Книга: Лето Господне. Повести - Иван Шмелев

Особое внимание уделено вере. Мне нравится такое. Я люблю узнавать о традициях предков. Некоторые вещи становятся понятнее. Особенно тем кто далёк от православия.

Как же невероятно Ивану Сергеевичу удалось передать детскую оптику. Эту прекрасную, кристальную, незамутненную оптику, когда простой погреб оказывается пещерой сокровищ, и простой постный соленый огурец хрустит так, что в животе заходится. Такие же ощущения - от описания рынка, который в детстве кажется каким-то сказочным государством. А как сочно квасили капусту, что хруст на всю округу, и кочерыжки (хряпочки) - любимое лакомство и моего детства. Как говаривал папенька:

Пустячки - а сердце радуют

И сны в детстве такие: розовые, хрустальные, прозрачные... Конечно, огромную роль в книге играет религия. Как она играла в жизни Ивана Сергеевича. Возможно, для кого-то эта тема будет триггерной. Но я человек умеренно религиозный, и если проповеди о великомучениках для маленького ученика не принимала близко к сердцу, то вот Благовест... Буквально льется со страниц книги этот колокольный звон серебряного колокола, разнося благие вести. Да и религия помогает переживать горести, которые встречаются в жизни. Потому что книга делится на три части:"Праздники", "Радости" и "Скорби".

Одновременно радостно - и почему-то грустно

Говорит молодой человек, который в первый раз встречается не только с благостью, но и с печалью. Все проходит, и выветривается запах флердоранжа и кожи, который возвращал дорогого человека. Но останутся - воспоминания. Не люблю оценивать книги, которые писались, чтобы сохранить дорогие образы, и читатель тут - да в общем и не обязателен. Скажу только, что - слегка трудноват для меня был вход, да и к концу все больше было упований на религию. Но вот детская оптика, переданная автором - это как заглянуть в Страну Чудес, до которой ты уже никогда не уменьшишься. Посоветую тем, кто не боится такого "архаичного" языка 19го века. Хотя чего его бояться - мне он кажется таким душевным и певучим, каким-то исконным и нутряным. Чем-то мне напомнило Михаил Салтыков-Щедрин - Пошехонская старина с перечислением челяди и их судеб. Ну и посоветую тем, кто хочет разделить воспоминания, каким хрустальным и благостным бывает детство. Конец книги, конечно, вызывает осадок, но основная часть - словно расцвечивается невероятно сказочной акварелью. Воспоминания - как же дороги они нам...

Во-первых, я не смогла подружиться с манерой повествования, которая примерно «что вижу, то пою». Автор всё время как будто перебивает сам себя и перескакивает с темы на тему, в итоге я постоянно теряю нить его повествования.

Во-вторых, язык. Это то, что меня добило. Прежде всего - незнакомые слова чуть ли не в каждом предложении. Сенцы, хрущи, ярмонки, ветютни, карчи, голавли, чесучи - что это всё значит? Я не знаю ни одного из этих слов, и это я собрала лексику всего с пары страниц. И даже когда все слова вроде понятны, общий смысл всё равно остаётся неясным.

«Шумно подкатывал на мотоцикле любимец-внук, Серёжа, студент коммерческого института, весёлый здоровяк с золотыми кружочками на плечах» - что за кружочки на плечах?

«У них были похожи широкие открытые лбы и носы луковицами - добрые русские носы» - как выглядит нос луковицей? Это как нос картошкой, только луковицей?

«...с цветком ромашки или колокольчика за кармашком» - за кармашком это как? Это в кармашке или как-то по-другому?

«Они пили черносмородиновую листовку» - листовки же раздают, а не пьют?

В общем, я устала спотыкаться на каждом предложении и держать под рукой поисковик и словарь. С меня хватит, и дочитывать я не буду.

Сегодня Прощеный день, и будем просить прощенья: сперва у родных, потом у прислуг, у дворника, у всех. Вассу кривую встретишь, которая живет в «темненькой», и у той надо просить прощенья. Идти к Гришке и поклониться в ноги? Недавно я расколол лопату, и он сердился. А вдруг он возьмет и скажет: «Не прощаю!»

Часть «Радости»:

В пятницу, перед вечерней, подходит самое стыдное: у всех надо просить прощение. Горкин говорит, что стыдиться тут нечего, такой порядок, надо очистить душу. Мы ходим вместе, кланяемся всем смиренно и говорим: «Прости меня, грешного». Все ласково говорят: «Бог простит, и меня простите». Подхожу к Гришке... А я перед ним, правда, очень согрешил: назло ему лопату расколол, заплевался и «дураком» обругал.

Точно так повторяются и другие события (например, про ледяной дом). А ведь как было бы здорово сделать книгу настольной, читать как православный календарь. Третья часть не вписывается в подобную идею слишком личными событиями. Увы, беспокоили меня и другие оговорки, мешающие считать чтение душеспасительным. Описывая впечатления от лица мальчика, автор иногда приписывал мальчугану слишком взрослые высказывания. Из-за этого герой (он же автор) представлялся то наивным чистым ребёнком - добрым и рассудительным, то слишком мудрым проповедником или ревностным обвинителем, что не сочетается с детским возрастом. Хотелось одёрнуть мальчика, делающего замечания взрослым, указывая на их грехи. Мне больше нравился тот Ваня, который перекручивал слова, не понимая их значения, пытался придать смысл и объяснение.

«Их-фимоны»… А у нас называют – «ефимоны», а Марьюшка-кухарка говорит даже «филимоны».

Утомляли многометровые списки кушаний, постоянно перемежающие текст. Оно и понятно, рассказ о праздниках, а где застолье, там и угощенье. Но слушать в течении часа перечисления стерляжьих расстегаев, крокеточек рыбных с икрой зернистой, ухи налимьей, кулебяк со свежими белыми грибами и с визигой в икре судачьей, волованов-огратэнов, фаршированных каплунов, котлеток из белужины высшего отбора с подливкой из грибков с каперсами-оливками, паровых сигов с гарниром из рачьих шеек, ореховых тортов, миндальных кремов, ананасных маседуанов... не хватало сил. Постоянно возникали мысли о чревоугодии и невоздержании. Пара цитат из одной главы (из этой же главы можно было ещё с десяток принести).

.

Автор точно определил направление произведения - слишком личное, автобиографичное с ностальгической ноткой: «Я показываю лицо Святой Руси, которую я ношу в своем сердце», поэтому не стоит рассматривать книгу, как рекомендацию для духовных чтений, скорее, как исторические зарисовки былых времён. Тем более, что герои повествования не выдуманы, автору удалось оживить их, сделать зримыми, понятными. Особенно хорош Горкин - человек старинный, заповедный. Вот к кому хотелось прислушиваться.

Аудиокнигу слушала в прочтении Светланы Репиной (19 часов 21 минута). Скорость убыстряла, так как читала Светлана медленно, некоторые сложные слова проговаривая чуть ли не по слогам (следует учитывать труднопроизносимые архаизмы и исто­риз­мы). Есть более выразительная и эмоциональная начитка Екатерины Краснабаевой, но мне пришлось от неё отказаться, так как актриса резко меняет голос, и если начало предложения звучало очень громко, то окончание я не слышала из-за тихого шёпота (приходилось сверяться с электронным вариантом).

А вот капуста. Широкие кади на санях, кислый я вонький дух. Золотится от солнышка, сочнеет. Валят ее в ведерки и в ушаты, гребут горстями, похрустывают – не горчит ли? Мы пробуем капустку, хоть нам не надо

Далее посещение церкви и умилительно-детское понимание великопостного действа. После по календарю Пасха. Кто любит весну и время рождения Христа, кайфанет. Весна во всем, великий праздник осязаем. Даже не он, а канун. Не знаю как вы, а я люблю предчувствие. Запах выпечки, украшение куличей поздней ночью, когда уже падаешь от усталости, а вдохновение на пике. Чистый, уютно-праздничный дом. Приготовления к походу в церковь, пасхальные вкусняшки. Ранне-воскресный завтрак, предчувствие чего-то... Гости. У Шмелева все так же, только немножко ранее в годах. В пределах прадедушки/прабабушки. Не в квартире, на богатом купеческом подворье. Ой-е-ей - супер душевно. Эмоции при чтении зашкаливают.. После Пасхи - Троица. Раннее лето. Молодая трава, украшенный зеленью двор. Ах, как хорошо. Пасторально, сладко, идеально. И богослужения, богослужения.... И так весь год. К Рождеству пресытилась. От восторга описаний дошла до уныло-тоскливого чтения. Появились мысли типа "они все умерли, и мы умрем. И я тоже умру". Читать стало некомфортно. Начала разбираться. Выяснила, что автор - эмигрант и диссидент. То есть недовольный реальностью человек, который принял решение жить не в своей стране. Понятно откуда горечь и сладость-приторность. Чувак даже Гитлера приветствовал, абы не советскую власть. Я душой поняла его ностальгию. Черта б лысого признала, чтоб только не этот кошмар коллективно-общего. Я индивидуалистка-собственница. Царствие небесное Шмелеву... И светлого Рождества))

Сам автор меня очень сильно расстроил. Я Шмелёву не верю. Не верю ни в одну из эмоций, которая есть в книге. Как мог человек с таким светлым детством покинуть Родную страну? Родных православных людей? Никакой коммунизм, материализм, никакой Антихрист и безбожие, никакая душевная травма в виде трагической смерти сына не может заставить воистину русского и православного расстаться с Родиной и Родной землей. Боюсь это тлетворное влияние Бунина и других приятелей Ивана Шмелёва, развратившее чистое сердце эмоционального писателя. Как может такой человек приветствовать наступление немецких захватчиков и истребление русского народа? Это для меня загадка. Он либо сошел с ума, либо через силу сцеживал с себя нечто положительное, либо и то и другое. Я убеждён, останься бы он в России, пусть где-то в Сибири, в Амурской области, его творчество бы расцвело совершенно иными, торжествующими красками окрашивая нашу Родину. А так он представляется мне треснутой и почерневшей линзой, сквозь мрак которой с трудом проникают затухающие искорки, зажженые нашим великим народом, ускользающим в своем светлом величии.

Читать эту книгу без сомнений стоит. Оптимальная стратегия на мой взгляд это прочитать краткое содержание и затем наслаждаться, как автор навешивает на этот скудный сюжетный скелет яркие описания быта, трапезы, удивительно теплый русский говор, яркие моменты из православных традиций и всё на фоне невероятно душевных и простых русских людей живущих достойной праведной жизнью. Сразу предупрежу, что "Праздники" написаны хуже всего. Довольно блеклое и бедное описание православных праздников отпугивает читателей. Самая мощь начинается где-то через четверть "Радостей", вот тут уже полное торжество души. Многие говорят, что это печальное произведение. Это совершенно не так. "Лето Господне" очень радостное и теплое. По уровню скорби и безысходности между самыми печальными "Скорбями" и "Солнцем мертвых" просто непреодолимая бездна.