Текст книги "Морпех. Зеленая молния"

Глава 3

Вечером, как и договаривался с капитаном, князь пошёл «на стрелку». А я, сидя на пушке, любовался Атлантикой. Шквал прошёл стороной, океан стал спокойнее, осталась лишь зыбь, из-за которой ощущается небольшая килевая качка. К вечеру стало заметно прохладнее. Если предыдущие дни население нашего кораблика изнывало от жары, не спасал даже постоянно дувший ветер, то сегодня наблюдалось некоторое похолодание. Чем это объяснить – не знаю. Но температура явно опустилась до, примерно, градусов двадцати.

Я сидел возле пушки и через открытый порт смотрел на океан. В волнах резвились дельфины, то выпрыгивая из ленивых волн, то в фонтане брызг ныряя обратно. Самые смелые из них плыли в нескольких метрах от каракки. Порой мой взгляд встречался с взглядом одного из них, плывшего очень близко от борта. Довольно большого! Мне казалось, что дельфин с интересом разглядывает меня. Даже как-то не по себе стало, уж очень разумным казался его взгляд. Я ведь знаю об исследованиях учёных покинутого мной времени. Дельфины умны, дружелюбны, легко обучаемы. По крайней мере, разумнее навязанных нам, людям, в прародители обезьян. Я помахал дельфину рукой: привет, братишка! Тот крутнулся в воде, на мгновение показав белое брюхо, и нырнул. Следом за ним нырнули остальные дельфины. Всё, представление окончено. Что-то грустно стало, да и прохладно.

Я поднялся с корзины с ядрами и сделал шаг в сторону мачты. Это и спасло меня от шлепка увесистой рыбиной, влетевшей как раз в открытый порт, напротив которого я только что сидел. Опаньки! Я с удивлением уставился на полуметровый, скачущий по палубе кусок живого серебра. А рыба-то летучая, с крыльями из сильно разросшихся грудных плавников! Послышались смачные мокрые шлепки, вопли и смех находившегося на палубе народа. Летучие рыбы, по несколько штук сразу, шлёпались на палубу, врезались в нижние паруса и мачты и оказывались в руках людей. Появились рогожные кули, быстро наполнявшиеся нежданным уловом.

– Летучие рыбы не выскакивают из воды ради спортивного интереса, а только спасаясь от врага, – подумал я. – Тем более не влетают точнёхонько в небольшой по площади люк в борту движущегося корабля. Кто так прицельно рыбину запустил и кто у рыбин тут враг?

Я выглянул за борт. На меня с улыбкой смотрел дельфин! Он действительно улыбался, приоткрыв пасть и обнажив ряд даже на вид острых зубов.

– Спасибо, брат! – крикнул я ему и помахал руками. – Жаль, нечем мне отдариться. Сухари и солонину ты вряд-ли есть будешь.

– Солонину я бы попробовал, – вдруг прозвучало у меня в мозгу, – а то всё рыба да рыба.

С грохотом моя нижняя челюсть ударилась о фальшборт, а глаза выскочили из орбит и стали похожи на крабьи. Дельфин нырнул, тут же вынырнул свечкой и, пройдясь на хвосте, снова нырнул. Я опешил и только мог смотреть выпученными глазами на кувыркающееся в воде животное. Или НЕ животное?! Разумный дельфин?!

– Я понимаю, что ты удивлён. Но я жду обещанного! – опять раздался в мозгу голос, и дельфин ухитрился так шлёпнуть по волне хвостом, что обдал меня брызгами. Вода попала мне на лицо, выведя из ступора.

– Потерпи чуток, сейчас будет, – мысленно ответил я, утёрся рукавом и крикнул:

– Пантелеймон!

– Тут я, боярин.

– Прошу, сейчас, принеси кусок солонины. Надо очень!

Глянув на меня, дядька не стал задавать вопросов и убежал. А я посмотрел на удивительное существо, встреченное мной посередине Атлантики.

– Ты кто, бродяга морей? – спросил я.

– Люди зовут мой народ «дельфины». Мы привыкли к этому слову.

– А имя у тебя есть?

Дельфин выдал серию скрипов и щелчков, а потом я услышал:

– Наш язык сложен для вашего восприятия. Ты произнёс слово «бродяга». Что оно значит?

– Это человек, который любит путешествовать, видеть новые места, знакомиться с новыми людьми. И он не имеет постоянного пристанища.

– Интересно. Как раз о моём народе. Мне нравится это слово, можешь называть меня Бродягой! А как тебя зовут?

– Называй меня Воевода. Это слово означает «вожак воинов». Тебе понятно?

– Да. Ты вожак тех, кто может сражаться с врагами. Как и я.

– Бродяга, ты говоришь совсем как человек. Где научился?

– Я издаю электромагнитные импульсы, которые преобразуются у тебя в мозгу в слова твоего языка. Тебя я понимаю так же, но лучше это получается только когда ты говоришь молча. Ты понял, что я тебе сейчас сказал?

– Д-да, понял, – ответил я вслух, но тут же поправился и произнёс эту фразу мысленно. Разумный дельфин, знающий природу электромагнетизма и передачи мыслей на расстояние, к тому же представителю другого вида! Офигеть!

– Последнее слово не понял, но догадываюсь, что оно означает удивление, – услышал я голос Бродяги. – Ты громко думаешь. Я тебя хорошо понимаю. И не пугаешься, как другие! Я пытался говорить с людьми, даже помогал плыть, когда некоторые из них попадали в воду. Но ничего, кроме страха, паники и агрессии, в их мозгу я не услышал. А вот и тобой обещанное!

Рядом со мной возник Пантелеймон с куском говяжьей солонины в руках. Он зачарованно смотрел на скользящего в волнах дельфина.

– Для него, да? – спросил дядька, улыбаясь. – Красивая рыбёшка, весёлая.

– Для него, – ответил я и взял солонину. – Но он не рыба, а, скорее, зверь, по человеческим понятиям.

– Не рыба? Зверь? – удивлённо произнёс дядька.

– Да, зверь морской, самки детёнышей рожают и молоком выкармливают.

– Чудны дела твои, Господи, – проговорил Пантелеймон, крестясь и заглядывая за фальшборт.

– А тебе, Бродяга, наша еда не повредит? – мысленно спросил морского друга.

– Нет. Мы не обычные дельфины. Но об этом потом, мне уже пора к своему народу. Давай отдарок!

Я бросил мясо по ходу движения каракки. Дельфин, не дожидаясь его падения в воду, подпрыгнул и, схватив кусок на лету, с плеском погрузился в океан. И пропал. А я, ошеломлённым всем происшедшим, уселся на лафет пушки. На палубе вновь наблюдалось столпотворение. Оказывается, моё поведение было замечено, а прибежавший с куском солёного мяса Пантелеймон ещё добавил к нему интереса. Дельфины и раньше подплывали к кораблям, двигались рядом с ними. Но ни разу не нагоняли на корабль косяк летучих рыб. А что это было дельфинами сделано намеренно, видели все присутствовавшие на палубе. К тому же и показ цирковых номеров морякам и стрельцам, последним особенно, был в диковинку. А кормление – так вообще вызвало ажиотаж.

Вопли населения каракки видимо встревожили князя и капитана и они, прервав свои переговоры, вышли из каюты и уже стояли передо мной.

– Умеешь ты быть в центре событий, – произнёс князь. – Мы с доном Мигелем подумали уже, что тут война началась. А ты дельфинов дрессируешь!

– Ага, третья мировая, – произнёс я по-русски в полголоса. Князь хмыкнул в усы и кивком головы позвал за собой.

– Так, с капитаном я договорился, – поставил меня в известность об итогах переговоров князь, когда мы вошли в нашу каюту. – Заплатил ему четыре дублона за твоих жмуриков и пристроил в матросы, без оплаты, конечно, десяток стрельцов. Он-то рад даровой рабочей силе, а уж я-то как рад! Нам свои моряки нужны, пусть и недоучки. Но будут хоть что-то знать и понимать. Эх, боцмана бы сманить! Да плотника корабельного! И дон Педро, хоть и пьяница, но пригодился бы в хозяйстве. Мечты-мечты…

Князь вздохнул и продолжил:

– Ты будешь с капитаном теперь вахты стоять, лить ему в уши мёд и учиться кораблевождению. Разыграешь эдакого тугодума, которому надо всё по три раза повторять. У тебя получится, все знают, что ты в голову ударенный! Жаль, времени мало, но ты старайся. Очень нужны эти знания!

Я и сам понимал всю важность задания князя. Сидеть просто на берегу и ждать, когда кто-то подвезёт необходимые товары – гибельно для молодой колонии. Быть зависимыми от милости или немилости чужого во всех отношениях дяди очень плохо. Как со связанными руками плавать. Побарахтаешься, да и буль-буль. А в свете того, что, как мне кажется, затевает князь, так и вообще смерти подобно.

– На вахту заступать когда, княже?

– Завтра с утра, помолясь, и заступишь!

– Слушаюсь! – я вытянулся по стойке «смирно!» и приложил руку и головному убору, то есть, к тюбетейке. Правда, на Руси она называлась тафья.

– Здесь такого ещё нет, но мне нравится ход твоих мыслей, – сказал князь. – Потом и это обмозгуем.

И покатилась моя жизнь колесом по ухабистой дорожке! Утром заступил на свою первую вахту. Отстоял её с капитаном, мило беседуя и заучивая команды, им подаваемые, ситуации, в которых эти команды подаются, и действия матросов. Старался всё запомнить, чтобы после вахты точно записать. Но погода стояла чудесная, ветер дул сильно и ровно, и работы с парусами у матросов почти не было. Хорошо для экипажа, но плохо для меня – копилка знаний практически не пополнилась. Тогда я решил несколько изменить подход: начал задавать капитану вопросы. Он, покосившись на меня, недовольным тоном произнёс:

– Что, моряком стать захотелось? Этому долго учиться надо. Посмотри на юнгу. Ему двенадцать лет, года через три можно будет посылать на мачты к парусам. А умелым моряком, желанным матросом на любом корабле, он станет годам к тридцати. Если не умрёт, попав в штиль в конце рейса, когда жратвы и воды уже почти не осталось, не утонет во время шторма, не разобьётся, упав с мачты или не зарежут в кабацкой драке из-за какой-нибудь портовой шлюхи.

Вытащив из-за обшлага камзола платок, капитан вытер пот с лица и продолжил:

– Так что за то время, какое осталось нам плыть до Буэнос-Айреса, моряка из тебя не получится. И стоять со мной вахты я тебя у твоего герцога вытребовал исключительно потому, что одному стоять на квартердеке, особенно по ночам, скучно. Я не против отвечать на твои вопросы. Можешь даже записывать, если хочешь. Всё равно и по написанному моряком не станешь. А мне всё веселей!

И началось моё экспресс обучение… Так прошла неделя. Я стал более-менее понимать, что, перекрывая шум волн и ветра, орал с мостика капитан и что делали матросы. Тем более каждую свою команду дон Мигель объяснял подробно и доходчиво. Объяснял он и то, что делали матросы, вместе или индивидуально. Видимо, намолчавшись за рейс на многочисленных одиноких вахтах, дал свободу своему языку.

После вахты я забирался в каюту и подробно записывал всё узнанное на листах толстой бумаги свинцовым карандашом. Кусок свинца длиной с палец и с него же толщиной, заострённый с одной, писчей, стороны был выбран мной только лишь потому, что писать гусиными перьями я не умел. А учиться ещё и этому сейчас было некогда, да и бумаги извёл бы изрядно. А она, как я понял, в дефиците и дорога.

Потом капитан стал, пряча улыбку, экзаменовать меня, предлагая решить ту или иную задачку кораблевождения:

– А какую команду надо подать, чтобы…

– Что должны делать матросы при подаче вахтенным офицером команды, если ветер заходит с северо-восточного румба, а у тебя на мачтах…

И так далее. Я отвечал. Он то смеялся над моими ошибками, то удивлённо хмыкал себе под нос. К концу второй недели хмыканья стало больше, чем смеха. Капитан всё чаще смотрел на меня удивлённым и заинтересованным взглядом.

Мы подходили к Южному тропику, когда в начале третьей недели погода испортилась. Волны заметно подросли, местами на их гребнях стали появляться «барашки». Потом ветер усилился и стал менять направление. «Барашки» стали появляться всюду: волнение четыре балла. Нужно было срочно зарифить одни паруса, переложить другие, дать команду рулевым, подготовить корабль к возможному шторму. А капитан, гад морской, с квартердека ушёл и не показывается! Я остался на вахте один, не считая двух матросов-рулевых. В растерянности я глянул на них и увидел ухмылки на быстро отвернувшихся рожах.

Роль рулевого управления выполнял колдершток – торчащий вертикально рычаг, посредством которого двое матросов ворочают румпель руля, проходивший под палубой. Стоять вахту на руле назначались несколько матросов повахтенно. Поэтому о том, что капитан чудит и учит морскому делу варварского кабальеро из Русии, знал весь экипаж. Мне стрельцы говорили, что матросы часто судачат об этом, даже об заклад бьются: научусь я чему-нибудь или нет.

Я понял коварный замысел старого пройдохи. Он хочет, чтобы я опозорился и больше не лез в элиту человечества – мореходы. По моряцким меркам то, что происходит сейчас в океане – просто свежий ветер и умеренное волнение. Я сунулся не в своё дело, которому, как он доходчиво объяснил, надо обучаться годами и которое вот так, с кондачка, не осилить, и должен быть наказан. Наказан тем, что, как вахтенный офицер, а именно так представил меня матросам капитан после двухнедельного обучения, я должен принять правильное решение и отдать правильные команды. А я, конечно, растеряюсь и облажаюсь. Заполоскаю паруса или поставлю корабль бортом к волне. Для корабля это не опасно, а для престижа моего как гардемарина – убийственно. После чего меня с презрением прогонят с квартердека, как неисправимого сухопутчика. Отсюда и улыбочки на лицах рулевых!

– Добро, мореманы, корма у вас в ракушках. Потанцуем! – подумал я и рявкнул:

– Боцман!

– Здесь боцман! – услышал в ответ.

– Слушай мою команду!

Память человеческая – поистине уникальный феномен, дар, который до сих пор до конца так и не изучен. Человеческий мозг способен хранить, по компьютерным меркам, от 1 до 7 млн. мегабайт информации. Доказано, что лучше других она сохраняется у артистов и преподавателей, благодаря постоянным тренировкам – заучиванию текстов и воспроизведению их отрывков. Хорошая память и у учёных, поскольку напряжённо работают все отделы мозга, ответственные за запоминание. Мой мозг так же полмесяца усиленно работал, впитывая получаемую информацию. И выдал на-гора всё, что мне на данный момент необходимо. Я вспомнил капитанские жесты, мимику, ненормативы, сопровождавшие каждую его команду. Даже позу его скопировал! И начал командовать.

Матросы летали по вантам и реям ошпаренными белками. Я ревел команды, боцман их дублировал голосом и рожком. Сколько времени это продолжалось, я не помню. Бортовая качка плавно сменилась килевой, корабль бежал по волнам, почти не зарываясь в них носом, а на палубе стоял капитан с открытым ртом и таращил на меня круглые глаза. Аврал кончился, но при смене направления ветра мог повториться. Но я был к этому готов!

Шумно вздохнув, я вытер выступивший на лбу пот платком. Посмотрел на картушку компаса, сказал рулевым «так держать» и спустился с квартердека на палубу, где капитан всё ещё столбом стоял. Выйдя из ступора он, взяв мою руку, с чувством потряс её:

– Молодец, дон Илья, браво! Я удивлён безмерно вашими способностями. Вы действительно первый раз в океане? Вы точно не моряк?

– Нет, не моряк и первый раз в океане. Просто вы, дон капитан, чудесный учитель! Я рад, что вы соблаговолили поделиться со мной малой крохой своих обширных знаний. И безмерно благодарен за это.

И в том же ключе далее… Я лил в его уши мёд лести и восхищения вёдрами, возносил его знания и учительский дар до небес, раскатывался в тонкий блин в экстазе благодарности! В общем, делал всё, чтобы добраться до святая-святых капитанской каюты – орехового шкафчика, где хранились морские карты и навигационные приборы. Моя следующая задача – научиться ими пользоваться.

На вахту заступил дон Педро, окинул цепким взглядом паруса, палубу и океан. Посмотрел на компас и что-то сказал рулевым. Кивнул головой и отвернулся, не сказав мне ни слова. К чему бы это? Тут же объявил аврал: у океана явно портилось настроение, надвигался шторм. Волнение усилилось, появились гребни большой высоты, а ветер стал срывать с них белую пену. Качка стала размашистей. Кораблик скрипел разными голосами, явно жалуясь кому-то на свою судьбу – тащить через океан этих непоседливых и любопытных человечков. А стихия набирала силу. Гребни стали образовывать валы штормовых волн, а пена вытягиваться полосой.

– Шесть баллов! – перекрывая свист ветра, крикнул дон Педро. – Идите в кубрик, кабальеро!

Не дожидаясь, когда волны начнут захлёстывать палубу я, следуя совету испанца, юркнул в помещение, занимаемое стрельцами. Под потолком качались два зажжённых фонаря, бросавших неяркий свет на окружавших меня людей и имущество. Чувствовалось напряжение и обеспокоенность. Воины были сосредоточены и собраны, смотрели на меня серьёзными глазами, сурово, но не испугано. Разговоров не было.

– Как перед боем, – подумалось мне. – А ведь и верно, впереди бой с морской стихией. И выйти победителем из этой схватки можно лишь проявив выдержку и терпение.

– Как настроение, воины? – громко спросил я. – Жалобы, просьбы, пожелания есть?

На меня взирали с удивлением. «О чём это боярин говорит?» – явно читалось в их глазах.

– Так есть или нет? – уперев руки в бока, опять спросил я.

– Качает шибко, никак не могу пристроиться, чтобы с боку на бок не катало! – откликнулся кто-то.

– Ляг по-другому. Поперёк волны.

– Так ложился уже, на спину. По медвежине по шерсти как по льду на санках, скользко. Против шерсти – колко. А на животе лежать боязно.

– Чего же тебе на животе лежать боязно-то?

– Э-э, воевода! Начну я по воле волн по шкуре мохнатой на животе елозить. Тут и до греха недолго. Жёнку свою я, почитай, уж полгода не видал, восстанет плоть, а тут волна сильная! Соскользну на палубу голую. Ладно, если погну только, а ежели сломаю струмент? Беда будет!

Громкий хохот стрельцов перекрыл вой ветра, посыпались шутки, советы и подначки в тему. Я тоже рассмеялся. Своего я добился, отвлёк людей от суровой сосредоточенности. Пусть на малое время, но наступила некоторая расслабленность, тревожное ожидание надвигающегося шторма сменил бесхитростный трёп. Люди зашевелились, начались разговоры. Кто-то даже песню затянул, поддержанную несколькими голосами.

Я не пошёл в каюту, остался со своими воинами. Мне притащили какой-то мягкий тюк. Усевшись на него, я начал разговаривать с рассевшимися вокруг меня людьми о том, о сём, кто откуда родом, чем раньше занимался и каким, помимо воинского, мастерством ещё владеет. Стрельцы вспоминали свою прежнюю жизнь, смешные из неё случаи. Свою лепту в устное творчество внёс и я.

– А вот ещё был случай, – начал я уже не знаю, какой по счёту анекдот, «сказку» по-местному. – Идёт мужик по лесу, смотрит – в траве два огромных глаза, на него смотрят.

– Ты кто? – спрашивает.

– Ёжик.

– А чего глаза такие большие?

– Я какаю.

И опять смех полусотни взрослых мужиков над незамысловатой «сказкой» перекрывает голос шторма. А я, видимо, был в ударе. Бородатые дети, они с интересом слушали истории о Колобке, о Золотой Рыбке, сопереживали судьбам героев и радовались краху происков их врагов. А потом долго обсуждали услышанное, рядили, как можно было бы поступить в том или ином случае. Откуда-то появились музыкальные инструменты: рожок, бубен с колокольцами и… балалайка! Насколько я помню, она была создана лет на двести с гаком позже этого времени. Или исследователи опять чего-то не доисследовали? Весёлая плясовая диссонансом ворвалась в заупокойные завывания расходившегося не на шутку шторма. Плясать, к сожалению, было тесно, а вот петь – в самый раз. Весёлые, остроумные, порой неприличные, эти короткие, народного сочинения, песенки позже будут названы частушками. И опять громкий смех перекрывает звуки бури. Как мало надо русскому человеку, чтобы смочь выдержать удары, людские или природные – без разницы!

Русские люди! Простые и, может, в чём-то наивные. В Бога верящие, землю свою любящие. Без рассуждений готовые идти на бой за свой Род, за Честь, за Свободу! Слову данному верные. Ещё не испорченные пришлыми «учителями жизни», которые даже по-русски говорить-то правильно не умеют, но «прекрасно» знают, что русский мужик должен делать, а чего он делать не имеет права, так как это идёт в разрез с их европейскими ценностями!

Эх, опять прошлую жизнь вспомнил! С дерьмократами, фальшивыми вождями и откровенными ворами во власти, коих вынесла «перестройка» на поверхность своими фекальными водами. Их довольные рожи пёрли из всех телевизоров страны, а мы, простые и наивные, им верили и шли туда, куда они нас вели. Вели, предварительно украв нищенские сбережения, введя карточную систему на хлеб, мясо, сахар, мыло. И это в богатой стране, экономика которой в шесть раз превосходила экономику того же Китая и которая кормила половину Африки! Вкупе с «братскими» республиками. А тут в одночасье всё кончилось! А что не кончилось, того, якобы, осталось очень мало! Таки в очередь, сукины дети! В очередь! За килограммом сахара, за кусочком мыла, размером со спичечный коробок – на месяц! Но зато, какие речи говорили, баюны сладкоголосые! О плюрализме мнений и демократических ценностях, об открывающихся перспективах развития через интеграцию и т. д. и т. п. Словесная шелуха впихивалась в уши растерявшегося народа вылезшими неизвестно из какой клоаки пропагандистами западного образа жизни и сулителями светлого будущего под управлением заокеанских благодетелей. В их сладкие песни вплетали свои голоса и доморощенные либерасты, русофобы и предатели, что за жменьку малую бумажек с портретами дохлых штатовских президентов готовы распродать оптом и в розницу кому угодно землю Русскую. Землю, за которую наши пращуры платили кровью, отстаивая её Свободу и своё желание жить так, как они желают, а не так, как им кто-то укажет!

Чёрт, что-то о прошедшем будущем мысли накатили не по делу. Аж от бешенства с тюка вскочил, людей встревожил. Жестами показал, что всё нормально. Одел поданный кем-то кожаный плащ с капюшоном. Высунув голову в чуть приоткрытую створку двери, сначала осмотрелся, а потом вышел на палубу. Океан продолжал штормить. Но пены на гребнях волн поуменьшилось, хотя они всё так же вздымались, обрушивая на кораблик тучи брызг. Соловьём-разбойником свистел в снастях ветер. А у меня вдруг появилась твёрдая уверенность, что и этот шторм мы переживём. Атлантика показывает нам свою силу, но не злобу.

Сколько суток длился шторм, я не знаю. Счёт времени был мною потерян, а течение времени отмечалось лишь естественными надобностями. Проголодался – поел солонины с твёрдокаменным сухарём, предварительно поколотив его об пушку. Захотел спать – поспал, сколько смог, в качающемся маятником гамаке. В свою каюту я заглядывал за всё время непогоды всего раза три, оставаясь постоянно при своих воинах. Я твёрдо знал, что нельзя сейчас оставлять людей одних, присутствие командира в сложной ситуации бодрит подчинённых, вселяет в них больше уверенности и душевного спокойствия. Да и мне среди стрельцов было, откровенно говоря, более комфортно и познавательно.

Перезнакомился поимённо практически со всеми, кто близко подсаживался. Узнал много нового о быте крестьян и жителей городов русских. Кто-то рассказывал о своей семье, явно тоскуя и ожидая от меня моральной поддержки. Другие делились своими планами жизни в неведомой стране. И как-то так получилось, что стал я рассказывать людям о той земле, куда мы плывём. Сначала коротко, в общих чертах. Потом, после разговора с князем и получения от него разрешения, более подробно. Одобрил он, кстати говоря, и предложенное мной название его предприятия: «Русский экспедиционный корпус». Понравилось оно князю. Ведь мы не жалкая кучка нищих переселенцев, ищущих лучшей доли на чужбине, а воинское подразделение, созданное для выполнения определённой задачи на недружественной пока территории.

Рассказывал я в присутствии руководства «Русского экспедиционного корпуса» – князя, боярина Жилина, отца Михаила (заместителя командира по воспитательной работе) и дьякона Феофана – худенького, среднего роста мужичка с длинной редкой бородой и лысиной во всю голову. Подбирая простые, понятные людям шестнадцатого века слова, ознакомил слушателей с историей открытия Южной Америки, её климатом, природой, назвал и описал некоторых птиц и животных. Рассказал кое-что о живущих там аборигенах, именуемых индейцами, и что от них можно ожидать. Потом посыпались вопросы, на которые я постарался дать чёткие лаконичные ответы. Говорил, ничего не выдумывая и не приукрашивая. Моя информация должна быть только правдивой. Как-то решил поприсутствовать на моей «лекции» и сменившийся с вахты капитан. Посидел недолгое время, вслушиваясь в русскую речь, и, ничего не поняв, ушёл в свою каюту.

Беседовали долго. У меня даже горло заболело. Но я был рад, что стрельцы теперь знают, куда и зачем они плывут на утлом, скрипящем на разные голоса судёнышке. «Каждый солдат – знай свой манёвр!» – скажет ещё не родившийся Суворов. Теперь мои воины знали свой манёвр! Кстати, про скрип мачт и свист ветра. Что-то музыкальное сопровождение моего сольного концерта существенно притихло. Да и качка вроде как тоже уменьшилась. И аплодисменты волн по бортам стали не такими весомыми.

На юте раздался рёв капитана, тут же продублированный рожком боцмана. Топот матросских башмаков, громкие команды и вновь звуки рожка. Корабль ожил, его команда приступила к работе с парусами, уборке и починке такелажа. Стрельцы радостно загомонили и толпой повалили на палубу. Мы с князем, боярином, духовенством и дядькой Пантелеймоном тоже выбрались из затхлости закрытого помещения на свежий ветер океанского простора. Матросы суетились на мачтах. На мой неискушённый взгляд серьёзных поломок не было. Наш кораблик походил на вышедшего из боя воина, потрёпанного, уставшего, но избежавшего тяжёлых ран и увечий. И это искренне радовало!

Стрельцы тоже стали наводить порядок в своём помещении, подключились к уборке на палубе, а мы с князем поднялись на мостик. Нелегко было, видимо, капитану. Осунувшееся лицо, запавшие воспалённые глаза, растрёпанная одежда. И кусок сухаря в руке, поспешно спрятанный в карман, когда нас увидел. Рядом с ним был и дон Педро, державший в руках астролябию. Что это за прибор и для чего служит, я уже знал, а вот как с ним работать – ещё нет. Вид у помощника капитана тоже был не ахти. Да, устали доны, вымотались. И хоть я понимал, что меня никто на вахту в шторм не поставил бы, чувство неловкости от того, что они работали, а я, почти мореходец, отсиживался в кубрике, начало потихоньку грызть мою совесть.

– Капитан, разрешите заступить на вахту, – произнёс я. Тот посмотрел на меня красными от недосыпания глазами и кивнул головой. Потом окинул взглядом океанские волны, мачты, частично зарифленные паруса и, снова кивнув, произнёс:

– Разрешаю. Дождусь доклада боцмана и пойду отсыпаться. Дон Педро, ты тоже, только определи наше местоположение и проложи курс.

– Широту я определил, – отозвался помощник капитана, пряча в футляр астролябию. – Вовремя солнце выглянуло. Сейчас схожу в каюту, посмотрю таблицы и скажу, где мы находимся.

С этими словами дон Педро покинул квартердек, а я, копируя капитана, осмотрел океан, мачты, паруса и палубу. По компасу узнал курс, заданный капитаном. Послюнявил палец и, подняв его вверх, определил направление ветра. На мостик взбежал боцман.

– Капитан, в трюме воды на две ладони, помпы работают, – начал он доклад. – На левой скуле форпика разошлась обшивка. Плотник занялся, конопатит и, как всегда, богохульствует на весь корабль. Умер матрос Маноло. Вроде чем-то придавило. Я приказал зашить его в кусок парусины и вынести на палубу. У нас нет священника, но я знаю пару молитв, правда, они не очень подходят для похорон.

Капитан, тяжко вздохнул и перекрестился. Следом за ним перекрестились и остальные, находившиеся рядом.

– Я сам прочту заупокойную молитву. Дело, к сожалению, знакомое, – пробурчал дон Мигель и, тяжело переставляя ноги, спустился на палубу. Вместе с ним ушёл и боцман. На мостике остались двое рулевых, я и князь. Мы уселись на разножки – раскладные х-образные табуреты с парусиновым сиденьем. Князь смотрел в зрительную трубу, оставленную мне, как вахтенному офицеру, капитаном перед уходом. Волны успокаивались, ветер дул ровно.

– Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет. Он бежит себе в волнах на раздутых парусах! – продекламировал я знакомые с детства строчки.

– Пушки с берега палят, кораблю пристать велят, – подхватил князь, замолчал, потом вздохнул и произнёс:

– Разбередил ты своим появлением мне душу. Я прежнюю жизнь уже почти совсем забыл. Да и вспоминать-то толком нечего было. Я ведь сюда совсем ещё пацаном попал, я тебе говорил уже. Это здесь пятнадцать лет – возраст воина, а там, – князь кивнул головой куда-то в пространство, – всё ещё ребёнка. И отношение соответствующее. Так что мне ностальгировать некогда было. Вживание и выживание. Сбор информации и правильное её применение для, опять-таки, выживания и обретения достойного положения в обществе. И вот мне уже шестьдесят один год, я князь Северский. У меня дочь и сын в Аргентине, Аграфена и Василий. Ещё дочь на Руси осталась, Ирина, замуж вышла. Их мать, царствие ей небесное, я любил и уважал, но сам схоронить не смог, в походе был.

Князь поднялся с разножки, прошёлся, заложив руки за спину. Постоял у перил, глядя на океан. Я тоже встал, проверил по компасу курс и снова сел. Рулевые, не понимавшие русского языка, не обращали на нас внимания и тоже о чём-то беседовали.

– Я ведь хотел сразу, как Груню замуж отдал, вместе со всей семьёй и испанскими родственниками в Аргентину уехать. Корабли снаряжал, серебра много вложил. Гранд Адолфо Керро Санчес Гомес де Агилар, это отец моего зятя, от короля испанского Филиппа приказ получил со всем своим родом удалиться в изгнание, в заброшенную ещё пятьдесят лет назад колонию «за морем», как они выражаются. Правда, назначил король его наместником. Должность высокая, но наместничать придётся в дикой и нищей земле. Насколько я знаю, золота в той Аргентине нет, да и серебра не густо. А не будет от наместника в королевскую казну поступлений этих металлов, не будет и помощи от короля. Земли много, людей мало. Индейцы воинственны, один раз они тот Буэнос-Айрес уже сожгли. И как ещё родственники встретят, я ведь деловых способностей гранда Адолфо не знаю. Да и за детей волнуюсь. Проблемы, одни проблемы и тяжкий труд ждут нас там.

– Не кручинься ты так, Андрей Михалович, – сказал я. – Забыл, что меня к вам сам Всевышний послал? Хорошо я знаю этот материк, хотя только по книгам и фильмам. Но всё же! И золото найдём, есть его там немного, но нам на обустройство и первое время, пока сельское хозяйство не поднимем, хватит. Только на территорию Уругвая с Парагваем лезть придётся, а там уже хозяева есть – местные народы. Да и пришлые живут. Город Асунсьон в Парагвае в 1537 году построили. А Буэнос-Айрес тот уже как десять лет отстроен заново. Его в 1580 некто Хуан де Гараи восстановил. Спустился под парусом вниз по реке Парана от Асунсьона и отстроил разрушенное индейцами заново. Назвал город Сиюдад де ла Сантисима Тринидад у Пуэрто де Санта Мария дель Буен Аире – «Город Самой святой Троицы и Порт Святой Марии Справедливых Ветров». Так что, не в чистое поле приедем.