Текст книги "Прикольные игры на Краю Света (сборник)"

3

От тайного места за баней до реки – а это метров шестьдесят – компоненты бомбочек несли в разных торбочках. Сережа и младшая Колькина сестра Нинка бодро шагали следом за старшими, но на почтительном расстоянии. Колька то и дело оглядывался и для порядка шпынял мелкоту. Те в свою очередь прогоняли с огорода увязавшуюся за детьми дворнягу Жучку, по мере сил сторожившую подворье Василия Петровича.

На берегу Сергею и Нине сразу определили место – ложбинка на берегу в зарослях ивняка. Степка и Колька посреди поля снаряжали бомбочки: набивали травой бутылки, доливали воду, опускали в горлышки грязно-белые кусочки карбида и плотно закупоривали стеклотару.

И вот две бомбочки закопаны в сыпучую, как порох, подсохшую землю картофельного поля. Внутри стеклянных зеленых сосудов течет химическая реакция между карбидом и водой: выделяется и накапливается газ, а выхода у него нет.

Первой лопнула Степкина бутылка. Карбидный взрыв Сережка видел впервые и согласился с мнением старшего брата: он очень похож на те, какие показывают в кино про войну. Теперь ждали взрыва Колькиной бутылки. Но ничего не происходило. Там, где прятались Сережка с Нинкой, не было слышно ничего, кроме плеска волн и переговоров старших.

– Тихо же! Даже не шипит, – настаивал Колька.

– Шипит, – твердил Пан. – Пукает тихонько.

– Сам ты пукаешь! И совсем не тихонько!

Колька выскочил из окопчика и осторожными шажками пошел к своей бомбочке.

– Э, стой! – крикнул ему Степка. – А рванет?

Он вскочил на ноги, побежал за двоюродным братом, подцепил пальцами рукав куртки.

– Ну стой же ты!

Колька, вырываясь, яростно взвизгнул. И Степка отпустил его.

Все знали: если на Кольку найдет, он себя не помнит. И тому, на кого он взъярится, лучше уносить ноги. Колька хватал палку, камень – все, что под руку попадет, и лупил не глядя. Бывало, в припадок биться падал. За глаза его так и звали на Краю Света – Припадочный.

Тем временем Колька подошел к своему взрывному устройству и встал над прикопанной в землю бутылкой.

– Нормально все! – крикнул Степке. – Сейчас я ее!..

Огляделся, выискивая что-то на взрыхленной земле, подхватил с борозды черепок, обломок расколовшегося на части чугунка, котла для приготовления еды в печке.

– Дурак! – окликнул его всерьез обеспокоенный Степка. – На фиг тебе это надо?!

– Не твое дело! Иди в …

Колька опустился над своим изделием на колени, занес над зеленым донышком бутылки обломок чугуна…

И бомбочка словно испугалась наивной мальчишеской угрозы – она лопнула. Хлопок получился не очень громким, да и серо-зеленый цветок взрыва оказался слабее, чем у Степкиной бомбы.

Выглядывая из укрытия, жадно наблюдая взрыв, Сережа понимал, что граната ненастоящая, по-настоящему никого убить не сможет. Но почему же тогда Колька выронил ржавый обломок, схватился за лицо и скорчился над детской ямкой воронки, как молящийся араб, каких Сережа видел по телевизору, когда в скучных обычно новостях показывали войну Израиля и Египта, каких-то далеких и загадочных стран.

Больше зарядов не было. Вся ребятня побежала к поверженному подростку.

– Колян, ты что?! – на бегу выкрикнул Степка.

На бегу начала всхлипывать Нинка.

А Сережка не мог понять своих чувств. Положено было жалеть родственника, но ему было только любопытно – что случилось? – и неуютно от недоброго предчувствия.

Степка тряс Кольку за плечо. Двоюродный брат, не вставая с колен, поднял голову от земли. И все увидели, как между закрывающими лицо, серыми от земли пальцами сочится темная, как вишневое варенье, кровь.

Тут уж Нинка заревела в голос.

– Надо в больницу! Или что? – суетился Степка.

Понятное дело – в больницу. Но тогда все узнают, чем занимались оболтусы на пустых картофельных грядках. Значит, не избежать наказания. А оно вряд ли будет легким, вроде практикуемого мамой Степки и Сережки домашнего ареста. Ох, видно посвисты отцовского ремня неотвратимы, как зима!

– Пойдем к воде, промоем, – хлопотал Степка. – Может, там всего царапина или бровь зацепило: она кровит сильно.

– Глаза… больно… – глухо промычал Колька, не отнимая ладоней от лица.

Повели все же Кольку домой, рассудили, что в реке вода грязная, кишит микробами. Нинка, хоть Степка ее и отговаривал, побежала за мамкой. Та работает недалеко, на соседней улице, швеей на «промике» – комбинате местной промышленности.

У рукомойника на кухне Колька осторожно смывал с лица кровь и грязь. Ему помогал, как мог, Сережка. Ну, хотя бы подавал полотенце. Кровь тонкими, но резвыми струйками бежала из порезов на лбу, а еще из века заплывшего левого глаза капля по капле тоже сочилась.

– Левым почти ни фига не вижу, – констатировал Колька.

– Коль, а правым?

Тот побрызгал еще водой, поморгал – и ура!

– Кажись, вижу.

Потом, встречаемая не в тему радостным лаем Жучки, вбегает в дом тетка Евгения. Она бесцеремонно отпихнула Сергея, повернула к скудному свету из окна лицо сына.

– Ну что, видишь?

– Вроде, – вякнул Колька.

Телефона у Величко не было. Поэтому тетя Женя замотала раны сына льняным полотенцем и выбежала на улицу. Там, по счастью, ей удалось тормознуть соседа Петра Владимировича Бабченко, шумного веселого дядьку на машине ГАЗ-молоковоз. С его младшим сыном, второклассником Славиком, Сережка дружил.

Дядя Петя, конечно, чертыхнулся и даже матернулся, но посадил в кабину и кое-как перевязанного Кольку, и его мать. Погнал в больницу.

Сережка засобирался домой и только теперь заметил, что брата Степки давно нет рядом.

4

У Величко, которые Иван и Вера, родителей Степки и Сережки, тоже бегала во дворе собачонка незамысловатой породы с такой же простенькой кличкой – Белка. Это вполне объяснимо: в отличие от черной Жучки, бегавшей по соседнему двору Василия Величко, Белка имела шерсть изначально белую. Она умела лаять весело, встречая своих, и злобно, если в калитку перся чужой. А вот если папа возвращался домой пьяный, псина предпочитала молча отсиживаться в будке. Папаша в винном ненастроении мог пнуть независимо от того, с каким настроением лает Белка.

Вот и в этот вечер лязгнула на калитке клямка, специальный железный запор, но Белка отмалчивалась. Значит, папа возвращается «на бровях». Если настроение хорошее, станет петь, нет – начнет скандалить. На Краю Света после выпивки могли ругаться и драться почти все мужики, за исключением Пороховых, Шнейдеровых и Микошиных. Участковый инспектор милиции Стражев выпить мог и любил, но в буйстве замечен не был.

Степка и Сережка делали уроки за круглым столом под абажуром с кистями и теперь дружно напряглись. То, что папа бывает грозен, Сережка узнал года в четыре, когда запомнилось, как спасались от беспочвенного отцовского гнева у соседей.

В отличие от мужиковатого и простого Василия, Иван Величко выглядел, как правило, хорошо, красиво. Как лицом, так и формой одежды. Лоска и щегольства он поднабрал, когда служил срочную службу на Краснознаменном Балтийском флоте. Иван Петрович работал электриком на местной гидроэлектростанции. На работу ходил в темно-синих, почти черных галифе, таких штанах военного фасона тех времен, блестящих яловых сапогах и длинном черном кожаном пальто.

Судя по шагам в коридоре, возвращался папа довольно уверенно. Значит, считая по-взрослому, выпил немного, ну или умеренно.

Сережка перевел дух и вернулся к арифметике.

– Не ждали? – весело рявкнул в кухне папа.

Мама шикнула: дети сидят за уроками.

Папа громыхнул посудой. Скорее всего, принес «красненькую» – бутылку вина и будет сейчас, как говорят взрослые, «догоняться». А вскоре и песня начнется…

В самом деле, не успел Сережка дорешать примеры, как из кухни донесся чуть скрипучий запев:

 
Когда на улице Заречной
В домах погашены огни,
Горят мартеновские печи,
И день и ночь горят они.
 

Потом папа уже дуэтом с мамой спел песню из кино «Кубанские казаки»: «Каким ты был, таким остался…» Причем Сереже показалось, что мама вкладывает в слова воспитательный смысл. Ну, на то она и учительница.

Вечер обещал перейти в ночь спокойно, без скандала и драки. Но Сережа все-таки ощущал беспокойство, видел, что и Степка остается напряженным, уроки плохо лезут ему в голову. Младший брат догадывался: старший томится в ожидании того, какой будет развязка плохого дневного приключения.

И вот она лязгнула, чертова калитка, своим железным запором. Так клацнули друг о друга детали простой защелки, что пацаны поняли: развязка пришла. Тем более что Белка тявкнула для сведения: пришли не чужие.

Конечно, это была ближайшая соседка и родственница – тетя Женя.

– Пьем да поем, значит? – с порога начала она, постепенно повышая громкость своего и без того не слабого голоса: – А вы знаете, что ваш Степка моего Кольку покалечил?!

– Как – покалечил?! – всполошилась мама.

Евгения коротко всхлипнула и проголосила на слезливой волне:

– Не знаю, будет ли глаз видеть! Ни за что кинул бутылкой прямо в голову!..

– Какой такой бутылкой? – требовала подробностей Вера Ильинична.

А папа громко позвал:

– Степан?

Брат вздохнул, выбрался из-за стола и побрел к неплотно прикрытой двери. На время забыв про «домашку», потянулся следом Сергей.

– Объясни, в чем дело! – потребовала мама.

Степан обратился к тетке:

– А что Колька говорит?

Та огрызнулась:

– Что было, то и говорит: кинул бутылку ни с того ни с сего.

– Что я, дурак – бутылками с карбидом кидаться?

– С чем? – насторожилась мама.

Папа снова попытался вникнуть в суть конфликта:

– Ты, Женька, это… погоди нагнетать. Надо толком разобраться. Говори, Степан!

– Во разумник! – тут же встряла Евгения. – Оболтусов надо воспитывать, а не винище пить! Вот и мой где-то собакам сено косит, а сын в больнице!

– Ты, Женька, и сама выпить не дура! – хохотнул папа.

Мама взяла разбирательство в свои руки.

– Не молчи, Степа, рассказывай.

И Пан выложил, как все было.

Зацикленная на своем, Евгения завопила:

– Во как! Не просто посудина, а с этим… карпинтам! Вообще убить мог, паршивец!

– Подожди, Евгения! Значит, Коля утверждает, что Степан бросил в него бутылку с карбидом?

– Во! Утверждает!

– Почему я должна верить Николаю, а не своему сыну?

– Потому что твой стоит и ухмыляется, а мой в больнице!

– Не вижу логики, – заметила мама.

Сергей решил поучаствовать в выяснении истины, просунул голову в дверной проем и заявил:

– Я видел! Все было так, как Степа говорит.

– Конечно! – подбоченясь, заявила Евгения. – Конечно, будешь брату поддакивать, засеря малая!

Евгения Валерьевна – женщина простая – как думала, так и разговаривала.

Но тут папа вспомнил, кто в доме хозяин. Он так грохнул кулаком по столу, что громко звякнул соприкасавшийся с тарелкой стакан.

– А ну, дорогая, пошла отсюда! Пришла в мой дом и на моих детей гавкаешь! Виноват – ответит!

– А чтоб вы все сгорели! – парировала Евгения и выскочила за дверь.

Спать пацаны легли умиротворенные, почти счастливые. Как ни крути, спасибо тете Жене: ее крик оттянул на себя добрую половину родительского гнева. Понятно, папа и мама в один голос, что бывало нечасто, пригрозили: если еще раз услышат слово «карбид», обоим долго будет больно сидеть.

А Колька оказался сволочь, хоть и двоюродный брат. Так думал, засыпая, Сережка. Он не знал, что через два часа будет разбужен, напуган и опозорится, как малое дитя.

5

Сначала тявкнула вполне дружелюбно Белка. Этого в доме Величко Ивана не услышали. Но пронзительный собачий визг, полный боли, разбудил всех в доме и даже соседей Пороховых. Не проснулся только негромко похрапывающий Иван Петрович.

Все Величко по линии Ивана Петровича спали в одной большой спальне, куда выходила задняя стена печи. После недолгого, но душераздирающего взвизга Белки, не понимая, что к чему, не враз, как по команде, но в одну минуту сели на своих постелях Вера Ильинична, Степан и Сережка.

– Чо такое?! – воскликнул Степка, видевший в ночном мраке только смутные, как призраки, силуэты матери и брата.

Громкий дробительный удар в дверь заставил всех вздрогнуть. Затем послышался рев дяди Васи Величко:

– Верка! Ванька! Открывай!..

– Может, с Колькой что, – предположила мама.

– Не открывай! – чуть ли не в один голос воскликнули сыновья.

– Так вдруг помочь надо. – Мама потрясла за плечо папу: – Вань, просыпайся, брат ломится!

Батя пробормотал что-то невнятно и натянул одеяло на голову.

Мама встала, накинула халат поверх ночной сорочки.

– Спите, дети.

Как бы не так! Сережка не меньше Степана был уверен: дядя Вася пришел ругаться вместо тети Жени. И этот скандал будет посильнее: вон как Белке досталось!

Мама вышла в кухню, зажгла свет.

– Тихо, Василий! Детей разбудил.

Что-то громко упало в коридоре.

– Вася, ты что?!

– Хочу со Степкой говорить!

– О чем тебе с мальчишкой говорить?

– Он знает!

– Ну нет, Василий, ты пьяный, да еще с топором…

С топором?!

Мальчишек мигом смело с кровати. Оба яростно трясли отца за плечи.

– Папа! Папочка! У него топор!..

Но отец никак не мог вырваться из лап тяжелого хмельного сна. А мамин голос, как будто спокойный, увещевающий, но со звонкими модуляциями напряжения, а может, и страха, доносился уже от дверей, ведущих из кухни в гостиную – раньше говорили «в зал». Значит, дядька Васька пробивается к ним все ближе и ближе.

– Папочка! – заорал Сережка, оглядываясь на штору, прикрывающую дверь в спальню.

Мальчики то включали, то выключали свет в спальне: непонятно, что страшнее – увидеть дядьку с топором во всей красе или только смутную тень с поблескивающим в лунном свете лезвием плотницкого, но вполне убийственного инструмента.

Сережка переминался у родительской большой кровати, пытаясь вместе со Степаном привести в чувство отца. Громко хрястнула дверь в зал. Сережа подскочил от страха и… треснул кулаком по шершавой твердой щеке отца.

– Да вставай ты уже!..

Папа наконец-то продрал глаза, поднялся с кровати, очумело мотая головой, и услышал крик родного братца. Этот крик заставил его окончательно проснуться.

– Давай сюда Степку, а то засеку!

– Опомнись, Васька! – тоже криком взывала к рассудку свояка Вера Ильинична.

Сережа сжал ноги и присел, чтоб меньше было видно, что он описался, но видел и слышал: батя выругался матно и как был, в белых армейских кальсонах, бросился в зал.

Ребята сквозь щель в шторе наблюдали за тем, как развиваются события. У двери упирались друг в друга, как в игре «тяни-толкай», мама в халате и дядька Васька в спортивных штанах, валенках и телогрейке на голое тело. Толкались руками, то есть мамка удерживала дядьку пальцами за запястья. Правая рука дядьки и левая мамина были подняты вверх, правая мамина и левая дядькина отведены в сторону. Как будто пара неумех пытается станцевать танго или вальс. Было бы смешно, если бы не слипшиеся волосы дядьки, его бешеный взгляд, а пуще того – топор в правой его руке.

Тоже встрепанный, такой же нелепый в своем исподнем, как и дядька Васька в телаге на голое тело, папа взывал:

– Братка, уймись, ради бога!

– Я уймусь! – хрипел дядька Васька. – Хоть ты меня, брат, уже сколько лет давишь!..

– Что плетешь? За этим среди ночи приперся?

Может, дядька и ответил бы брату, и не только матом, который вроде начал вываливаться у него изо рта, но не успел.

За его спиной в дверном проеме вырос сосед, Геннадий Порохов. Одной рукой он перехватил топор, второй «на локоть» захватил буяна за шею и утащил на кухню. А затем, судя по грохоту и топоту, поволок во двор. Дядя Гена – мужик серьезный, в молодости служил в десантных войсках. Так что справиться с сильно пьющим дядькой Васькой для него – семечки.

Потом папа долго бубнил с кем-то на кухне. Мамка же, стараясь делать вид, что не очень-то испугалась, пришла к детям, успокоить: «Ну всё, всё кончилось!»

Эх, мама!..

6

Василий Величко официально работал спасателем на пляже. Но основным источником добывания денег для большой семьи была у него шабашка – это когда люди что-нибудь строят для кого-нибудь, договорившись по-тихому, без участия государственных организаций. Поэтому дома он бывал редко, все время в разъездах. И как раз сейчас угораздило его приехать на побывку.

Наверное, по-родственному Иван Величко не стал бы выносить сор из избы. Сосед Порохов тоже болтливостью не отличался. Но ранним, почти черным на Краю Света утром, когда всего и света во дворах – от окон, уютно желтеющих во мгле, настроение в доме Ивана снова перестало быть умиротворенным.

Степка выскочил во двор по утренней нужде. Через минуту ворвался на кухню. На красных от мороза щеках поблескивала влага. Оказалось, это не растаявшие снежинки, а слезы ярости.

– Я его убью!!!

– Что такое? Кого? – удивилась мама.

– Дядьку! Он, гад, Белку убил!

Степке в темноте не привиделось. Белая собачка лежала в двух человеческих шагах от своей конуры, в темной замерзшей луже крови. Василий разрубил ей хребет, и Белка от крыльца, где получила удар, до того места, где испустила дух, ползла, волоча парализованные задние лапы.

– Убью! – дрожа от холода в одной рубашке и дежурных валенках, твердил над трупиком дворняги Степан.

«Убью!» – не раскрывая подрагивающих губ, вторил брату Сережа.

Мама пошла ругаться с родней, но ничего у нее не вышло. Евгения, чуть приоткрыв входную дверь, заявила, что знать ничего не знает, что Васька чуть свет убрался куда-то.

Мама ушла на работу, как всегда, раньше всех, но прежде заверила своих мальчиков, что обязательно зайдет к участковому милиционеру Стражеву и напишет на Ваську заявление.

Дети вместе с хмурым от трудного похмелья батей погребли Белку за сараем. И плевать на то, что Степка и Сережка опоздали на первый урок почти на полчаса.

7

Сережка Величко, Нинка Величко, Сашка Порохов и Славка Бабченко – одногодки. Ходят в одну школу, в ту, в которой учатся все дети и подростки Края Света, – в СШ № 1. Первая не потому, что лучшая, а потому, что прежде других построенная. Вся октябрятская четверка училась во втором классе. Только Сережка и Сашка, как более толковые, сидели за партами во втором «А», Славка и Нинка с более скромными способностями к учебе – во втором «В». Но обычно в школу шажком, а из школы бегом они направлялись одной компанией. До сегодняшнего утра.

В школе братья разошлись по разным учебным корпусам. От переживаний, ночных и утренних, Сережа плохо соображал и даже получил внушение от добрейшей Виктории Максимовны. И не сразу заметил, что одноклассники посматривают на него с настороженным удивлением. Он даже оглядел себя украдкой: может, какой непорядок в одежде? На перемене после второго урока все разъяснил Сашка.

– Слышь, правда, что вы вчера Кольку карбидом взорвали?

– Ерунда какая! Никто его не взрывал!

– А Нинка говорит – взрывал.

– Нинка?

– Она же сама все видела…

С двоюродной сестрой Сережка дружил так, как будто она была родная, как будто вообще сестра-близнец. Начиная с яслей всегда были вместе. И вот она врет! Но зачем?

Сережка выскочил из класса, в несколько секунд преодолел расстояние до второго «В». Круглолицая, с двумя тонкими косичками Нинка, в форменном платье с передником, стояла у доски, болтала с одноклассницей.

– Нинка, иди сюда!

– Чего тебе? – спросила та испуганно.

– Спросить надо.

– После уроков спросишь. Сейчас некогда!

Нинка огляделась, словно искала, кто бы подтвердил – действительно некогда. И вдруг спасением для нее ударил по ушам всегда неожиданный звонок на урок.

Сережа отправился восвояси.

У второклассников учебный день составляет четыре урока с большой переменой. Когда учебное время истекло, Сережка попросил Сашку, чтоб тот подождал его, а сам побежал во второй «В». Почти все «вэшники» были в классе, но ученицы Величко на месте не оказалось. Один Славка Бабченко сидел за партой и неспешно уминал большое желтое яблоко.

– Где Нинка?

– Смылась с последнего урока. Сказала – живот болит.

– Она про вчера рассказывала?

– Ага. Будто Пан в Кольку гранату из карбида бросил. И ранил.

– Зачем рассказывала?

– Да ни зачем. Наша Маша, ну Мария Антоновна, как пришла, так и спросила у нее: «Что у вас случилось?»

– А ей что за дело?

– Сказала, что звонили в школу из больницы, вот и спросила у Нинки.

– Нинка – предательница! – выпалил Сережка.

– Да? Кого она предала?

Сережка промолчал. Действительно, кого она предала? Просто врет вслед за Колькой.

Ученики уходили из школы двумя путями. Первый – от парадного крыльца через прогулочный дворик на улицу Юрия Смирнова и затем на площадь. Второй – мимо актового зала, котельной, через пришкольный участок с грядками, ягодными кустами и плодовыми деревьями, через калитку на улицу Володарского и с нее на Набережную – на Край Света.

Они брели втроем: Сережка, Сашка и Славик. Обычно по пути домой они успевали поиграть в пятнашки, в ножички, меча перочинник с ладони, с локтя и даже ото лба. Или просто хохотать, толкаться, драться мешками со сменной обувью и «физрой».

В укромном уголке возле угольной кучи, между продолговатым зданием актового и спортивного залов и котельной, о чем-то спорили старшеклассники. Сережка сразу определил: в разноголосице слышится голос Степки. Не сговариваясь, троица октябрят подошла ближе, чтоб расслышать, что за проблему решают старшие ребята с Края Света.

В толпе на первый взгляд было человек десять. Кроме Степана и нескольких пацанов с улицы Набережной и улицы Заречной в группе выделялись восьмиклассники Юра Микошин и Нёма Шнейдеров. Приличная вроде компания. Так что – драки не будет?

Все слушали взволнованную речь Степана.

– Юр! Пацаны! Ну, если я сам сразу первый согласился на бой, зачем мне такой ерундой заниматься?

– Пан, – сказал Юра Микошин, – я тебе, может, и верю, но пацаны не все верят. Говорят, что сначала ты хотел драться, а потом испугался.

– Брехня! Кто это сказал?

Степка поочередно заглядывал в лица пацанов, словно хотел по глазам вычислить клеветника.

– Ну Колька… – протянул кто-то из заречных.

– Тогда пошли в больницу! – горячился Степан. – Пусть он при мне свое вранье повторит!

– Ладно, Пан, разберемся, – успокаивал Юра.

Потом оглянулся и увидел троих друзей.

– А ну кыш отсюда, мелкота! – рявкнул он страшным голосом. – Подслушивают тут!..