Текст книги "Глубокое синее небо"

– Держи, попробуй теперь так половить. Увидишь, вся рыба твоя будет.

– Откуда ты знаешь? – спросил я.

– Откуда?! – он обиделся. – Да я первый рыбак в округе.

– Вот как! – усмехнулся дядя. – Я вообще-то фору могу дать любому первому рыбаку в округе.

– Что ж! – покачал головой Рыбак. – Предлагаю пари.

– Согласен! Какое?

– Кто меньше рыбы выловит, тот год не бреется.

– Идёт, – равнодушно кивнул дядя.

Мне, признаюсь, это пари показалось несправедливым. По-моему, Рыбак в любом случае ничего не терял.

Насадив червей на крючки, мы закинули удочки. Припоминаю в этой связи, кстати, что не всякий червь хорош для рыбалки. Если он очень маленький и вертлявый, его сложно нацепить так, чтобы не порвать. Если же он длинный и жирный, то рыба его съест, не задев крючка. В общем, это определённое искусство – выбрать нужного червя и правильно насадить его на крючок. Но поскольку мы с дядей выходили в озеро регулярно, я уже был опытен в этих вопросах.

Далеко не всегда сразу начинало клевать. Иногда вообще не начинало. В таком случае мы сматывали удочки и ехали искать другое место. Но в этот раз всё пошло как надо. Не прошло и минуты, как я заметил лёгкое подёргивание поплавка, которое ни с чем не спутаешь, даже если на воде сильная рябь. Спустя секунду он резко ушёл под воду, и я дёрнул удочку вверх. Леска натянулась и пошла по воде зигзагами – рыба пыталась освободиться. Я умело подсёк её, не дав глубоко заглотить крючок, и вытащил. Это была плотва, вполне приличного размера, и я с гордостью положил её в ведро. Однако спустя секунду дядя вытащил здоровенного леща, а Рыбак щуку.

В течение следующего часа я выловил много плотвы, окуней и ненужных ершей, но ничего крупного мне не попадалось. Дядя с Рыбаком, наоборот, часто таскали большую рыбу. Наверно, думал я, мне не идёт большая рыба потому, что я сам ещё маленький.

Сложно было сказать, кто из них выигрывает. Перевес оказывался то на стороне дяди, то на стороне Рыбака. В какой-то момент последний предложил считать только крупную рыбу. Дядя согласился, хотя рыбы у него было побольше, но именно крупной поменьше. Я, разумеется, болел за дядю и очень переживал. И, как назло, Рыбаку чаще шла большая рыба.

Солнце почти совсем село за горизонт, оставался лишь край красного диска. До конца рыбалки было ещё минут двадцать, и Рыбак повеселел, предчувствуя победу. Дядя никаких эмоций не выражал, и я не мог понять, расстроен он или нет. Он свернул удочку и стал готовить маленькую донку. Что ж ты делаешь, дядя! – про себя сказал я, не осмеливаясь вслух давать ему советы. В общем, я огорчился ужасно, видя, что он творит, как он теряет время. Минут пять не спеша он готовил донку, потом закинул её и пристроил на борту. Рыбак улыбался – и ещё бы, ведь за время, пока дядя возился, он вытащил двух судаков, по килограмму-полтора. И тут донка у дяди подскочила и я тоже. Она ударила в борт и чуть не улетела, но он ловко поймал её и встал в рост. Леска натянулась, причём с такой силой, что лодку повело и дядя едва не выпал за борт, но он упёрся ногами покрепче и стал медленно заматывать. Видя его нечеловеческое напряжение, я испугался, что он поймал какое-нибудь чудовище, и пробормотал, побледнев:

– Дядя, а не лучше ли выбросить донку? Чёрт с ним, с этим спором!

– Не бойся, – расхохотался дядя, – всё будет хорошо!

И пока он смеялся, я услышал гром в отдалении, прозвучавший как будто в такт его смеху.

Вскоре он подтащил рыбину к лодке, и я увидел, что это здоровенный сом. Рыбак схватил подсак и стал помогать дяде его вытаскивать. Сом был килограммов на двадцать-двадцать пять.

– Ну что? – спросил его дядя, когда они вытащили сома. – Что там насчёт крупной рыбы? На сколько твоих мой сом потянет?

– Ничего, – нахмурился Рыбак, – ещё не вечер. – И закинул удочку.

Но вообще-то, был уже вечер. Солнце скрылось: там, на западе, горизонт затянуло странным черным маревом, которое иногда рассекали молнии. Поднялся порывистый ветер, чайки всполошились и испуганно заметались. Приглядевшись, я понял, что тьма надвигается на нас, причём очень быстро.

– Дядя, – сказал я, – посмотри!

Дядя посмотрел, и Рыбак посмотрел, и тут они, ни слова друг другу не сказав, стали быстро сматывать удочки.

– Якорь, быстро! – крикнул мне дядя.

Я вскочил и бросился к канату, предчувствуя, что грядёт нечто страшное.

И в самом деле, спустя несколько секунд задул ветер такой силы, что лодку стало разворачивать, а вдали поднялась высокая пенная волна и помчалась в нашу сторону.

Пока я поднимал якорь, дядя сел на весла и принялся поворачивать лодку носом к ветру. Он это очень вовремя сделал, потому что как раз подошла та самая волна и вздыбила лодку почти вертикально. За этой волной шла вторая такая же, а за ней раза в два больше. Я видел, что дяде тяжело держать курс против ветра, лодка постоянно пыталась встать боком. Тут ещё начался дождь. Этот дождь я никогда не забуду – словно серая водяная стена вдруг заслонила небо. Ураган рвал эту стену на части, бросая в нас колючие брызги, и выглядело всё так, как будто по воздуху тоже несутся волны.

Озёрная вода и дождь за несколько минут наполнили лодку выше щиколотки. Увидев это, Рыбак выбросил дядиного сома, затем взял корзину, вытряхнул из неё оставшуюся рыбу в озеро и стал торопливо вычерпывать воду. Несмотря на скорость его работы, её уровень почти не уменьшался.

Дядя грёб и грёб, буквально выбиваясь из сил, а я сидел на носу, глядел на буйство стихии, на хаос, смешавший воду и небо, и думал, что подобная красота мне ещё не встречалась. Мне, конечно, было страшно, по выражениям лиц дяди и Рыбака я понимал, что дело серьёзно и нам угрожает опасность. Но буря была прекрасна, она завораживала своей дикой мощью. Тучи как будто спустились к нам и крутились в бешеном вихре вокруг лодки, и воздух пах горечью грозы.

А дяде с Рыбаком было явно не до красоты. Стиснув зубы и уставившись в одну точку, дядя грёб, не сбавляя усилий. Ему чудом удавалось удерживать лодку носом к ветру, хотя мы ничуть не продвигались вперёд. Рыбак, согнувшись вдвое, выплёскивал корзиной воду. В какой-то момент он прокричал, пытаясь перекрыть бурю, что готов поменяться местами с дядей. Тот так же громко поблагодарил и отказался – всем было ясно, что Рыбак сказал это чисто из вежливости, потому что меняться в таких условиях местами означало наверняка вылететь за борт.

Через пару часов напор ветра стал ослабевать. По-прежнему лил мощный ливень, но по сравнению с тем, что недавно было, нам он показался смешным дождиком. Небо не прояснилось, но чуть просветлело, и мы поняли, что шторму конец. Ещё через полчаса мы пристали к Острому мысу. Вытащив лодку на берег, мы подошли к сосне и повалились под неё на ковёр иголок. Дядя упал прямо лицом, раскидав руки. Я забеспокоился, что сотни иголок сейчас впились в его щёки и делают ему больно. Да, под этой огромной сосной за столетия накопилось очень много иголок, зелёных, жёлтых и серых – самых древних. Я лежал на спине и смотрел в крону сосны в вышине, туда, где она, казалось, касается неба. На ветви прямо надо мной сидела большая чёрная ворона и вертела головой туда-сюда. Вдруг что-то плюхнулось на мой лоб.

– Чёрт, – выругался я и вытер лоб, – на меня ворона нагадила…

– Это хорошо, – сказал Рыбак, – значит, будешь счастливым.

Когда мы пришли домой, мокрые, растрёпанные, еле живые, нас встречал почти весь посёлок. Глядя, как эти люди радуются и аплодируют нам, я чувствовал себя героем. Жаль только пропала вся рыба и я не мог похвастаться дядиным сомом. Если бы он был у меня в руках, то мои приятели упали бы в обморок от зависти и восхищения. Я шёл и гордо смотрел вперёд, стараясь не выдавать своего волнения, но краем глаза заметил, что девочки-близняшки из соседнего дома, с которыми мы иногда играли, не сводят с меня влюблённых глаз. Ещё бы, – думал я, – кто ещё из ребят побывал в такой суровой передряге и остался жив! Пока я размышлял так, ко мне подошла другая девочка, которую я почти совсем не знал. Она взяла меня за локоть и сказала шёпотом: «Приходи ко мне после ужина! Расскажешь про ураган?» Я не успел ответить, потому что появилась Эола и влезла между нами, расцепив наши руки.

– Ох, что вас ждёт! – сказала она мне на ухо. – Бабушка в гневе.

Эта информация не сильно испортила мне настроение, ведь я был ещё ребёнком, и значит, всю ответственность понесут взрослые.

Бабушка на самом деле встретила нас сурово. Когда мы зашли в наш сад и скрылись от глаз посторонних, она сказала, строго глядя на дядю с Рыбаком:

– Ну что, шаманы долбаные? Чуть не убили ребёнка?

Я от её обращения прямо очень растерялся, никогда не слышал, чтобы моя бабушка, воспитаннейший человек, произносила такие слова. Во-вторых, я не понял, почему она называет их шаманами и какого ребёнка они хотели убить.

– Какого ребёнка, бабушка? – спросила Эола, которая тоже не поняла.

– Этого, брата твоего! – сердито крикнула она.

– Дядя, вы хотели меня убить? – это уже я спросил.

– Да нет, блин! – он раздражённо махнул рукой.

– Бабушка, а почему ты называешь их шаманами? Это метафора?

Она странно просмотрела на меня и покачала головой.

– Уж не знаю, о чем ты говоришь, о какой такой метафоре, но если это новое ругательство, то да, именно это я хочу сказать.

Я понял, что бабушка не знает, что такое метафора, и спросил дядю, почему она называет их шаманами. Он вздохнул и ответил:

– Потому что мы – шаманы.

Так мы с Эолой узнали, что, оказывается, шаманы – это не персонажи старых сказок и легенд, а реально существующие люди. Но самое удивительное заключалось, конечно, в том, что шаман – наш родной дядя, которого мы знаем всю жизнь. К сожалению, больше он ничего нам рассказывать не стал. Когда они с Рыбаком ушли, мы попытались расспросить бабушку, но она тоже ничего толком не прояснила. Сказала лишь, что буря случилась из-за того, что они жульничали на рыбалке.

– Когда два шамана вместе начинают шаманить друг против друга, ничего толкового не будет. Хорошо, что не погибли все.

Ночью мы с сестрой долго не могли заснуть, потому что обсуждали эту новость. Мы теперь ещё больше гордились нашим дядей, но расстраивались из-за того, что бабушка запретила обсуждать это с другими ребятами. Жаль, что нельзя было похвастаться, и мы стали выдумывать, как бы публично спровоцировать дядю на то, чтобы он показал своё умение.

– Знаешь, – сказал вдруг я, – когда я вырасту, тоже стану шаманом.

Эола молчала. Я подождал минуту, но она так и не ответила.

– Ты что, не веришь? Думаешь, не стану?

Она снова промолчала. Я прислушался и услышал её тихое дыхание. Всё ясно, заснула. Я повернулся на другой бок, к стене, вдохнул поглубже запахи сада, проникающие через открытую дверь балкона, и закрыл глаза. Такой это странный момент, засыпание, – подумал я. – Никогда его не поймаешь. Не спишь, не спишь, а потом – бац! – и ты уже спишь.

Теперь я часто вижу один и тот же сон. Хотя это не совсем правда – про один и тот же сон. Когда люди говорят, что они снова увидели сон, который уже снился раньше, мне кажется, они врут. Все сны чем-то отличаются, и не может быть, чтобы они повторялись точь-в-точь. Другое дело, что иногда возникает обманчивое ощущение, будто ты уже видел этот сон, причём много-много раз, хотя на самом деле видишь его впервые.

Так вот, мне снится, что я поднимаюсь на большой красивый корабль с надутыми белыми парусами. Я бы назвал его фрегатом, но не уверен, что это действительно так. Все залито ярким солнечным светом, небо ясное, только вдалеке, наполовину скрытые парусами, видны белоснежные пышные облака. Эти облака кажутся мне гигантскими воздушными замками. Поднимаясь на парусник, я испытываю необыкновенную радость. Я понимаю, что похожие чувства были у меня только в раннем детстве. Дует ветер, хлопая парусами, и я знаю, что корабль сейчас отправится в путь, далеко за горизонт, туда, где облака превращаются в сплошную линию. Я подхожу к фальшборту, облокачиваюсь и глубоко вдыхаю морской воздух. Мне так хорошо и спокойно, что я понимаю – нет на свете места лучше, чем этот корабль. И внутренний голос (который никогда не обманывает) подсказывает, что я останусь на нём навсегда.

Почему-то я всегда просыпаюсь до того, как парусник отплывает.

Мир так устроен, что всё когда-нибудь заканчивается. Кому-то покажется, что это плохо. Но нет, это не плохо и не хорошо. Когда заканчивается что-нибудь одно, начинается другое. Правда, могут оставаться сожаления о том, что слишком рано закончилось. Но дело в том, что если бы оно никогда не заканчивалось, то и не представляло бы такой ценности, какую представляет.

И всё же в конце пути хочется достичь состояния неизменности, оказаться там, откуда уже не придётся уходить. Рано или поздно должно быть такое – самое последнее – пристанище. Именно оно мне и снится, когда я вижу корабль.

Мы с Эолой очень любили ходить на речку. Вода там была тёплая, и можно было не вылезать из неё часами. Любопытно, что, например, в Озере вода всегда оставалась одинаково ледяной, независимо от погоды. Мы всё равно иногда купались в Озере и заметили такую интересную закономерность: если пробыть в холодной воде достаточно долгое время, то привыкаешь, и она перестаёт казаться холодной. Но дело в том, что привыкать не хотелось. Это, наверное, одно из самых неприятных ощущений, когда медленно заходишь в холодную воду: сначала она леденит ноги, потом колени, потом бедра и становится совсем невыносимой в области живота. И ты стоишь, не решаясь окунуться, а волны накатывают и плескают в ещё сухие части тела, и ты ёжишься, беспомощно обхватив себя руками. Другой минус Озера заключался в том, что до нормальной глубины приходилось идти почти полкилометра по колено в воде. Ну, и ещё одно обстоятельство выступало против купания в нём: нам казалось, что в таком чёрном озере, окружённом такими сумрачными берегами, обязательно должны водиться чудовища, которые незаметно подплывают, пока ты плескаешься, потом хватают тебя огромными зубастыми челюстями и утаскивают на дно.

Другое дело на речке. Летом вода там была почти всегда тёплая, прозрачная, берега светлые и зелёные. Чаще всего мы ходили на Медвежий пляж, но вообще у посёлка было несколько пляжей, в равной степени привлекательных. Был ещё Собачий и Золотой. Не знаю, почему они так назывались, видимо, были какие-то веские причины. В тот день мы решили пойти на Собачий.

Путь на пляж лежал лесом, через Паучью тропу. Как всегда в таких случаях я пустил Эолу вперёд, потому что она не боялась пауков.

Паучья тропа была особым местом, подобных которому я нигде больше не видел. Сейчас, вспоминая её, я думаю, что она волшебная. Но в то время я, конечно, не видел в ней ничего чудесного. Тропу покрывал неглубокий мох и пересекали корни, по обочинам росли чахлые сосны в лишайнике. И повсюду рядом с тропой тянулись паучьи нити. Можно было подумать, что здешние пауки охотятся не на мух и прочих насекомых, а на людей и крупных зверей (иначе зачем сети тянуть обязательно через тропу?)

– Ой, гляди, какой пушистый?! – издевалась Эола. – Хочешь погладить?

Я не хотел и торопился дальше. Но вообще, должен признаться: несмотря на пауков, я очень любил это место.

Мы вышли к оврагу, и сосново-еловый лес сменился берёзовым, мох травой, а сумерки ярким светом. Мы решили ускориться и весело побежали вниз, к реке, которую видно было уже отсюда. Она блестела между деревьев, и я заметил в просветах медленно проплывающих лебедей.

– Ого, – закричал я, – там сегодня лебеди! Мы будем купаться с лебедями!

– Как думаешь, это те же самые? – в восторге закричала она в ответ.

Я не успел ничего сказать ей по этому поводу, потому что на полном ходу врезался в человека, который внезапно вышел из-за толстой берёзы. Я отпрянул, но он схватил меня за плечо длинными сильными пальцами. Это был тот самый Другой, которого я видел в дядиной лавке. Его волосатая рука походила на паука, но я не мог стряхнуть её, так крепко она в меня вцепилась. И снова был этот неприятный взгляд и нерадостная улыбка. Зачем, ну зачем вообще улыбаться, – промелькнуло в моей голове, – если тебе не весело?

– Отпусти его, урод! – Эола подняла шишку и бросила ему в лицо.

Он побелел от злости и двинулся к ней, не выпуская моё плечо.

– Беги, беги отсюда, позови дядю! – я оттолкнул её рукой.

По моему тону она поняла, что сейчас не нужно спорить, и что было сил рванула обратно, к Паучьей тропе. Другой не стал бежать за ней, потому что, конечно, не смог бы догнать её, не бросив меня. И я с облегчением смотрел, как её белое платье мелькает всё дальше и дальше в лесу. Последнее, что я помню, это очень сильный удар по затылку. Мне тогда показалось, что на меня упало дерево.

Когда я очнулся, то сразу понял, что нахожусь внутри одного из тех шмелей, которые с огромной скоростью пролетали по Дороге. Мне уже приходилось видеть их: разноцветные, в стекле и на четырёх колёсах. Я догадался об этом по характерному звуку, который часто слышал, гуляя вдоль Стены. Я лежал в темноте внутри небольшого замкнутого пространства. Меня подбрасывало, било, возило из стороны в сторону. Пахло чем-то незнакомым, таких запахов на нашей стороне быть не могло, и я понял, что это запахи Города. Рядом со мной болтались какие-то предметы, я их не видел в темноте и не мог распознать на ощупь. Мне отчаянно захотелось домой, в наш сад, в мансарду, сидеть с сестрой на балконе, и чтобы где-то рядом ходили по своим делам бабушка и дядя. И так мне стало жаль себя, маленького и беззащитного, что возникла надежда: а вдруг Другому тоже меня станет жаль? Он посмотрит на меня, я попрошу его, плача, отпустить меня, и он отпустит? Но я знал, что он не отпустит. И я зарыдал.

Хватит! – строго сказал я себе. – Хватит! Будь мужчиной.

Я понял, что веду себя недостойно и эта трусость точно не вызвала бы ни у кого уважения. Что бы подумали Эола, бабушка и дядя, если бы увидели меня, свернувшегося калачиком и ревущего в грязном нутре этой летящей машины? Ох, думаю, они бы тоже заревели, и ещё как… Я понял, что лучше не думать о таких вещах, а то я вконец раскисну и буду ни на что не способен.

Я был уверен, что еду по той самой Дороге, которая проходила вдоль Стены. В то время я, конечно, ещё не знал, что существует множество других дорог. Вдруг, подумал я, мы проезжаем мимо рынка, который объединяет два наших мира и где торгует сейчас дядя? И если я буду звать на помощь, он услышит меня и спасёт?! И я закричал. Изо всех сил, громко и протяжно, как только мог. Я кричал до тех пор, пока не сорвался на хрип и писк. Убедившись, что больше кричать не могу, я затих в ожидании. Мне было ясно, что сейчас я больше ничего не могу сделать. Но надежда не угасла: я знал, что даже если я не еду вдоль рынка и дядя меня не слышит, он всё равно будет меня искать.

Разными частями тела и чаще всего головой я сильно бился о железное дно и стенки. И ещё я задыхался от невыносимой вони. Мечтая о глотке свежего воздуха, я невольно представлял летнее небо в нежаркую погоду: яркое, голубое, с редкими, но очень пышными облаками. Я видел эту волшебную, безумно притягательную прохладную синеву, к которой хочется приникнуть всем телом, вдохнуть её глубоко и замереть. В жаркий безоблачный день, когда солнце затмевает небо, синева исчезает, уступая место белому непрозрачному мареву. И вся красота пропадает. Хотя, конечно, есть своя прелесть и в очень жарком дне: бредёшь тогда по сухим пыльным дорогам, вокруг земля потрескалась, трава пожухла, деревья поникли, а солнце светит так, что смотреть по сторонам больно, всё как будто горит. В такие моменты кажется, что время остановилось, и жизнь тоже – ни собак на улицах, ни птиц, даже насекомые – и те попрятались куда-то. Но всё же больше я люблю свежее лето, с ветерком, с синим небом, с плывущими по нему кораблями облаков.

– Вылезай, сучонок!

А я задремал и не заметил, как мы остановились. Он стоял надо мной, подняв крышку багажника, а за ним простиралось тяжёлое пасмурное дождливое небо.

Мы были в Городе.

Он протянул длинную костлявую руку, больно схватил меня за плечо и вытащил наружу. Ноги затекли, я не смог стоять и упал. Тогда он взял меня за локоть и потащил по тёмно-серой дороге – такой же, как та Дорога, что проходила вдоль Стены, только поуже. Вдоль дороги стояли высокие многоэтажные дома, впервые я видел их так близко. Они выглядели заброшенными: с выбитыми стёклами, с черными провалами подъездов без дверей, с потрескавшимися стенами. Росли здесь и деревья, тополи, но до чего же жалко было на них смотреть! Это скорее пародия на деревья, чем сами деревья: чахлые, с поломанными сучьями, с отрезанной кроной. Это надо же, чтобы им так не повезло, ведь вполне вероятно, что их ещё в виде семян принесло откуда-нибудь из Леса по ту сторону Стены, и вот теперь они задыхаются здесь.

Я весь перепачкался в мокрой грязи, пока он влёк меня за собой. На обочинах валялся мусор, и отовсюду доносился запах гниения. Чем же это пахнет? – думал я. Этот запах вызывал у меня страх. На дороге я заметил дохлую собаку, наверно, раздавленную машиной, – с отрытыми неподвижными глазами. Ужас охватил меня с новой силой, и я опять запаниковал. Я знал, почему мне так страшно – потому что я не был готов к смерти. Я закричал, попытался вырваться, я бился в его руках, ни о чём не думая, а просто следуя инстинкту самосохранения, но он крепко держал меня.

– Заткнись! Заткнись! – зашипел он в бешенстве, так что глаза потрескались красными прожилками, и слюна полетела изо рта, и несколько раз ударил меня по голове.

Я обмяк в его руках, снова теряя сознание. В последний момент перед тем, как провалиться в беспамятство, я увидел Эолу, играющую в белом платье у ручья. Она посмотрела на меня и улыбнулась.

Два раза потерять сознание за такой короткий срок – это уже слишком! – вот что подумал я, когда снова пришёл в себя в незнакомом тёмном помещении. Надо быть умнее, хитрее и, главное, не паниковать. Теперь по собственному опыту я знал, что паника делает только слабее, обезоруживает и даёт врагу преимущество. Нет смысла поддаваться панике, – размышлял я, – в панике я становлюсь совсем беспомощным. Надо сохранять разум, держать себя в руках и ничего не боятся! В конце концов, что может со мной случится? Только смерть, а ничего страшнее не будет.

Конечно, мне было жаль себя и ещё больше моих родственников. Я представлял, как горько будут плакать они, когда найдут мой маленький худой труп в синяках в каком-то заброшенном доме, как зарыдает бабушка, и как посереет дядино лицо, и как Эола в отчаянии обнимет меня своими ручонками. И по моим щёкам снова покатились слезы. Стоп, хватит! – сердито закричал я на себя. – Хватит соплей! Никакой жалости!

Я огляделся по сторонам. Судя по всему, это был подвал: сырые стены с торчащими ржавыми трубами, холодный каменный пол, тусклое грязное окошко на уровне потолка, за которым виднелись умирающие одуванчики. В одной из стен была железная дверь. В общем, мрачное место.

Дверь резко открылась, и внутрь, нагнувшись, чтобы не ударится головой, вошёл Другой.

– А! Очнулся сучонок.

– Я не сучонок, – возразил я.

– Заткнись, – он подошёл и сел рядом на корточки.

– Ну что, – сказал он, – не повезло тебе. Ты понимаешь, что больше не вернёшься домой?

И он засмеялся. Так гадко, совсем не радостно.

– Что тебе нужно? – спросил я, стараясь делать вид, что не боюсь его.

– Я ещё не решил. Или убью тебя, или ты станешь одним из нас. Кстати, ты уже превращаешься, ты знаешь об этом? – и он снова засмеялся в своей манере. – Тебе ведь рассказывали, что здесь, в Городе, люди очень быстро меняются? Тебе говорили, что это как зараза, от которой нельзя излечиться? Ты очень быстро станешь одним из нас. Ты и не заметишь как, ведь изменения происходят не снаружи, они происходят внутри!

Он встал.

– В Городе есть тысячи таких вот подвалов. И почти в каждом из них – слышишь? – почти в каждом сидят дети вроде тебя. Их украли, увезли насильно. Мы становимся сильнее, а вы слабеете, потому что без детей у вас нет будущего. И скоро вам конец.

– Да зачем вам это надо?! – воскликнул я, не совсем понимая, что за безумные вещи он говорит.

– Как зачем? Нам нужны новые земли и ресурсы. Мы будем расселяться на ваших территориях, строить города…

Он пристально посмотрел на меня и приблизился вплотную. Я сидел на каменном полу, а он стоял надо мной и улыбался каким-то своим мыслям, и по его маслянистым глазам ясно было, что мысли у него самые отвратительные. Вдруг он нагнулся, желая, видимо, схватить меня, но я резко вскочил и отбежал в угол. Он распрямился и сказал злобно:

– Я бы убил тебя, как и других. Но у нас особые планы на твой счёт.

Он неуклюже направился в двери, как будто движения давались ему с трудом и каждый шаг мучителен. Закрыв дверь, он с шумом задвинул засов снаружи.

Я остался стоять в углу, под пыльной паутиной без паука (конечно, разве мог здесь выжить паук, сюда и муха-то ни одна не залетит, он наверно давно уже мёртв!) и думал о словах Другого. Но больше, чем угроза смерти, меня поразил его рассказ о тысячах подвалов, полных украденных детей. Как же они там?! – беспокоился я. – Что с ними будет? Они ведь, наверно, ужасно хотят домой! Очень это неприятная была мысль, очень, и самое печальное – я ничем не мог им помочь.

«…Это как зараза, от которой нельзя излечиться. Ты очень быстро станешь одним из нас», – сказал Другой. Да-да, мне не раз говорил об этом дядя. Изменения начинаются быстро, и скоро ты превращаешься в чудовище. Вдруг я уже начал превращаться? И я не знаю об этом, ведь изменения происходят не снаружи, они происходят внутри! Я прислушался к себе. То есть я постарался увидеть себя изнутри, своё состояние и выяснить, начались ли во мне какие-нибудь изменения или я остался прежним. Оказалось, что это очень непросто. Я никогда ещё не проверял самого себя на соответствие самому себе.

Тут меня посетила ещё более мрачная мысль. Если я уже начал меняться, то меняется во мне абсолютно всё, мой образ мыслей, восприятие окружающего и себя самого. А это значит, что если изменения наступили, то я этого и не замечу. Отдаёт ли себе бабочка отчёт в том, что сначала она была яйцом, потом личинкой, потом куколкой? Разумеется, нет. Она не замечает этих удивительных превращений, она просто оказывается в новом состоянии, не зная, что была другой.

Только вот я, если превращения уже начались, превращался, к сожалению, не в бабочку, а в ужасного, безумного Другого, с противной улыбкой и кривой походкой. Я огляделся в поисках зеркала, хотя и так знал, что его здесь не может быть. Надо, надо бежать.

Окошко располагалось слишком высоко. Я обошёл комнату в поисках чего-нибудь, на что можно было встать, чтобы дотянуться до него. Ничего подходящего не попадалось. Железные банки, старая рваная куртка, полусгнивший ботинок, грязные тряпки непонятного происхождения и груда обтёсанных камней в углу. Ничто из этого не годилось на роль подставки. Хотя, – подумал я, приглядевшись к камням, если эту стопку переложить к стене под окно, то вполне хватит, чтобы до него дотянуться.

Я начал носить камни, сначала те, что поменьше. И уже через несколько минут понял, что задача это непосильная: они весили слишком много, и я сразу выбился из сил. Самые лёгкие из них были, наверно, килограммов по пять, а для десятилетнего ребёнка это уже приличный вес. Я присел на груду перевести дух. У меня нет других вариантов, – сказал я себе, – только эти камни. Или же сидеть здесь, жалеть себя и плакать, вспоминая родных, пока мне не наступит конец. Я поднялся и взял очередной камень. Плечи заныли от боли, пальцы, казалось, сейчас оторвутся. Положив камень под окно, я не сразу сумел разогнуться – так заломило мою спину.

Не знаю, как долго я таскал эти глыбы – час, два или больше. По свету из окошка нельзя было определить время. Единственное, что я мог понять, – там пасмурно и дождь. Я перетащил почти всю груду, на полу остались только самые большие камни, изначально лежавшие в основании. Мне сразу стало ясно, что я их не смогу поднять: некоторые из них превышали мой вес. Даже если бы мне удалось сдвинуть их с места, то водрузить их на стопку под окном я бы точно уже не смог. А того, что я перенёс, сильно не хватало, чтобы дотянуться до окна. В принципе можно было залезть на эту груду и подпрыгивать до тех пор, пока не удастся зацепиться за выступ, тогда я подтянулся бы и попытался пролезть в окошко.

И вот я стал прыгать. Это оказалось ужасно непросто, потому что камни были сложены не ровно, они качались и осыпались подо мной, и я боялся переломать ноги. Невозможно по-настоящему высоко подпрыгнуть, когда под ступнями нет нормальной надёжной опоры. Несколько раз я неудачно приземлялся и падал на пол, больно ударяясь. В конце концов я понял, что мне ни за что на свете не удастся допрыгнуть до окошка. Чтобы достать до него, на горке не хватало ещё пары камней. Совсем обессилевший, я спустился вниз и сел на пол. И вдруг я заметил нечто очень похожее на край железного люка под основной кучей. Я встал, подошёл ближе и убедился – в полу действительно был железный люк. Доступ к нему преграждал всего одна глыба, но совершенно огромная и неподъёмная. Я попробовал сдвинуть его с места. Безрезультатно. Тогда я упёрся спиной в стену и стал толкать его ногами. Потом перевернулся и упёрся в камень спиной, а ногами в стену. Всё напрасно, как ни напрягался я, как ни кряхтел и ни умолял его сдвинуться. Он был безумно тяжёлый, да и я вконец ослабевший.

Я сел на этот камень, положил локти на колени и опустил на них голову. Капли пота собирались на кончике моего носа и падали на пол. Мне было ужасно обидно, что я не могу его сдвинуть, что мне не хватает сил. Точнее, мне казалось, что силы на самом деле есть, но я не могу ими воспользоваться. Эх, – подумал я, – жаль, что я не шаман. Я бы сейчас такое натворил! Я бы приказал силам природы разрушить на фиг это здание! Я закрыл глаза и представил, как по моей воле вдруг задрожит земля и пойдёт трещинами по округе, как Другие в панике побегут кто куда с испуганными глазами, а я подниму ураганный ветер, и его порывы ударят мощно по Городу и сметут всё на своём пути. Машины не устоят под его напором и полетят по воздуху, сталкиваясь и разбиваясь. А ещё, ну это уже для особо яркого эффекта, я утрою грозу с жутким грохотом и треском, чтобы казалось, будто небеса лопнули, и тысячи молний вонзятся в землю, поражая врагов. А затем небо закроет клубящимися тучами, они будут мчаться, быстро меняя очертания и наводя ужас, и в нужный момент по моему знаку прольются на Город ливнем. Но не простым ливнем, это будет реальный потоп, который превратит улицы в бурлящие реки, смывающие дома и Других!..