Текст книги "Гадание по полету журавлей"
Автор книги: Иван Снежневский
Жанр: Исторические приключения, Приключения
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Иван, 2016
Лето, как всегда, пролетело стремительно, оставив после себя тягучее послевкусие зноя и праздности, несмотря на то, что у меня летнего отдыха не случилось. После экзаменационной сессии и шестинедельной практики в качестве помощника врача хирургического стационара, я чувствовал себя, как выжатый лимон и выглядел примерно так же. Анна, успешно сдав экзамены и получив вожделенный диплом журналиста, настойчиво приглашала меня на море. Мы не раз прежде совершали подобные путешествия вдвоем, но теперь я справедливо опасался, что неизбежные в такой поездке щекотливые ситуации могут завести нас слишком далеко, необратимо изменив наши отношения. Я отказался, сославшись на желание еще немного поработать в хирургическом отделении, приобрести опыт медицинской практики. Анна, от которой невозможно было утаить истинную причину моего нежелания отдыхать вместе, ужасно рассердилась.
– Так дальше продолжаться не может! – выкрикнула она в сердцах. – Твое стремление сохранить нашу чистую детскую дружбу (эти слова она произнесла с нескрываемой издевкой) приведет к тому, что мы вообще не будем общаться!
Она так свирепо хлопнула дверью комнаты общежития, что по штукатурке стены возле косяка расползлась трещина, длинная и извилистая, точно змеиный след. И все последующие дни мой взгляд невольно то и дело останавливался на этом материальном следствии нашей ссоры. Дольче Вита сразу по окончании практики отбыл на историческую родину, так что других свидетелей, кроме слегка пострадавших стен, у этой сцены не было.
От матери Анны я вскоре узнал, что она улетела в Тунис с каким-то незнакомым мне телеоператором. Отчего-то сильно разозлившись, я взял в приемном, вдобавок к своим, все смены уходящей в отпуск санитарки Петровны, и следующий месяц прошел, как в бреду – тяжелая однообразная работа, перемежающаяся лишь беспокойным сном в опустевшей общаге.
Звонок раздался в один из самых жарких и тоскливых дней. Летом в приемном отделении царил относительный покой – лишь ургентное состояние могло привести человека в этот благословенный для отпускников и дачников период в больницу.
Я посмотрел на засветившийся голубоватый экран – номер был мне неизвестен – и ответил на звонок. На мое хриплое «Да?» приятный голос произнес:
– Вас беспокоит Вадим Валерьянович.
Услышав запоминающееся имя-отчество, я тут же вспомнил эксперта-антиквара, придумавшего историю о крестьянине и метеорите, и удивился: с чего бы ему мне звонить?
– Внимательно вас слушаю, – отозвался я.
– Я не смог связаться с вашей очаровательной подругой, а дело довольно срочное. Помните, я упоминал экстрасенса, способного помочь выяснить происхождение старых вещей. Ваша спутница очень просила ей позвонить, когда он объявится. И вот Михаил на несколько дней прилетел в Санкт-Петербург, а я планирую наряду с несколькими интересующими меня предметами старины показать ему найденный вами сундучок. Что вы на это скажете? Сможете ей передать? И не желаете ли сами присутствовать?
Анне я ничего передать не мог – на мои звонки она тоже не отвечала. Была у нее такая оригинальная для современной девушки манера: ставить на отдыхе телефон на автоответчик и отключать все мессенджеры, используя айфон исключительно в качестве фотоаппарата. Не то чтобы мне была очень интересна встреча с экстрасенсом, но окружающая сонная атмосфера нагоняла такую тоску, что я все-таки согласился.
В тот же вечер я открывал знакомую дверь возле набережной Фонтанки. Антиквар и его необычный гость устроились в парных креслах в стиле ампир с роскошной небесно-голубой обивкой и о чем-то тихо беседовали, вероятно, уже долго, поскольку на изящном столике скопились следы неоднократных чаепитий. Хозяин салона, не прерывая разговора, поднялся мне навстречу, наградил улыбкой и дружелюбным кивком, жестом указав на свободное место.
Сидящий напротив него молодой незнакомец имел довольно примечательную внешность: его красивое, правильное лицо было словно поблекшим, как на выцветшей фотографии. Альбинизм, догадался я. Я никогда раньше не встречал людей с подобной патологией, но как будущий врач кое-что знал об этом заболевании. Помимо отсутствия пигментации, это врожденное состояние часто сопровождается изменениями в сетчатке глаза. Когда Вадим Валерьянович нас представил друг другу, я посмотрел прямо в глаза загадочному мужчине, носящему простое имя Михаил. Они были ясными, светло-голубыми и производили впечатление практически незрячих.
– Вы угадали, этот мир я почти не вижу, – произнес мужчина красивым звучным голосом, обращаясь ко мне.
Я растерялся и запоздало пробормотал:
– Приятно познакомиться.
– Взаимно, – сверкнул улыбкой он. – И не смущайтесь так, вы же будущий доктор.
Антиквар, которому не терпелось продолжить прерванную беседу, кратко пояснил мне:
– Михаил мне сейчас рассказал такие удивительные вещи об этом зеркале, –
он указал на установленное в витрине небольшое старинное псише, которому было самое место на туалетном столике какой-нибудь знатной дамы. – Я был уверен, что это Гамбс, первая половина девятнадцатого века. Но Михаил утверждает, что зеркало делал французский мастер в конце века восемнадцатого, и я уже почти готов с ним согласиться.
– Зеркала – это предметы особенные, – мягко заговорил Михаил. – Мы привыкли считать, что видим в них копию реального мира. Но это не совсем так, поскольку падающая волна не абсолютно идентична отраженной. Не буду вас загружать ненужными понятиями, просто поясню, что для такого человека, как я, поверхность зеркала хранит в себе изображения целых временных пластов, получается что-то вроде своеобразного окна в прошлое.
Невзирая на то, что сказанное Михаилом казалось антинаучным бредом, меня заинтересовали его слова. Я вспомнил, как увидел в зеркале вместо своего отражения неизвестного старика и спросил собеседника, что он об этом думает? Мог ли я случайно увидеть в зеркале какое-то из прежних отражений?
Тот отрицательно покрутил головой:
– Вряд ли. Просто увидеть посредством глаз прошлое нельзя, это работает иначе. С вами произошло что-то другое, более личное. Что-то вроде галлюцинации-воспоминания.
– Но мне не знаком этот старик! – возразил я.
– Возможно, вы просто о нем не помните. Большая часть содержимого нашей памяти скрыта от сознания. Наш рассудок бродит лишь по поверхностным слоям, а под ними кроются пучины океана.
Неудовлетворенный этим образным объяснением, я хотел продолжить расспросы, но Вадим Валерьянович деликатно напомнил о цели моего визита, принеся сундучок и поставив его на стол. Михаил послушно переключил внимание на новый предмет и несколько минут просто всматривался в него полуслепым взором, а затем осторожно взял в руки. Лицо его, прежде открытое и добродушное, постепенно каменело. Антиквар смотрел на своего гостя с азартным любопытством, да и меня, признаюсь, охватило волнение.
Наконец, Михаил заговорил, но голос его был не таким как прежде, а усталым и равнодушным:
– Этот ящик выковал кузнец где-то на севере России в начале двадцатого века. Он не знал латыни, и буквы выводил по данному ему образцу. Заказ сделал француз.
Хозяин салона при этих словах самодовольно взглянул на меня: мол, что я говорил!
– А что скажете о хранившемся в нем предмете? – спросил он.
– Ничего не стану говорить, – пожал плечами Михаил.
– Не знаете? – уточнил антиквар, которого, как и меня, смутила формулировка ответа.
– Знаю, но рассказывать не буду, – в голосе нашего собеседника зазвучала непонятная горечь или тоска. Осознав, что неожиданная скрытность нас обижает, он пояснил:
– Предмет, что побывал в этом сундучке – из тех вещей, о существовании которых вообще знать не стоит. И лучше бы его не было вовсе, но то, что случилось, нельзя отменить. Извините, но мне уже пора, – добавил он, внезапно поднимаясь.
Вадим Валерьянович, очень огорчившись таким резким поворотом ситуации, принялся хлопотать, провожая гостя и приглашая заходить в любое время, а я так и остался сидеть, не на шутку озадаченный. Мне хотелось верить, что Михаил просто виртуозно играет в загадочность, но отчего-то не получалось. Он был по-настоящему расстроен, пожалуй, даже напуган – подобное выражение я не раз видел на лицах людей, которым сообщали о неблагоприятном диагнозе.
– Вот тебе и крестьянин, нашедший метеорит, – вздохнул хозяин салона, возвращаясь ко мне. – Любопытно все-таки, что же это за камень? Ничего в голову не приходит?
У меня не было абсолютно никаких версий на этот счет, и, распрощавшись, я тоже отправился восвояси. По дороге я думал, что рассказать Анне, когда она вернется, как ей объяснить, что сенсационной телепередачи, о которой она давно мечтала, не получится?
Анна оказалась легка на помине. Она вошла в почти никогда не запирающуюся комнату общежития без стука. Загорелая, слегка похудевшая, очень красивая и кажущаяся незнакомкой. Сердцебиение мгновенно участилось, словно передо мной была не давняя подруга детства, а чужая привлекательная женщина. Я знал: так бывает, когда долго не видишь даже очень близкого человека. Привычный образ постепенно приглушается, и при встрече ты словно создаешь его заново, взглядом прорисовывая черты. Собираясь ложиться спать, я неспешно раздевался под звуки «Лакримозы» Лютославского. Роскошное колоратурное сопрано мощной волной омывало мою растревоженную душу, умиротворяя, успокаивая. Анна застала меня в момент, когда я, сбросив джинсы, закинул их в груду грязного белья на кресле, собираясь утром надеть другие. Она окинула быстрым взглядом помещение, и ее брови выразительно приподнялись вверх. Обычно в нашем с Дольче Витой скромном жилище царила почти хирургическая чистота, но в последнее время мне было не до уборки. Частые дежурства вкупе с дурным настроением – и без того не особенно презентабельная комната превратилась в отвратительное логово конченого неряхи.
– Откуда взялся хаос? – опустив приветствие, сходу прицепилась Анна.
– Хаос существовал изначально, поскольку это первичное состояние Вселенной, – мрачно отшутился я.
– Нет, правда, что происходит? – спросила она, подходя ближе и заглядывая мне в глаза, при этом ничуть не смущаясь моего полуголого вида.
– Хорошо отдохнула? – выдал я встречный вопрос, надеясь, что это ее отвлечет.
И она действительно принялась подробно и красочно рассказывать о прелестях Туниса, вертя перед моим лицом айфоном с фотографиями и словно забыв, что и я там пару раз побывал, причем один из них – с ней вместе. Впрочем, снимки, как обычно, были весьма хороши. Анна редко снимала людей, от идеи селфи ее вообще корежило, так что лицезреть свою подругу в обнимку с новым партнером на фоне средиземноморских пейзажей мне не пришлось.
– Как твой телеоператор? – небрежным тоном поинтересовался я, когда поток словоизлияний и галерея фотографий наконец иссякли.
– Откуда знаешь? – глаза девушки азартно блеснули. – А, мама проболталась. Вопрос чисто дружеский? – лукаво спросила она.
– Разумеется, – кивнул я.
– Он – самовлюбленный самец, но в постели неутомим, как бизон.
В этот момент у меня на мгновение потемнело в глазах. Как будущий врач, я тут же оценил этот симптом, как весьма тревожный. Ортостатическая гипотензия? Приступ пароксизмальной тахикардии?
Черт, и сколько еще я буду пытаться себя обмануть? Просто я на миг представил свою подругу в объятиях «неутомимого бизона» и впал в ярость – вот и вся причина.
– Ого, дорогой друг, да ты ревнуешь, – Анна поставила верный диагноз куда быстрее, чем я сам.
– Возможно, – согласился я, стараясь скрыть растерянность.
И напрягся, ожидая, что сейчас она снова примется испытывать на мне свои чары – такое поведение в последнее время у нее стало входить в привычку, что мне активно не нравилось. Стоя без штанов перед роскошной женщиной, делающей недвусмысленные намеки, доказывать ей, что мы просто друзья – верх абсурда. Я отвернулся и начал неловко натягивать джинсы, путаясь в штанинах от смущения и злости.
– Не трудись, я уже ухожу. Просто зашла поздороваться, – раздался за спиной голос Анны.
Когда я обернулся, дверь уже закрывалась. Резкий хлопок добавил к прежней трещине на штукатурке еще несколько мелких штрихов. Лишь несколько минут спустя я вспомнил, что так и не рассказал своей подруге о встрече с экстрасенсом, оказавшимся приятным и немного странным человеком по имени Михаил.
Филипп, 1914
– Что творится, как жить будем? – причитала Пелагея Ивановна. – Ведь, почитай, уже половину работников забрали в солдаты, а теперь и вовсе объявили всеобщую мобилизацию, – последние два слова она выговорила по слогам, то ли затрудняясь в их произнесении, то ли таким образом выражая свое отношение к происходящему.
– Не то беда, что хлеб не кому убирать, а то беда, что дети сиротами останутся, – отвечал Яков Ильич, ходя по усадьбе против обыкновения хмурым.
Призыв на действительную службу начался в самый разгар сельскохозяйственного сезона, и, хотя слухов о вступлении Российской империи в войну с немцами прежде ходило много, известие это застало вежинских крестьян врасплох. В пятницу утром пришла и разнеслась по поместью весть о мобилизации всего мужского населения, начиная с 1897 года рождения. Обычно мирное и спокойное село наполнилось новыми звуками – тревожно ржали лошади, часть из которых тоже забирали на нужды императорской армии, в голос рыдали бабы, собирая своих мужиков в солдаты, от испуга, всеобщей суеты и тумаков, щедро раздаваемых охваченными горем родителями, подвывали дети.
Филиппу хотелось бежать в усадьбу, укрыться от этой печальной какофонии звуков в своем мезонине и слушать шелест июльских лип под окном, но Катрин тащила его вперед, в конец улицы, к большой светлой избе, где была устроена школа. Невзирая на гнев матери, считающей, что девочке из приличной семьи не пристало водиться с крестьянскими детьми, она частенько бегала сюда в последние два года, с той поры, когда по запросу Якова Ильича из Петербурга прибыл выпускник Учительского института Семен Юрьевич. До этого в вежинской приходской школе имелись лишь бывший гимназист Потапыч, преподававший чистописание и арифметику, да отец Амвросий, учивший крестьянских детей Закону Божьему. Семен Юрьевич оказался человеком широко образованным, и по собственному почину с благословения барина он принялся обучать ребятишек началам естественнонаучных дисциплин. Адель, жадная до знаний, готова была проводить в школе все свободное время, да и Катрин, чье образование сводилось лишь к тому, что «пристало светской женщине» по весьма своеобразному представлению ее маменьки, тоже заинтересовалась новыми науками.
Но радость девочек длилась недолго. Завтра Семену Юрьевичу предстояла отправка в императорскую армию, и Катрин хотела попрощаться. Адель уважала нового учителя еще пуще, чем Катрин, но с ними не пошла – у нее сейчас было более страшное горе. Ее тридцатисемилетний отец-садовник тоже подпадал под мобилизацию. Теперь стены флигеля, притулившегося в дальнем углу усадьбы, оглашали отчаянные всхлипы – звуки ее прощания с отцом и вообще с прежней жизнью.
Два года назад, когда Павел с дочерью приехали в поместье, барин не поскупился и выделил им для житья целый флигель, сложенный из фигурного кирпича. Это строение причудливой архитектуры было возведено еще отцом нынешнего помещика с неведомой целью, и долгие годы пребывало в заброшенности по причине значительной удаленности от барского дома и хозяйственных построек. Стараниями Адель флигель вскоре приобрел вид уютный и домашний. А теперь, вдобавок ко всем обрушившимся на нее несчастьям, Адель предстояло покинуть место, ставшее для нее домом – тринадцатилетняя девочка никак не могла жить одна. Яков Ильич пообещал Павлу найти ей место в особняке, тем более что число домашней прислуги за последнее время значительно сократилось.
Помещик очень ценил Павла за его обширные знания и мастерство в деле обустройства сада. Под его надзором хаотичные насаждения усадьбы обрели черты изумительной живописности. Перед домом были разбиты клумбы, непрерывно и обильно цветущие, начиная со схода снега и заканчивая первыми морозами. Неухоженные лужайки превратились в ровные газоны. Все кусты были фигурно подстрижены, фруктовые деревья исправно плодоносили, огород баловал не только урожаем овощей, но и радующей глаз декоративностью, в теплицах зрели экзотические плоды. Барин не без оснований опасался, что без Павла все это тщательно налаженное хозяйство придет в упадок и запустение. Помощники садовника, даже если б их не призвали воевать, по своей бестолковости все равно бы все загубили. Адель же перенимать знания отца не стремилась, хоть и помогала ему с малолетства. Всякую свободную минуту она проводила в школе, помогая учителю управляться с малышами и жадно впитывая все новые знания.
Учителя Семена Юрьевича Филипп и Катрин застали возле школы, где он что-то страстно втолковывал кучке местных мужиков, а те только хмуро качали головами. Уже у плетня, отгораживающего школьный двор, были слышны взволнованные речи:
– Ежели немец прет, то как же не защищаться? – удивлялся кто-то из крестьян.
– Вы наслушались патриотических лозунгов о необходимости защиты братьев-славян, которыми вас кормит царь-батюшка. Наше отечество не готово к войне, она обернется для России катастрофой. Ваши поля останутся неубранными, ваши дети станут голодать, а вы сами заплатите кровью за недальновидность императора Николая…
Филипп остановился, не желая подходить ближе: такие разговоры ему не нравились. Учителя он почти не знал, разве что со слов девочек, а те были от него в восторге. Ну разумеется: молод, хорош собой, образован, уроки ведет по-новому, не бьет детей линейкой по пальцам, как Потапыч, не призывает громогласно всевозможные кары на головы нерадивых учеников, как отец Амвросий, да еще постоянно выступает за прогресс и в защиту угнетенных.
– А что, учитель прав! – воскликнула Катрин в подтверждение его мыслей. – Нельзя бессмысленно проливать кровь своего народа. Ты разве не согласен?
Филипп вздохнул. Он тоже не видел ничего хорошего во вступлении России в мировую войну, но полагал, что подобные умонастроения еще опаснее, чем само начавшееся кровопролитие.
– Ладно, идем к Ведьме, – предложила Катрин, поняв, что учителю сейчас не до нее. Дойдя до луга, по которому пролегал самый короткий путь к реке, дети разулись и побежали босиком по высокой, сочной траве, доходившей им чуть ли не до пояса. Филипп подумал о том, что здесь, в захолустном поместье, им почти неведомы прелести городских театров, выставок и вернисажей, но зато всегда доступны простые радости жизни. Их ступни загрубели от соприкосновения с землей, зато души не покрылись коростой от издержек светского воспитания. Девочка с выбившимися из прически длинными прядями волос, несшаяся рядом наперегонки с ветром, заходилась от счастливого смеха, позабыв на несколько минут и о начавшейся войне, и о том, что скоро жизнь переменится безвозвратно. Казалось, что это лето, и солнце, и трава будут вечно….
Вдруг Катрин громко охнула и упала на колени. Подбежав, Филипп увидел, что из ноги девочки, пораненной об острый камень, струится тонкая змейка крови. Морщась, его подруга поднялась с травы и махнула рукой, мол, ничего страшного, не впервой. Но Филипп видел, как ей больно. Вопреки ее протестам, он неумело подхватил девочку и понес к косогору, до которого, по счастью, было уже совсем близко.
Крепкая, рослая Катрин – это не Адель с ее хрупкостью и невесомостью. Девичье тело в его руках было увесистым и горячим, сочная трава путалась в ногах, а щеки жег непонятный жар, но мальчик продолжал идти дальше. Для удобства Катрин обхватила Филиппа за шею и положила голову ему на грудь, и теперь он вдыхал терпкий волнующий запах, исходивший от ее растрепанных волос. Филипп не понял, в какой момент стремление скорее разомкнуть руки и избавиться от своей нелегкой ноши сменилось на прямо противоположное, но подходя к их излюбленному месту на высоком берегу реки над самой мельницей, он замедлил шаг не от усталости, а из желания продлить будоражащее новизной приятное ощущение. Когда он, наконец, осторожно опустил Катрин на землю, она еле слышно вздохнула.
Филипп осторожно и внимательно, по-докторски, осмотрел ее ногу: кровь уже перестала течь, и порез выглядел неопасным. Найдя поблизости лист подорожника – вот же удобное растение, всегда под рукой – мальчик приложил его к ранке и прижал пальцами, а затем опустился рядом на мягкую подстилку травы.
Он отметил, что обычно поведение Катрин напоминает беспокойное мельтешение ветра в кронах деревьев, а сейчас она непривычно тиха и задумчива, будто живущий внутри нее вихрь застыл, натолкнувшись на невидимую преграду, и эта внезапная перемена тревожила мальчика. А еще ему не хватало едва изведанного ощущения близости ее тела, оцепенения души и трепетания сердца, что эта близость порождала. Словно подслушав его мысли, девочка пододвинулась и положила голову на его плечо.
Они вместе смотрели на реку, неспешно переваливающуюся через темные валуны у берега, на почерневшее скрипучее колесо мельницы, на пестреющий разнотравьем простор луга… Все это было так привычно, и в то же время иначе, чем всегда, и Филипп вдруг осознал, что новое чувство, родившееся в нем, более всего похоже на ожидание, но не чего-то конкретного, а просто неизвестно чего, может быть, какого-то чуда.
И чудо произошло. На их глазах из-за камышей взвились в небо две большие прекрасные птицы, а затем, опустившись на луг, принялись исполнять завораживающий танец. Они сходились и расходились на своих длинных ногах, то склоняясь к самой земле, то гордо поднимая головы, подпрыгивали вверх, широко распахивая крылья и вновь складывая их. Они парили над самой землей, и их крыла были подобны раскрытым веерам, а потом, приземлившись, выгибали шеи, поднимали клювы вверх и длительно смотрели в небо, будто стараясь увидеть там знамение. А в вышине уже вовсю разливался закат, и его хищно пламенеющие краски не предвещали ничего доброго никому: ни беспечно танцующим журавлям, ни Филиппу с Катрин, не осознающим, что они прощаются со своим детством, ни усадьбе, где все было идеально устроено для безбедной мирной жизни, ни Российской империи, вступившей в самую бессмысленную войну столетия, ни такому огромному и беспорядочному миру в целом…
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
