Текст книги "Капкан для Александра Сергеевича Пушкина"

Глава 5. 1828 год

Новый, 1828 год начался с того, что его сестра О. С. Пушкина тайно вышла замуж за Н. И. Павлищева. В семье назревал скандал. Сестра за поддержкой обратилась к брату. Она появилась в номере Пушкина слегка взволнованной.

– Что случилось, сестра? – спросил ее Пушкин. – Мне кажется, ты не в своей тарелке.

– Да, случилось… Я вчера вышла замуж без благословения родителей…

Пушкин удивился, но не подал виду.

– Узнаю Пушкиных, – со смехом отозвался Александр Сергеевич.

– Тебе смешно, а я боюсь гнева папиньки… Милый брат, прошу тебя сходить к родителям и объявить им о моем замужестве.

– Не переживай, любимая сестричка, я все сделаю.

Он отправился с этой вестью к родителям. Сергей Львович, услыхав новость, намеревался даже упасть в обморок, но потом передумал, сообразив, что плохой мир лучше доброй ссоры. Скандал был улажен, все помирились. Надежда Осиповна попросила Пушкина и Керн быть посаженными и встретить новобрачных, для чего была выбрана квартира уехавшего на Украину Дельвига, так как у молодых еще не было своей квартиры…

Сложное материальное положение вынуждает поэта много работать. Он сотрудничает со многими изданиями, печатает и переиздает многие свои произведения, встречается с друзьями. Довольно часто видится с А. П. Керн, Вяземским у Карамзиных, В. Жуковским, знакомится с пианисткой М. Шимановской…

В Петербург прибывает А. С. Грибоедов с вестью о заключении мира с Персией и с текстом Туркманчайского мирного трактата. На одном из приемов они встречаются.

– Не верю глазам своим! – воскликнул Пушкин. – Грибоедов!

– Как видишь, тезка, это я, только прибыл из Персии.

– Ах, как я рад тебя видеть, дружище! – обнимая Грибоедова, с восхищением в голосе, смеясь своей белозубой улыбкой, говорил Пушкин. – Надолго в Петербург?

– Нет, скоро обратно в Персию…

– Да ты с ума сошел, убьют ведь!..

– Вполне может быть… Там без ножей не обходится… Впрочем, все это впереди, поживем, увидим… Расскажи лучше, как ты поживаешь?..

– Расскажу, ей-богу, расскажу!.. Но мы с тобой так давно не виделись, что лучше об этом поговорить где-нибудь в другом, тихом месте. Ради тебя, ради дружеского общения я готов пожертвовать этот вечер…

Грибоедов был под стать Пушкину многими своими дурачествами в молодости. Как-то он с друзьями въехал на лошади на второй этаж, где веселилась знать. Однажды, это было в Бресте, в монастыре, он, талантливый, между прочим, музыкант, исполняя на органе церковную музыку, вдруг перешел на «Камаринского». Дрался на дуэли. Якубович прострелил ему руку, чтобы он не смог больше играть, но этого не случилось. Потом он остепенился и уехал в Персию, серьезно занялся литературным творчеством. Жизнь вошла в нормальное русло, более того, он влюбился в грузинскую очаровательную княжну Нино Чавчавадзе, свадьба с которой ждала его в Тифлисе. Пушкин завидовал приятелю: ах, как ему хотелось, чтобы и в его жизни все наладилось…

Когда они уселись за столик в ресторане, Грибоедов заговорил первым:

– Скажу тебе, друг мой, я счастлив. Хочу пожелать и тебе счастья, чтобы жизнь твоя стала более спокойной… Мне кажется, ты сам не осознаешь, какие силы в тебе таятся, силы огромного таланта… Каких чудес ты мог бы сотворить своим дарованием от бога…

– Спасибо, тезка!.. Сам все это сердцем и душой понимаю… Но жизнь, но обстоятельства порой так меня держат за фалды… Ты прав, мой друг, сжег я попусту дней немало… Возьми меня с собой в Персию, – вдруг предложил Пушкин. – Или жени меня… Мне моя цыганщина надоела до смерти. Вот уже, кажется, лысею, а я все ношусь по жизни, как неприкаянный… Все мнится: счастье, вон оно… Как это у тебя: «блажен, кто верует, тепло тому на сердце…» Ах, да что об этом!.. Давай выпьем!..

Пушкин от встречи с Грибоедовым был под большим впечатлением… но не долго. Вскоре постылая жизнь снова закружила его. И в этой жизни одни, такие как Бенкендорф, с опаской ожидали от него диких выходок, а друзья надеялись насладиться его новыми творениями. «Господин поэт, – писал Бенкендорфу А. Н. Мордвинов, – столь же опасен для государства, как неочиненное перо. Ни он не затеет в своей ветреной голове ничего, ни его не возьмет никто в свои затеи. Это верно. Предоставьте ему слоняться по свету, искать девиц, поэтических вдохновений и игры…» И Бенкендорф, возомнив себя атлантом, несущим на своих плечах ответственность за всю Россию, за ее благоденствие, не мог не опасаться…

Пушкину надоел Петербург, и он решает отправиться на Кавказ, в действующую армию. Через Бенкендорфа он просит царя разрешить ему поездку на Кавказ, где воюет его брат Лев. Шеф жандармов передал поэту строгое запрещение царя допускать в действующую армию невоенных. С подозрением отнесся к просьбе Пушкина и великий князь Константин Павлович. «Я не верю, что Пушкин в своем желании попасть в действующую армию руководствуется желанием служить его величеству, – писал он Бенкендорфу. – Поверьте мне, что в своей просьбе он имел другую цель, как найти новое поприще для распространения с большим удобством своих безнравственных принципов, которые доставили бы ему в скором времени множество последователей среди молодых офицеров».

Царская семья все еще была под страхом восстания декабристов.

В это время Пушкин продолжает ухаживать за А. Олениной. Несмотря на отказ, он не теряет надежды добиться руки красавицы. Он несколько раз встречается с ней в Летнем саду, куда Оленина приезжала со своей гувернанткой-англичанкой. И снова посещает дачу Олениных. Не находя понимания, Пушкин состояние души своей выплескивает в стихотворении в свой день рождения:

 
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?..
Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.
 

Но очарование Олениной продолжает волновать душу поэта, и он при очередном посещении дачи вручает любимой девушке стихотворение-признание:

 
Пустое вы сердечным ты
Она, обмолвясь, заменила
И все счастливые мечты
В душе влюбленной возбудила.
Пред ней задумчиво стою,
Свести очей с нее нет силы;
И говорю ей: как вы милы!
И мыслю: как тебя люблю!
 

В это время над Пушкиным сгущаются грозные тучи возможного церковного преследования. Причиной стала его поэма «Гавриилиада», написанная еще в годы учебы в лицее. Митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский Серафим отправляет рукопись поэмы статс-секретарю Н. И. Муравьеву, сопровождая ее своими комментарием: «…в коей между многими разного, но буйного или сладострастного содержания стихотворениями… поэма, исполненная ужасного нечестия и богохульства». Возникала реальная угроза отречения от церкви – самое страшное в то время наказание…

Пушкин продолжает вести беспорядочный образ жизни. Посещает балы, увлекается картами. За карточной игрой он услышал от С. Голицына рассказ о трех картах его бабушки Н. П. Голицыной. Этот рассказ нашел отражение в его замыслах написать повесть «Пиковая дама»…

В конце июля умирает няня, Арина Родионовна, жившая в последнее время у его сестры. Пушкин с душевной болью встретил это известие, почувствовав даже какую-то пустоту в душе. Не стало его мамы, которая была для него очень близким человеком. Он присутствовал на отпевании Арины Родионовны во Владимирской церкви и на похоронах ее на Смоленском кладбище…

Скандал вокруг «Гавриилиады» разгорается. Делу дают ход. Пушкина вызывают к военному губернатору Петербурга П. Голенищеву-Кутузову для письменного объяснения.

Пушкин отрицает свое авторство, утверждая, что текст попал к нему еще в годы учебы в лицее. Потом он был утерян, и в настоящее время он им не располагает.

В это время царь находился в действующей армии на Кавказе, но ему доложили о допросе Пушкина. Ознакомившись с донесением, он наложил резолюцию: «Г. Толстому призвать Пушкина к себе и сказать ему моим именем, что, зная лично Пушкина, я его слову верю. Но желаю, чтобы он помог правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость и обидеть Пушкина, выпуская оную под его именем». Все это вызывает у поэта чувство тревоги:

 
Снова тучи надо мною
Собралися в тишине;
Рок завистливый бедою
Угрожает снова мне…
Сохраню ль к судьбе презренье?
Понесу ль навстречу ей
Непреклонность и терпенье
Гордой юности моей?
Бурной жизнью утомленный,
Равнодушно бури жду:
Может быть, еще спасенный,
Снова пристань я найду…
Но, предчувствуя разлуку,
Неизбежный, грозный час,
Сжать твою, мой ангел, руку
Я спешу в последний раз.
Ангел кроткий, безмятежный,
Тихо молви мне: прости,
Опечалься: взор свой нежный
Подыми иль опусти;
И твое воспоминанье
Заменит душе моей
Силу, гордость, упованье
И отвагу юных дней.
 

В октябре Пушкина снова вызывают к графу Толстому, который объявил ему мнение царя: «…я его слову верю. Но желаю, чтобы он помог правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость…» Пушкин по размышлении попросил написать письмо лично императору. Тут же написал его, признавшись в авторстве «Гавриилиады»… Вскоре Пушкину сообщили, что царь прочел его письмо и дознание о «Гавриилиаде» прекращается…

Преодолевая жизненные невзгоды, любвеобильная душа поэта устремляется к еще одной красавице – Аграфене Загряжской. Он ищет возможность изменить свою жизнь. Его чувства выливаются в стихи:

 
С своей пылающей душой,
С своими бурными страстями,
О жены Севера, меж вами
Она является порой.
И мимо всех условий света
Стремится до утраты сил,
Как беззаконная комета
В кругу расчисленном светил.
 

Он снова сватается к А. Олениной, и снова безуспешно. И снова стихи, ей посвященные:

 
Город пышный, город бедный,
Дух неволи, стройный вид,
Свод небес зелено-бледный,
Скука, холод и гранит —
Все же мне вас жаль немножко,
Потому что здесь порой
Ходит маленькая ножка,
Вьется локон золотой.
 

В октябре он засобирался в деревню в надежде запереться, отдохнуть от столичной жизни, неудач и потерь и встретить достойно вдохновение, которое всегда его посещало осенью. Перед отъездом он посещает Анну Керн (он все еще любит ее) и посвящает ей шуточное стихотворение:

 
Вези, вези, не жалей,
Со мной ехать веселей.
Мне изюм
Нейдет на ум,
Цуккерброд
Не лезет в рот,
Пастила нехороша
Без тебя, моя душа.
 

В ночь с 19 на 20 октября, прямо с празднования с друзьями очередной годовщины лицея, Пушкин отправляется в имение Вульфов Малинники в Тверской губернии. Здесь он задержался до декабря. Много работает. Появляются стихотворения «Анчар», «Цветок», «В прохладе сладостной фонтанов», «Поэт по лире вдохновенной», дорабатывается поэма «Полтава», продолжает работать над седьмой главой «Евгения Онегина»… Ведет переписку…

В письме к Алексею Вульфу он с шуткой сообщает: «Тверской Ловелас С. Петербургскому Вальмону здравия и успехов желает. Честь имею донести, что в здешней губернии, наполненной вашим воспоминанием, все обстоит благополучно. Утверждают, что вы гораздо хуже меня (в моральном отношении), и потому не смею надеяться на успехи, равные вашим…»

В гости к нему в Малинники заезжает проститься С. Соболевский по дороге в Петербург и далее за границу, куда он отправлялся на несколько лет.

В начале декабря Пушкин покидает Малинники и неожиданно для всех появляется в Москве. Друзья с радостью встречают его, а он им читает с большим успехом свою «Полтаву». Иногда настойчивые просьбы прочитать что-нибудь приводили его в бешенство. На одном из вечеров у Зинаиды Волконской к нему пристали с такой просьбой. В досаде он прочел:

 
Поэт по лире вдохновенной
Рукой рассеянной бряцал.
Он пел – а хладный и надменный
Кругом народ непосвященный
Ему бессмысленно внимал.
И толковала чернь тупая:
«Зачем так звучно он поет?
Напрасно ухо поражая,
К какой он цели нас ведет?
О чем бренчит? чему нас учит?
Зачем сердца волнует, мучит,
Как своенравный чародей?
Как ветер, песнь его свободна,
Зато как ветер и бесплодна:
Какая польза нам от ней?»
 
 
Поэт.
 
 
Молчи, бессмысленный народ,
Поденщик, раб нужды, забот!
Несносен мне твой ропот дерзкий,
Ты червь земли, не сын небес;
Тебе бы пользы всё – на вес
Кумир ты ценишь Бельведерский.
Ты пользы, пользы в нем не зришь.
Но мрамор сей ведь бог!.. так что же?
Печной горшок тебе дороже:
Ты пищу в нем себе варишь.
 
 
Чернь.
 
 
Нет, если ты небес избранник,
Свой дар, божественный посланник,
Во благо нам употребляй:
Сердца собратьев исправляй.
Мы малодушны, мы коварны,
Бесстыдны, злы, неблагодарны;
Мы сердцем хладные скопцы,
Клеветники, рабы, глупцы;
Гнездятся клубом в нас пороки.
Ты можешь, ближнего любя,
Давать нам смелые уроки,
А мы послушаем тебя.
 
 
Поэт.
 
 
Подите прочь – какое дело
Поэту мирному до вас!
В разврате каменейте смело,
Не оживит вас лиры глас!
Душе противны вы, как гробы.
Для вашей глупости и злобы
Имели вы до сей поры
Бичи, темницы, топоры; —
Довольно с вас, рабов безумных!
Во градах ваших с улиц шумных
Сметают сор, – полезный труд! —
Но, позабыв свое служенье,
Алтарь и жертвоприношенье,
Жрецы ль у вас метлу берут?
Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.
 

Кончив чтение, с сердцем сказал:

– В другой раз не будете просить…

Пушкин в Москве снова пытается изменить свою жизнь и жениться. Он снова влюблен и ухаживает за красавицей Сашей Корсаковой, бывает часто в их доме. Снова возобновляет встречи с Екатериной Ушаковой, но у нее уже был жених и дело шло к свадьбе.

Глава 6. 1829 год

Сразу после нового 1829 года Пушкин снова уезжает в Тверскую губернию к Вульфам. Он останавливается в Павловске, в имении П. И. Вульфа. Вместе с Алексеем Вульфом развлекаются с местными барышнями, ездят на охоту, играют в шахматы. Потом переезжают в Малинники, а оттуда 16 января вместе с Алексеем Вульфом выезжает в Петербург.

Сразу же по приезде на одном из балов у Е. М. Хитрово, дочери М. И. Кутузова, Пушкин встречает А. Оленину, поразившую его снова своими чудными глазами.

Он снова в кругу своих друзей, знакомит их со своими новыми сочинениями, читает «Полтаву», посещает балы, танцует… В Большом театре идет балет «Руслан и Людмила»…

От встречи с А. Олениной сердце Пушкина снова наполнилось чувством несостоявшегося счастья:

 
Я вас любил: любовь ещё, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим.
 

Наконец, Пушкину удалось получить подорожную от Петербурга до Тифлиса. Подписать ее уговорили петербургского почт-директора Булгакова.

Он стремится сменить обстановку, погрузиться в другую жизнь, получить новые впечатления, которые должны возбудить его поэтическое воображение, понудив на написание новых творений.

С подорожной в кармане он прибыл в Москву. Сразу же после размещения в гостинице «Север» Коппа Пушкина окружили его московские друзья. Он встречается с поэтом Е. А. Баратынским, снова пытаясь ухаживать за Екатериной Ушаковой, часто бывая в их доме. Много играет в карты и крупно проигрывает. В одно из посещений Ушаковых Пушкин узнает о помолвке Екатерины с А. И. Долгоруким. Пушкин воскликнул:

– С чем же я остался?

– С оленьими рогами, – ответила красавица.

Но Пушкин не сдается. Узнав нечто предосудительное о поведении Долгорукова, он сообщает об этом отцу Екатерины и добивается расстройства этой свадьбы.

Он бывает у А. Я. Булгакова. Здесь любили его. В один из вечеров перед отъездом на Кавказ дочь Булгакова Катерина исполняла романсы на слова Пушкина, другие дочери отговаривали поэта от поездки:

– Зачем вы едете на Кавказ, там недавно убили Грибоедова?!

– Сударыни, еду совершенно спокойно: нельзя же в один год убить двух Александров Сергеевичей!.. Хватит и одного! – отшутился поэт.

На нескольких балах Пушкин снова встречает Наталью Гончарову. Он поражен тем, как нескладный подросток, которого он видел впервые два года назад, превратился в ослепительную красавицу. Новое чувство буквально захватило его. Душа горела, сердце хотело выскочить из груди… Он не знал, что делать… Наконец, бросился к графу Ф. И. Толстому, прозванному Американцем, несмотря на то что с ним он совсем недавно собирался стреляться. Пушкин знал, что Толстой знаком с Гончаровыми, кроме того, это был такой человек, который не знал никаких преград. Лучшего свата и не найти. Когда-то он участвовал в кругосветном путешествии с Крузенштерном, но своими выходками вывел того из терпения, и Крузенштерн выбросил его с корабля на берег Камчатки. Он вернулся с Камчатки, проехав всю Сибирь. За свои проделки и дуэли полиция не единожды высылала его из столицы.

– Федор Иванович, дорогой, я влюблен! Помоги мне жениться!..

– Да что такое? В чем дело? – ероша свою курчавую голову и глядя на поэта своими крошечными, красными глазками, спросил он. – Кто это за красавица, что завоевала твое сердце?

– Наталья Гончарова… Ты должен ввести меня к Гончаровым…

– Послушай, что ты говоришь! Умный человек, а… Я тебе удивляюсь! Хочешь бесприданницу взять?.. Она ведь в дырявых перчатках на балы является! В стоптанных туфлях танцует!.. Красива?.. Что из того, что красива? Ты ведь знаешь, конечно, или не знаешь? У Гончарова-старика, ее деда, миллиона полтора долгу!.. А отец сумасшедший, держат взаперти…

– Хорошо, хорошо, все это я слышал… Федор Иванович, ты только закинь удочку, на такого живца, как я, может быть, и клюнет!

– Эх, ты, простая душа! Ты думаешь, что ты вот такой знаменитый поэт Пушкин им там нужен? Им нужен министр или губернатор! Ведь у них капиталу только одна Натали и есть, больше козырять нечем. Старшая уже почитай старая дева, средняя – тоже просидит в девках… Вхож я к ним? Мало ли к кому я вхож, а только нигде не бывает так тошно, как у них. Я за их мамашей волочился даже когда-то… Только когда это было! А теперь ведь черт знает до чего дошла барыня!.. Когда-то была красавица, не хуже Натали, а теперь ханжа и черт ее знает, кажется, даже попивает. А что ей прикажешь делать? Я бы на ее месте тоже спился или с ума сошел, как ее муженек… Нет, дорогой Александр Сергеевич, ты же знаешь, я тебе только добра желаю, поэтому скажу тебе, братец, так: ты этот омут лучше обойди стороной – увязнешь. Поверь!

– Верю!.. Но все-таки… Федор Иванович, сердце у тебя золотое. Ведь ты завтра у них будешь… Скажи обо мне так, между прочим, а?

– Вот что, братец мой: если у тебя любовь, то это болезнь, и болезнь опасная, ее лечить надобно. И клин вышибают клином. Лечи свою любовь любовью, этакой, понимаешь, общедоступной. Потому что я тебе не враг. Я к тебе зла не питаю, твой талант я люблю и в пропасть тебя толкать не хочу… Все!

Ах, как был прав мудрый Федор Иванович, но Пушкин настаивал на своей просьбе.

– Друг мой! Ведь ты мне друг? Пойми, как же я поеду на Кавказ, если у меня не будет даже надежды?..

– Вот и бери с собой Надежду, а Наталью оставь!.. Это безнадежное дело, пойми ты, голова, раз и навсегда!

– Федор Иванович, я уверен, что ты меня выручишь. И буду я тогда твой вечный должник…

– Хорош ты будешь должник, когда в долговой яме невылазно сидеть будешь… Но, черт с тобой, – сдался, наконец, Толстой, – сказать, конечно, я могу…

Пушкин радостно бросился его обнимать.

– Только скажи, больше ничего! Только скажи!..

На следующий день Толстой покатил в своей карете к Гончаровым, дом которых находился на углу Никитской улицы и Скарятинскго переулка.

В первом часу дня на обычную утреннюю молитву собиралась женская половина семейства.

Мать замечает у дочери Александры в руках книгу.

– Что это у тебя? Молитвенник?

Александра пытается спрятать книгу в рукав, но не успевает.

– Это, мама?.. Да, это…

Мать замечает, что это никакой не молитвенник.

– Ты что это себе позволяешь? – кричит она на дочь. – Кто тебе, дуре, ее дал?

Наталья Ивановна бьет дочь ладонью по щеке. Из рук Александры книга падает на пол.

– Натали, подними и дай мне… Что-о? «Стихотворения А. Пушкина»? Та-ак?..

И Наталья Ивановна с силой бросает злосчастную книжечку стихов в дальний угол молельни.

В это время за дверью раздаются дикие крики:

– Держите! Уйде-ет!..

В дверь врывается растрепанный, в сером байковом халате Николай Афанасьевич, муж Натальи Ивановны.

Николай Афанасьевич приближается к дочерям, кричит громко:

– А царица, с царевнами!.. А царевичи, царевичи где?.. Где царевичи?..

В ужасе, пятясь от мужа, визгливо кричит Наталья Ивановна:

– Вяжите его! Вяжите!

Но Николай Афанасьевич хватает Натали, тискает ее, приговаривая:

– Ца-ре-вна Ле-бе-дь! Царевна Лебедь!..

Натали визжит, вырывается из отцовских объятий…

Лакеи бросаются на Николая Афанасьевича, вдруг завывшего волком. Они опрокидывают его и вяжут ему руки.

Наталья Ивановна топочет ногами, кричит:

– Вон его! Несите вон его отсюда!.. Несите же!.. Тащите его!..

После долгих поисков и увлечений вот в такую семейку решил вляпаться величайший поэт Александр Сергеевич Пушкин. Все-таки странны эти повороты жизни. От судьбы, как говорится, никуда не деться…

В комнату входит ключница Аграфена и говорит таинственно:

– Барыня, там гости к вам… Их сиятельство граф Толстой.

Раздается стук в дверь и голос Толстого:

– Наталья Ивановна, к вам можно?

– Войдите, граф! – томно произносит Наталья Ивановна, оправляя платье.

Входя, Толстой кланяется.

– Приношу мое почтение, дорогая Наталья Ивановна, и свои извинения, если оторвал вас от чего-либо важного.

– Здравствуй, граф, – сладким голоском отозвалась она, подставляя руку для поцелуя.

– Очень рад видеть вас здоровой и цветущей, – кланяется князь, целуя ее руку.

– Какое уж у меня здоровье, граф, – жеманясь, говорит Наталья Ивановна, – в мои-то годы? Идемте в мою комнату, граф.

Но Толстой заупрямился уходить из молельни.

– Я всегда был уверен, что это тоже ваша комната… И знаете ли, дорогая Наталья Ивановна, святость этих ликов вокруг нас как нельзя лучше соответствует предмету моей с вами беседы… Нет, вы разрешите мне здесь. Я сейчас молитвенно настроен по случаю очень серьезного дела. Поверьте, я искренне говорю! – прикладывая руку к сердцу, с ноткой торжества в голосе, сказал граф.

Это несколько насторожило Наталью Ивановну.

– Садитесь, граф!

Они сели, Наталья Ивановна тяжело вздохнула:

– Ах, все эти серьезные дела, граф, мне уже успели надоесть с самого утра… Три дочери на руках, выдавать надо. А на что? Денег ни копейки. Веришь, граф, иногда и на обед не хватает… Да что тебе говорить, сам знаешь, как я живу.

– Знаю, любезная Наталья Ивановна… Как вы находите, гожусь ли я в сваты? – неожиданно спросил Толстой.

– Неужели? Вы, конечно, шутите, как всегда?

– Помилуйте, я ведь сказал, что по серьезному делу!

– Знаю я эти дела! О долгах будете говорить?

– Нет, дорогая, не с тем я пришел, – поднявшись на ноги, сказал граф.

Он поднял на ноги и Наталью Ивановну и подвел ее к иконам.

– Помолимся Господу!.. Помоги, Господи, принять решение твердое, а не во вред, – крестясь, проговорил Толстой. – Дай нам, Боже, ума светлого!.. Вот теперь наша беседа освящена. Теперь сядем и поговорим. Вы, конечно, знаете Пушкина?

– Графа? Какого именно?

– Нет, не графа… Пушкина-стихотворца…

Лицо Натальи Ивановны исказилось гримасой.

– Пушкина? Этого атеиста, безбожника и картежника, сорванца?

– Сорванец? Какой же он сорванец? Ему уже тридцать лет!..

– Государь его терпеть не может, – горячо перебивает графа Наталья Ивановна.

– Что вы! Что вы!.. Совсем напротив. Государь его ценит.

– Помилуйте, граф, я сама слышала, что за ним учинен секретный полицейский надзор! – почти шепотом произнесла Наталья Ивановна.

– А за кем из нас нет полицейского надзора? Это хорошо еще, что секретный, а не гласный.

– Но какой из него жених? – смягчаясь, спросила Наталья Ивановна. – Он ведь нищий! Что у него есть?

– Тысяча душ, – приврал граф.

– Тысяча? У него? Неужели? – удивилась Наталья Ивановна.

– Пока у отца. Но отец передаст ему свои имения, лишь только он женится.

– Но как же он уродлив, этот Пушкин! Он был мне представлен на одном балу… Он сватается к Александре? – с неожиданной живостью в голосе спросила Наталья Ивановна.

– Нет, он влюблен в Натали.

– На-та-ли? Чтобы я отдала Натали за какого-то Пушкина? Вы шутите, граф? Так не выдают дочерей, граф, начиная с младшей. Пока не выдана старшая, младшая должна сидеть и ждать своей очереди!

И вдруг она засмеялась:

– А на какое приданое, любопытно мне знать, рассчитывает ваш жених? Он, конечно, рассчитывает на гончаровские миллионы. Но их давно нет. Миллионов за моими дочерями нет.

– Он мне ни слова не сказал об этом, дорогая Наталья Ивановна, – с достоинством ответил граф. – Хотя я думаю, что это ему известно… Но что же все-таки я должен сказать Пушкину, который ждет решения своей участи от вас? Да или нет?.. Только не будьте к нему жестоки. Он далеко пойдет, не просчитайтесь! А жестокостью вы его убьете, Наталья Ивановна. Он не сегодня-завтра едет на Кавказ…

– На Кавказ? Зачем? Он поступает в армию?

– Нет, он будет при Паскевиче… Сам царь разрешил ему эту поездку, вот что важно! – сказал граф, поднимая палец… – Я у вас засиделся, Наталья Ивановна, однако так и не узнал вашего ответа. Что же все-таки передать Пушкину?

– Передайте, граф, все то, о чем говорено. Натали всего лишь шестнадцать лет. Ей еще много партий может представиться! Думаю, ей еще можно подождать с окончательным словом.

– Значит, не то чтобы «да» и не то чтобы «нет». Так я вас понял?

– Разумеется, окончательное «нет» говорят тогда, когда другой жених сватается одновременно и он более выгоден.

– А за Натали никто другой еще не сватался? – осторожно допытывался Толстой.

– Зачем же я буду обманывать, сидя перед святыми иконами? Откровенно говорю вам: нет, не сватался.

– Итак: ни «да», ни «нет», но надеяться все-таки может? – почтительно поклонился, подымаясь, Толстой.

– Надежды ни у кого нельзя отнимать, любезный граф. Мы ему не отказываем в доме, как и в возможности писать нам.

Она тоже поднялась, подавая руку.

– Хорошо. Я так и передам. Счастливо оставаться, дорогая Наталья Ивановна, и прошу прощенья за беспокойство…

Пушкин с нетерпением ждал возвращения Толстого. Он бегал по комнате, заглядывал в окна, падал на диван… Пытался представить, как там Толстой хлопочет за него, снова смотрел в окна… И вот раздался шум кареты, и появился Толстой…

– Ну? – бросился Пушкин к графу.

Толстой устало сел на диван.

– Черт бы побрал этих баб, – сказал он. – По-бабьи и решили: ни то, ни се…

– Да что ты темнишь! – с нетерпением крикнул Пушкин. – Говори толком…

– Даже не знаю, что и сказать тебе, Александр Сергеевич… Сказала ее мать, что польщена твоим предложением, – начал Толстой, как бы вспоминая разговор у Гончаровых. – Но надо, дескать, подождать… Наталья еще молодая… Может быть, ей еще и лучшее предложение поступит.

– Да перестань ты из меня душу вынимать… Говори прямо: есть у меня надежда?

– Я ее тоже так спросил: так да или нет? Говорю, пожалейте меня, Наталья Ивановна, а то он меня застрелит и сам застрелиться. Зачем вам грех на душу брать?

– Ну? – нетерпеливо подталкивал Пушкин Толстого…

– Она несколько смутилась и говорит: «К чему такие страсти, мы ему не отказываем, и могу сказать скорее да, чем нет…»

– Ах, дорогой Федор Иванович, друг ты мой любезный! Значит, я могу надеяться!!!

– Мне, кажется, что вполне…

Пушкин обнял Толстого и выскочил на улицу. Душа его пела… Солнце, казалось, светило необыкновенно ярко, колокола звучали сладкой музыкой, воздух пьянил его. Казалось, крылья выросли у него за спиной…

На следующий день ранним утром Пушкин отправился на Кавказ.

3 мая он уже в Орле… Здесь в своем доме жил опальный генерал Ермолов. В своем кабинете он трудился над мемуарами о войне 1812 года. Надо было ничего не пропустить из увиденного и пережитого.

Генерал, еще крепкий мужчина с большой седой головой, был неудержимым в бою, а вот за письменным столом был неуклюж, никак не удавалось ему уложить на бумаге слова и фразы. Получалось что-то такое, что мутило его…

Он помнил себя еще со времен взятия Праги, когда сам Суворов наградил его Георгием за проявленную смекалку.

Подвергался он опале и раньше. Павел посадил его в Алексеевский равелин, но в 1812 году выпустили: не могли без него обойтись…

Раздался стук в двери:

– Что там случилось? – сердито крикнул генерал.

Дверь открыл вестовой:

– Ваше превосходительство, Александр Сергеевич Пушкин…

– Не понял, кто это?

– Александр Сергеевич Пушкин… Так они велели доложить…

– Ну, что стоишь? Проси!..

Он закрыл свою рукопись, поднялся и направился к двери. Навстречу ему, сверкая белыми зубами и протягивая руку, появился Пушкин.

– Милости прошу!.. Чем вас угощать?.. Чаю?..

– Весьма благодарен, ваше превосходительство, но я только что отобедал…

– Присаживайтесь… Какими судьбами в наши края?

– Еду на Кавказ в действующую армию… И вот решил навестить боевого генерала, хоть и пришлось сделать приличный крюк.

Пушкин осмотрелся.

– Один живете? – поинтересовался он.

– Да, как видите, один. Было сунулся к соседям, да неудачно… Как говорится, ко двору не пришелся… – улыбнулся генерал. – Что в столицах слыхать, как там воюют на Кавказе?.. До нас вести доходят трудно…

– Ничего особенного, ваше превосходительство… А на Кавказе ждут почетного мира…

– Я вашего Паскевича Эриванского назвал Иерихонским: он напоминает Иисуса Навина, по звуку его труб крепости врага падают одна за другой… Ну и золотишко, наверное, свою роль играет… Но что он будет делать, если нарвется на какого-нибудь упрямого пашу?.. – рассмеялся генерал. – Как-то чудно все в наше время…

– Что вы имеете в виду? – поинтересовался Пушкин.

– Да возьмите хотя бы это… Куда ни погляди, кругом одни немцы: то фон Дибич, то фон Клейнмихель… Черт бы их побрал!.. А вы можете себе представить, чтобы в Пруссии военные были Ивановы, Петровы, Васильевы… Ах, как прав Грибоедов, хоть я его и не жалую, который написал: «Как с ранних пор привыкли видеть мы, что нам без немцев нет спасенья!»

– Очень хорошо! – снова рассмеялся Пушкин. – Очень верно подмечено!

– Да, верно! – согласился генерал. – Я все удивляюсь нашему чувству собственного достоинства. Куда оно подевалось? Ведь раньше мы, русские, умели высоко голову держать… А теперь сплошные камер-лакеи пошли… Взять хотя бы декабристов… Их всего-то на всю Россию и сотни не наберется… А ведь большинство на коленях у царя прощения просили… Вот вам и служение отечеству!..

Пушкину эта тема была неприятной, и он попытался разговор перевести на другую тему:

– Что вы думаете о Карамзине? – спросил он.

– Мне ваш Карамзин не по душе. И писанина его мне напоминает ремень сыромятный. Я бы желал, чтобы историю России писали пламенным пером, таким, как у вас, например…