Текст книги "Оригами. Ничто не бывает случайно!"

Восемьдесят минут до встречи

Настроение. Про него забывают. Оно не стоит в первых рядах. На всех торжественных празднествах желают сколь всего угодного хорошего, но про настроение забывают. Оно придет, оно меняется, а раз плохое, то станет хорошим. Раз плохо, то станет хорошим. Но раз хорошее, то плохим не станет. И чем чаще оно становится последним, тем чаще начинаешь в этом всем видеть хорошее. Наивно. А может, так спокойнее? – Так спокойнее. Жизнь идет уже третий десяток, и ты тянешься к спокойствию, и оно наступает, но в выборе между бесцельно проведенным вечером за тоскливой беседой с подругой, которой вас давно не сводили встречи, спокойным уединенным ивнингом или громким бессмысленным приятельским застольем, плавно перетекающим в подстолье, выбирается зачастую не второй заветный вариант. И так по кругу, смешиваясь с незыблемым давлением рутины.

И во всем протекающем вокруг и подле тебя ты не чувствуешь себя. Это декорации. Вовлеченность, интересы, работа, общение, манеры, жесты. Все смешивается в едином потоке огней, больших и малых, четких и расфокусированных, несущихся куда-то вдаль, будто ты сбоку наблюдаешь за движением на Южном мосту. Все несутся по своим делам, со своими опозданиями, криками, ссорами и преступлениями через интересы дорогого человека. И раз в мы мыслях еще стоим и смотрим на Южный мост, то что может взять и резко изменить это мрачное движение, целеустремленное до глупости?.. Добрый дядя-регулировщик, знаки движения… «Нет, авария!» – резко пронеслось в моем сознании. Ведь, черт возьми, когда мы несемся, не замечая ничего действительно важного на своем пути под гнетом рутины, случается авария. Остановка. Остановка всего того, что за пару мгновений до нее казалось необходимым. Несравненно приоритетным и важным. Авария. Теперь оно и не наступит. Словно и не собиралось. Нет, разумеется, мы рассматриваем случай, когда герои, тяжело дыша от неожиданности, откроют двери машин, смахнут градом льющийся пот и посмотрят на произошедшее. Никаких жертв. Не важно, как долго они будут смотреть на валящий пар из-под капота, тем самым состыковывая материальные ценности, не важно, сколько грязи выльют друг на друга эти герои-водители в горячем споре, кто же виноват. Важно послевкусие. То, кого первым они захотят услышать после всего. Жесткий тест, кто действительно важен. Что же скажут ему, медленно подбирая слова? – что машина была застрахована или как же непревзойденно ценно слышать ныне родной голос? В случае последнего общество еще подает надежду на сохранение истинных ценностей, неправда ли? И остается верить, что до второго шанса они не дорвутся, поняв и усвоив все с первого раза.

В иронии своей судьба вольна не предоставить второй шанс. Так и в аварии, так и в любви.

Я присел на бетонную ограду фонтана вдалеке от падающих капель. Оставалось прождать около сорока минут, прежде чем прозвенит последний звонок, и я отправлюсь сдавать экзамен на профпригодность противоположному полу. И как требует того классика жизни, мысленно я себя накручивал, с каждой минутой ожидая и предчувствуя от встречи все больше, придавая ей все более грандиозный смысл. И хочу заметить внимание читателя, так происходит часто и практически во всем. Даже когда надеваем лучшую рубашку на свадьбу к товарищам, предчувствуя нечто фееричное, хотя прекрасно представляем себе сценарий и смысл гулянки. Особенно с первыми свиданиями. Возможно, это относится больше к прекрасной половине: они представляют, как его волосы будет развевать ветер назад, и как скулы и белоснежная улыбка будут очаровывать ее, как он будет кружить на руках, а затем они вместе укатят в ночь, куда глядят их счастливые глаза. И что утром, с рассветом они дадут клятву верности друг другу. Да абсурдный бред! Это может и идеально, даже несколько утопически, но лучше бы так даже и не было. В конце концов, на работе следующий день ты будешь отвлеченным овощем, лишенным премии. А еще соберешь по свою душу десятка два острых шуток, особенно от Скотта. Чарли вообще шутит как-то грубее. Его механизм остроумия требует смазки уже лет как двадцать.

Однако даже смазанный и готовый к употреблению механизм остроумия не давал мне гарантии и спокойствия за то, как же я себя покажу на встрече. Хотелось положиться на импровизацию. Мой взгляд по-прежнему наблюдал за падающими рядом каплями, и они, одна за одной, исчисляли еле тянувшиеся минуты до заветной встречи. «Как она поздоровается? В каком настроении будет? Платье? Деловой пиджак? Главное, не кожаная куртка с шипами, скрывающая изобилие татуировок, сделанных на спор по молодости», – успокоил я себя. «Интересно, она тоже волнуется?» – вдруг снова забеспокоился мой внутренний я. Наскучившие падать капли заставили перевести мой взгляд на часы, и я удивился, что эти беспокойные мысли заняли все время ожидания. И вот-вот. С минуты на минуту. Suddenly and forever.

Спешат из магазина мама с дочкой, помогая друг другу нести пакеты. На дочке платье цвета морской волны, а волосы прижаты белым ободком. Вот, выплескивая будто ругательства на жизнь клубы черного дыма из выхлопной трубы, повернул на St. Rise старый лимузин. С мрачного монумента взлетел голубь, обыкновенный, городской, серого оперения, сытого телосложения и подлетел к голубке. Белой, радостно воркующей. Черт, где же моя голубка, какими английскими ветрами ее унесло прочь от намеченного фонтана и какое тревожное щебетанье других птиц разубедило ее приехать?!

Надежда еще теплится. Падение капель усиливается. Теперь они звучат о бетон в унисон урчанию моего живота, сегодня не ведавшего почти ничего кроме нервов и будничного табака. Пара движений, и кремниевое колесо озарило искру, едкий дым растворил свежесть зелени у фонтана. Мне не хотелось уходить, и даже оправдывать себя тем более. Может, так оно и лучше, ведь я пришел, прождал, сосчитал капли и прохожих, точно голодный пес, больше не лающий от скуки. Скотт в данный момент принимает по свою грудь за всю нашу творческую кучку от Ларри, который, точно говорю, не рад вестям о тупике. Чарли принимает в данный момент по свою грудь две по пятьдесят. Unusual day сменился на привычность, и следующим напряженным моментом виделся лишь час-пик. Вот-вот на железнодорожных станциях захлопают дверьми спешащие на перрон и сквозь него пассажиры, водители автобусного парка повернут ключи зажигания, и две моих ноги отправятся в путь ко вкусному домашнему ужину.

Уместно было бы в этот момент подметить, что человеку нужно мало для счастья, и весть о надвигающимся ужине согревала не слабее дедовской телогрейки. Но рай в шалаше невозможен без вкусных ужинов. А вкусные ужины без близкого человека. Следственно, мало построить шалаш и купить холодильник. Даже постоянный соблазн человечества увеличивать капиталы, раскрашивать еще более изощренно стены в своем доме, досуг и жизнь тут ни причем. Остановившись с такими мыслями на светофоре, я вдруг почувствовал себя участником той самой притчи, где пешеход с завистью смотрит на велосипедиста, тот на водителя, водитель в свою очередь за владельцем спорт-кара, и последний бдит в небо, восхищаясь полетом железных аэродинамических тел, столь грациозно на закате рассекающих небосвод. Но ведь это все станет ничтожно, даже отвратительно, если не с кем радости новых побед будет разделить.

Перейдя беснующий перекресток, я свернул во дворы, где тихо и спокойно. Обычно в такие моменты в кинофильмах картина становится мрачной, угрожающе показываются стены кирпичных высоток, среди лестничных балконов развешено одинокое белье, и в конце улицы на последнем этаже душераздирающе надрывается трубач, эмоциями затмевающий целый оркестр. Некая нуар-картина времен не так давно зацветшего джаза. Но я даже зашагал увереннее, и снова потянулся рукой в нагрудный карман рубашки за «огнивом», дабы раскурить трубку своего несостоявшегося мира. Внезапно, кроме удручающей пустоты моя рука не нащупала ничего. «Что за, какого черта!» – ведь «огниво» то было мне очень ценно, как минимум, оно было из-за границы и хранило в себе Бог лишь знает сколько пережитых случаев и историй. Машинально мои ноги вновь развернулись к фонтану.

Однажды в детстве на льду я поскользнулся и тормашками вверх приземлился перед возлюбленной девочкой, в весьма неловкой позе. Чувства схожи. На месте, где я сидел у фонтана, был аккуратно сложенный бумажный самолетик, на котором красовалось оставленное ценное огниво. Взяв его в руки, я быстро огляделся вокруг, будто надеялся обнаружить кого-то в кустах, смеющегося и подглядывающего, но площадь жила своим обычным чередом. Никакими духами бумага с крыльями не источала. Но я был явно уверен, что автором этого сюрприза была Хельга. Пытаясь мысленно ответить на еще большее количество вопросов, устремился прочь.

Ночной Оуквуд. Озаренная огнями фонарей старая добрая улочка. Вдох, и никотиновый выдох. Одна за одной беснующие и беспорядочные мысли. Снова с радостными объятиями меня встречает старина Блэр. Я поведал ему сегодняшнюю историю до последнего слова, будто так станет все понятней. «Она так просто не закончится!» – отрезал прочь все плохие исходы, вертевшиеся в моей голове. Свет доброго фонаря значительно поморгал, укрепляя мое успокоение… а знаешь, что, Блэр? —

Будь она столь ярка иль бледна,

Будь ты гением иль дураком,

Доверил бы ее улыбке жизнь свою переменить?

Искра

Из глаз. Из фраз ораторов. Из-под скрипящих колес старых башенных часов на площади. Та, что отправляет в небо салюты в честь главных праздников города, а может, те, что упорным трудом добывали на протяжении лет в пещерах древние потомки?

– «Совершенно нет».

Разве что способно затмить ту искру, что в нас разжигает любовь? В наполненные метаниями, резкими движениями и напряженным дыханием ночи невозможно спокойно лежать даже на самой удобной подушке. А за миг, когда ваши взгляды совпали, держишься до самого утра, страстно желая повторить его.

– «Во всем прочем, эта история не о прошедшем дне».

«И способен ли вообще этот самолет взлететь? Благополучно приземлиться…» – спрашивал я себя в четыре часа ночи, потеряв всякий сон и последнюю надежду заснуть, поднимая в руках оставленный незнакомкой бумажный самолетик. Так и не ответив себе, я отправил его в стену. «О, приземлился. Ну теперь не взлетит. А, к черту!».

Через пару часов очередная утренняя чашка кофе, новоиспеченная шутка Скотта, нетленная лысина Ларри. Не желаемая никем поездка на Браун Стрит, ставшая родной столовая на Пампл с пловом Чарли и множество безответных вопросов. А в сознании моем витает белый мотылек, стремящийся полететь прочь от клетки, яркого света, пророчащего притяжение всех остальных мотыльков. И даже если вопреки законам природы его замыслу суждено сбыться, никто даже ресницей не моргнет, услышав ничтожную весть о том, что мотылек не покорился неписанной истине. Другое дело – человек. Представитель пролетариата, работник мыслей, превращающий безжизненные полотна в произведения искусства, сойдя с нужного поворота системы, мнит себя творцом революции! И континенты блещут овациями, история вписывает его инициалы в свои бескрайние страницы! А я допил утренний кофе и вышел на улицу.

Осенний ветер норовил растрепать и без того ленивою рукой уложенные волосы. Больше всего мне не хотелось вновь поехать на Браун Стрит и на весь день окунуться в криминальную струю, с коей ничто меня не роднило. Нет, в детстве было интересно читать старые детективы или с такими же сорванцами лазить, куда бы нормальный ребенок посмотреть бы боялся, и представлять себя победителем всех дворовых опасностей! Впрочем, матушка отреагировала бы ровно также, как и в мои детские года. Благо, от обязанности носить закрывающие уши шапки я успешно избавился.

Все-таки полезно иногда импровизировать. Да, я, заспанный удрученный флегматик, это подметил, вы не ослышались! Владея запасом времени ровно в четырнадцать минут, по пути на работу я прокатился вниз до Соул Стрит, известной теми самыми круассанами, и захватил своим доходягам по плюшке. И даже придумал на то шутку про Чарли, уж очень он, черт возьми, похож на промасленную пышущую жаром мясную плюшку! И подхваченный осенним ветром, несущим меня вперед, достиг любимой лишь в день зарплаты, менее любимой в день аванса, родной мастерской. Кстати, интересно сейчас расспросить бы Скотта, что же Ларри ему возразил на вчерашний рапорт о нашем тупике.

«Внимание, три… два…» – (шепотом отсчитал я, переступив порог мастерской).

– О, Лаз! Ты сегодня свежее чем обычно! Тебя постирали? – не уступая никогда в пунктуальности и изощренности приветствия никому, обнял меня Скотт.

– Старина! Ты как всегда в своем духе! Приветствую, рад видеть! – радушно похлопал я Скотта по плечу.

– Взаимно! О, это мне?

– Не Ларри же!

– Мм, те самые, с лавки на Соул! Сегодня ты уже заслужил мою любовь! Тогда предлагаю срочно освоить эти кулинарные шедевры, пока Чарли не добрался до нас.

– Ну как тут отказать, а! Кстати, что с ним?

– У меня есть две версии.

– Давай с плохой.

– Он помирился с женой. И либо она забрала его машину, либо его самого вместе с совестью, и поэтому он прибудет на восточном экспрессе до станции, оттуда наверх по Памплу пешком взгромоздит наеденное за плотным завтраком пузо, и распахнет наши двери, когда Ларри будет уже рвать и метать все подручное.

– Что мы имеем с хорошей стороны?

– Он поругался с женой.

– Тогда его пузо должно иметь причину на опоздание.

– Точно! Предполагаю, он выехал, забыв надеть подтяжки…

– Ха, вернулся домой, там злая жена…

– Именно, вернулся на Пампл, а там уже пробка!

– Хуже, если сегодня на Пампл вышли бастовать рабочие Северного вокзала.

– Ну-ка, Скотти, просвети меня, отстал нынче от курса последних городских событий.

– Все то же, что и пять лет назад у рудников за Западной окраиной Роджерса. Задержки выплат, сокращения, клопы в матрасах, отсутствие мяса в щах…

– Дай угадаю, еще ненормированный рабочий день и табак втридорога?

– Да-да-да…

– Если этот лысый черт задержит нам аванс, будем иметь такую же участь.

– Меланхолия от Лаза. Точно, удручающе и никогда не поддержит!

– Даже не поспоришь, старина. – с улыбкой я вздохнул, заканчивая доедать последний, и от этого самый вкусный круассан.

Конечно же, в этот момент распахнулись широко двери мастерской, и влетел запыхавшийся Чарли.

– Я не опоздал? Ларри уже здесь?!

– Куда не опоздал? – с мировым спокойствием спросил Скотт, цивильно дожевывая завтрак.

– Ну на работу естественно! – нервно отозвался Чарли, вытирающий пот со лба.

– Какую работу? Тебя уволили еще час назад.

Холодок пробежал от затылка до пяток нашего толстого недоумевающего друга. И правда, еще чуть-чуть, и Чарли буквально бы оледенел, но Скотт начал тихонько посмеиваться.

– Да расслабься, старина, Ларри нет, ты здесь! – Идиллия!

– Аллилуйя, черт побери!

– Правда, одна плохая новость у нас для тебя все же есть… – подыгрывая Скотту, сказал я Чарли.

Снова наш успешно начавший день толстячок напрягся.

– Круассаны так до твоего прихода и не дожили, ха!

Скосила выражение лица Чарли очень приплюснутая злорадная улыбка, будто бульдогу наступил на хвост маленький мальчик, и ему не больно, не смешно и нелепо.

– А черт с вами! В обед наверстаем! – вдруг сменился на позитивную волну наш бульдог, – Какие будут указания?

– Прогревай мотор, старина! Едем на Браун, оттуда на обед, далее на ковер к Ларри, но сначала мы с Лазом за авансом. Ты с нами?

– Ого, сегодня ж мы станем любимы бухгалтерами! Конечно с вами, нужно же мириться сегодня с женой.

Мы со Скоттом понимающе переглянулись, мол, что и требовалось доказать. Через 15 минут карманы наших рубашек заветно полнились, мы размещали наши зады в плоскости «Бьюика» Чарли. Скотт медленно докуривал, опершись локтем о капот, ветер развевал ему галстук. Такая драматическая картина перед триллером, что вновь ожидал нас на Браун менее чем через час. Наконец, Чарли запустил двигатель, и мы двинулись в путь.

Искра. При зажигании спичек. При горении бенгальских огней в канун Рождества под звон пенящихся фужеров.

– «Да нет же! Совершенно нет!»

Не сравнится по яркости своей ни одна искра с той, что возникает между людьми. Та, что способна освещать стадионы, не вызовет и робкий холодок стеснения между людьми, еще не знакомыми, но чувствующими взаимные взгляды на себе. Когда Чарли распластывается аки барин на водительском сиденье, набивает сполна щеки арахисом и возмущенно пялится на тебя, мол, что в этом такого, ты волей-неволей испытываешь холодок стеснения. И когда тебе оставляют бумажную поделку вместо встречи, пробегает холод стеснения. Вдобавок это еще и бесит! Черт подери тот случай у городского фонтана, который мне непременно еще предстоит разгадать! Замаячили на горизонте узнаваемые кирпичные дома, что вот-вот сменятся на двухэтажные Браунинские.

Вот мне всегда было интересно, кто и как придумывал эти чертовы нелепые названия? Почему улица Браун? Там что, проблемы с канализацией, и от этого вся улица стала Браун? Или раньше был там гетто-квартал с выходцами из Африки? Хорошо, почему Соул Стрит? Что в ней такого «душевного», кроме круассанов? Но больше всего меня забавляет в нашем городке переулок Safety, который ну никак не соответствует своему громогласному имени! Ну никто еще, чувствуя защищенность, по этому переулку не проходил! Тот берет свое начало у Южного моста, и для многих искателей полуночных приключений начало этой улицы становится ее концом! Все же, мы втроем надеялись, что сегодня Браун Стрит не станет нашим концом. Ибо Чарли нужно было мириться с женой, Скотту спешить после работы за подарком Марго, а мне разгадывать головоломку. Звук накатанной бетонной колеи сменился на жесткую брусчатку, мы минули разъезд на Браун. Завиднелся конец улицы с путаницей номеров домов в паутине криминальных событий.

На секунду мне показалось, что асфальт стал холоднее и жестче, а лица пешеходов смотрели недружелюбно на хрипящий «Бьюик». Это ощущение подтверждалось напрягающим звуком перестукивания: то ли у Скотта стучали зубы, то ли Чарли забыл смазать свои суставы. Впрочем, в этот момент все мы втроем с радостью смазали душу градусным напитком, прежде чем снова лезть к ищейкам. Наконец, мы припарковались, и еще не выйдя из машины, мы со Скоттом закурили. В этот раз Чарли даже слова ни сказал.

Вдруг я заметил, как из переулка на нас косился юнец в оборванных лохмотьях, будто на секунду я ощутил перед собой картину военных голодных лет, от чего стало еще более не по себе. Но, сжав волю в кулак, а по правде говоря, намотав на него сопли, мы подошли к ограде злополучного дома. Со стороны он и сегодня казался ничем не отличавшемся от других таких же, стоявших поблизости: оцепляющую криминальный периметр ленту сняли, зевак больше не виднелось, и только люди нашей профессии знали суть.

– Если на нашем пути, джентльмены, не приключится дьявольщина, помирюсь с женой, вот увидите. – на выдохе заверил нас Чарли.

– Это прямая угроза самому дьяволу, смотри аккуратней! – с ухмылкой произнес Скотт, пытавшийся скрыть, что его коленки выстукивали полонез бояки.

– А, к черту, господа. Входим.

Со скрипом отворилась дверь, уверенною походкой ввалились три джентльмена, в сбитом с толку молчании они же и застыли.

– Свет выключен, вещи аккуратно сложены…

– Занавески открыты…

Скотт был первым, кто направился вперед и подошел к окну.

– Да и свежие цветы на подоконнике, земля сырая. Будто кто-то до нас навел здесь порядок и закрыл это дело.

– Пахнет явной чертовщиной!

– В точку, Лаз. Будто дьявол играет с нами.

– Так, нужно подняться наверх, вероятно, там остались хотя бы малейшие зацепки.

С этими словами мы втроем преодолели еще более скрипучую чем дверь лестницу, пытаясь побороть один за другим леденящие тело приступы. Перед нашими журналистскими глазами, имевшими дело лишь с неправильно оформленными статьями, боровшими ночную усталость из-за срочности сдать материал проклятому Ларри, открылась останавливающая все мысли… пустота.

Заправленная кровать с новым постельным бельем. Шкаф, ставшим вчера находкой для шпиона, отсутствовал, оставляя еще больше вопросов. В месте, где вчера лежало тело, находился комод. Кто-то изрядно постарался, чтобы отодвинуть его от стены. Его нижний ящик был легонько приоткрыт, будто чтобы специально заманить случайного посетителя. Или приманить к себе наши не смыслящие в криминалистике носы. Все мы втроем понимали, что именно в нем кроится хоть что-нибудь. Если бы это было не так, вряд ли кто старался навести бы такой безупречный порядок.

– Я посмотрю, парни. – набравшись смелости, шагнул я вперед.

Белый конверт. Потертая марка с самолетом. Более ни слова. В графе адресата отпечаток, сделанный кровью. Мои руки, державшие то, что явно не стоило открывать, налились свинцом.

– Со всеми святыми, Лаз.

– Здесь послание.

– Читай вслух…

«Мгновенно во мне проснулся и забушевал адский дух. В экстазе злорадства я калечил и уродовал беспомощное тело, упиваясь при каждом ударе, и только когда мной начала овладевать усталость, в самом разгаре моего безумия, сердце сковал леденящий ужас…»

– Про-дол-жать? … – пытаясь выдавить из более не двигавшегося от понимаемого рта, произнес я.

Отошедший на несколько шагов назад Чарли медленно одобрительно покивал головой, понимая, что следующие строки могут нести в себе ужас посерьезней.

«…но через секунды приступы слепой жалости к бездыханному окровавленному телу погасли. Как и я ко всему чертовому свету. Потушен светлый источник, задушен белый мотылек в открытой клетке! Ха-ха-ха! Вонзивши в ее нежное тело правду по всем заслугам! Ха-ха-ха! Лавры мне, лавры!…»

– Чертов идиот, упаси Господи и все святые… Свихнувшийся! – едва заикаясь, окрестился Чарли.

Скотт же сухо молчал, пытаясь сфокусироваться на мыслях.

– Продолжай. – кивнул он мне.

«…Тебе даже не стоит найти меня.»

– Закончил. – сухо сглотнув слюну, ответил я Чарли. – Уходим отсюда.

Через мгновение мы запрыгнули в «Бьюик», в тот момент казавшийся спасением из чертовой западни. Письмо мы доставили в целости Ларри, за исключением правого нижнего края – в тайне от всех я оторвал уголок бумаги. Ларри, глядя на нас, за день поседевших, даже не стал расспрашивать, в какую передрягу мы попали. Достаточно было просто посмотреть на Чарли, беспрерывно вытиравшего пот со лба. А на оторванном уголке бумаги красовалось следующее:

Честно говоря, до того момента, как мы вошли в Браун Стрит 43, мое состояние было смесью утреннего недосыпа и радостью от полученного аванса, на взводе я себя явно не чувствовал. Вот она и искра. Пролетела. Меж нами и чертовой пучиной дьявола, над которой, стоя на краю обрыва, ощущали себя мы, журналюги с Пампл, коим бесплатно разливали по пятницам.

Сразу после мы двинулись в бар. Даже не в поисках того, что способно отвлечь от чувства кошмара, скорее, из-за давившего отсутствия идей и непонимания, ради чего нам стоило окунаться во все сплетенные от безумства плети. Пампл Стрит встретила нас еще не горящими вечерними огнями.