Текст книги "Неизвестный Арсеньев"

От дневников – к книгам

В архиве Приморского краевого отделения Русского географического Общества – Общества изучения Амурского края (г. Владивосток) хранятся подлинные полевые дневники В.К. Арсеньева разных лет. Подённые записи 1906 года стали основой книги «По Уссурийскому краю»; фрагменты дневников иных лет были использованы в других работах В.К. Арсеньева (как художественных, так и научных). Впервые в полном объёме экспедиционные дневники В.К. Арсеньева 1906 года были изданы в 2002–2004 годах Обществом изучения Амурского края (ОИАК). В оригинале они занимают три общие тетради, насчитывающие 403 страницы: тетрадь N 1 – 173 стр., тетрадь N 2 – 118 стр., тетрадь N 3 – 112 стр. Если исключить находящиеся в третьей тетради записи, относящиеся к более раннему и более позднему периодам, полевые дневники собственно 1906 года составляют около 310 рукописных страниц (включая таблицы, рисунки, планы, чертежи и другой иллюстративный материал).

В длительной работе по переводу в печатный вид дневниковых записей 1906 года принимал участие автор данной статьи. При этом невольно пришлось обратить внимание на совпадения (и разночтения) в тексте дневников и в книге «По Уссурийскому краю». Поскольку на кажущейся «документальности» художественных книг В.К. Арсеньева основано несколько часто повторяемых заблуждений, постараемся прояснить этот вопрос.

Как отмечал сам В.К. Арсеньев, повесть «По Уссурийскому краю» (впервые издана в 1921 году) представляет собой «популярный обзор путешествия, предпринятого мной в горную область Сихотэ-Алиня в 1906 году». Книга в целом написана как хронологически последовательное изложение экспедиционных событий, что вводит в заблуждение её читателей, считающих это произведение документальным. Действительно, повесть «По Уссурийскому краю» написана на основе дневников, которые автор вёл в период осуществления экспедиции 1906 года. Но при этом проза В.К. Арсеньева имеет характерные особенности, которые позволяют назвать её научно-художественной, и на данный аспект обращали внимание многие исследователи творчества писателя. Научно достоверные описания маршрута и окружающей местности, населённых пунктов и особенностей быта жителей края, флоры и фауны Уссурийской тайги органично сочетаются у автора с художественными фрагментами, и только опытный исследователь может выделить эти составляющие. Этому вопросу посвящено несколько работ, в том числе кандидатская диссертация Ю.А. Яроцкой (г. Владивосток) «Творчество В.К. Арсеньева. Специфика научно-художественной системы» и некоторые последующие исследования того же автора [62, 63].

Книга «По Уссурийскому краю» является удачным совмещением двух способов изложения материала: это не только документальная научно-популярная литература, но и беллетристика с элементами художественного вымысла. Начнём с того, что повествование о собственно экспедиции 1906 года в повести начинается с седьмой главы. Предыдущие главы описывают поход автора по бассейну реки Лефу (Илистая) в 1902 году, включая встречу с Дерсу Узала и знаменитый эпизод пурги на озере Ханка. Такое обширное вступление характерно именно для художественной прозы. Автор даёт понять читателю, что он опытный путешественник, что ему немало пришлось пережить в предыдущих походах, наконец, что Дерсу Узала – его старый знакомый, когда-то спасший жизнь В.К. Арсеньева.

Несомненно, один из главных персонажей книги «По Уссурийскому краю» – гольд (нанаец) Дерсу Узала. Этот же образ является, если можно так выразиться, «основным мифом» арсеньевской прозы. Так, момент знакомства автора с Дерсу Узала подробно описан во второй главе книги и отнесён к 1902 году. Достоверность повествования В.К. Арсеньева настолько убедительна, что даже серьёзные исследователи утверждали, что это событие произошло в 1902 году в верховьях реки Лефу (Илистая). Только после обращения к подлинному тексту дневников экспедиции В.К. Арсеньева 1906 года выясняется, что историческая встреча датируется 3 августа 1906 года и произошла она в верхнем течении реки Тадуши (Зеркальная). Оригинальная дневниковая запись выглядит так.

«Продолжение 3^го Августа… Здравствуйте, сказал кто-то сзади. Я обернулся. У нашего огня стоял пожилой человек невысокого роста, приземистый, с выпуклой грудью, несколько кривоногий. Лицо его плоское было покрыто загаром, а складки у глаз, на лбу и щеках красноречиво говорили, что ему лет около 50-ти. Небольшие каштанового цвета редкие усы, редкая в несколько волосков борода, выдающиеся скулы у глаз изобличали в нем гольда. Он опустил ружье прикладом на землю и начал закуривать. Одет он был в какую-то жесткую брезентовую куртку, манзовские штаны и улы, в руках у него были сошки, непременная принадлежность охотника инородца. Глаза его маленькие с поволокой у крайних углов казались зоркими и дышали умом и сметливостью и гордостью. Мы спросили кто он и он с оттенком гордости ответил, что он не китаец, а гольд. Он пробыл с нами весь вечер, рассказывал много интересного из своей скитальческой охотничьей и бродяжной жизни. Ночь он провел с нами. Мы предложили ему поступить к нам на службу за жалованье одежду и стол. Гольд подумал и решил дать ответ утром. Имя его Дерсу, а фамилия Узала. На мой вопрос, как перевести на русский язык его фамилию и имя или что это значит на языке Гольдов. На это он сам ответил, что это ничего не значит, а просто имя и фамилия.

Продолжение 4^го Августа. Утром гольд Дерсу Узала на вторично заданный вопрос согласен ли он поступить проводником изъявил свое согласие и с этого момента он стал членом экспедиции» [12].

Любопытно, что в повести «По Уссурийскому краю» В.К. Арсеньев перенёс точку своей второй (по сюжету книги) встречи с Дерсу Узала в то самое место, где они встретились впервые (согласно дневникам). Этим он косвенно указал будущим исследователям на верный вариант, хотя сам автор вряд ли предполагал, что его книга будет когда-то рассматриваться как документальный материал. Описание обстоятельств знакомства с Дерсу Узала и его внешности В.К. Арсеньев также почти без изменений взял со страниц дневника. Очевидно, что полевые заметки явились своеобразным «черновиком» или «записными книжками», то есть подготовительным материалом для будущего художественного повествования. Все интересующиеся могут самостоятельно провести такое сравнение, положив рядом книгу «По Уссурийскому краю» и текст дневников В.К. Арсеньева 1906 года. Они были полностью изданы в 2002–2004 годах Приморским отделением Русского географического общества – Обществом изучения Амурского края (г. Владивосток) в журнале «Записки ОИАК» (том XXXVI, выпуск 1 и том XXXVII, выпуск 1) [34, 35].

Существует ещё одно, дополнительное и несомненное доказательством творческого вымысла автора при написании книги «По Уссурийскому краю». Экспедиционные дневники В.К. Арсеньева 1906 года, как уже указывалось, представляют собой три тетради, причём в третьей имеются более поздние записи. А среди них, хронологически после текста 1906 года и до заметок 1908 года, есть 18 страниц, написанных почерком В.К. Арсеньева. В них много вставок и зачеркиваний, других исправлений, что придаёт им характерный вид черновика будущего литературного произведения. Начинаются они так:

«Однажды. Это было в 1901 году. 1902 г. Однажды мы с Дерсу сговорились идти в начале середине октября месяца. Отряд наш стоял в это время в низовьях р. Лефу недалеко от озера Ханка. Дерсу никогда не надо было долго уговаривать. Достаточно было двух слов, чтобы старик тотчас же собирался, лицо его принимало деловое сосредоточенное выражение, немедля он принимался снаряжаться, собирал свою котомку и только спрашивал, будем ночевать вернемся ночевать на бивак или останемся вдвоем в поле. В последнем случае бралась палатка, чайник, продовольствие и топор. Мы шли по р. Лефу и конечною целью нашего странствования было озеро Ханка. Здесь мы полагали заняться охотой по перелетной птице, а затем направиться к Суйфуну и далее по этой реке к Амурскому заливу. Время было осеннее, позднее…» [14].

Затем следует описание того, как в низовьях реки Лефу, близ озера Ханка, В.К. Арсеньев и Дерсу Узала заблудились, как начался буран, как гольд приказал автору рвать траву и укладывать её и так далее. Внимательному читателю книги «По Уссурийскому краю» нетрудно догадаться, что этот эпизод – вариант начала главы шестой, которая называется «Пурга на озере Ханка». Следовательно, ещё тогда (предположительно в 1907 году) В.К. Арсеньев начал работу над созданием научно-популярного повествования о своих путешествиях в Уссурийской тайге. Добавим, что его первая супруга, А.К. Арсеньева (Кадашевич), в своих воспоминаниях относила начало работы мужа над будущими книгами к 1906 году [9].

Остается открытым вопрос, зачем В.К. Арсеньев в книге смоделировал встречу и знакомство с проводником, перенеся эти события на пять лет раньше (и заодно омолодив Дерсу на тот же период времени). Можно предположить, что автор не нашёл иного способа в художественной форме рассказать о своих походах по Уссурийскому краю, предшествующих экспедиции 1906 года. Творческим вымыслом автора является и гибель всех родных Дерсу Узала от оспы. По крайней мере, в дневниковых записях В.К. Арсеньева 1906 года упоминается брат Дерсу по имени Степан (видимо, крещёный), а о гибели всего рода Узала каких-либо достоверных сведений не имеется. При этом участник арсеньевской экспедиции 1907 года П.П. Бордаков в своих документальных очерках указывал, что Дерсу Узала имел жену и детей; его старший сын погиб в схватке с медведем; жена умерла от оспы; у него также был племянник, которого убили хунхузы [27].

Ещё одно известное выражение – «многолетний проводник В.К. Арсеньева» – связано с той же самой ошибочной датировкой первой встречи автора с Дерсу Узала. Поскольку в действительности знакомство это произошло в 1906 году, гольд был проводником только в двух экспедициях – 1906 (не полностью) и 1907 годов [56]. В реальности у В.К. Арсеньева были десятки местных проводников разных национальностей, работавших вместе с ним в различные годы. А в книгах «По Уссурийскому краю» и «Дерсу Узала» гольд является собирательным образом, что ещё раз подтверждает определённую степень художественности прозы В.К. Арсеньева.

Расшифровка дневников В.К. Арсеньева 1906 года показала и в некоторой степени противоположную особенность: нетипичную литературность и даже «лиричность» его оригинальных полевых записей. Автор часто зачёркивает написанное и подбирает другие определения и сравнения, пытаясь как можно более точно передать увиденное. Вот характерный пример из дневника: «Сзади видны большие горы глыбного массивного строения. Это выражение – «глыбного» – я потому не хочу избегнуть, что именно этим выражением я полагаю, что вполне обрисую их анфас, план и профиль» [12]. В.К. Арсеньев часто описывает в дневниках закаты и восходы солнца, свои ночные впечатления, различные пейзажи, даёт краткие портреты членов отряда и встреченных людей. Он пытается выразить свои чувства и ощущения, иногда явно выходя за рамки стандартных дневниковых записей: «Через часа полтора-два мы увидели море. Далеко впереди тянулся вьючный наш обоз. Море, песок, ниточка людей и вьючных их коней – имела особенно красивый вид: точно караван верблюдов шел по пескам пустыни. Горизонт, окрашенный слегка пурпуром, струйка синеватого-белого дыма указывала место бивака. Еще немного усилий, и мы у желанного отдыха» [там же].

Любопытно сравнить эту дневниковую запись с соответствующим фрагментом из книги «По Уссурийскому краю»: «Едва солнце успело скрыться за горизонтом, как с другой стороны, из-за моря, стала подыматься ночь. Широкой полосой перед нами расстилались пески; они тянулись километра на три. Далеко впереди, точно караван в пустыне, двигался наш отряд. Собрав поскорее птиц, мы пошли за ним следом. Около моря караван наш остановился. Через несколько минут кверху взвилась струйка белого дыма – это разложили огонь на биваке. Через полчаса мы были около своих» [6].

Порой автор почти дословно переносит в книгу дневниковые записи. Вот только один пример. Цитата из дневника: «Китайцы ловят рыбу изгородями, для этого перегораживают реку грядой камней, оставляя один только выход, через который стремится вода узкою, но обильною струею. Вода здесь падает в широкую корзину, поставленную немного наклонно и сплетенную из ивовых прутьев, отчего рыба, попавшая туда ночью, остается живой до утра» [12]. Книга «По Уссурийскому краю»: «Китайская заездка устраивается следующим образом: при помощи камней река перегораживается от одного берега до другого, а в середине оставляется небольшой проход. Вода просачивается между камнями, а рыба идет по руслу к отверстию и падает в решето, связанное из тальниковых прутьев» [6].

В то же время публикация дневников позволяет понять, насколько ответственно относился автор к своим собственным записям, перерабатывая их в текст будущей книги. Это был поистине творческий и весьма требовательный процесс. Надо отметить, что некоторые эпизоды, мастерски написанные в дневниках, не нашли своего отражения в книге. Почему – это уже загадка литературного процесса; наверное, сам В.К. Арсеньев мог бы пояснить свой выбор. Вот несколько фрагментов дневников, оставшихся только в рукописных тетрадях.

«7 сентября. Согласно составленному накануне плану, я пошел на голую сопку, чтобы установить и определить направление Сихотэ-Алиня… До самого верху я не подымался, потому что там сплошной лес, и все равно я ничего не увидел бы. Поэтому, добравшись до россыпей, я остановился и стал смотреть к западу. Более грандиозной картины я никогда не видывал, более грозных недоступных гор не мог себе представить – страшной высоты, отвесные утесы, скалы. Голова кружится, глядя на эти расщелины и пропасти. Если когда-либо на земле и был ад, то, вероятно, именно здесь, в верховья Тетюхе. Что-то страшное, таинственное, грозное, таящее ужас кроется в молчаливом величии гор. Боже! Какой пигмей человек. Даже столетние высокие кедры кажутся тоненькими, маленькими, паршивенькими иглами там, где-то внизу… Хочется думать, что эти горы так и были от создания мира, с момента создания земли, ибо представление о такой силе, которая могла бы образовать их, никак не укладывается в мозгу человеческом – такую силу представить себе невозможно…

11 сентября. Тишина тайги кажется удивительно торжественной. Невольно смиряешься душой, забываешь обиды и житейские неприятности. В тайге грубеешь, но та же тайга облагораживает душу. В такие минуты одиночества чувствуешь себя счастливым. Одиночество родит мышление, которое анализирует твои же поступки – вот покаяние, вот исповедь. Смеркалось быстро – деревья принимали какую-то чудесную таинственную форму, и среди этой тишины какие-то носятся необъяснимые, особые звуки. Шорох мыши и тот слышен как-то особенно. Я пошел назад… Появились звезды, идти стало еще тяжелее – постоянно спотыкаешься, оступаешься, откуда-то берется бурелом и валежник, преграждающий дорогу, прутья царапают лицо, путают ноги, всегда залезешь в высокую густую траву, камыши или полынь и рад-радешенек, когда доберешься до тропы, идущей к фанзе. Еще десятка два шагов, и слышишь лай собак. Хорошо на охоте, хорошо в тайге!

20 сентября. Всё еще стоим на месте и занимаемся исследованием низовьев реки Иодзыхэ… На всём пройденном пути это место считается самым богатым дикими козами. И в самом деле, едва я успел отойти от фанзы не более 1 версты, как увидел небольшое стадо (7 голов) этих прекрасных животных. Я выстрелил и убил одного самца; при мне была молодая зверовая собака… Спущенная с поводка, она бросилась вперед и начала трепать и давить умирающее животное. Коза издала два предсмертных крика и, раскрыв широко рот, испустила последний дух. Я не мешал собаке, чтобы в будущем приучить ее ходить и следить по подраненному зверю. Боже мой! Какой эгоист человек, какое он хищное животное. Как бы процветала фауна и флора, если бы человека не было! И он еще осмеливается называть себя Царем земли, царем природы. Нет, он бич земли. Это самый ужасный хищник, беспощадный, свирепый, ужасный. Чем мне чаще приходится бить красного зверя, тем всё более и более я убеждаюсь, что рано или поздно я брошу этот род охоты» [12].

Есть и другого рода особенности, связанные с переходом от дневника к печатному изданию. Так, в книге имеется эпизод охоты на кабанов, когда В.К. Арсеньев случайно ранил Дерсу Узала. Понятно, что такой казус не красит любого офицера и охотника, но автор не только отмечает его в дневнике, но и включает в книгу (изданную, напомню, спустя 15 лет после событий). При этом В.К. Арсеньев описывает и свои переживания: «Мысль, что я стрелял в человека, которому обязан жизнью, не давала мне покоя. Я проклинал сегодняшний день, проклинал кабанов и охоту» [12]. Любопытно, что соответствующая дневниковая запись очень коротка – буквально несколько строк, а в повести эпизод развёрнут довольно широко.

Зато другой характерный эпизод – с употребившим алкоголь Дерсу Узала – В.К. Арсеньев в книгу не включил. Вот как он выглядит в дневнике: «20 августа. Так как мой проводник закутил и по дороге напился пьян, я должен был еще засветло остановиться на бивак… Всюду русло было сухое, каменистое. Дерсу окончательно забастовал, но я уговорил его дойти до воды… Проводник мой тотчас же уснул, но сперва минуты две сидел на толстом бревне и, подперев опущенную голову руками, пел какую-то печальную заунывную песню» [13]. Можно предположить, что создаваемому В.К. Арсеньевым художественному образу «идеального» гольда-проводника употребление спиртного, по представлению автора, не соответствовало. К слову, в дневнике описано и поведение выпившего Степана – брата Дерсу Узала.

В дневниках 1906 года В.К. Арсеньев довольно часто упоминает о крейсере «Изумруд», за год до проведения экспедиции севшим на камни в бухте Святого Владимира и взорванным собственным экипажем. В книге об этом написано значительно меньше. В частности, не попала на её страницы любопытная деталь из жизни села Пермского (близ Ольги): «С разбитого судна Изумруд местные жители, крестьяне пермские, сняли много одежды, целые тюки, и теперь все они одеты в матросские блузы» [13]. Не стал автор спустя много лет писать и о том, что с брошенного «Изумруда» местные жители добывали уголь и муку, винтовки и патроны.

В дневниках есть более подробные, чем в книге «По Уссурийскому краю», описания одежды и обуви, быта и привычек орочей, особенностей их жизни, ритуала камлания шамана. По понятным причинам не вошли в книгу многочисленные записи военно-разведывательного характера, заметки о местах, удобных для колонизации, многие сведения о китайцах, добытые В.К. Арсеньевым. При этом следует отметить, что данные из дневников 1906 года во многом использованы в более поздних научных трудах В.К. Арсеньева «Краткий военно-географический и военно-статистический очерк Уссурийского края. 1901–1911 гг.» (1912 год) и «Китайцы в Уссурийском крае. Очерк историческо-этнографический» (1914 год), а также и в книге «Дерсу Узала» (1923 год).

Вот, например, впечатления В.К.Арсеньева от дождя в лесу. Запись в дневнике довольно краткая: «Дождь усиливался. Трава и деревья были мокрые. Дождь в лесу – это двойной дождь». В книге «По Уссурийскому краю» автор даёт более расширенное описание: «Как бы ни был мал дождь в лесу, он всегда вымочит до последней нитки. Каждый куст и каждое дерево собирают дождевую воду на листья и крупными каплями осыпают путника с головы до ног». Практически то же самое мы читаем в книге «Дерсу Узала»: «Дождь в лесу – это двойной дождь. Каждый куст и каждое дерево при малейшем сотрясении обдают путника водою».

Таким образом, сравнение текстов экспедиционных дневников В.К. Арсеньева и его последующих трудов позволяет понять некоторые особенности творческого процесса преобразования полевых записей в иные по структуре, семантике, художественной и научной значимости работы. Следует также иметь в виду, что в дневниках исследователя имеется большое количество неопубликованных сведений и данных, требующих осмысления с современной точки зрения. Поэтому работу по их изданию безусловно необходимо продолжать.

Неизвестный Арсеньев

Вплоть до 1920-х годов В.К. Арсеньев был известен исключительно только как исследователь Дальнего Востока. Его научные работы, включая весьма объёмные «Краткий военно-географический и военно-статистический очерк Уссурийского края. 1901–1911 гг.» (1912 год) и «Китайцы в Уссурийском крае. Очерк историческо-этнографический» (1914 год), были высоко оценены ещё в дореволюционное время. В.К. Арсеньев также часто выступал перед различными аудиториями, считая своим долгом доносить до самых широких масс знания о крае (в основном общегеографического характера). При этом он понимал, что надо рассказывать о восточной окраине России, о её природе и людях не только в докладах и научных статьях, но и более простым языком беллетристики. Заметим, что и при жизни В.К. Арсеньева, и сейчас порой высказывается мнение, что как писатель он довольно слаб. Но даже по текстам его первых полевых дневников 1906–1907 годов, то есть сугубо деловых записей, видно, что попытки беллетризованного описания экспедиционной жизни автору вполне удавались.

Создание своих первых художественных произведений В.К. Арсеньев в целом завершил ещё до событий 1917 года, но издать их тогда не смог. Только в 1920 году в Уссурийске вышла 17-страничная брошюра с двумя его рассказами – «Амба» и «Ли-Цун-Бин» из будущей повести «Дерсу Узала». В 1921 году владивостокская типография «Эхо» издала книгу, названную довольно громоздко: «По Уссурийскому краю» (Дерсу Узала). Путешествие в горную область «Сихотэ-Алинь». В 1923 году издательство «Свободная Россия» там же, во Владивостоке, выпустило книгу В.К. Арсеньева «Дерсу Узала. Из воспоминаний о путешествии по Уссурийскому краю в 1907 г.». Обе книги были изданы в мягких обложках, на плохой бумаге, с множеством опечаток. Особого внимания читающей публики и критиков эти издания не удостоились, что, впрочем, понятно, если учесть сложный политический момент того времени – Гражданскую войну в Приморье.

Хотя даже в те годы в местной периодике появилось несколько рецензий, в одной из которых (газета «Русская Армия» от 9 сентября 1921 года) было отмечено: «Нельзя обойти молчанием появление на местном книжном рынке этого солидного и в высшей степени ценного и полезного труда В.К. Арсеньева, представляющего собою научно-популярное физико-географическое описание Уссурийского Края… и предназначенного для широкой публики и учащейся молодежи. Положительно вниманию всех, начиная с юноши и кончая учёным специалистом, можно рекомендовать эту прекрасную книгу. Написана она удивительно живым и легким языком и читается с захватывающим интересом. Каждый, кто возьмет её в руки и заглянет в первые страницы её, непременно дочитает её до конца – так увлекательно и интересно ведет автор свой дневник путешествия, в форме которого предложена им эта замечательная книга…» [24].

В 1926 году некий «литератор», так и оставшийся инкогнито (судя по последующим письмам В.К. Арсеньева, это был не сам автор) значительно сократил тексты этих двух книг и объединил их под одной обложкой с новым названием «В дебрях Уссурийского края». «Совмещённое» издание состояло из двух частей без отдельных заглавий, примерно соответствующих по общему содержанию двум первым книгам В.К. Арсеньева. Прекрасно иллюстрированная художником С.И. Яковлевым, эта книга вышла во Владивостоке, в издательстве «Книжное дело», потом в Хабаровске; затем много раз переиздавалась, в том числе и в Москве. Именно её похвалил М. Горький, написав хрестоматийные строки: «Книгу Вашу читал с великим наслаждением. Не говоря о её научной ценности, конечно несомненной и крупной, я увлечён и очарован был её изобразительной силой. Вам удалось объединить в себе Брема и Фенимора Купера, – это, поверьте, неплохая похвала…» [8].

С этого издания и началась слава В.К. Арсеньева как писателя. Следует отметить, что в целом «В дебрях Уссурийского края» гораздо динамичнее и проще для чтения, чем отдельные издания 1921 и 1923 годов. Однако известно, что сам В.К. Арсеньев выражал неприятие редакторского вмешательства, с которым была издана эта книга. Кроме весьма значительных сокращений, о чём более подробно будет сказано ниже, первоначальные тексты были отредактированы без всякого уважения к авторскому праву и порой даже обессмыслены. В письме 1926 года В.К. Арсеньев сообщал профессору-этнографу Московского университета Ф.Ф. Аристову: «Как знак признательности и уважения к Вам не откажите принять от меня авторские экземпляры первого издания «По Уссурийскому краю» и «Дерсу-Узала», напечатанные в 1921 и 1923 г.г. Обе эти книги гораздо полнее, хотя изданы значительно хуже, чем в «Дебрях Уссурийского края», которая по существу есть переработанное и сокращенное издание первых двух» [25]. (Все письма здесь и далее цитируются с сохранением авторской стилистики, пунктуации и орфографии).

Ещё более резко высказывался В.К. Арсеньев в письме в издательство «Молодая Гвардия» (июнь 1929 года): «Просматривая книгу «В дебрях Уссур. края», изданную Книжным Делом, я сделал ряд неприятных для себя открытий. Эта книга является сокращённым содержанием двух моих книг «По уссурийскому краю» – 1921 г. и «Дерсу-Узала» – 1923 г. Книжное дело, без моего ведома, выпуская целые абзацы и даже страницы, не позаботилось сгладить переход от одной мысли к другой. Мало того, вместо выпускаемых абзацев, какой-то, неведомый мне, гражданин, по поручению Книжного дела, вставлял мостики, совершенно безграмотные. В следствии этого получились частые повторения одного и того-же слова, нелепые и бессмысленные выражения… Всё это при том условии, что я живу и нахожусь рядом. Кроме того, такое бесцеремонное обращение с чужой книгой, иллюстрирует невнимание, как то пренебрежение к читателю и аттестует издательство. Меня это даже как то расстроило, потому что лицо, позволившее себе такое отношение к моей рукописи, спряталось за моей фамилией…» [21].

Таким образом, самые первые, владивостокские издания своих книг В.К. Арсеньев считал более удачными, чем последующие. Надо сказать, что веские причины для недовольства у автора имелись. В первую очередь следует принять во внимание общий объём сокращения текстов. Так, в первоначальном варианте книги «По Уссурийскому краю» было 40 глав – после правки в 1926 году осталось 29. Повесть «Дерсу Узала» в 1923 году насчитывала 30 глав, после редактуры их стало 24. Правка была жёсткой и во многом непродуманной: некоторые главы сокращены более чем на треть, иные две и даже три соединены в одну, из-за чего сменилась нумерация глав и они были переименованы; порой между отдельными эпизодами переброшены вполне произвольные «мостики», заменившие (явно неудачно) целые абзацы авторского текста. Кроме политических мотивов, рукой редактора водили и мысли о сокращении «ненужных» длиннот и подробностей. Поэтому были массово выброшены описания природы и погоды, ландшафтов, местных достопримечательностей, притоков рек, а также все латинские названия животных и растений.

Порой логика редакторского вмешательства понятна – с учётом реалий того исторического периода. Так, были исключены все «идеологически неверные» (с точки зрения советской цензуры) фрагменты. Например, глава «Рождественские праздники» из повести «Дерсу Узала» переименована в «Зимние праздники», убрано само упоминание Рождества Христова и текст беседы В.К. Арсеньева с членами его отряда о религиозных истоках этого празднества. В издании 1921 года подзаголовок XI главы книги «По Уссурийскому краю» обещал читателю огласить «Признаки приближения антихриста». Это была цитата, взятая автором из сочинений старообрядцев: «…На приближение антихриста есть приметы. Станут люди бросать свою прежнюю жизнь и одеваться по иностранному, станут брить бороду и усы… Воины оденут на головы фуражки и станут сражаться не мечом и копьем, а огнём на далёкие расстояния. Они уже не будут называться «воинами», как раньше, а «солдатами» – слово, начинающееся на одну букву со словом «сатана» [6]. Разумеется, в 1926 году и позже этого уже нельзя было прочесть, и даже само упоминание о старообрядческих книгах из последующих изданий исчезло.

Тогда же были выброшены из последней главы книги «Дерсу Узала» мысли, которые невольно посетили В.К. Арсеньева во время похорон своего проводника. Были они, надо сказать, весьма крамольными, но вполне современными: «Цивилизация родит преступников. Созидай своё благополучие за счёт другого – вот лозунг двадцатого века. Обман начинается с торговли, потом, в последовательном порядке, идут ростовщичество, рабство, кражи, грабежи, убийства и, наконец, война и революция со всеми их ужасами. Разве это цивилизация!?» [2]. Понятно, что подобные рассуждения в существовавшие цензурные требования не вписывались, и потому их без сомнений удалили из текста. В 1980-х годах одно московское издательство почти восстановило этот абзац, но смелость редакторов дошла только до слова «война». Дальнейшее суждение В.К. Арсеньева бесцеремонно оборвали…

Кроме крупных изъятий, книги основательно испортила и правка «по мелочам», обусловленная свершившейся сменой политической системы в стране (напомню, что Советская власть во Владивостоке утвердилась позже издания первых двух повестей). Разумеется, было вычеркнуто обращение стрелков к В.К. Арсеньеву как офицеру: «Ваше благородие!». Сибирские стрелки переименованы в безликих «солдат», упоминания о китайцах и корейцах по возможности исключены, заметно отредактированы – в сторону «лакировки» общего впечатления – заметки автора о быте и нравах местных жителях края. Сами они из «инородцев» (так было принято говорить в дореволюционное время) стали «туземцами» (что звучит, надо заметить, ничуть не корректнее). Были «поправлены» даже описания внешности людей, причём порой без всякого смысла (или с неким умыслом?). Как сенсацию можно воспринимать описание внешности Дерсу Узала из книги 1921 года: у него были не только тёмно-русые усы и рыжеватая бородка, но и «густые русые волосы». Впрочем, во всех более поздних изданиях он потемнел…

Много раз переписывались и сокращались предисловия автора к своим первым книгам – из них были убраны упоминания о генерал-губернаторе П.Ф. Унтербергере, о морских офицерах, о соратниках В.К. Арсеньева (например, исключили вроде бы нейтральную фразу «Многие из них погибли в войну 1914–1917 г.г., защищая свою Родину»). Видимо, посчитали, что не могло быть Родины при самодержавии. Убраны любые обращения к богу и поминания его – даже из устной речи старообрядцев, где подобные выражения являлись речевой характеристикой персонажей. Именно в таком «урезанном» виде эти произведения и печатали позже, вплоть до нашего времени. В разные годы предпринимались отдельные попытки восстановить тексты 1921 и 1923 годов издания, но все они не были доведены до конца в связи с субъективными и объективными обстоятельствами. Так что изначального, полного варианта самых известных арсеньевских книг не читал никто, кроме специалистов.