Текст книги "Заклятие Лусии де Реаль (сборник)"

Микки открывает настежь двери в прихожую и на улицу и спешит на кухню.

Странно, но, оставшись один, Эжен Буффон начинает чувствовать себя не совсем уютно. Умом он понимает, что всё это детские выдумки и фантазии, результат чтения разных там дурацких книжек и просмотра не менее дурацких американских «ужастиков» об оживающих мертвецах и скелетах, что все эти привидения – сплошной вздор, досужие побасенки писак с нездоровой психикой, которые забивают головы таких вот несмышлёных мальчишек всякой чепухой. И тем не менее непонятная тревога закрадывается в его сознание, и ему становится не по себе. Буффон передвигает свое кресло с таким расчётом, чтобы можно было видеть через открытую дверь ведущую к дому посыпанную морским песком дорожку, по сторонам которой живой изгородью растёт жасмин. Он пододвигает к себе столик, но журналы больше его не интересуют. Он по-прежнему их листает, пытается даже читать, но делает это машинально, не вникая в суть написанного. А вскоре и вовсе оставляет журналы в покое. Всё его внимание сосредоточивается на открытой двери и на медленно, но неумолимо тикающих часах.

Вот их большая стрелка, дрогнув, останавливается на отметке «12». Вот она, продолжая вздрагивать, медленно ползёт дальше. Проходит томительная минута, за ней – другая. У Буффона будто гора с плеч. «Старый болван!» – мысленно ругает себя фабрикант и вздыхает с облегчением. Он хочет уже позвать будущего пасынка, чтобы сказать ему, что из него действительно может получиться неплохой писатель-фантаст, как вдруг краем ока замечает в дальнем конце дорожки какое-то движение. Буффон напрягает зрение, всматривается и… вздрагивает: по дорожке в опускающихся на землю сумерках к дому приближается необычно, если не сказать странно, одетый человек. Да ещё с оголённой саблей в руках. Он что-то сердито бормочет под нос и то и дело резко взмахивает этой саблей перед собой. После каждого взмаха на дорожку падают ветки и листья жасмина.

У Буффона судорожно дёргается сердце. Привстав и напрягшись, он до боли в суставах сжимает подлокотники кресла.

Тем временем человек с саблей приближается к дому. Вот он входит в прихожую. Вот, прогромыхав по ней тяжелыми сапогами, останавливается в двери гостиной. Широко расставив ноги, держа в одной руке короткую абордажную саблю, а другой упёршись в бок, он медленно обводит гостиную мрачным, исподлобья взглядом своего единственного глаза. Второй глаз закрыт чёрной повязкой.

Это плотно сбитый мужчина лет тридцати пяти, выше среднего роста, с посиневшим от холода лицом. Одет он в зелёный суконный камзол с медными зеленоватыми от старости пуговицами и красные панталоны. На его ногах высокие, расширенные кверху рыжие сапоги. Голову покрывает надвинутая на лоб серая треуголка. За широким кожаным поясом торчит тяжёлый старинный пистолет.

Буффон переводит взгляд на висящий рядом с дверью портрет, и ему ещё больше становится не по себе: в дверном проёме он видит двойника портрета. Можно подумать, что явился натурщик, позировавший художнику двести семьдесят лет тому назад.

И уж окончательно добивает Буффона то обстоятельство, что на улице за весь день не упало и капли дождя, а одежда на этом странном субъекте вся мокрая и грязная, будто его только что вытащили из лужи.

Буффон затравленно осматривается. Отступать некуда. Разве что бежать через окно. Но окно закрыто…

– Подайте мне горячего грога! – выкрикивает неожиданно пришелец с того света громовым голосом, от которого тонко звенят хрустальные подвески старинной люстры. – Я совсем окоченел в этой чёртовой пучине! – заметив дрожащего от страха Буффона, утопленник останавливает на нём свой тяжёлый, неподвижный взгляд единственного глаза, угрожающе поднимает саблю и орёт громче прежнего: – Ну ты, жратва акулья, долго я буду ждать свой грог?!

Буффон явственно ощущает, как у него на голове встают дыбом волосы, а сердце бешено колотится где-то уже в пятках и вот-вот готово выскочить наружу. Собрав остатки сил и решительности, он, как подброшенный пружиной, срывается с кресла, опрокидывает журнальный столик вместе со всеми журналами и с неожиданной для его лет прытью проскальзывает мимо пирата в прихожую. Там он едва не сбивает с ног Микки, который осторожно несёт перед собой большую глиняную кружку с дымящимся грогом. Выскочив из дома, Буффон что есть силы хлопает с перепугу дверью. Дверь закрывается с звуком разорвавшегося снаряда, и во всём доме дребезжат оконные стёкла.

Пират не спеша, покрякивая и отдуваясь, выпивает поданный ему напиток и только после этого, подмигнув мальчишке, с деланым равнодушием спрашивает, кивнув в сторону двери:

– Как я его?

Он явно ожидает похвалы.

– Во! Класс! – Микки поднимает кверху большой палец руки. – Ты, дядюшка Фрэд, пират ещё тот! Я горжусь тобой!

– То-то же! – довольно скалится пират и, хлопнув с размаху по плечу Микки, прибавляет: – Однако и ты молодчина! Недаром рыжую башку на плечах носишь. Хм, такое сообразить… Думаю, мы надолго отбили у этого старого тюфяка желание свататься к молодухам.

Ухватившись за бока, Микки и пират заходятся заразительным смехом. Но едва слышится стук входной двери, как оба тут же умолкают и мгновенно придают своим лицам самые невинные выражения.

В гостиную входит мама Микки Френи Хаттон, хрупкая, похожая на подростка миловидная женщина с большими лучистыми глазами, маленьким детским ртом и незамысловатой мальчишеской причёской из густых светло-каштановых волос.

– Что тут случилось? Почему с таким испугом бежал отсюда месье Буффон? – приступает она с порога к допросу. – Он чуть не сбил меня с ног. А потом ещё крикнул, не оборачиваясь: «Больше ноги моей не будет в этом доме!»

– Ничего не случилось, – сотворив на лице недоуменную мину, пожимает плечами пират и незаметно подмигивает Микки.

– А что тут могло случиться? – удивляется, в свою очередь, мальчишка. – Ничего тут такого не было.

Поставив на стол пакет с покупками, Френи Хаттон сперва осматривает подозрительно сына, затем Фрэда Гальтона. И только теперь обращает внимание на его одежду.

– Это что ещё за маскарад, братец? – удивлённо поднимает она брови. – Что с твоим глазом? Сними ты эту дурацкую повязку! И почему на тебе всё мокрое?

– А-а… – пытается увернуться от расспросов Фрэд Гальтон, но, встретившись с твёрдым взглядом сестры, неохотно объясняет: – Понимаешь… сегодня в Старой Гавани снимали сцены для будущего фильма о пиратах. И я… во время съёмок абордажного боя возьми и свались за борт. Чуть было не утонул. Точно, как когда-то наш предок и мой тёзка. Режиссёр, конечно, отослал меня домой. Но тут оказалось, что куда-то исчез с ключами от фургона с одеждой и реквизитом наш пьяница-костюмер. Что мне оставалось делать? Не идти же домой через весь город в этом облачении. Вот… я и подался к вам. Всё-таки сюда намного ближе. Да и по городу не надо идти. Можно по берегу моря…

– Фрэд, когда ты наконец остепенишься? – терпеливо выслушав брата и глубоко вздохнув, проникновенно произносит Френи. – Тебе ведь больше тридцати уже. У тебя солидное образование, неплохая профессия… Зачем тебе эти кинопробы, киносъёмки, репетиции, переезды? Зачем тебе эти купания в море? Да ещё в октябре? Ей-богу, как мальчишка! Выдрать тебя некому…

– Дорогая сестрица! – встав в театральную позу, выспренно восклицает Фрэд. – Неужели ты не понимаешь, что я пленён музой кино? И она, негодница, ни за что не хочет отпускать меня из своего плена.

– Про дядюшку уже в киножурнале писали. Я сам читал, – приходит на помощь Фрэду племянник.

– Хоть бы ты помолчал, горе луковое! Тоже мне… защитник нашёлся. Таким же, как и твой дядюшка, оболтусом растёшь, – безнадёжно машет рукой Френи. Малость успокоившись, раздумчиво произносит: – И всё-таки… что так могло напугать месье Буффона?

Дядя и племянник переглядываются и пожимают плечами.

– Может, дядина са-абля, – неуверенно тянет Микки. – Или пистолет…

– Да! – спохватывается вдруг Фрэд. – А главное-то я забыл! Есть хорошая новость, ребята. Я подписал контракт на новую, теперь уже большую роль с приличным, очень даже приличным, гонораром. А это означает, что ваш долг Буффону оплачен. И теперь ты, Френи, можешь спокойно гнать отсюда в шею всех этих престарелых женишков, – помолчав и дав тем самым возможность сестре и племяннику переварить услышанное, Фрэд в заключение веско роняет: – А ты говоришь: кино! Вот тебе и кино!

Везунчик Лакуна

Впервые Рико Лакуну назвали Везунчиком тридцать пять лет тому назад, когда ему, восемнадцатилетнему начинающему контрабандисту, впервые вышедшему с двумя ещё более молодыми помощниками на самостоятельный промысел, удалось на моторном боте «Фортуна», битком набитом канистрами с контрабандным спиртом, проскочить под самым носом пограничного сторожевика. И не где-нибудь, а в узком и опасном своими рифами проливе Боскет, по которому и днём не каждый рискнёт ходить.

И все эти тридцать пять лет Лакуна с завидным постоянством оправдывал данное ему в юности прозвище, которое давно стало его другим именем и под которым его знают на всём побережье Потосского моря от Мориона до далёкого Зурбагана. За эти годы ему пришлось сменить три судна, которые по традиции назывались, как и бот, «Фортуна». Но менял Лакуна свои посудины не потому, что их топили пограничники или конфисковывали таможенники. Все три пришлось бросить по причине их изношенности. Сейчас Лакуна плавает на четвёртой своей «Фортуне» – быстроходной парусно-моторной марсельной шхуне.

Чего только не приходилось бывалому, не знающему страха и сомнения контрабандисту переправлять тайком на своих «Фортунах» через границы, минуя засады, ловушки, западни, которые постоянно устраивали ему пограничники и таможенники. Кроме упомянутого спирта он возил: сигареты и электробритвы, виски и зажигалки, шоколад и транзисторные приёмники, кроссовки и фотоаппараты, соль и оружие и ещё многое, многое другое. Возил всё, что требовалось провезти из страны в страну, минуя всякие там акцизные сборы и таможенные пошлины, всё, на перевозке чего можно было кому-то сэкономить, а Лакуне и его команде заработать.

И тем не менее за все тридцать пять лет своей «работы» Лакуна ни разу не попадал в руки правосудия. Приятели и пособники были убеждены, что не иначе как за какую-то добродетель ему помогает Всевышний. Прямо противоположного мнения придерживались его недруги и прежде всего пограничники и таможенники. Они были уверены, что соучастником закоренелого контрабандиста является не кто иной, как сам дьявол. Были и такие, которые считали, что Лакуна и есть тот самый дьявол, которому всё нипочём. Тем более что и внешность его как нельзя соответствовала людскому представлению о дьяволе. Это был рослый, сухопарый, жилистый и плечистый мужчина, обладавший недюжинной силой. Он носил мятую белую капитанку, из-под которой торчали космы чёрных и жёстких, как проволока, волос, и матросскую фуфайку, давно потерявшую свой натуральный цвет. На чёрном и узком, как у галки, лице – тонкие, плотно сжатые губы, большой крючковатый нос и чёрные же, глубоко посаженные глаза, холодные и колючие. В прежние времена такие типы становились пиратскими предводителями.

На самом же деле не правы ни те, ни другие и ни третьи. Искать причину удач Лакуны в помощи каких-то сверхъестественных сил или везении, как полагает ещё кое-кто, было бы слишком просто. Не обладай Лакуна такими, крайне необходимыми для людей его профессии качествами, как отчаянная смелость, лисья хитрость и кошачья осторожность, умноженные на богатейший опыт, давно бы ему коротать остаток своих дней в обществе тюремных крыс. А то и в земле гнить… А он вот уже больше тридцати лет, выражаясь высоким штилем, преспокойно бороздит воды Потосского моря.

И это при том, что за все эти годы у него не было настоящей, дружной, сплочённой команды. Как ни старался Лакуна подобрать команду, на какую можно было бы положиться как на самого себя, ему это редко когда удавалось. Оно и понятно: на судно, занимающееся столь сомнительным промыслом, и народ шёл случайный, преимущественно отпетый, бесшабашный, нередко с уголовным прошлым, народ, считавший, что законы, правила и приказы пишутся для кого угодно, но только не для него. Но даже этих, непривычных к дисциплине и повиновению сорвиголов Лакуне пусть и с трудом, но всё же удавалось держать в руках. Дисциплина на шхуне была относительно сносной, слово капитана – непререкаемым. Но слепо положиться на такую команду в трудной, опасной ситуации было бы большой оплошностью.

А к таким ситуациям, похоже, следовало с недавних пор быть готовым экипажу «Фортуны». Дело в том, что месяц тому назад пограничные власти припотосских государств Асконы, Баккардии, Ладонии и Фоккары приняли беспрецедентное в мировой практике решение: при первой же встрече уничтожить «Фортуну» Лакуны вместе со всем её грузом и экипажем, независимо от того, в чьих водах она будет обнаружена. Уничтожить немедленно, без какого-либо следствия, а следовательно, и суда.

Впрочем, даже такое положение дел, которое иных собратьев по профессии заставило бы надолго, а то и навсегда «залечь на дно», мало сказалось на бурной деятельности Лакуны. Он, как и прежде, продолжал активно заниматься таким опасным промыслом, как контрабанда, будучи уверенным в своей счастливой звезде-удаче.

Вот и в тот раз трюмы «Фортуны» были под завязку набиты контрабандным грузом. К тому же – опаснейшим: динамитом, гранатами и ручными гранатомётами, которые Лакуна согласился за большие деньги доставить повстанцам из Народной армии освобождения, действовавшим при американской поддержке на юге Фоккары.

Правда, справедливости ради надо заметить, что команде «Фортуны» – кроме, разумеется, Лакуны, которому сообщили об этом свои люди в Каро, – о таком решении припотосских государств ничего не было известно, поскольку радио на шхуне отсутствовало, а о газетах и говорить не приходилось. Лакуна же предпочёл пока помалкивать. Кто знает, как может повести себя команда, стань ей известно, на какой риск она идёт?

Впрочем, и без этого в последнее время капитан стал замечать в поведении команды не совсем понятные ему перемены. Поначалу они выражались в быстрых, как бы невзначай брошенных взглядах, в шушуканье за спиной, в многозначительных ухмылках. Да ещё в отлынивании некоторых матросов от работы, что раньше случалось крайне редко.

На странное, если не сказать подозрительное, поведение команды более пристальное внимание Лакуна обратил только вчера. Было это поздним вечером, когда наполненная опасным грузом «Фортуна» готовилась с наступлением темноты покинуть укромную бухту на безлюдном побережье Асконы.

Направляясь на ют, капитан нос к носу столкнулся с боцманом Дереком и матросом Крумсом, которые, притаившись в тени рубки, о чём-то возбуждённо вполголоса разговаривали. Неожиданное появление капитана заставило обоих моряков мгновенно, на полуслове оборвать разговор.

– А мы тут… от ветра спрятались… – стараясь казаться беспечным, поспешил сказать первое, что пришло в голову, Крумс, большеголовый детина под два метра ростом. Как большинство больших и сильных людей, он отличался спокойным и добродушным характером. Но в этот раз было видно, что матрос явно не в своей тарелке и напоминает нашкодившего школьника.

– Что-то холодать стало… Вы не находите, уважаемый господин капитан? – с фальшивой любезностью пропел собеседник Крумса боцман Дерек, с плутоватого обезьяньего лица которого редко когда сходила слащавая ухмылка.

– Нахожу, – машинально мотнул в ответ головой занятый своими мыслями Лакуна. Но, пройдя несколько шагов, он остановился и недоуменно пожал плечами.

«Откуда вдруг такая учтивость? – озадаченно подумал он. – И с каких это пор я стал “господином”? Да ещё “уважаемым”… И почему так растерялся Крумс, будто его за чем-то неприличным застукали… Ничего подобного раньше за ним не замечалось. Странно… Что бы это могло значить? – Потом вдруг его осенило: – А не затевает ли команда какую-нибудь пакость? Бунт, например? От этого Дерека можно всего ожидать. Вот уж действительно тёмная личность».

Мысль эта пришла в голову капитана неожиданно, как порыв предштормового ветра, и заставила его всерьёз задуматься над странным поведением команды.

Поразмыслив, Лакуна решил впредь быть настороже и не спускать глаз с матросов. И прежде всего с Сэма Дерека.

Этот Дерек совсем недавно появился на «Фортуне», заменив нелепо погибшего в пьяной драке боцмана Крафта. И уже в первые дни пребывания новичка на «Фортуне» Лакуна понял, что с пополнением он дал промашку: этот постоянно суетящийся и заискивающий перед капитаном Дерек хоть и был знающим матросом, но отличался скрытностью и склонностью к склокам. И всё же пришлось смириться: на суда, подобные «Фортуне», толкового матроса найти не так просто. Тем более когда поджимает время.

…Ночь прошла спокойно. Подгоняемая попутным ветром, «Фортуна» резво бежала курсом норд-вест. А с рассветом, будто по заказу, на море опустился густой молочный туман. Мир сразу сжался до размеров шхуны. Казалось, что всё вокруг в одночасье куда-то исчезло. Нет ни солнца, ни берегов, ни птиц. И только «Фортуна» со своим экипажем продолжает ещё существовать. Да и то в каком-то необычном, крохотном и безмолвном мире.

Лучшей погоды контрабандистам и желать грешно. Но в тот день это мало радовало Везунчика Лакуну. Туман его занимал намного меньше, чем то, что происходило на судне. Теперь, когда он стал внимательнее присматриваться к команде, его опасения относительно назревавших и чреватых опасностью событий с каждым часом всё больше подтверждались. Окончательно утвердился капитан в своём подозрении после разговора с Крумсом. Точнее будет сказать, после попытки поговорить с Крумсом.

Обычно, как уже упоминалось, Крумс отличался покладистым и простодушным характером. Лакуна считал его человеком надёжным, всецело преданным капитану.

В то утро Крумс стоял вахту у штурвала. Он напряжённо всматривался то в картушку компаса, то вперёд по курсу. Хотя что он мог там, впереди, увидеть, трудно было сказать. Подойдя к штурвалу, Лакуна для порядка посмотрел на компас.

– Возьми на полрумба к весту, – сказал он. И, когда Крумс выполнил распоряжение, спросил: – Ты как будто сказать что-то хотел мне?

– Ничего я не хотел сказать, – растерянно пробормотал Крумс. – И что я должен сказать? В мои обязанности это не входит.

– Может, расскажешь, о чём это вы вчера секретничали с боцманом Дереком?

– Ни о чём мы не секретничали, – поспешил с ответом Крумс.

– Так уж и ни о чём? – насмешливо поднял кверху густые кустистые брови Лакуна.

– Да! Представьте себе, ни о чём.

– А-а, ну, конечно… вы прятались там, чтобы помолчать, – криво усмехнулся капитан.

– Ну почему… Мы, конечно, разговаривали. Только так… о погоде… и всякое такое…

– А я ведь считал тебя, Крумс, самым порядочным в этой гоп-компании… – удручённо покачал головой Лакуна.

– Каким был – таким и остался… – огрызнулся матрос. – Не нравлюсь – списывайте. Только сомневаюсь, что у вас что-то из этого выйдет…

– Это почему же?

– А потому… потому… что нет у вас такого права! – выпалил Крумс. – Вот так!

– Вон как ты запел… – крутанул головой Лакуна. – Выходит, дружба с Дереком пошла тебе впрок?

– Представьте себе! – вызывающе ответил Крумс.

– Ну-ну-ну… – задумчиво протянул капитан. – Что ж… будем считать, что разговор у нас не вышел.

Отойдя от штурвального, Лакуна в задумчивости остановился у борта. Со стороны могло показаться, что он любуется игрой волн, набегающих на борт «Фортуны». На самом же деле капитан решил внимательнее прислушаться к разговорам команды и подумать, как ему вести себя дальше в этой непростой ситуации. Едва он отошёл от Крумса, как тотчас к штурвальному подскочил Дерек. О чём-то пошептавшись, боцман с явным расчётом быть услышанным капитаном отчётливо процедил сквозь зубы:

– Ничего, дружок! Потерпи! Недолго ему осталось тут командовать.

«Всё ясно, – подумал капитан. – Сомнений быть не может: с минуты на минуту следует ожидать бунта. Надо подумать, как защищаться. Если уж Крумс против меня, то вряд ли кто решится стать на мою сторону. Надо попытаться опередить события и первому перейти в нападение. Авось…»

– Боцман! – крикнул капитан. – Соберите команду на юте! Есть разговор.

Матросы, которые, похоже, догадывались о причине сбора, сходились неохотно, выглядели растерянными, стояли, опустив глаза и лишь изредка бросая на капитана настороженные взгляды. Один Дерек вертелся среди них как юла. Он подбегал то к одному, то к другому – кому локоть пожмёт, кого по плечу хлопнет, кому подмигнёт, – подбадривал перед решающим боем команду.

– Ну что, ребятки? – без излишних предисловий начал Лакуна. – Я так понимаю, что прежний капитан, то есть я, вам надоел и вы решили избавиться от него. Верно я говорю?

– Вернее быть не может! – поспешно ответил за всех боцман.

– И вы решили, что лучшим капитаном для вас будет проходимец Дерек, – Лакуна решил идти напролом. – Я верно вас понял?

– Но-но, капитан! Поосторожнее на поворотах! – возопил боцман. – Я объявляю вас низложенным! С этой минуты ваши распоряжения на этом судне не имеют никакой силы.

– Дерек, не торопись! Ты – ещё не вся команда, – как можно спокойнее произнёс Лакуна. – Если тебе известны морские законы, то ты должен знать, что капитана может сместить только большинство команды путём голосования. И сейчас мы посмотрим, согласна ли команда на моё смещение. Так кто из вас за то, чтобы вместо меня вами командовал Дерек?

Руки подняли трое из семи членов команды. Да и то не все сразу. Первым, разумеется, был Дерек. Остальные, в том числе и Крумс, в нерешительности переминались с ноги на ногу.

– Крумс, а ты чего? – подскочив к верзиле, закричал Дерек. – Ты же обещал! Слово давал! Это такое твоё слово?

Крумс опустил голову и неохотно поднял руку. За ним руку поднял ещё один матрос, Бонк.

– А вы почему не голосуете? – повелительно, уже на правах старшого, прикрикнул боцман. – Или вы не намерены плавать на этом судне?

Оба матроса поспешно вскинули кверху руки.

– Всё, Лакуна! Команда сказала своё слово! – нагло ухмыляясь, провозгласил Дерек. – Больше вы не капитан!

И тут Лакуна вдруг не без удивления осознал, что ему безразличен и этот бунт, и судьба его «Фортуны», и даже его собственная судьба. Откуда взялась эта апатия, капитан объяснить не мог. Если разобраться, то дело было не таким уж и безнадёжным. Лакуна мог попытаться переубедить команду – у него нашлись бы для этого веские аргументы. Наконец, у него был револьвер, и он мог запросто застрелить Дерека как зачинщика бунта в открытом море. Да что там револьвер? При силище Лакуны Дереку хватило бы одного хорошего удара кулаком. Но, странное дело, Лакуна даже не подумал об этом. Он вдруг стал ко всему равнодушен, словно на него снизошло какое-то необъяснимое затмение ума. Вместо того чтобы произнести хотя бы обвинительную речь в адрес неблагодарной команды, он лишь проговорил безразличным голосом:

– Ну что ж… Мне ничего не остаётся, как подчиниться воле команды. Чему быть, того не миновать, – и после короткой паузы Лакуна продолжил: – Сегодня у нас не семнадцатое столетие, а вторая половина двадцатого. Поэтому думаю, что выбрасывать меня за борт на съедение акулам вы не станете…

– Нет!

– Конечно, нет!

– Что мы – дикари? – послышалось из толпы.

– Я так и думал, – сказал Лакуна. – Но, чтобы добраться до берега, мне нужны шлюпка, пара вёсел, пакет сухарей и бочонок воды.

Уже стоя в шлюпке, Лакуна обратился к свесившимся за борт матросам с последним словом:

– Что же сказать вам напоследок, ребята? Ни удачи, ни попутного ветра, ни семь футов под килём я вам пожелать, конечно, не могу. Это было бы кощунством. Пожелаю лишь одно: чтобы вы как можно скорее поняли, какую большую глупость совершили. И чтобы пожалели об этом. И вы пожалеете. В этом я не сомневаюсь. Вы забыли, что меня тридцать пять лет называли Везунчиком Лакуной. И пока я водил «Фортуну», мы были с нею одним целым. И это оберегало от несчастий её, а с нею и вас. С этой минуты мы с нею существуем порознь – я сам по себе, она сама по себе. Что это значит, думаю, в скором времени вы поймёте.

– Хватит нас охмурять! – прикрикнул на Лакуну Дерек. – Что сделано, то сделано, и назад возврата быть не может. Отваливайте!

– Прощайте, ребятки! – взмахнул рукой Лакуна.

Он оттолкнулся от борта шхуны веслом, посмотрел на наручный компас, развернул шлюпку в нужном направлении, уселся поудобнее на банку и взмахнул вёслами. Через минуту-другую шлюпка с Лакуной растворилась в тумане.

Чтобы поднять настроение команды и отметить своё восхождение на капитанский трон, Дерек приказал принести из неприкасаемого капитанского запаса литровую бутыль рому.

До ближайшего берега было не меньше тридцати миль, и Лакуна решил беречь силы: грёб не спеша и размеренно, словно совершал морскую прогулку.

Часам к десяти туман начал редеть, а вскоре и вовсе рассеялся. Лакуна встал во весь рост – горизонт вокруг был чист, шхуны нигде не было видно. Только мелкая зыбь катилась неустанно к зюйду и веером по небу расстилались белесые полупрозрачные облака.

Решив перекусить, Лакуна уложил вёсла вдоль бортов и потянулся к пакету с сухарями. И в этот миг со стороны норда, где приблизительно должна была находиться «Фортуна», до его слуха донёсся отдалённый пушечный выстрел. «Неужели по шхуне?» – мелькнула в голове Лакуны тревожная мысль. И тут же, следом за первым, последовал второй выстрел. А спустя секунду-другую морское безмолвие расколол чудовищной силы взрыв. Лакуна мигом вскочил на ноги. То, что он увидел, заставило его впервые в жизни перекреститься: милях в десяти к норду к небу поднимался огромный сноп пламени и дыма.

– Прощай, «Фортуна»! – прошептал Везунчик. – Прощайте, непутёвые морячки! Спасибо вам! Пусть и несознательно, но в этот раз вы сделали хорошее дело. Там… – Лакуна поднял к небу смиренный взгляд, – вам за это, надо думать, воздастся.