов из луков. Этот, уже уходящий в прошлое вид оружия, князь всё же взял с собой в столь дальний поход. Пригодится. И пригодился! Спрыгнув на палубу с обнажённой саблей в руке, я был готов тут же сцепиться в смертельной схватке с врагом, но… живых врагов для схватки мне на палубе не нашлось. Сунув саблю в ножны, огляделся.

Фальшбортов как таковых в районе фок-мачты у бригантины не существовало! Сквозной проход от борта к борту. Вместо них – россыпь мелких щепок, усеявшая залитую кровью палубу и лежащие вповалку истерзанные картечью и пулями трупы пиратов. Пушечный залп практически в упор не оставил им ни единого шанса. Плюс пищальный. Да и лучники постарались. Даже раненых я не заметил. А откуда им взяться, если в каждого негодяя попало по несколько штук свинцовых картечин и пуль! На это, вообще-то, и был расчёт.

Стрельцы, перепрыгивая через трупы, разбежались по палубе. Вломились в ютовую надстройку, нырнули на нижнюю, пушечную, палубу. Кое-где раздались крики, послышался лязг железа. Но всё скоро затихло. Стрельцы, распалённые коротким боем, обыскали бригантину и выволокли на свет Божий шестерых уцелевших пиратов. Бросили на колени перед князем, уже стоявшем на палубе бригантины, не забыв ещё по разу стукнуть по глупым головёнкам или пнуть сапогом по рёбрам. Для порядка.

– Кто такие, чьих будете? – грозно нахмурив брови, спросил князь. – Как судно называется, из какого порта вышли и как здесь оказались?

Пираты не отвечали. Стрельцы опять пнули каждого сапогами по рёбрам. Но добились лишь того, что один из них произнёс по-английски: «Мы вас не понимаем», а остальные только вскрикивали и выражались. Хорошо, что их стрельцы не понимали!

А вот я, к своему удивлению, всё понял и неожиданно для себя повторил вопросы князя на языке пленников. Князь скосил глаз в мою сторону, но ничего не сказал и стоял с грозным видом. Один из пиратов глухо пробурчал:

– Бригантина «Бегунья», капитан Боб Хэнк, вышли из какой-то бухты, я названия не знаю. Я простой матрос Нейл Робинс, не убивайте меня!

Он кинулся в ноги князю, пытаясь обхватить их руками, но стрельцы быстро пресекли эту выходку.

– Где ваш капитан? – задал вопрос уже я сам. Пираты посмотрели на мостик. Там, в луже крови, лежал труп в раззолоченном камзоле. А головы не было, закатилась, видимо, куда-то.

– Кто ещё чего мне хочет сообщить, что может облегчить его участь? – задал я следующий вопрос.

Пираты молчали. Я пожал плечами и, обратившись к князю, спросил, что с ними делать.

– Как я понял, ничего интересного они не сказали. Тать, пойманный на месте преступления, подлежит лишению живота, – ответил князь и добавил, – за борт их.

Стрельцы схватили орущих и брыкающихся пиратов и швырнули в воду. Почти тут же те были растерзаны плававшими поблизости акулами. И только кровавое пятно могло указать, где и как закончили свою никчёмную жизнь морские душегубы. Но и оно недолго продержалось на воде. Вскоре океанская волна вновь обрела свой природный цвет. Я посмотрел на воинов. Скинув головные уборы, они размашисто крестились и бормотали себе под нос. А потом, дочитав молитву, надели шапки и, обтерев лезвия бердышей об одежду убитых, разбрелись по захваченному кораблю, принявшись, о чём-то переговариваясь между собой, собирать трофеи. А раздетые трупы бросали за борт. Вот это нервы! Настоящие воины. Мужчины! С устоявшимся мировоззрением. Враг? Уничтожить! И крови не бояться! Не то, что в двадцать первом веке, когда здоровые с виду мужики истерить начинают и по причине, и без причин.

Я смотрел на захваченную нами бригантину и мурлыкал под нос слова известной в будущем песни: «В флибустьерском дальнем синем море бригантина поднимает паруса». На душе было спокойно, никаких угрызений совести или жалости к казнённым пиратам не было. Будто таракана раздавил. Они знали, на что шли и какая судьба их ожидает. Выбор сделали сами. И получили, что заслужили.

Мне нравится это время! Здесь проще и понятнее отношения людей между собой, отношение к власти, к законам, к тем же налогам. С человека никто не требует лишнего, несуразного, как в покинутом мною времени. Никто, кроме разбойников, не требует от ограбленного, что бы он улыбался, пока потрошат его карманы. Или, под дулом пистолета, соглашался с заявлениями, что ему, разбойнику, эта вещь, или квартира, или завод издревле принадлежат. И он, разбойник, лучше распорядится ими, потому отдай и молчи в тряпочку! И послушай очередного, невесть откуда выползшего, «вождя», как они хорошо жить будут. В смысле, вожди, а не ты. Хотя ты, как и тысячи людей, уже не ты, а «электорат». И ничего сделать нельзя! Нас в наглую обобрали «перестройщики», страну прихватизировали разные мелкие, а на поверку оказавшиеся очень даже крупными, рыжие (чёрные, седые, лысые и т. п.) пакостники. То, что строили все, досталось единицам, самым хитрым, наглым, беспринципным! И уже в который раз страной и её богатствами распоряжается орда представителей «самого угнетаемого во всём мире народа, в глазах которого застыла многовековая вселенская скорбь»!

Что-то опять отголоски будущего накатили. Никак оно меня не отпускает, особенно когда происходит нечто, созвучное тамошним делам. Как мне хотелось иной раз там взять в руки дубину и врезать по лоснящимся мордам «спасителей отечества»! Именно так, «Отечество» – с маленькой буквы, потому как это слово для космополитов ничего не значит. Их «отечество» там, где наворованные деньги спрятать помогают. Хотелось сделать с ними за их подлости и наглое, видное всем, но никем не пресечённое, разворовывание страны то же, что делали с ворами и пиратами в далёкие времена! «Вор должен сидеть в тюрьме, – говорил Жеглов, а русский боярин сказал бы короче: «На берёзу!»

На меня стремительно накатила глухая, чёрная злоба. Голова закружилась от вскипевшей в душе ярости. Рука вцепилась в эфес сабли.

– Боярин, Илья Георгиевич, Илюша! – Как сквозь вату до меня донёсся голос дядьки. – Ты чего, родимый! Не ранен? Али душегубов этих пожалел? Аж с лица спал. На вот, винца выпей, я из скляницы в бурдючок мелкий перелил. На.

Я взял из рук Пантелеймона кожаную фляжку и стал пить, почти не чувствуя вкуса. Крепко же зацепило меня воспоминание о прежней жизни. До дрожи в руках! Оторвался от фляжки, заткнул горлышко пробкой и передал её дядьке. Несколько раз глубоко вздохнул и медленно выдохнул. Успокоился.

– Нет, не о них я думал. О другом. Спасибо тебе, дядя Пантелеймон, за всё спасибо! – Я крепко обнял дядьку и трижды расцеловал.

– Да чего уж там, Илюша, – вдруг изменившимся голосом произнёс дядька. – Дело моё такое, холопье, всегда рядом быть и помощь тебе оказать в минуту трудную.

– Ещё раз спасибо, и давай, снимай с меня кольчугу, а то я уже спарился.

– Может, повременить пока?

– А чего ждать-то? Враги кончились. А новые появятся, так надеть не долго.

Пантелеймон стащил с меня кольчугу, а я быстро сбросил войлочную рубаху и, раскинув руки, повернулся навстречу ветру. После «сауны» поддоспешника потоки воздуха воспринимались как прохладный душ. Они быстро остудили и разгорячённое тело, и перегревшуюся от чёрных воспоминаний голову.

– Послушай, Пантелеймон Иванович, – обратился я к возившемуся с моим имуществом дядьке. – Как ты отнесёшься к тому, чтобы не быть больше холопом?

– Прогнать хочешь, что ли? – дядька оставил возню с кольчугой и встал передо мной, насупившись. – Так не за что вроде, служу тебе справно. Постарел, правда, но саблю в руке ещё крепко держу и слову, твоему батюшке данному, верен. Не гони напрасно, дай уж дослужить до конца смертного!

Такого поворота разговора я не ожидал! Нам со школьной парты внушали, что холоп на Руси это бесправный, угнетаемый богачами человек. Только и мечтающий о вольной жизни. А тут предложенную мной свободу мой холоп, по сути – моя вещь! принимать не желает! И как это называется? Эй, лохматые и плешивые идеологи коммунизма! Объясните! Что, вы ещё не родились? И лучше бы этого никогда не произошло.

Откровенно говоря, я был удивлён. Но тут до меня дошло: дядька – боевой холоп, воин обученный, защитник, выбравший своей судьбой воинскую стезю. В это время на Руси путь в профессиональные воины лежал только через холопство, наёмничество своего рода. В будущем это станет называться службой по контракту. Только боевой холоп служил столько, сколько ему Бог жизни отмеряет или боярин решит. Потому он другой жизни не знал, да и не хотел: боярин его содержал на своём коште и требовал лишь служить ему честно и, коль уж придётся, то голову сложить за боярина и землю Русскую.

Но были ещё и другие холопы, что кроме как выполнять чёрную работу, на иное были не способны в силу своей внутренней сущности. Вот такие-то и мечтали о свободе. О свободе от каких-либо обязательств перед кем-либо. Мечтали о свободе личной, когда можно делать всё, что хочется, и не бояться наказания за леность и нерадение. И таких, к сожалению, было много. Потому и не переводились на Руси разбойнички. Ведь легче отнять и поделить, чем добыть в поте лица своего, честным трудом. Именно такие, ленивые, косорукие, но горластые и наглые, и будут громче всех орать об эксплуатации и требовать не заработанного. Но до тех времён, когда воинствующие люмпены наберут силу, а хитромудрые идеологи это всё облекут в одежды «борьбы за права и свободы», слава Богу, ещё не меньше трёхсот лет. Вот почему Пантелеймон принял моё предложение без восторга, посчитав его наказанием.

– Побойся Бога, Пантелеймон Иванович! – возмутился я. – И в мыслях небыло тебя гнать. Я предлагаю тебе быть не закупом, а вольным человеком и делать, что пожелаешь. Можешь уйти, семьёй обзавестись, хозяйством. А можешь и остаться со мной. Но уже как свободный человек. Есть у меня задумка одна. Ты ведь знаешь, там, куда мы путь держим, власть короля испанского. А по его приказу в земли те посылаются только дворяне и солдаты простые. С дворянами всё ясно, а вот к солдатам отношение, как к бессловесной скотине: что прикажут, то выполнить обязан. Солдат для них тот же раб. Ему платят, чтобы он кровь свою и чужую проливал. Это у нас князь за одним столом сидеть со своим боевым холопом зазорным не считает. А у них дворянин даже в один гальюн с простолюдином не пойдёт. Обрати внимание, на том гульбище, что вокруг кормы галеона устроено, есть сиденье с дырой. Это гальюн для капитана и его помощников из дворян, офицерами зовутся. А матросы – к бушприту! Наши отношения между боярами и холопами для донов испанских чужды и непонятны. Потому хочу я поставить тебя вровень с теми донами и предлагаю, Пантелеймон Иванович, свободу от прежнего слова и прошу нового слова на верную службу мне, но уже в качестве оруженосца. Но не простого! Эта должность в землях короля испанского является дворянской. У них каждый, носящий шпагу, заявляет, что он благородных кровей, а правда это или нет, мало кого интересует. Особенно, если человек мелкий, не значимый. Назвался и назвался. Но его заявление уже берётся во внимание и отношение к нему отличное от отношения к простолюдину. Хотя слова свои подтвердить должен бумагами соответствующими или словом других дворян, известных и рангом повыше. Особенно много таких «дворян» появилось во время Реконкисты. Ну, для тебя, дядька, это звук пустой, «Реконкиста». Помнишь, что тот недоумок, Хосе, орал? Что он дворянских кровей, только наследства у него нет и холопа, чтобы за его отсутствующим имуществом следить.

– Ума у него нет, и уже никогда не будет, – проворчал Пантелеймон.

– И это тоже. Так вот, к чему я это говорю: я, как боярин твой, желаю, чтобы ты для всех стал дворянином, пусть и не особо родовитым. Потому спрашиваю тебя, пойдёшь ко мне сыном боярским по русскому обычаю, а по испанскому – оруженосцем-эскудеро?

Слушая мой монолог, дядька смотрел на меня со всё более возраставшим изумлением, явно читавшемся на его лице. А когда я замолк, покачал головой и произнёс:

– Ты, боярин, не перегрелся ли часом на солнышке? В боярские дети идут бояре, что не могут со своих наделов холопов в войско царское выставить по причине бедности. А я к боярскому роду-племени никаким боком не прислонённый. Невместно мне.

– Тебе «невместно» стать боярским сыном и испанским дворянином? – «Боже, что я говорю! Зову в сыновья человека, годящегося мне в отцы!» – А о моей чести ты подумал? – я в притворной суровости нахмурил брови и построжел голосом. – Что обо мне думать будут те грёбаные доны, если у меня в оруженосцах будет простой, по их меркам, солдат? Что я, боярин Воинов, худородный, под моей рукой только простолюдины. И что мне как раз подходит прозвище, что было у того Хосе. А почему они так думать будут? Да потому, что мой самый близкий человек, от которого я надеялся в любой момент получить помощь, заявил, что ему «невместно»!

Я отвернулся от обескураженного моей отповедью Пантелеймона и ударил кулаком по фальшборту. «Всё равно раскручу дядьку на дворянство. И ему хорошо будет, и мне с ним в любом месте спокойнее!»

Минут пять за моей спиной слышалось сопение дядьки. Потом раздался его просящий голос:

– Прости, Илья Георгич, не брани. Нежданно как-то это всё! Из холопов да в дети боярские, да ещё и в дворяне иноземные! Вдруг, кто узнает, засмеют ведь! Стрельцы те же. Они-то меня хорошо знают, кто я и откуда. Скажут, полез с суконным рылом да в калашный ряд!

– А ты не бойся! Кто смеяться-то будет? Русских здесь раз-два и обчёлся. Да и они, узнав, чем я тебя за службу верную наградил, только порадуются. И задумаются. Ты для них примером будешь, каким образом они могут статус свой поднять. Для остальных, испанцев и прочих, ты будешь тем, кем я тебя назову! А насмешка над тобой – мне оскорбление. И на него я сумею ответить достойно! Значит, согласен?

Пантелеймон зажмурил глаза, несколько раз перекрестился и произнёс:

– Чудно ты говорить стал, не всё я понять могу. Но если ты так решил, то и я спорить не буду. Спасибо, боярин, за ласку, я согласен!

Я, положив руку ему на плечо, торжественным голосом произнёс:

– Освобождаю тебя, Пантелеймон, от холопьей доли и объявляю тебя, вольного человека Пантелеймона Ивановича Родина, сыном боярским. Заявляю об этом при свидетелях и в присутствии князя нашего, Северского Андрея Михайловича. На чём крест целую!

Я вытянул за цепочку через ворот рубахи нательный крест и поцеловал его. Крест ответил мне свечением круглого, величиной с ноготь большого пальца руки, зелёного камня. Красивый камешек и очень не простой! Скосив глаз в сторону князя, я увидел его заинтересованный взгляд и чуть тронутые улыбкой губы. Возражений с его стороны не последовало.

– Клянусь служить тебе, Илья Георгиевич, честно и верно, как и до сего дня служил! На том и крест святой целую! – Дядька взял на ладонь свой нательный крест и поцеловал его. Камень в моём кресте засиял ещё ярче. Или это солнышко на него свой лучик уронило?

– По испанским законам, – продолжил я «дворянизацию» дядьки, – ты, Пантелеймон Иванович, теперь эскудеро. Ты – дворянин – оруженосец.

– Только двора у нас с тобой, Илюша, нет, – дрогнувшим голосом сказал дядька, вздохнул и обнял меня.

– Будет у нас двор, Пантелеймон Иванович. И дома будут, большие и богатые. Я у твоих детишек крёстным буду, если позовёшь, конечно!

Дядька глянул на меня почему-то повлажневшими глазами, поклонился и отошёл в сторону, прижав к груди мою кольчугу.

Я не знаю, правильно ли провёл обряд, или как иначе моё действо назвать, беря дядьку в дети боярские и присваивая дворянство, да ещё иностранное. Но я сердцем чувствовал, что поступил с близким человеком по справедливости. Как ещё я мог отплатить ему за многолетнюю службу боярину Воинову? Ничего, кроме слова доброго, за душой у меня не было. Ведь по существу мы с ним были на равных: два практически бездомных нищих воина, которых понесло в дали дальние. Одно разнило – я с титулом, а он – без. Разницу я устранил, теперь и он пускай с титулом будет. В мире, где к этой стороне жизни относятся весьма щепетильно, хоть крошечный, но титул, дядьке пригодится. А далее и ещё приподнять его попробуем! И плевать, что для этого мне, возможно, пришлось узурпировать чьи-то права или нарушить какие-то правила. Да и хрен с ними. Огородный.