Текст книги "Гадание по полету журавлей"
Автор книги: Иван Снежневский
Жанр: Исторические приключения, Приключения
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Филипп, 1912
Филипп мог часами, сидя на пригорке, смотреть как вращается колесо речной мельницы. Звон серебристых водяных струй сливался с щебетанием птиц, дополнялся шепотом ветра, шуршащего в кронах берез, и резкими аккордами скрипящих мельничных жерновов. У мира была собственная музыка, отличная от той, что сочиняли люди, но не менее прекрасная. Научившись слышать ее, можно проникнуть в самое сердце вещей и явлений, поскольку музыка – это и есть голос сердца, так говорила матушка.
Река серебристым извилистым швом с грубоватыми стежками мостков, перекинутых косцами, скрепляла высокий откос с простирающимся до самого горизонта лугом. Полуденный диск светила отражался в воде, слепя глаза золотыми бликами. Катрин это называла «купанием солнца».
– Я знала, что мы найдем тебя у Ведьмы, – раздался из-за берез высокий девчачий голос. Речка звалась странным именем Ветьма, и дети, разумеется, сразу же переиначили это название на свой лад.
Нетерпеливая Катрин всегда начинала говорить раньше, чем приблизится на удобное для беседы расстояние. Высокая, статная, темноволосая, она, как норовистая лошадь повозку, сердито тащила за собой маленькую златокудрую Адель, дочку садовника. Та суетливо перебирала своими тонкими ножками, стараясь поспевать за старшей подругой, но то и дело спотыкаясь.
Отец Филиппа, день за днем наблюдая, как без женского глаза в доме все прочнее поселяются грязь и запустение, пригласил наконец из далекой провинции обедневшую родственницу, посулив ей роль хозяйки поместья. Катрин, появившись в имении вместе со своей строгой маменькой, быстро завоевала прочное место не только в неспешном укладе усадьбы, но и в жизни Филиппа, открыв для одинокого замкнутого мальчика прелести детской дружбы. Адель к их союзу присоединилась лишь пару месяцев назад, когда барин, увлекшись идеей модернизации усадебного парка, нанял нового старшего садовника – выпускника курсов Российского общества садоводства в Петербурге. Младше Катрин и Филиппа всего на год, она была до того миниатюрной и хрупкой, что рядом с ними выглядела малышкой.
– Я сейчас такое узнала, – зажмурившись от распиравшей ее сенсационной новости, старшая девочка без всякой элегантности плюхнулась на траву рядом с Филиппом, за что, случись такое увидать ее маменьке, получила бы резкий нагоняй. Катрин были чужды условности, хорошие манеры она считала лживой ширмой, за которой люди прячут свой истинный характер. Пелагея Ивановна тщетно пыталась привить своей своевольной и дерзкой дочери хоть каплю светской обходительности, в девочке все явственнее проступали задатки будущей феминистки.
Филипп повернул голову и улыбнулся, поощряя свою подружку к рассказу. Впрочем, ту упрашивать было не нужно, новости и так из нее сыпались, как зерно из худого мешка на мельнице.
– Я слышала, как Яков Ильич говорил с маман, велел приготовить комнату на господской половине. Твой новый учитель, мосье как-то там – настоящий француз, прибудет прямо из Франции! Барин по случаю его приезда приказал привести в совершенство весь дом, представь, он так и сказал: «привести в совершенство», – она хихикнула, забавно сморщив свой тонкий, идеальной формы носик.
Катрин считала Францию чем-то вроде очага безнравственности, и все связанное с ней вызывало в девочке жаркое любопытство. Она не раз намекала Филиппу, что его отец, несколько раз в год предпринимавший путешествие в эту страну, отправляется туда «с распутными целями». Настоящий француз в усадьбе был в ее представлении истиной сенсацией.
Мальчик сделал большие глаза, чтобы порадовать Катрин, хотя о приезде учителя знал еще вчера. Давешний разговор с отцом огорчил его, но не слишком. Пока ему дозволялось музицировать – жизнь казалась прекрасной, что бы в ней ни происходило. Переезд из шумного и веселого Петербурга в отдаленное поместье, оставшееся без присмотра после кончины старого барина, помершего в одночасье от удара, стал бы для недавно лишившегося матери мальчика серьезным испытанием, кабы не рояль, купленный когда-то для Ольги Павловны у Братьев Дидерихс. Этот чудный инструмент нашел новое прибежище в просторной гостиной особняка. Возможность ежедневно упражняться в музыке примиряла Филиппа с необходимостью оставаться в деревне. Яков Ильич, после смерти любимой супруги вместе с новорожденным младенцем, тяготея к жизни исключительно провинциальной, все свои честолюбивые устремления перенес на единственного живого сына. Он почитал музыку занятием легкомысленным и мечтал послать отпрыска, обнаружившего, по его мнению, недюжинные способности в науках, в столицу учиться на доктора. Засим и был нанят преподаватель, сведущий в латыни и естественных предметах. Новостью было только то, что новый учитель – француз, но Филиппа, в отличие от Катрин, это ничуть не взволновало. Какая, по сути, разница?
– Так что пока тебе не забили всю голову науками, пойдем запуск землеройной машины смотреть, – немного нелогично заключила девочка.
– А мне бы было интересно учиться у француза, – встряла Адель, обожавшая школьные уроки.
– Еще вопрос, чему он тебя научит, – ехидно засмеялась подруга.
– Я мечтаю сама когда-нибудь стать учителем, – не уловив смысла насмешки, продолжила та.
– Это вряд ли. Когда вырастешь, ты будешь сажать кусты, как твой отец, – отрезала Катрин.
В ее словах, произнесенных обидным язвительным тоном, была горькая правда: дочь садовника вряд ли могла рассчитывать на иной исход. Пусть даже сейчас она преуспевала в грамоте и письме куда больше, чем Катрин, а по количеству прочитанных книг почти сравнялась с Филиппом, денег на то, чтобы дочь могла продолжить учебу в городе, у ее отца не было. Скорее всего, впереди Адель ждал тяжкий физический труд.
Мальчик подумал, что Катрин, пусть она даже права, могла бы быть снисходительнее к младшей подруге, и ему захотелось утешить девочку.
– Мосье «кактотам» наверняка привезет новые книги, я дам тебе почитать, – с теплой улыбкой пообещал он.
– Правда? – воспрянув духом, Адель подняла на Филиппа большие зеленоватые глаза, и что-то в его сердце едва заметно дрогнуло.
Но Катрин не ведала жалости:
– Что ты выдумал, Филипп, у нее руки все время в земле! Она пачкает ими даже учебники, в школе ее всегда за это ругают. Разве можно давать ей чужие книги?
Адель насупилась и спрятала руки за спину – она сегодня помогала в прополке овощей, и под ногтями остались неопрятные черные полоски. Филипп, не раз таскавший своей маленькой подружке книги из домашней библиотеки, едва заметно подмигнул девочке.
– Так мы идем смотреть, или нет? – настойчиво вопросила Катрин.
Мальчик предпочел бы остаться здесь, но спорить с упрямой подружкой ему не хотелось – он очень дорожил ее вниманием. Адель же, обладавшая счастливо легким характером, уже позабыла обиду и радостно схватила за руку старшую подружку, подпрыгивая от нетерпения: так ей хотелось зрелищ! Не дожидаясь ответа, девочки вприпрыжку поскакали в сторону усадьбы. Ну чисто Звездочка и Руслик, подумал Филипп и едва не засмеялся, так это было забавно. Звездочкой звали вороную кобылу отца, а Русликом – кудлатого белого пони, купленного четыре года назад ему на восьмилетие – то были первые именины Филиппа без матушки.
– Кать, да погоди ты, – крикнул мальчик и, поднявшись с земли, неторопливо пошел следом.
Пелагея Ивановна настаивала, чтобы все называли ее дочку Катрин – на французский манер, мол, так принято в свете. В столице эта мода давно уже прошла, но здесь, в провинциальном захолустье, время словно отставало от городского на несколько десятков лет. Однако сын помещика предпочитал простое русское «Катя», и наедине часто звал ее так, а она не возражала.
Подойдя к конюшням, дети увидали, что здесь собралась вся домашняя и дворовая прислуга: обе кухарки – господская и черная, горничные, лакеи, Кучер Антип, главный конюх Никодим и его помощники Гришка с Мишкой, помощники садовника, огородницы, скотницы и так далее. Смешавшись с толпой, дружно бросившей свои прискучившие обязанности и глазевшей на невиданное техническое диво – машину для земляных работ, пригнанную специально из самого Петербурга, дети подобрались поближе. Катрин исподтишка высматривала свою сердитую маменьку, но той не было видно. Пелагея Ивановна считала прожекты своего богатого родственника бессмысленными причудами, и, не в силах им противостоять, предпочитала игнорировать. Однако вполне могла заявиться сюда, дабы разогнать дворню по местам – хозяйкой она была строгой.
Яков Ильич считал себя человеком передовым и постоянно ставил с ног на голову поместье, привнося разнообразные новшества, на которые было щедро его прогрессивное время: устраивал водопровод, проводил электричество, налаживал телефонию, приобретал для сельскохозяйственных работ новейшую технику. Его нимало не расстраивало, что все эти чудеса прогресса то и дело ломались, а то и вовсе не работали. Нрава барин был самого благодушного и на все вокруг: будь то капризная техника, своенравная домашняя скотина, нерадивая прислуга или вечно витающий в облаках отпрыск – смотрел с неизменной доброй снисходительностью. На сей раз он затеял построить очистные сооружения, чтобы грязная вода и нечистоты не сливались из горшков, тазов и ведер в овраг, как это было прежде, а отстаивались в глубокой яме, фильтровались песком, а затем шли на нужды полива и удобрения огорода. Эту идею барин вычитал в английском журнале и тотчас же решил применить на практике. Теперь он стоял возле сложного агрегата, уже начинавшего скрести по плотной дернине лужайки огромным ковшом. Рядом стоял Павел, старший садовник, и что-то кричал ему на ухо. Когда шум двигателя на минуту стих, до Филиппа долетел конец досадливой тирады:
–… для двух работников с лопатами на пару дней работы! Зачем такую махину из города пригнал? Весь газон теперь порушишь. Эх, чудишь ты, барин!
Павел сердито махнул рукой и отошел к стоящим поодаль людям, но восвояси не ушел, а продолжал смотреть с неодобрением на равнодушно уродующую нежный ковер травы землеройную машину.
Переминаясь с ноги на ногу, зрители лениво переговаривались, то и дело упоминая непривычное для слуха слово, которое Филипп никак не мог расслышать, что-то вроде «ховатор».
– Ей-богу, скоро мы все в говне потонем, – прошипел кто-то рядом с мальчиком, намекая на невезучесть хозяина в сфере внедрения технического прогресса.
А машина меж тем, разогревшись, опускала ковш все глубже и вываливала на край образующейся на глазах канавы горы темной земли. Филипп посмотрел еще немного, но чудовищный шум, в котором полностью потонули все обычные звуки усадьбы, раздражал его. Он слегка тряхнул за плечо Катрин, безотрывно пялящуюся на алчно вгрызающийся в землю агрегат:
– Кать, пойдем отсюда!
Девочка сперва досадливо отмахнулась, но, заметив, что Филипп начал выбираться из толпы, все-таки пошла следом. Адель никто из них даже не пытался увести – та буквально превратилась в соляной столб, жадно впитывая глазами все детали невиданного механизма.
– Все-таки не пойму я, зачем батюшка такую здоровущую яму велел копать, – задумчиво произнес мальчик, когда они с Катрин оказались по другую сторону дома, куда едва долетали звуки работы машины. – Я видел схему в журнале, там вовсе этого не требуется.
Филипп предпочитал старомодное обращение «батюшка», в котором угадывались теплые ласковые нотки, к чему его подруга относилась со снисходительным безразличием.
– Может, твой отец решил, что так будет надежнее? – равнодушно пожала плечами Катрин.
– Кать, он прежде все точно по чертежам указывал делать, и то у него не всегда выходило ладно.
– Ну вот может оттого и захотел что-то изменить?
– Не думаю. Мне кажется, эта яма понадобилась ему для чего-то другого, – помотал головой Филипп.
Катрин насторожилась, почуяв загадку.
– Для чего же?
Мальчик молчал. Он пока не решался признаться своей подруге, что отец для него с некоторых пор стал фигурой неясной, даже таинственной. За маской батюшкиного наивного добродушия взрослеющий сын вдруг начал обнаруживать какие-то иные, непонятные черты. Ведя жизнь скромную и всячески избегая принятой в его кругу роскоши – чаще напускной, чем истинной, – Яков Ильич оставался одним из богатейших людей в округе и еженедельно писал длинные письма своим приказчикам и банкирам в столице с подробными указаниями относительно капиталов и имущества. Живя в усадьбе практически затворником и не принимая у себя даже ближайших соседей, он регулярно наезжал в Петербург и даже заграницу по каким-то загадочным делам. Слывя человеком чудаковатым и непрактичным, он успешно сам управлял немалым своим имением, даже в нынешние непростые времена его крестьяне жили куда лучше, чем соседние. Барин содержал больницу и школу, отстроил новую белокаменную церковь, постоянно пекся о своих людях и их семьях, презирая многие сословные условности. И что-то подсказывало Филиппу, что это лишь вершки, а полностью скрытые от глаза корешки куда затейливее.
Марфа, 1992
«Когда уйдем со школьного двора, под звуки нестареющего вальса…» – с хрипловатой сентиментальностью звучал из динамиков голос Харатьяна. Марфа с грустной улыбкой смотрела на своих повзрослевших учеников, неловко топчущихся вокруг импровизированной танцплощадки в школьном актовом зале, только что образованной путем сдвигания разоренных праздничных столов к стенам. Едва пожилая учительница встала со стула, к ней тотчас важно подошел Петр и галантным кивком головы пригласил на танец. В отличие от большинства этих ребят, взрослевших под хеви-металл, вальс танцевать она умела виртуозно, и, невзирая на преклонные лета, закружилась по залу с девичьей легкостью.
Ах, как давно она не танцевала! Марфа даже слегка рассмеялась от удовольствия молодым задорным смехом. Петр, как всегда, оставался серьезен.
– Марфа Васильевна, вы сегодня просто обворожительны, – не соответствующим комплименту менторским тоном произнес он.
Учительница знала, что этот умный и собранный мальчик завтра уезжал в Ленинград, которому недавно было возвращено исконное название Санкт-Петербург – его ждал физический факультет университета. Возможно, именно целеустремленный юноша, любящий задаваться сложными вопросами, когда-нибудь ответит на главное «почему» и откроет первопричину невероятно хитрого устройства мироздания. Подумав об этом, Марфа вздохнула – даже ей жизнь не казалась простой, а каково этим птенцам, вылетающим из гнезда в нынешнюю поистине непредсказуемую действительность? Их самая нежная юношеская пора пришлась на смену эпох, светлое коммунистическое будущее развеялось вместе с тоскливой надежностью социализма, страна содрогалась от экономической шоковой терапии, выживет ли «больной» – одному Богу известно. «Но жизнь – она особенный предмет, задаст вопросы новые в ответ…» – куражился школьный вальс над старой учительницей в такт ее мыслям.
Краем глаза Марфа заметила, что отличник Семен вьется возле красавицы Наташи, видимо, измышляя, как бы ловчее пригласить ее на танец и боясь отказа. Наташа – девочка отзывчивая, добрая, она планирует поступить в районное медучилище, и эта требующая большой самоотдачи профессия ей очень подходит. А Сема, разумеется, продолжит династию и станет педагогом как его отец, дед, и прадед. Марфа не была уверена, что поддержание семейной традиции – хороший выбор для мальчика. Этот нервный и амбициозный юноша ее тревожил. Было в его характере что-то неуловимо неправильное, какой-то надлом, скрытая истерия. Разве можно к детям с собственной разверзнутой пропастью в душе?
А вот и Симочка – нежная ранимая девушка, смотрящая на мир огромными влюбленными глазами. Учительница проследила ее взгляд, и с досадой констатировала, что направлен он отнюдь не в абстрактное пространство, а конкретно на Семена. Романтичной натуре не место рядом с чуждым сантиментов карьеристом и прагматиком. Но разве наше сердце когда-нибудь выбирает того, кто нам действительно подходит, особенно в юности?
Примеченные невидимые связи невольно встревожили Марфу. Понаблюдав еще немного, она убедилась, что имеет место даже не треугольник, а параллелограмм – за Симочкой, стараясь слиться с тяжелой бархатной шторой, угрюмо следил глазами Руслан. Он собирался стать священником, но монашеского обета, судя по жарким взглядам на едва округлившиеся девичьи прелести, не планировал. Что ж, священник теперь опять престижная профессия, по всей России начали восстанавливать храмы и духовные семинарии. Марфа себя по-прежнему считала атеисткой, но вид пустой и заброшенной вежинской церкви ее удручал, пробуждая одно из самых неприятных воспоминаний детства. Как же давно это было!
Марфа родилась через год после революции и, за исключением нескольких лет учебы в Ленинграде, всю жизнь провела в сельской глуши. Она смотрела, как ее повзрослевшие ученики покидают родные места – большинство уезжали в райцентр, некоторые – еще дальше. Ее собственные сыновья оказались так далеко от отчего дома, что лишь редкие письма напоминали матери об их существовании. И – удивительное дело – она радовалась такому положению вещей. Незадолго до своей смерти мать посоветовала Марфе вместе с семьей покинуть Вежино, назвав его проклятым местом. Агата так и не поделилась с дочерью тайнами прошлого, но Марфа, любившая ясность во всем, об этом отчего-то совсем не жалела.
Танец закончился, и Марфа не спеша двинулась по залу. Из распахнутых настежь окон одуряюще пахло свежестью, летним вечером и сиренью, заглушая неизбежные при таком скоплении разгоряченных танцами юных тел запахи пота и возбуждения от еще не осознанных плотских желаний. Чуткий учительский слух, привыкший улавливать малейшие шевеления в классе, поймал жаркий шепот Семена, уговаривающего Наташу уйти с ним вместе. Наверное, хлебнул в туалете самогона, иначе с чего б ему вдруг так осмелеть, нахмурилась Марфа. Согласится девушка или нет? Учительница замедлила шаг, но сквозь грохот музыки больше ничего не сумела расслышать. Во времена ее молодости такая скандальная идея – уйти вдвоем с выпускного – никому бы и в голову не пришла. Хватит ли у Наташи благоразумия?
Марфа вышла в коридор и направилась в сторону туалетов, стараясь не очень стучать каблуками. Ее стремительную учительскую походку наверняка знали все школьники, так что пришлось слегка замедлить шаг. Итак, что тут у нас? Она без малейшего колебания распахнула дверь и узрела вполне ожидаемую картину – кучка взъерошенных юных созданий по очереди припадали к большому пузырю с мутной жидкостью, которой плескалось уже на самом донышке. Они уставились на нее так, словно их посетил призрак отца Гамлета.
– Еще есть? – деловито спросила учительница.
Ругать ребят не было смысла, да и повышать голос она опасалась – если услышит директор Юрий Борисович, тут же свернет бал и устроит дознание, испортив выпускникам последний школьный праздник. С ужасом и надеждой глядя на нее, вся компания дружно мотала головами, отрицая наличие еще одной бутылки. Какие они еще дети, с грустью подумала она.
Возвращаясь в зал Марфа заметила, как по темному коридору к выходу из школы скользнули две тени. По квадратным очертаниям силуэта она без труда узнала Семена, влекущего за руку тонкую девичью фигурку. Жаль, она надеялась, что Наташа более разумная девочка. Луч света из приоткрытой двери в школьную раздевалку упал на спутницу предприимчивого юноши, и Марфа осознала, что это никакая не самоуверенная красавица Наташа, а хрупкая нежная Симочка.
– Помилуй, Господи, – тихо ахнула не верящая в Бога учительница.
Иван, 2016
Ожидая прихода Анны, я листал свой старый альбом – это всегда помогало придать ее образу нужное звучание. На сей раз союзником я выбрал Дебюсси – его «Детский уголок» как нельзя лучше поддерживал тему. Мне эта сюита всегда казалась скорее тоской по детству, чем музыкой для детских непослушных пальцев.
На цветных фотографиях, заботливо наклеенных на картонные страницы моей мамой, не признававшей не только современных цифровых устройств, но и дешевых фотоальбомов с прозрачными пластиковыми кармашками, мы с Анной почти всегда были вместе. Вот сплелись в клубок два голых краснощеких младенца, еще не осознающих мир вокруг, но уже пытающихся при помощи непослушных ручек и слюнявых беззубых ртов ощутить друг друга. А здесь мы с Анной во дворе, в песочнице – я леплю что-то невразумительное маленькими худыми ручками, а Анна с хитрой миной на кукольном личике терпеливо выжидает, выбирая момент, чтобы одним махом разрушить мои хрупкие творения. Школьная парта, Анна в одном белом банте (второй она же успела утратить) и я, аккуратно причесанный, с чинно сложенными перед собой руками. На фоне кукольного театра, в зоопарке возле вольера с обезьянами, рядом с новогодней елкой, в шезлонге у моря, на дискотеке… И вот моя любимая фотография: школьный выпускной, она в красном платье, неуместная, как тропическая бабочка среди капустниц. Я стою чуть позади и сбоку, одной рукой обнимая ее за талию. Мы смотрим друг на друга и оба самозабвенно хохочем. Не помню, чтобы для этого счастливого смеха был какой-то особый повод – просто юность, выплеснувшаяся через край. Через минуту мы расцепим целомудренные полуобъятия, а потом Анна уйдет с выпускного в душную летнюю ночь с напыщенным франтом по имени Никита, по которому сохли все девчонки в классе. А я его терпеть не мог, и не напрасно. Впрочем, в конечном итоге его даже жаль – моя тропическая бабочка не только сказочно красива, но и весьма ядовита.
– Как поживает твоя эйсоптрофобия? – Анна всегда возникала внезапно, даже когда ее появление было ожидаемо.
– Чего? – от неожиданности я едва не подпрыгнул. Мозг, выдернутый из уютных объятий прошлого, тщетно пытался переварить незнакомое труднопроизносимое слово.
– Так называется боязнь зеркал, я в Сети посмотрела, – в ее голосе звучало удовлетворение от произведенного эффекта.
Надо признаться, после того случая в ночном клубе в зеркало я действительно заглядывал с некоторой опаской, так что она, как обычно, попала в точку.
Анна нажала на клавишу музыкального центра, заставив Дебюсси умолкнуть, затем обвела цепким взглядом мизансцену и – я уверен – точно вычислила, чем я только что занимался.
– Тебе так уютнее? – произнесла она с нажимом, разумеется, имея ввиду отнюдь не внешнюю обстановку.
Комнату в студенческом общежитии, которую я делил со своим приятелем Виталием Сосновским, за крайне жизнелюбивый нрав прозванным Дольче Витой, сложно было назвать уютной, из позитивных прилагательных ей бы подошло разве что определение «чистая». Единственное, что здесь было хорошего – высота потолков. Выросший в «хрущевке», я благоговел перед изобилием пространства над головой. Из унылой картины казенного интерьера выбивался только дорогой музыкальный центр, все остальное – по-общажьи убого, потерто и тускло. Из личных вещей – лишь одежда в шкафу, несколько книг и нотных тетрадей на полке, довольно пожилой ноутбук, да фотоальбом, что у меня на коленях.
Анна склонилась надо мной и провела пальцем по фотографии, которую я только что разглядывал.
– Знаешь, я ведь тогда назло тебе ушла с Никитой, – неожиданно призналась она игривым тоном. – Надеялась, ты будешь ревновать.
И совсем не дружеским жестом Анна коснулась рукой моего лица. Господи, да что с ней происходит? С неделю назад она бросила очередного парня, не помню его имени. Ей так срочно понадобилась мужская ласка, что она готова флиртовать со мной? Я резко перелистнул несколько страниц назад, словно желая посмотреть другую фотографию, но выбор оказался неудачным. На выцветшей фотокарточке я, пятнадцати лет от роду, некрасиво по-детски рыдал, сидя за фортепиано, а Анна меня утешала. Кто и зачем умудрился нас тогда сфотографировать? Не самые лучшие воспоминания.
В тот день я подслушал разговор мамы со Славной Олей, специально приехавшей к нам из Петербурга для важной беседы.
– Руки у вашего сына прекрасные: гибкие, длинные, послушные пальцы прирожденного пианиста, – говорила та. – Он великолепно справляется даже со сложными произведениями. И душа у мальчика чуткая, тонкая, идеальная для восприятия музыки…
Я замер, почувствовав, что сейчас прозвучит неизбежное «но».
– … но между душой и руками почему-то нет контакта. Он способен чувствовать, но не в силах передать свои ощущения. Он может стать хорошим, техничным исполнителем, однако никогда не достигнет высот мастерства, понимаете? Я бы с радостью продолжила с ним заниматься и помогла ему максимально раскрыть способности, но, зная вашего сына, скажу, что его это не удовлетворит. Для Вани будет лучше, если он как можно раньше это осознает и выберет для себя иное поприще…
Моя бедная добрая мама смотрела на учительницу музыки полными слез глазами, не особенно понимая, о чем идет речь, но интуитивно сознавая, что для ее сложного, непонятного мальчика это что-то вроде смертного приговора. Больше всего ее, вероятно, мучило не то, что сын оказался недостаточно талантлив, а мысль: как сказать ему об этом? Она не ведала, что мое присутствие за дверью уже избавило ее от тягостной обязанности.
Я всецело доверял мнению Ольги Вячеславовны. Она была учителем от Бога, занимаясь музыкой только с одаренными детьми, причем среди них предпочитая тех, кого природа, наградив музыкальным талантом, обделила в чем-то другом. Рассказывали, что один из ее учеников в пять лет почти не умел говорить и, обращаясь к ней, произносил что-то вроде «Славна Оя». Не знаю, сколько правды в этой истории, но за глаза мою учительницу все звали Славной Олей, что изумительно к ней подходило. И если уж она не сумела соединить мою душу с пальцами, то значит незримые нити, способные сыграть роль проводника, просто безнадежно отсутствуют…
Удар был страшен: в своих грезах я видел себя только великим музыкантом – и никак иначе. Я не просто был увлечен музыкой, я ею дышал. Без нее я точно также мог погибнуть, как и в отсутствие кислорода. И я почти умер тогда – но Анна меня остановила. Только благодаря моей верной подруге, день за днем навязчиво и дерзко вытаскивающей меня из пучины отчаянья, я в конце концов отказался от детской мечты и принял взрослое решение – найти своим талантливым рукам иное, не менее достойное применение. И теперь, глядя на работу умелых хирургов и мысленно повторяя малейшее их движение, я испытывал почти такое же острое счастье, как и от прикосновения к фортепианным клавишам…
Вспомнив, чем я обязан Анне, я подумал, что она вправе просить у меня все, что захочет. Все, кроме этого.
Она, как всегда, верно угадала мое настроение, отстранилась и плюхнулась в видавшее виды облезлое кресло напротив.
– Давай собирайся, а то мы до вечера не доберемся.
Я поднялся и начал торопливо натягивать ветровку, попутно шаря рукой по дивану в поисках мобильника.
– И ради бога, оставь свою ностальгию здесь, – добавила Анна, позволив прорваться своему раздражению.
В этот теплый майский выходной мы запланировали выезд на природу. Я предлагал традиционные Царское Село или Петергоф, но моя подруга, как обычно, жаждала приключений.
– Хочу в какое-нибудь новое и совершенно неожиданное место! – заявила она и тонким пальчиком ткнула в экран своего новенького айфона, угодив в точку на карте, где поблизости было отмечено лишь село под названием Вежино.
– Не уверен, что мы сможем туда проехать, – ворчал я, заводя мотор своего «Опеля» далекого 1998 года выпуска и заранее волнуясь за подвеску. Я любил эту старую автомобильную клячу, ласково называя ее Оп-ля, что вполне отражало ходовые возможности моей машинки на трассе, но вот бездорожья она совершенно не выносила.
Однако постепенно веселые весенние лучи и вид свежей зелени за окном настроили и меня на оптимистичный лад, и я уже с искренней радостью улыбался, поглядывая на Анну, сильным глубоким голосом подпевающую какой-то едва способной чирикать современной певичке, и рука даже мысленно не тянулась выключить радио.
Произошли ли бы все последующие события, не случись этой поездки? Толкнула ли неведомая сила палец моей подруги, когда она выбирала место? Найду ли я когда-нибудь ответ на эти вопросы?
До райцентра мы доехали быстро и без происшествий, но дальше дорога безнадежно испортилась, и лишь стоявшая всю предыдущую неделю теплая сухая погода, слегка укротившая местные лужи, позволила нам со скоростью больной черепахи продвигаться вперед. До Вежино было около полутора десятков километров. Догадываясь о моем пока не высказанном желании повернуть обратно, Анна открыла окно, и в салон автомобиля ворвалась загородная весна – полноценная, истинная, так непохожая на свою городскую ипостась. В городе уже пестрели яркие симметричные шеренги высаженных тюльпанов, а здесь в оврагах у обочин лежали неровные желтоватые куски плотного льда, точно обглоданные жадным зверем кости, а рядом жизнерадостной россыпью желтели цветки мать-и-мачехи. Острый запах сырой земли смешивался с волнующим ароматом первых клейких листочков и свежим духом пробуждающихся к жизни трав. Я позабыл о страданиях своей неприспособленной к бездорожью машины, и жадно вдыхал в себя весну под первую часть оратории Гайдна, звучащую в голове.
Когда вдали на пригорке показались приземистые избы, я даже слегка огорчился, что чудесная увертюра нашего путешествия заканчивается. Анна же, напротив, оживилась, с любопытством разглядывая траченое временем кружево наличников, неровную вязь заборов, чернеющие квадраты пустых огородов, словно пытаясь проникнуть в душу этого забытого богом и дорожными строителями уголка. Она ежеминутно щелкала айфоном, бомбардируя Инстаграмм потоком ярких, метких фотографий – кадров бытия российской глубинки. Это была ее страсть – детали жизни, незаметные поверхностному взгляду подробности, приоткрывающие завесу над истинной сутью вещей. Ее обожали и редакторы, и операторы за умение находить нетривиальные акценты, благодаря которым самый рядовой телерепортаж цеплял внимание зрителя, подобно приманке опытного зверолова. Даже недоброжелатели, коих в телестудии имелось едва ли не больше, чем сотрудников, никогда не намекали, что она, будучи студенткой, получила престижную работу помощника редактора только благодаря своей выдающейся внешности.
Особый восторг у Анны вызвал вид старой церквушки, некогда, вероятно, весьма живописной, но теперь совершенно заброшенной. Стоя на пригорке с обрушенной колокольней, накренившимся куполом и заколоченными окнами, словно обезумевшая и ослепшая старуха, она доживала свой век покинутой и никому не нужной.
Запечатлев это грустное зрелище, Анна села в машину, и мы медленно покатили по расхристанной весенней сельской улице, бережно объезжая лужи, а из окошек за нами следили внимательные глаза, на шум двигателя удивленно разгибались спины местных жителей с лопатами и граблями, бабки на завалинке удивленно примолкали и даже куры переставали выискивать червяков, выползающих к поверхности нагретой солнцем земли, и дружно поднимали головы. Видимо, проезжие случались здесь нечасто. Но никто нас не окликнул, не поинтересовался, куда и зачем.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
