Текст книги "Наши души"

Ручейки всегда выводят к людям

Окружающий лес заметно изменился. Могучие деревья уступили место хилым деревцам и кустарникам. Теперь под ногами стелился мягкий ковёр зелёного мха, местами усыпанный красными бусинами клюквы и брусники.

– Ну вот, кто-то ягодки нам просыпал! – Иван лёг на живот и долго ползал по лесному ковру, выедая на нём большие проплешины.

Вскоре под ногами была уже не твёрдая поверхность, а хлюпающая субстанция, пересечённая умершими деревьями. Измученный путник то и дело падал, но поднимался и упорно шёл вперёд. Если бы вдруг (ну, всякое же в жизни бывает) другой путник повстречался ему в этой глуши и спросил, куда он идёт, то Иван бы не смог ответить на этот вопрос. Он бы даже не понял смысл вопроса, а, поправив лямки рюкзака, побрёл бы вперёд, спотыкаясь, падая и поднимаясь вновь.

В очередной раз, оказавшись в горизонтальном положении, путник вытер грязь с лица и дотронулся до затылка – пальцы сразу окрасились в красный цвет крови. Иван неуверенно усмехнулся и долго рассматривал лосиный рог, привязанный к рюкзаку, затем резко откинулся на спину. Тишину вечернего леса нарушил дикий, неестественный хохот, вскоре перешедший в истерику. Иван пытался что-то произнести, но смех душил его, отказывая в праве не то что говорить, а даже дышать по-человечески:

– А за… ха-ха-ха, а за… ха-ха-ха, а зачем он мне нужен? А-ха-ха-ха-ха… Куда я его так давно тащу? Ха-ха-ха-ха… Зачем? А-ха-ха-ха-ха! – хрипел Иван.

Схватившись руками за уставшее горло, Иван катался по мокрому мху, смеялся и плакал, пока совсем не выбился из сил. Сон, не раздумывая, принял наперсника в свои объятия и быстро перенёс его в родной дом, где маленький Петя, приставив кулачки к голове в виде рожек, бегал за папой по коридору.

– Папа, я лось! Я лось! У-ууу! – сын пробегает мимо стены, на которой уже много лет висит рог лося, бодает отца. – У-ууу, у-ууу!

Раскрасневшиеся и довольные ребята влетают на кухню, где мама Света готовит ужин.

– У-ууу, у-ууу! – вторит мама, подражая сыну.

Отец в панике падает на пол и пытается закатиться под стол, но сын крепко держит его в своих объятиях. Весёлый смех заполняет всё вокруг, и каждая молекула, каждый атом, всё составляющее этих счастливых людей смеялось и радовалось вместе с ними.

Полная луна, не заметив редкую поросль хилых деревьев, осветила грязное исхудавшее лицо Ивана, и без того светившееся блаженной улыбкой всеобъемлющего счастья. Он был далеко от этого места. Сейчас он был с сыном.

Очередной рассвет наполнил холодную росу разноцветными красками. Маленькие капельки ожили, засуетились, предвосхищая новый день, заиграли лучистыми бликами раннего солнца, передавая друг по дружке отражение спящего: «Соня, пора вставать!»

Лицо и руки спящего были густо облеплены толстыми, но вечно голодными комарами, не спешившими покидать бесплатную пирушку, но Иван их уже не замечал. С трудом поднявшись на ноги, он подошёл к болотистой луже, грузно упал на колени, зачерпнул пригоршню коричневой воды, выпил её одним махом, потом ещё и ещё. Жажда не унималась. Иван лёг на живот, опустил лицо в воду и замер. Ящерица суетливо забралась ему на спину и, тревожно озираясь, забегала в разные стороны, словно позабыв дорогу домой. Пройдя через водную преграду, звуки леса поменяли свою тональность, они стали намного глуше, растянутее и, наконец, сменились бодрым голосом Ивана:

– Раз – два! Раз – два!

Начало лета баловало первыми тёплыми днями. Угол леса ухожен, очищен от бурелома и сорных деревьев – видно, что за ним давно ухаживают заботливые руки. Естественную красоту разбавляли человеческие приспособления, предназначенные для культурного отдыха. Мангал расположился в стороне от большого круглого стола, окружённого деревянными лавочками. Качели, прикрученный между берёз турник и самодельные деревянные брусья никак не портили гармонию природы рукотворным вмешательством, а дополняли её ловким штрихом законченного творения. Отец и сыном усердно выполняют отжимания на молодой траве. А невдалеке от полянки, за прудом, виднеется синий забор загородного дома, рядом с которым вовсю цветут небольшие кусты сирени, чередуя белый и сиреневый цвета.

– Раз – Два! Достаточно. Попрыгали, потрясли руками, – Иван вскочил на ноги первым. – А теперь на турник! – подкинул шестилетнего сына на перекладину и ухватился сам. – Раз. Два. Трри.

– Четты-ырреее, – Петя исправно тянул подбородок к турнику.

Отец перекинул свою руку за руки сына, продвинулся на перекладине и обхватил ноги сына своими ногами, взяв на себя часть его усилий. Теперь они подтягивались вместе:

– Пять… Шесть… Семь… Восемь… Девять… Десять. Хорош!

Иван спрыгнул с турника и выставил вперёд руки:

– Прыгай, подстрахую. Хватит уже!

Петя согнул в локте более сильную правую руку, пытаясь подтянуться ещё. Отец слегка подтолкнул его кверху:

– Оддиинннаддццаать!

С трудом оторвав сына от перекладины, Иван повалил его на бархатную траву и сам упал рядом. Едва отдышавшись, он встал на руки, согнул их в локтях и резко выпрямил одновременно с махом всего тела. Оказавшись на ногах, отец схватил сына за ступни:

– Давай, сынок, побежали на руках!

Петя изо всех сил побежал вперёд, пока руки не подогнулись от усталости. Иван с ходу подхватил сына, сунул себе подмышку и побежал дальше, к пруду.

– Ну, Петька, братан, я подтягивался лучше всех, а ты у меня будешь самым сильным человеком на планете Земля! А теперь купаться! – размахнувшись, Иван закинул в воду визжащего от радости сына и сам прыгнул вслед, подняв сноп хрустальных брызг.

Вновь звуки стали приглушёнными, как не от мира сего, или не от мира того, с какой стороны посмотреть, а где есть кто, уже и не разобрать. «Буль, буль, буль, буль», – пузыри вырвались на поверхность лужи и взорвались, ломая картинку почти забытого прошлого. Юркая ящерица, будто вспомнив о доме, стремительно соскочила со спины Ивана и растворилась в родной стихии.

Сгорбленный человек встал на колени, вымыл лицо, шею, двукратным движениями рук зачесал волосы кверху. На четвереньках он подполз к рюкзаку, достал блокнот и задумался. Раздались странные голоса:

– Ты вчера палочку поставил?

– Я не знаю, – ответил себе Иван чужим голосом.

– А кто должен знать? – не унимался первый.

– Может, ты поставил?!

Первый голос:

– Нет. Не знаю.

Второй:

– Ну ты и дурак!

– Сам ты дурак! Ты же с собой разговариваешь!

– Ну и что здесь такого? – Иван нарисовал чёрточку, зачеркнул её, снова нарисовал и убрал блокнот в рюкзак. Затем поднял лосиный рог, поцеловал его и закрепил между двумя сёстрами-берёзками. Помахал рукой небу и продолжил свой путь. Быстро темнело, вскоре лес полностью провалился в черноту ночи, но ещё долго в кромешной тьме слышалось чавканье сапог по болотистой жиже и вторящий ему хриплый голос:

– Я сейчас, сейчас, сынок… Подожди немножко. Ты только не уходи никуда…

Тем временем в одном маленьком Волжском городе в кабинете полиции сидела заплаканная Светлана. Она вздрогнула, с надеждой посмотрела в сторону распахнувшейся двери, привстала со стула и села обратно. Женщина, офицер полиции, подписала принесённую распечатку и поставила свой штамп:

– Ладно, уговорили, какой уж день ходите, будем искать Вашего благоверного, – протянула лист бумаги, – вот ещё копию записки возьмите, которую сегодня нашли, оригинал мы оставляем у себя, – сложив руки в замок и упершись локтями в стол, дама наклонилась вперёд. – В розыск объявим, хотя знаю по многолетнему опыту, что скорее всего загулял он где-то и скоро сам объявится. У нас сплошь и рядом такое, а мамы, жёны панику разводят раньше времени!

Светлана вытерла слёзы платком:

– Но у нас же ситуация другая, по…

Офицер встала из-за стола и протянула лист:

– У всех ситуация другая! Я же сказала: «Будем искать».

Зарёванная Светлана, едва нащупав замочную скважину, вошла в пустую квартиру, опустилась на пол и протяжно завыла. Из её рук выпала ксерокопия и плавно легла рядом. На бумаге размашистым почерком мужа было написано: «Света, Саша, простите – так было нужно. Не ищите меня. Здесь я уже всё сделал». Дата и подпись.

Лес. Сумерки. Голодный костёр безуспешно пытался дотянуться до вкуснятины или хотя бы лизнуть сохнущие на палке носки. Поставив очередную черту в блокноте, Иван взял в руки банку с килькой.

– Ну что, Петь? Может, сожрём её всё-таки, а? Надоело любоваться!

Открытые консервы моментально вскружили голову самыми ароматными ароматами. Почти не пережёвывая, Иван заглотил содержимое банки, поперхнулся и закашлялся. Какое-то время он катался по земле, хватаясь то за живот, то за горло, потом лежал, свернувшись эмбрионом, пока не наступила сильная рвота. Тело сотрясалось от конвульсий, а перегруженный мозг разряжал в темноту вспышки ярких молний.

– Да нечем уже блевать, падла! – Иван сплёвывал и корчился от новых рвотных позывов, давился слюной и катался по земле. – Достал блевать уже, перестань…

Неожиданно он схватил топор и с силой метнул его в дерево, за ним полетел нож и вонзился рядом.

– Да что же я не сдохну-то никак?! Да сколько можно-то? Да на хрена это нужно??

Рыдания, причитания, плач, жалость к себе сотрясали грубо вырезанный кусок плотной материи. Этих стенаний не слышал и не чувствовал никто, даже сам Иван – они были вне зоны его доступа.

Видимый мир исчез, плавно погрузившись в темноту, и так же плавно из неё вышел. Костёр радовался, потрескивая припасённым с вечера завтраком, Иван лежал рядом с ним и еле слышно пел:

 
«Если я заболею, к врачам обращаться не стану,
Обращаюсь к друзьям (не сочтите, что это в бреду):
Постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом,
В изголовье поставьте упавшую с неба звезду…»
 

Лежащий с разбросанными по сторонам руками человек вращается вокруг своей оси, уменьшается в размерах, как будто видеокамера, или тот, кто на него смотрит сверху, или собственная душа удалялись к макушкам хилых деревьев, а потом всё выше и выше, в бескрайний океан неба, где звучит эстрадное исполнение песни: «Постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом, в изголовье поставьте упавшую с неба звезду».

На чистом голубом небе появились звёзды, они играли друг с другом, догоняли, отскакивали, сплетались в чудном танце. Всё видимое и «думанное» постепенно переходило в диковинный мир, переплетая явь и вымысел, сплетаясь корнями ног и ветвями рук с самыми желаемыми и светлыми желаниями.

…Полуденное солнце, набравшись сил, припекало лицо лежащего на спине Ивана. Его руки всё так же были раскинуты в стороны, открытые глаза на умиротворённом лице играли в гляделки со слепящим светилом – кто первый моргнёт?

– Ну что, сынок, пора вставать?

– Ну, давай, – Петя сладко потянулся рядом.

Иван с трудом повесил рюкзак на плечи:

– Только ты больше не уходи от меня никуда, ладно? А то я тебя чуть не потерял.

– Ладно, папа.

Иван еле волочил ноги и тщетно боролся с навалившейся дремотой, пытаясь приподнять тяжёлые, сползающие вниз, давившие на веки брови. Внезапно он остановился перед ручьём.

– Петь, смотри какой ручеёк! – Иван осторожно лёг на живот и припал губами к воде. Оторвался, чтобы перевести дух, и тут же, не успев толком отдышаться, снова впился в живительную влагу. – Вкуснотища!

Блаженство разлилось по сузившимся венам, наполнило кислородом изголодавшиеся капилляры, цветным узором проникло в мозг – Иван прозрел. Он слышал журчание воды под ухом, щебет птиц, гул поднимающейся стрекозы, взмах крыльев комара, дыхание ветра – всё слилось в гармонию вечно молодой природы. Иван скрестил под собой ноги и застыл в этой позе, слушая, ощущая и впитывая столь чудный мир. Капля воды дрогнула на кончике носа, сорвалась с высоты и шумно разбилась о сухой лист, разлетевшись мириадами искрящихся брызг.

Иван наполнил бутылку до половины – глубина ручья не позволяла большего, остальное добрал сложенными лодочкой ладонями.

– Ничего, сынок, нужно и ручками иногда поработать! А помнишь, как я тебя учил, если в лесу заблудишься? – Иван крепко закрыл бутылку и достал вторую. – Правильно, надо всегда идти по ручью, и он тебя обязательно выведет к людям! – очередная порция воды оказалась в бутылке, зажатой между колен. – Малюсенький ручеёк впадает в ручей побольше, тот в речушку, речушка в реку, та, в свою очередь, в озеро или море.

Иван припал к бутылке и шумно выдохнул скопившуюся усталость:

– А на берегу всегда селятся люди. Там, где вода и еда. Так мы с тобой и сделаем, сынок: пойдём к людям. Полный вперёд!

За сутки до этих событий

Иван тупо сидел на кухне и бормотал что-то нечленораздельное. Початая бутылка водки и банка огурцов были единственными его собеседниками.

В дверном проёме показалась жена:

– Ваня, может, хватит?

Иван наполнил стопку, оценивающе глянул на бутылку и вытащил из-под стола вторую:

– Может, и хватит, – взболтнул до «вьюна», внимательно присмотрелся к весёлому хороводу пузырьков, – думаю, должно хватить.

Изменённое сознание приносит с собой временное облегчение. В пьяном состоянии всё кажется не таким безысходным, как есть на самом деле. Это не то чтобы притупляло боль, нет, боль остаётся с тобой, но она уже не такая острая, не такая ноющая, не такая убийственная. Водка работает как естественный растворитель для мозга – она растворяет границы реальности, а когда нет границ, всё уже не так страшно.

– Да, Петь? Всё ведь не так страшно? Это же всё не по-настоящему? Да? Ведь всё хорошо будет?! – Иван рассматривал и гладил фотографию сына. – Петь, а помнишь, как ты ночью надо мной глумился и уезжал на своей коляске-драндаске в Лондоне? А? Было ведь дело…

Иван усмехнулся своим воспоминаниям, выпил и налил ещё:

– Ну и чё? Сам такой! Трогаешь рукой! Нет-нет, не угадал – твою!

Иван разговаривал с сыном, смеялся, плакал и снова смеялся:

– Ничего, братан, прорвёмся, как нить…

Иван запрокинул голову, внимательно всматриваясь в одну точку. То ли потолок быстро приблизился, то ли сам Иван оторвался от дивана и полностью ушёл в его белизну, но всё ожило, начало меняться, становясь объёмным, словно было соткано из кучевых облаков. Из самой глубины этого белого цвета пролилась необычайно красивая музыка, её сила росла, становилась всё громче и громче и вскоре сделалась невыносимой. Вместе с музыкой, словно слежавшиеся хлопья пуха, от потолка отваливались и падали вниз большие куски белой материи. За ними неспешно проявлялся красочный и слепяще-яркий мир.

Петя крепко стоял на своих ногах, здоровый, загорелый и счастливый. Взмах рук, и большие геометрические фигуры появлялись в воздухе, крутились, поворачивались, соединялись. Что-то явно не стыковалось, и Петя смеялся, толкал воздух руками – фигуры растворялись в пространстве, гармонично впитываясь в окружающий мир, откуда и были взяты.

Петя плавно оторвался от поверхности, поднялся на десяток метров вверх, осмотрелся там, затем резко сманеврировал вправо, к причудливым скалам, вниз к изумрудной воде, закружился в радужном вихре и оказался на прежнем месте. Уверенный взмах рук, и куб, серебряный по краям с золотым отливом посередине, материализовался в пространстве. Улыбнувшись своему успеху, Петя направил куб в нужное место, чтобы незамедлительно сотворить точно такой же, потом ещё и ещё. Блоки соединялись между собой, гармонично встраиваясь в стены быстрорастущего здания, они предвосхищали неземную красоту будущего фасада. Невесомая фигура стремительно перемещалась, исследуя всё вокруг: на земле, под землёй, в воде и воздухе.

Повинуясь Петиной воле, в пространстве возникали всё новые фигуры из стекла, стали, драгоценных камней, дерева… Он полностью сосредоточился на созидании, лицо светилось уверенностью в конечном результате и прикосновении к Великой тайне. Петя изменял пространство.

Хлопья кучевых облаков, недавно открывшие этот новый мир, теперь собрались вместе, чтобы закрыть его. Облака уже не были лёгкими и белыми, они пропитались и набухли темнотой, как перед сильным ливнем. На неровной поверхности появилась маленькая точка, которая стремительно росла, и вскоре чёрная точка, окружённая тёмно-коричневым кругом, заняла всё видимое пространство. Масштаб изображения уменьшился, и картинка отодвинулась назад – теперь это не казалось точкой – огромный собачий глаз, в уголке которого дрожала слеза, преданно смотрел на Ивана. В пронзительном взгляде собаки читались боль, недоумение, готовность взять на себя часть этой боли и невозможность помочь беде.

Иван взял Джека Рассела, Петиного любимца, за голову, потёрся носом о холодный и влажный нос друга:

– Петенька, сынок… Помнишь, как мы с тобой так здоровались? По-чукотски…

Слёзы затопили глаза, искривив стены кухни и нехитрую утварь, стоящую на столе. Иван с размаху опрокинул очередную стопку и тихо завыл. Снова взял со стола рамку с фотографией сына, потёрся носом о нос:

– Петенька… Ну, чего ты там застрял? Иди сюда, братан ты мой хороший…

Читтер жалобно скулил, жмурился, ощущая себя виноватым, с силой вжимался в диван из-за несбыточного желания провалиться в него, чтобы стать незаметнее для горя и боли, поселившейся в этой семье. За стенкой плакала Света.

Иван долго всматривался в окаменевшую белизну потолка и неожиданно громко крикнул:

– Где ты?!

Блестящий шар остановился в воздухе. Петя вздрогнул, будто услышав отголосок отцовского крика, замер, внимательно всматриваясь в пространство, зажал уши руками и упал на колени:

– Папа?

Мосты

Иван сидел на верхней арке моста, рассматривал фотографию сына и пил водку.

– Хочу к тебе, сынок, здесь мне уже нечего делать. Без тебя ничего не хочу и не могу делать… Пруд под карпов летом хотели углублять. Твой форпост доделывать, – глотнул из горлышка, глядя в ночное небо, – а как я это без тебя буду делать? Тебе это не нужно. А мне-то зачем? Ничего, кроме тебя, мне не нужно. Только быть с тобой. Думаю, что это возможно, а иначе в чём вообще смысл? – Иван допил содержимое бутылки, тяжело поднялся на ноги и, опёршись животом на хлипкое ограждение, раскинул руки в стороны. – Или вообще не быть… И нет вопроса!

Иван разговаривал сам с собой, издавал несвязные звуки, спорил, не соглашался, кивал головой и снова горячо спорил:

– Да, знаю, знаю, что нельзя самому…, а что делать? Моя душа уже танцует в океане сансары, – наклонился за бутылкой, споткнулся об арматурную лестничную ступеньку и упал на колено, – пустая, чёрт! Ну и хрен с ним! – Разорванные штаны быстро промокли от крови. – А может быть, всё вообще не так, кто знает?

Иван уселся на холодный бетон, достал фляжку, глотнул из неё и почувствовал, что за ним кто-то пристально наблюдает. Повернув голову, он увидел рядом с собой молодого деда, но совсем не удивился этому. Дед ласково потрепал внука за плечо:

– Кто-то что-то знает, но далеко не всё. Ты тоже многое знаешь, просто забыл на мгновение, совсем немножечко подзабыл.

Иван задумчиво глядел вниз:

– Чего это я забыл?

– Например, то, что мы – это всё и ничто одновременно, – продолжил дед. – Без нас, без нашей любви этот мир перестал бы существовать, он держится на тебе, и ты это чувствуешь. Здесь и сейчас все знания тебе не нужны, они бы только мешали. Но в завуалированном состоянии они всегда с тобой. Я говорю об интуиции, и это немало. Это значит, что ты помнишь уроки прежних рождений. Ты ведь чувствуешь, что нельзя туда прыгать.

Слова лишь легонько касались Ивана, не проникая в сознание, и, не задерживаясь, пролетали мимо:

– А если я случайно упаду?

– Случайности должны происходить случайно, себя не обмануть, – покачал головой дед, – на земле мы исправляем ошибки прошлой жизни, но, к сожалению, делаем новые. Наша жизнь, со всей её болью и несправедливостью, – это наш собственный осознанный выбор. Только таким образом, испытав всё на собственной коже, мы учимся ценить то, что действительно представляет ценность.

Иван вышел из оцепенения:

– Да знаю, знаю. Прав ты, дед, конечно: убьюсь – обреку себя и детей будущих на тот же круг, на котором сейчас вертимся, и не выйти из него никак. Значит, и в следующей жизни будут трагедии, хуже которых ничего и быть не может, – Иван тяжело вздохнул, – но разве могут родители детей своих хоронить? Это как же мне в прошлой-то жизни накосячить-то нужно было?

– Ванюшка, а может, ты именно таким способом убегал от своих проблем? На крыши забирался, на деревья, а сейчас и не припомнишь? Вот, смотрю, на мост забрался зачем-то…

– Ну, а зачем тогда у меня память забрали? Я бы всё сделал, как нужно, и жил бы правильно, и с Петей ничего не случилось бы… Опять это поганое «бы».

– Вот тут, внучок, как раз всё очень просто: никому, а в первую очередь тебе самому, не нужно стараться делать правильные вещи за обещанную награду. Жизнь – это тебе не контрольную на экзамене списывать. Ты сам должен прожить её так, как можешь и насколько хорошо можешь. Твои поступки, мысли и именно твои решения закладывают фундамент последующей жизни в физическом мире.

– Но, дед! – перебил Иван, – тоска-то какая смертная! Сейчас у меня не жизнь, а иллюзия жизни.

Дед пожал плечами:

– А что не иллюзия? Всё в мире иллюзорно.

– Да в каком мире? Зачем мне думать обо всём мире, когда мой мир полностью разрушен? Для чего всё? Ради чего, и зачем мне это всё теперь нужно?

Голос сына заставил Ивана вздрогнуть. Слева сидел улыбающийся Петя и обеими руками держал его руку:

– Да, пап, ты просто под ноги смотришь, а что вокруг не видишь. Вот ты знаешь, где сейчас находишься?

– Наверху, – Иван смотрел на сына, пытаясь понять нормально, что он сейчас здесь, или это странно, но мозг, словно засохший пластилин, утратив пластичность, не желал двигаться в этом направлении.

Петя светился от переполнявших его чувств:

– Папа, «верх» – понятие относительное, вокруг-то глянь, нужно только захотеть Видеть!

Иван поднял голову и заметил, что темнота рассеялась, уступив место странным краскам, которые он раньше не замечал. Крепко обняв сына, отец смотрел по сторонам широко открытыми глазами. Теперь он видел всё в мельчайших подробностях, в чудесной цветовой гамме.

– Круто, сынок! А я-то думаю, чего это дед такой молодой?!

Дед усмехнулся:

– Да все мы, Ванюшка, не старые. Старость – та же иллюзия, как и смерть, как и рождение, как и сиюминутная жизнь. Жизнь настоящая не имеет того, что мы называем началом и концом. В своё время ты всё вспомнишь… Потом снова забудешь на миг. На короткий сон. На одну жизнь.

Отец и сын сидели на горбатой разноцветной лавочке, на маленьком деревянном и очень крутом мостике в виде арки. Над ними раскинулось бескрайнее розово-синее небо со спиралевидными облаками в виде огромных воронок, будто бы закрученных волшебным вихрем. Ветер, сотканный из чёрно-белых частичек, влетал в эти воронки, переливался всеми возможными и невозможными цветами и радостно вырывался из других, наполняя пространство весёлыми золотыми брызгами. Гармония нового чудесного мира тронула душу Ивана, смешалась с разрозненными остатками того, что там ещё оставалось, и взорвалась красочным фейерверком:

– Петька, красиво-то как!

Петя улыбался:

– Молодец, папа! Учишься смотреть и видеть, а не просто смотреть!

Иван хитро глянул на сына:

– Петя, а вот ты можешь мне ответить серьёзно на один очень важный вопрос? – Петя утвердительно кивнул. – А вот, скажи-ка, как же так получилось, что яйцо курицу учить начало?

– Ну, и кто же из нас яйцо? – Петя приподнялся на цыпочки, стараясь говорить басом. – Я вот, например, думаю, что ты и есть самое настоящее яйцо!

– От яйца слышу! – Иван сгрёб сына в охапку.

Безусловное счастье переполняло его и лилось через край, убегая в неизвестность, сокрытую за пределами горбатого мостика. Будто разбуженные этим чувством, облака поднялись выше, уступив место зелёной поляне, залитой ярким светом. Дед и бабушка стояли посередине этой полянки и приветливо махали руками. Иван махнул им в ответ и тут же увидел, как из тумана верхом на красивой чёрной лошади, подняв кверху сверкающие облака, показался его давно погибший брат. Иван усерднее замахал руками:

– Женяшок, привет! Ну как ты там?

Подняв коня на задние ноги, Женёк улыбнулся:

– Нормально! Сам-то как?

Родственники приветствовали, улыбались, и даже, казалось бы, незнакомые люди махали Ивану руками, но он знал, что все они родные ему. Вот идёт его второй дед, погибший на вой не в 23 года, рядом другая бабушка, которую Иван застал в здравии, а вот в сторонке стоит и скромно улыбается, это же…

– Ну, всё, папа, тебе пора! – Петя сломал вычерчивающийся в голове Ивана родственный ряд, достал чудное приспособление, похожее на одноколёсный велосипед, ловко запрыгнул на него и сделал пару кругов вокруг отца.

– Петька, Петька, братан… А мне-то что делать? Что делать? – Иван опустился на лавку, положив руки на дрожащие колени.

– Пап, тебе домой сейчас нужно – мама ждёт.

Иван посмотрел на родных, на сына:

– А можно с тобой?

Велосипедное колесо не только крутилось, но и подскакивало вверх и в стороны, а Петя уверенно гарцевал на нём:

– Нет, папа, тебе рано ещё! – одним движением он присоединился к родным. – Не бойся, мы тебя здесь будем ждать!

Иван поднялся и решительно шагнул вперёд. Тут же лошадь под братом остановилась как вкопанная. Её громкое ржание отозвалось в сердце резкой болью.

– Ванюшок, постой, ты глянь вниз-то! Не туда собрался? – брат улыбался, но голос его был крайне серьёзен.

Прямо под ногами Ивана шипела и клокотала чёрная движущаяся масса, вырываясь высоко вверх красными всполохами огня. Иван содрогнулся, попятился назад и застыл на оставшейся половинке мостика.

Женёк пустил лошадь в галоп:

– Чего тогда думать? Путь один остаётся, просто ты его не видишь в своём горе – домой! Позже увидимся!

Родные улыбались и махали руками:

– Пока! До встречи! До скорого!

Шипя и чавкая, облако смрада поднялось из разверзнувшейся бездны, заставив Ивана отвернуться. На противоположной стороне мостика, в неясном свечении, он увидел свою комнату, и слёзы, не ощущая никаких препятствий, ручьём потекли из его глаз. В этих слезах было всего и помногу: радость от встречи, горечь разлуки, нераскрытая тайна и светлая тень грядущего. Иван медленно пошёл в сторону дрожащей комнаты, но что-то заставило его оглянуться.

– Не реви, солдат! – сквозь марево, всё больше скрывающее диковинный мир, Иван увидел восторженное и одновременно грустно улыбающееся лицо армейского друга.

– Эдька, ты? Мы же с тобой недавно виделись, ты чего здесь делаешь?

Сослуживец пожал плечами:

– Бывает. Так получилось. Ванька, ты главное знай: всё будет хорошо!

«Всё будет хорошо» – приглушённые слова, словно завёрнутые в полотенце, лёгкой тенью коснулись лица спящего. Открыв глаза, Иван ещё долго лежал в постели, качая головой в разные стороны. С трудом заставив себя подняться, он набирал пригоршни ледяной воды из крана и с шумным выдохом ополаскивал лицо – ещё и ещё. С каждым всплеском перед глазами мелькали краски ушедшего сна: радостный сын, брат на коне, улыбающийся дед…

– Да как же это так-то… реальнее не бывает, какой там сон… – погружённый в воспоминания, он зашёл на кухню, где столкнулся с взволнованной женой.

– Ваня, что происходит?

– А что происходит?

– Ты куда ночью на такси ездил? – Света дрожала, как будто её бил озноб.

Слова были знакомыми, но Иван не понимал самой сути вопроса:

– На такси? Зачем на такси?

Света протянула разорванные на колене джинсы:

– Штаны на выкидку. И с коленом, посмотри, что сделал…

Иван посмотрел на кровоточащее колено и сразу вспомнил, как во сне оступился на мосту:

– Вот же, хрень какая!

Света тихо заплакала:

– Ну, ты можешь со мной поговорить?

– Я не знаю, что говорить. Я не понимаю, что правда, а что… иллюзия, – Иван вернулся в комнату, – похоже, вообще всё и есть иллюзия, да, Петруха? А может, всё реально, а я и есть самая иллюзорная иллюзия, кто знает? Ходячая такая иллюзия, мать её так.