Текст книги "История Полоцка и Северо-Западной Руси"

Полочане были те же новгородцы и продолжали быть гражданами Великого Новгорода, хотя и поселились на Двине, и их новый город Полоцк был то же, что старый Новгород Волховский, и находился в таких же отношениях к своим соседям и в таких же обстоятельствах. Как Новгород Великий был гнездом славянщины среди финских племен води, ижоры, корелы и других; точно так же Полоцк был гнездом славянщины, и именно славянщины новгородской, среди литовских племен литвы, летголы, земгалы и других. Как Новгород не был завоевателем, а только колонизатором, несущим цивилизацию к диким и полудиким племенам финнов или чуди; так точно и Полоцк не был завоевателем, а только колонизатором, вносящим цивилизацию в дикие или полудикие племена литвы. Как Новгород не истреблял соседей водь, ижору и других, а только заботился о том, чтобы сделать из них новгородцев, добрых сограждан, всегда и везде готовых защищать интересы Новгорода, в чем достаточно и успел; точно так же и Полоцк не истреблял соседних племен литвы, а только старался обрусить их и сделать усердными сынами полоцкого отечества, готовыми защищать интересы Полоцка, в чем Полоцк успел едва ли не более Новгорода; ибо к концу XII столетия литовские племена на юг от Вилии были окончательно претворены в русских, да и литовцы, на север от Вилии, настолько уже были проникнуты русскою цивилизациею и русским духом, что Вильна – столица этих племен – с падением Полоцка могла уже заступить его место в чисто русском направлении, нисколько не изменяя русской цивилизации и не отрывая Литвы от Русской земли, и даже сама наполовину была уже населена русскими людьми или православными, т. е. обруселыми литвинами. Как Новгород постоянно тянул к морю и на северо-восток; точно так же Полоцк постоянно стремился к морю и на юго-запад. Как Новгород отделил от себя сильный колонии – земли Ростовскую, Суздальскую и Муромскую и Рязанскую, образовавшиеся в самостоятельные владения; точно так же Полоцк отделил от себя колонии кривичей и северян, также образованные из себя самостоятельные и сильные земли, Смоленскую и Черниговскую или Северскую. Как новгородские владения делились на Новгородскую землю и волости новгородские, лежащие в Заволочье, по Двине, Печоре, в Перми и Югре, где почти не было новгородских пригородов и где Новгород только пользовался данью с туземцев и свободным путем для торговли и по местам имел острожки и торговые фактории; точно так же и полоцкие владения делились на Полоцкую землю, занятую полоцкими пригородами, и на волости полочан в землях летголы, земгалы, ливов и куршей, где также почти не было полоцких пригородов, за исключением двух-трех городков по Двине, и где полочане довольствовались только данью с туземцев и свободными торговыми рынками. Таким образом почти во всех отношениях Полоцк был сколком Новгорода Великого, вторым Новгородом на берегах Западной Двины.

Впрочем, Полоцк, по местным обстоятельствам, имел и некоторые особенности. С одной стороны, инородческие племена, с которыми пришлось иметь дело Новгороду и Полоцку, были не одни и те же; Новгород засел в среде финских племен, более упорных и неподатливых, но зато менее подвижных и деятельных; Полоцк, напротив, очутился среди литовских племен более восприимчивых, но зато и более подвижных и энергичных, с сильными задатками для общественной жизни. С одной стороны, Новгороду на историческом пути его нигде не приходилось сталкиваться с родными племенами славянскими; Полоцк, напротив, почти при самом своем начале должен был столкнуться со славянским племенем дреговичей, которых поселения, как мы уже видели, по свидетельству Нестора, находились между Припятью и Западною Двиною; а на юг за Припятью полочанам приходилось встретиться со славянскими племенами древлян и волынян. Все сии местные обстоятельства, естественно, должны были положить свой отпечаток на полочан и до некоторой степени изменить их народный характер, дать ему свой местный оттенок новгородцев западнодвинских, которого мы не встречаем у старых новгородцев волховских. Из Новгорода волховского выросла Великая Русь, с характером настойчивым, предприимчивым, который не сробеет ни перед какой работой; из новгородца двинского или полочанина вышел белорус, конечно не нынешний, забитый четырехсотлетним игом ляхов и жидов, а старый белорус – полочанин, предприимчивый, трудолюбивый, но не столько упорный, сколько подвижный, способный увлекаться и, следовательно, подчиняться постороннему влиянию; или иначе сказать, из полочан выработались кривичи – смесь двинских новгородцев с дреговичами. Вследствие чего самое народное наименование полочан еще в древности было заменено новым народным наименованием кривичей, которое сделалось общим и для полочан, и для дреговичей, наименование же полочан осталось только за гражданами Полоцка, а название дреговичей также сделалось частным только для поколения дреговичей, которое оставалось около Припяти.

О кривичах в нашей исторической литературе ходит несколько мнений, которые разделяются на два главных стана. Большинство писателей признает кривичей каким-то особым, многочисленным славянским племенем, занимавшим не только Полоцкую и Смоленскую земли, но едва ли не давшим начало великорусскому племени и таким же первобытным, как поляне, древляне, ильменские славяне, и едва ли не старейшим их. Из второго же стана, впрочем, составляющего меньшинство, слышится, что кривичи вовсе не были славянами, а принадлежали – у одних писателей к латышам, а у других к финнам. Против мнений второго стана возражать нечего: мнения сии или явная ошибка, или наглая ложь; древнейшие свидетельства таких достоверных и могших хорошо знать это дело писателей, каковы император Константин Порфирородный, писатель X столетия, и наш древнейший летописец Нестор, писатель конца XI столетия, прямо называют кривичей славянами; а о финском или латышском происхождении кривичей мы не имеем ни одного прямого свидетельства, ни раннего, ни позднего, и только можем толковать об этом при помощи натяжек, и притом самых крайних и шатких, таковы, например: соседство кривичей с латышскими или финскими племенами и некоторые заимствования от них, а в таком случае и новгородцев должно признать за финнов, ибо они жили среди финских племен. Напротив того, мнение первого стана многое имеет в свою пользу в древнейших свидетельствах памятников. Кривичи действительно составляли особое и широко распространенное славянское племя; но писатели, держащиеся сего мнения, опускают из виду самое существенное, заключающееся в летописных известиях об этом племени, – что племя это не было первобытным, отдельным племенем, пришедшим на Русь прямо с Дуная, подобно полянам, ильменским славянам, древлянам и другим, а образовалось уже на Руси и составилось из других племен, именно из колонистов новгородских на Двине и из дреговичей, живших между Припятью и Двиною, и после этого соединения получило уже свое родовое название кривичей, поглотившее частные названия полочан и дреговичей. Вот эти прямые и ясные свидетельства Несторовой летописи о таковом происхождении кривичей: во-первых, Нестор, рассказывая о первом и древнейшем переселении дунайских слявян на Русь, вовсе не упоминает о кривичах; он только говорит о полянах, древлянах, дреговичах, славянах ильменских, полочанах и северянах и указывает места, где какое из помянутых племен поселилось на Руси. Во-вторых, рассказывая о втором переселении славян с Дуная на Русь, бывшем вследствие нашествия на Дунай болгар и аваров, Нестор пишет: «Полянам, живущим особо, как мы уже сказали, сущим от рода словянска, и назывались поляне, а древляне от словян же и нареклись древляне; радимичи же и вятичи от ляхов, были в ляхах два брата, один Радим, а другой Вятко, они пришли и сели, Радим на Соже, и прозвались радимичи, а Вятко сел с родом своим на Оке, и от него прозвались вятичи. И жили в мире поляне, древляне, северяне, радимичи и вятичи и хорваты. Дулебы жили по Бугу, где ныне волыняне; а уличи и тиверцы сидели по Днестру, направляясь к Дунаю, и было их очень много, сидели по Днестру даже до моря, и города их находятся там даже до сего дни». Вот и второе исчисление славянских племен на Руси, пришедших с Дуная, частью старых, первого переселения, частью новых, второго переселения, и опять ни слова о кривичах; значит, их не было ни при первом, ни при втором переселении. В-третьих, при третьем перечислении славянских племен на Руси, по смерти старых киевских князей Кия, Щека и Хорива, Нестор пишет: «После сих братьев род их стал держать княжение у полян, а древляне свое княжение, дреговичи свое, а словени свое в Новгороде, а другое на Полоте, которые назвались полочанами; от полочан же кривичи, которые сидят наверх Волги и наверх Днепра и наверх Двины, у них же город Смоленск, тамо сидят кривичи, также от них северяне. На Белоозере сидят весь, а на Ростовском озере меря, по Оке реке, где она течет в Волгу, живут мурома, свой язык (свое племя) черемиса, свой язык, мордва свой язык. Ибо к славянскому языку на Руси принадлежат только: поляне, древляне, новгородцы, полочане, дреговичи, северяне, бужане, потому что сели на Буге, а после назвались волынянами. А вот иные языки, которые дань дают Руси: чудь, меря, мурома, черемиса, мордва, пермь, печера, ямь, литва, земгалы, курш, нарова, либь или ливы; у них свой язык (свое происхождение)». В этом третьем перечислении славянских племен на Руси Нестор в первый раз упоминает о кривичах, но не называет их пришельцами с Дуная или из других стран, а прямо говорит, что они произошли от полочан, или ильменских славян на Двине, как прямо сказано в летописи: «От них же кривичи, та же север от них». Некоторые исследователи толкуют выражение от них, по соседству с ними, рядом с их границами; но Нестор так не выражался, да и такое выражение на древнем русском языке не употреблялось, даже в настоящем перечислении славянских племен Нестор не говорит же о соседях полян древлянах – от них же древляне, или о соседях древлян дреговичах – от них же дреговичи; да и какие же соседи полочанам северяне, когда их отделяла от полочан вся земля кривичей, а в летописи ясно сказано: «та же от них север (северяне)»; значит, выражение «от них» у Нестора выражает не соседство с кем-либо, а происхождение от кого-либо. А посему выражение Нестора «от них же кривичи» иначе нельзя понимать, как только так, что кривичи происходят от полочан, или двинских колонистов Новгорода. А что имя кривичей еще в доисторические времена заменило собою название полочан для всего племени, образовавшегося из слияния полочан с дреговичами, на это мы имеем прямое свидетельство также у Нестора, в его описании о раздаче городов Рюриком по смерти братьев. Нестор пишет: «И по тем городам находники варяги, а первые насельники в Новгороде словени, в Полоцке кривичи, в Ростове меря, на Белоозере весь, в Муроме мурома». Здесь Нестор первых насельников Полоцка (т. е. всей Полоцкой земли), полочан, уже прямо называет кривичами; тогда как при третьем перечислении славян на Руси он их называл полочанами, поселенцами новгородскими, от которых произошли кривичи. Таким образом, по прямым свидетельствам Нестора, главного источника сведений о славянах на Руси, не может быть и речи о кривичах как о каком-то особом славянском племени, неизвестно когда и откуда пришедшем на Русь. Нестор прямо и ясно говорит, что кривичи произошли от полочан, а полочане от новгородцев или ильменских славян, и впоследствии, вероятно от слития полочан с дреговичами, имя кривичей сделалось общим родовым и для полочан, и для дреговичей, как прямо и говорит Нестор, в Полоцке первые насельники кривичи. А конечно, Нестора нельзя обличить в противоречии самому себе; он не мог сказать в одном месте, что основателями Полоцка были полочане, колонисты новгородские, а в другом месте, основателями Полоцка были кривичи, ежели бы он не признавал полочан и кривичей за одно и то же племя новгородских колонистов на Двине и что кривичи есть только другое название полочан, образовавшееся в более позднее время, впрочем, еще доисторическое, так что Нестор называет полочан кривичами почти при начале истории.

Происхождение кривичей от слияния новгородских колонистов с дреговичами, кроме прямых летописных свидетельств, имеет за себя белорусский язык, обычаи, образ жизни и поверье кривичей или белорусов. Белорусский язык, несмотря на 400-летнее давление на него польского языка, еще не настолько исказился, чтобы не видеть в нем древнего языка новгородского и самого близкого родства с великорусским языком, происшедшим также от новгородского языка; разве, например, не слышится близкое сродство с великорусскою народною речью, хотя бы в следующей белорусской песни (Минск. губ., Новг. уез.):

 
О ты брага бражунька зялёная,
О хто тебя бражунька пици будьзя
Без милаго дружечка беа надзеи?
 

Конечно, здесь уже слышна подмесь польского языка, но только подмесь, а весь состав речи чисто новгородский и великорусский. Эту песню поймет и будет петь любой великорусский крестьянин, как свою, и не потребует ни пояснений, ни перевода; да цяканье и дзяканье не новость в разных местностях великорусской речи, даже в Московской губернии. Или еще образчик белорусского народного языка (Минск. губ., Новг. уезд.):

 
Калина с малиною в одну пору зацвела,
В тую пору раненько матка сына родзила,
Не собравши разуму да в солдаты отдала,
В солдаты в солдатушки на чужую сторону.
 

Разве это не великорусская народная речь? Из приведенных четырех стихов великорусский крестьянин не сказал бы только одного слова: радзила, а произнес бы его родила или породила; но и у белорусов это слово, очевидно, искажено польским влиянием. Или в одной отступной записи 1406 года так пишет долочанин: «Се яз Гридько Дружилович. Понеже отец мой Андрей Дружилович дал Црсища с женою и с детьми и землю ко Святной Бородицы у дом на память себе, ставити им солоду ошитков десять, да пять пудов меду, три ошитка ржи, два ошитка пшеницы, да вологу, што попом и чернцем надобе». Разве это не новгородская речь? Разве не точно так же писали новгородцы в своих купчих и отказных и поступных записях? Выкиньте только слово «ошиток», означающее меру, не употреблявшуюся в Новгороде, и вы смело можете ставить настоящую запись рядом с новгородскими, и она ничем не будет от них отличаться. Здесь представлены примеры только из чисто народного языка современного и из старого делового языка, на которые не могло быть литературного влияния, сглаживающего местные говоры; следовательно, здесь сходство белорусского языка с новгородским и великорусским происходит именно оттого, что новгородцы, великорусы и белорусы происходят от одного корня и что корень этот – Новгород. Здесь о каких-нибудь внешних обстоятельствах, способствовавших сходству языка, нечего и говорить: ибо внешние обстоятельства, как нарочно, все клонились к тому, чтобы уничтожить это сходство у белорусов; стоит только припомнить страшное 400-летнее польское иго, которое только о том и хлопотало, чтобы уничтожать все русское в этом крае; тут и уния, и латинство, и польщизна работали изо всех сил, и надо сказать, работали искусно и ничем не стесняясь; и несмотря на все это, белорусский язык, хоть искаженный, тем не менее остался и до сей поры новгородским языком или отпрыском этого языка.

Что касается до обычаев, образа жизни, поверий белорусов или прежних полочан и кривичей и особенно относительно их характера, то у нас большею частью проводят какую-то черту, резко отделяющую белорусов от великорусов и их родоначальников – новгородцев или ильменских славян. Типом белоруса у нас обыкновенно выставляют вялость, апатичность, недостаток сметливости и небрежение к удобствам жизни; тогда как великорусский крестьянин представляется развитым, сметливым, предприимчивым и энергичным. Все это совершенно верно, но не в том суть дела. На белорусском крестьянине лежит четырехсотлетний гнет польщизны и жидовства, который довели его до настоящего положения; следовательно, что считается типом современного белоруса, то вовсе не составляете его природного свойства, а есть только наносная болезнь, которая при благоприятных обстоятельствах должна исчезнуть; и конечно, болезненное, ненормальное положение современных белорусов никоим образом не может быть приписано их древним предкам – полочанам или кривичам. А что нынешние белорусы действительно прямые потомки новгородских колонистов – полочан, этому лучшим свидетельством служит то, что, несмотря на 400-летний тяжкий гнет, современные белорусы сумели сохранить самые существенные признаки того, что они одна семья с новгородцами и великорусами; они отстояли веру праотцев, которая у них одна с великорусами; язык, как мы уже видели, настолько сохранен ими, что его нельзя не признать одним языком с новгородским; самый образ жизни, обычаи, верования и даже суеверия те же самые, какие и у великорусов, хотя иногда с некоторыми изменениями.

Чтобы сколько-нибудь убедиться в этом, возьмем, например, годичный цикл дней недельных и праздников, их значение в народном быту и обряды; они совершенно одни и те же как у белорусов, так и у великорусов. Так, понедельник считается тяжелым днем и у белорусов, и у великорусов. В этот день те и другие не начинают никакой важной работы; в этот день пожилые люди постятся, что у белорусов называется понедельковать, а у великорусов понедельничать. Пятница у белорусов пользуется особым уважением, и считается за грех работать в этот день; так же точно смотрели на пятницу и великорусы в XVI столетии, как свидетельствует Стоглав. Счет двенадцати пятниц в году с особым значением каждой одинаков как у белорусов, так и у великорусов; так, например, у тех и других считается, что постящийся в десятую пятницу перед Вознесением Христовым не будет утопленником или постящийся в Ильинскую пятницу будет избавлен от громового удара. Все исчисления и наблюдения ведут простолюдины, как белорусы, так и великорусы, по числу недель и дней, прошедших от первого праздника до другого. Год у тех и у других делится на две половины, с 1 января до 1 июля, а с 1 июля до 1 января, и какая погода в какой день первой половины года, такая же по времени года будет и во второй половине в соответствующий день; так, ежели, например, в 1-й день января сильный мороз, то 1 июля будет сильный жар.

Как у белорусов, так и у великорусов народные праздники одни и те же и имеют одинаковое значение и одинаковые приметы, и проводят их в том и другом краю одинаково; только у белорусов более сохранилось старины. Так, например, обычай на Рождество Христово и на Новый год и на Богоявление ездить на неезжалых лошадях у белорусов еще сохранился, а у великорусов его уже нет; но морозы от 25 декабря до 1 января у того и другого народа называются Васильевскими, а в день Богоявления и у белорусов, и у великорусов старший в семье, помолившись перед иконами, кропит принесенною из церкви святою водою как избу, так и все строения и скот на дворе, а на дверях, окнах и стенах как изнутри, так и снаружи чертит углем или мелом небольшие кресты; вода, освященная в день Богоявления, называется крещенскою водою, она хранится в течение года и употребляется для окропления ульев при собирании роев и во время болезней. Если 18 января, в день св. Афанасия, бывает вьюга и метель, то это знак продолжительной весны, которая потребует много корма. Февраля 2-го, в день Сретения Господня, зима встречается с летом и солнце начинает греть по-летнему; в этот день не начинают никакой работы; кроме того, в день, который пришелся под этот праздник, в течение целого года не снуют основы, чтобы не встретиться с волками, т. е. ежели Сретение придется в среду, то во все вторники в течение года не снуют основ. У великорусов этот обычай уже вывелся, но старухи по деревням еще помнят, что при их матерях этот обычай наблюдался. 11 февраля, праздник памяти священномученика Власия, у крестьян в том и другом краю почитается годичным праздником, и крестьяне говорят: кто почитает этот праздник, у того скотина болеть не будет; а женщины в этот день не работают.

Ежели 1 марта, в день св. Евдокии, тает, так что петух может напиться под навесом крыши, то это обещает хорошую весну. Праздник 40 мучеников, 9 марта, у того и другого народа называется Сороки: ежели в этот день корова может под углом строения напиться вдоволь, то будет хорошая весна; в этот день, по народному поверью, прилетают жаворонки, и поэтому пекут из теста птичек, которых называют жаворонками. В праздник Алексея – человека Божия, 17 марта, по народному поверью, щука пробивает лед хвостом и с гор вода течет. В день Благовещения, 25 марта, какова погода в этот день, такая же, по поверью, будет и в день праздника Светлого Воскресения Христова; птица в день Благовещения, по народному поверью, не вьет гнезда: ежели за неделю до этого праздника не перестанут ездить на санях, то проездят на них неделю после Благовещения. В этот день стараются не смотреть на веретена, чтобы летом не встречать змей, в великорусских деревнях то же стараются в Благовещеньев день не видать веретен, суровых ниток и холстов, по старому обычаю, но для чего и с какою целью, об этом уже не могут сказать. Со дня Благовещения, по мнению простонародья, у белорусов и у великорусов начинается весна, и крестьяне выносят разные кушанья на двор и зазывают весну. У белорусов на этот случай даже сохранилась обрядовая песня в таких выражениях:

 
Благослови Боже,
Весну кликаць,
Зиму провожаць,
Лета дожядаць,
Вылеци сизая галочка,
Вынеси золотые ключи,
Замкни холодную зимоньку,
Отомкни цеплое лецечко.
 

Эта песня указывает на особые обряды, соблюдавшиеся при зазывании весны во время язычества; обряды сии соблюдались в XVI столетии и в московских селах, как свидетельствует Московский собор 1551 года. Церковь празднует 17 апреля память св. Зосимы, народ считает его покровителем пчел. День памяти св. Победоносца Георгия, 23 апреля, имеет особенное значение с распределением хозяйственных работ как у белорусов, так и великорусов: ежели овцы не острижены до этого дня, то их стригут уже после Николина дня (9 мая); до Юрьева дня не городят изгородей в полях и не дают заказов; крестьяне говорят, что до этого дня скоту три воли, есть когда и что захочет и в любом месте; Юрьева роса выкормит скотину лучше всякого овса, по верованию крестьян, и посему в этот день непременно выгоняют скотину в поле, хотя бы не было травы, и прежде всего в поле, засеянное озимым хлебом; выгоняют скот с двора вербою, освященною в церкви в Вербное воскресенье; и оставляют вербу на ниве, чтобы лучше родился хлеб (у великорусов во многих местах вербу уносят домой); в поле обходят вокруг скота три раза с образом, хлебом и тремя яйцами, чтобы Бог сохранил скотинку и чтобы скот был сыт и кругл, как яйцо. У пастухов для этого дня имеется следующее заклинание: «Глухой, глухой, слышишь ли? Не слышу. А кабы Бог дал, волк не слыхал нашего скота. Хромой, хромой, дойдешь ли? Не дойду. А кабы дал Бог, не дошел волк до нашего скота. Слепой, слепой, видишь ли? Не вижу. Дай Бог, чтобы волк не видел нашего скота».

Четверг Страстной недели у белорусов и великорусов называется Чистым; накануне этого дня выставляют на дворе кусок хлеба и щепотку соли, и ежели этот хлеб в продолжение ночи замерзнет, то яровые пострадают от морозов; накануне же Чистого четверга моются до восхождения солнца в бане, говоря, что и ворон перед этим днем купает своих детей. Говорят, что в Чистый четверг сходит на землю Иисус Христос, и поэтому пекут особый хлеб, называемый стульце, сходящему на землю Богочеловеку. В этот же день начинают красить яйца и поминают родителей и для сего пекут блины и лепешки. У великорусов в настоящее время поминовения не бывает и блинов не пекут; но в XVI столетии, по свидетельству Стоглава, и в московских владениях соблюдались в Чистый четверг разные языческие обряды относительно поминовения умерших; в царских вопросах Стоглава сказано: «В Великий четверг спорану солому палят и кличут мертвых». Светлый праздник Воскресения Христова у великорусов и белорусов называется Велик день и празднуется с особой торжественностью: уже с Чистого четверга начинается к нему приготовление, накануне праздника с вечера отправляются в церковь и берут с собою пасхи для освящения, по возвращении домой из церкви прежде всего разговляются освященным; оставшиеся почему-либо дома всю ночь пред святым праздником не спят; проспавшего утреню обливают холодной водой. В том и другом краю народ верит, что умирающие на Светлой неделе непременно будут в раю; как в церкви Царские двери всю неделю остаются незатворенными, так, говорят, и врата рая отверзты в это время для всех добрых и злых. От Пасхи до Вознесения, говорят, Иисус Христос ходит по земле в образе нищего, и потому в это время не следует отказывать просящему милостыни. Пользуясь таким поверьем, так называемые волочебники, собравшись толпою, ходят на Святой неделе по деревням и, подойдя под окно чьей-либо избы, поют песни, получают за это пироги, хлеб, яйца и подоб. и в одной из песен называют себя скоморохами. В великорусских деревнях в настоящее время нет ни волочебников, ни скоморохов, но еще в конце прошедшего столетия они шатались и по великорусским деревням, а грамоты XV, XVI и XVII столетий переполнены известиями о попрошаях и скоморохах, ходивших толпами даже человек по пятидесяти и больше. Следующая за Святой неделей Фомина неделя называется Красной горкой – порой свадеб. Воскресение Фоминой недели носит название бабьего праздника; вторник Фоминой недели называется Радуницею. В этот день до обеда моются в бане и занимаются всякою работою, после же обеда ходят на могилки поминать родителей; на могилках сперва служат панихиды, потом начинают пировать и, обращаясь к покойникам, говорить: «Честные радзители ходзите к нам хлеба и соли кушать» – и верят, что души покойников встают из могил и разделяют с ними трапезу. Фомин вторник, или Радуница, заключает собою ряд великоденских праздников.

На седьмой неделе по Пасхе в четверг празднуется Семик, в этот день поминают родственников и всех скоропостижно умерших. Русальная неделя, или Семичная, у белорусов еще называется Духовской. У белорусов и великорусов есть пословица: «До Святаго Духа не скидай кожуха». У того и другого народа празднование Русальной недели находится в связи с верованием, что души умерших встают весною для наслаждения новою жизнью. Название Русальной недели произошло от русалок, сих прекрасных, с распущенными длинными волосами обитательниц вод; русалки – это души утопленниц, мертворожденных или же детей, умирающих некрещеными. До Духова дня они живут в водах, в этот же день выходят из своих жилищ, плещутся в полночь на поверхности воды, или качаются в лесу на деревьях, или бегают по полям, заманивая прохожих, чтобы защекотать их до смерти. В Духов и Троицын дни девушки украшают себя венками и гадают, бросая венки в воду, верят, что чей ранее приплывает к берегу, эта девушка скорее выйдет замуж. В Троицын день после обеда девушки идут в лес завивать венки и несут туда разные кушанья, между которыми непременно должна быть яичница как принадлежность этого праздника. Духовым днем заканчиваются весенние праздники.

Первым из летних праздников как у белорусов, так и у великорусов считается 24 июня, день рождества Иоанна Предтечи. День этот известен в народе под именем Ивана Купалы; в ночь на Иванов день, в самую полночь, расцветает, по народному поверью, цветок папоротника; кто его сорвет, тот получает способность открывать клады. Клады, по народному поверью, бывают заклятые и незаклятые; последними, т. е. незаклятыми, может пользоваться всякий, кто найдет; относительно же заклятого клада, горящая над ним свеча, или слышимый по временам выстрел, или замечаемый дым хотя и показывают, где зарыт клад, но овладеть им нет возможности: закопавший его сделал над ним заклятие. Клады являются под разными видами, иногда под видом старика, иногда лошади, собаки, клубка и проч.; стоит только толкнуть старика или ударить лошадь – и клад рассыпается, и подбирай серебро и золото. 8 июля, праздник Казанской иконы Божией Матери, начинают косить сено, а вслед за тем и жать рожь. Перед началом жатвы существует обычай делать зажин ржи. Обряд зажина состоит в том, что женщины, отправившись жать, берут с собою вареные яйца, хлеб, соль и сало; нажавши несколько снопов, отделяют первый сноп особо и начинают есть принесенные кушанья; первый сноп относят домой, и ставят под образа, и во время молотьбы первый сажают на овин. Когда жать остается уже немного, то в недожатом месте зарывают в землю ломоть хлеба с солью, обернутый в чистую тряпку, недожатое место обступают кругом и дожинают его общими силами. Праздник Воздвижения Животворящего Креста, 14 сентября, считается днем, в который перелетные птицы улетают на зиму в теплую сторону, туда же скрываются и гады, в этот день выползающие из своих нор на поверхность земли. В этот день люди боятся ходить в лес, чтобы не быть укушенными змеями, которые на Воздвижение выползают из-под земли для переселения в теплую сторону и идут по лесу стадами. Этот же страх не позволяет в Воздвиженьев день копать землю. Последний день Филиппова поста называется Коляда. В этот день обед и ужин бывает в одно время, не ранее восхода первой звезды; между кушаньями непременно к этому дню приготовляется кутья, т. е. каша из пшеницы; в ожидании звезды ее ставят в главном углу избы, под образами, на столе, покрытом чистою скатертью; кутью едят под конец ужина; женщины кладут свои ложки в чашку, оставя в последней немного кутьи, и ставят ее на кут; ежели на другой день ложки будут в том же положении, в каком они были оставлены, то это почитается за хороший знак, а ежели которая из них перевернется, то ожидает скорая смерть ту, чья была ложка. Этим начинаются великосвятские гадания, оканчивающиеся в сочельник перед Крещением.

С наступлением Святок молодежь собирается ежедневно в какой-нибудь избе, где часто до полуночи проводят время в плясках, играх, переряживанье и попойке. Святки почитаются временем странствования нечистого духа. В первые три дня праздника не работают, в следующие затем дни занимаются только необходимыми работами, и то отнюдь не по вечерам. В течение Святок наблюдаются следующие приметы: ежели дорога почернеет, то нужно ждать урожая на гречиху; ясная погода в день Рождества предвещает неурожайный год, а пасмурная и снег считаются признаками урожая; мороз и ветер перед Рождеством обещают теплую и тихую погоду перед праздником Воскресения Христова.