Текст книги "Гадание по полету журавлей"

Иван, 2016

Лето, как всегда, пролетело стремительно, оставив после себя тягучее послевкусие зноя и праздности, несмотря на то, что у меня летнего отдыха не случилось. После экзаменационной сессии и шестинедельной практики в качестве помощника врача хирургического стационара, я чувствовал себя, как выжатый лимон и выглядел примерно так же. Анна, успешно сдав экзамены и получив вожделенный диплом журналиста, настойчиво приглашала меня на море. Мы не раз прежде совершали подобные путешествия вдвоем, но теперь я справедливо опасался, что неизбежные в такой поездке щекотливые ситуации могут завести нас слишком далеко, необратимо изменив наши отношения. Я отказался, сославшись на желание еще немного поработать в хирургическом отделении, приобрести опыт медицинской практики. Анна, от которой невозможно было утаить истинную причину моего нежелания отдыхать вместе, ужасно рассердилась.

– Так дальше продолжаться не может! – выкрикнула она в сердцах. – Твое стремление сохранить нашу чистую детскую дружбу (эти слова она произнесла с нескрываемой издевкой) приведет к тому, что мы вообще не будем общаться!

Она так свирепо хлопнула дверью комнаты общежития, что по штукатурке стены возле косяка расползлась трещина, длинная и извилистая, точно змеиный след. И все последующие дни мой взгляд невольно то и дело останавливался на этом материальном следствии нашей ссоры. Дольче Вита сразу по окончании практики отбыл на историческую родину, так что других свидетелей, кроме слегка пострадавших стен, у этой сцены не было.

От матери Анны я вскоре узнал, что она улетела в Тунис с каким-то незнакомым мне телеоператором. Отчего-то сильно разозлившись, я взял в приемном, вдобавок к своим, все смены уходящей в отпуск санитарки Петровны, и следующий месяц прошел, как в бреду – тяжелая однообразная работа, перемежающаяся лишь беспокойным сном в опустевшей общаге.

Звонок раздался в один из самых жарких и тоскливых дней. Летом в приемном отделении царил относительный покой – лишь ургентное состояние могло привести человека в этот благословенный для отпускников и дачников период в больницу.

Я посмотрел на засветившийся голубоватый экран – номер был мне неизвестен – и ответил на звонок. На мое хриплое «Да?» приятный голос произнес:

– Вас беспокоит Вадим Валерьянович.

Услышав запоминающееся имя-отчество, я тут же вспомнил эксперта-антиквара, придумавшего историю о крестьянине и метеорите, и удивился: с чего бы ему мне звонить?

– Внимательно вас слушаю, – отозвался я.

– Я не смог связаться с вашей очаровательной подругой, а дело довольно срочное. Помните, я упоминал экстрасенса, способного помочь выяснить происхождение старых вещей. Ваша спутница очень просила ей позвонить, когда он объявится. И вот Михаил на несколько дней прилетел в Санкт-Петербург, а я планирую наряду с несколькими интересующими меня предметами старины показать ему найденный вами сундучок. Что вы на это скажете? Сможете ей передать? И не желаете ли сами присутствовать?

Анне я ничего передать не мог – на мои звонки она тоже не отвечала. Была у нее такая оригинальная для современной девушки манера: ставить на отдыхе телефон на автоответчик и отключать все мессенджеры, используя айфон исключительно в качестве фотоаппарата. Не то чтобы мне была очень интересна встреча с экстрасенсом, но окружающая сонная атмосфера нагоняла такую тоску, что я все-таки согласился.

В тот же вечер я открывал знакомую дверь возле набережной Фонтанки. Антиквар и его необычный гость устроились в парных креслах в стиле ампир с роскошной небесно-голубой обивкой и о чем-то тихо беседовали, вероятно, уже долго, поскольку на изящном столике скопились следы неоднократных чаепитий. Хозяин салона, не прерывая разговора, поднялся мне навстречу, наградил улыбкой и дружелюбным кивком, жестом указав на свободное место.

Сидящий напротив него молодой незнакомец имел довольно примечательную внешность: его красивое, правильное лицо было словно поблекшим, как на выцветшей фотографии. Альбинизм, догадался я. Я никогда раньше не встречал людей с подобной патологией, но как будущий врач кое-что знал об этом заболевании. Помимо отсутствия пигментации, это врожденное состояние часто сопровождается изменениями в сетчатке глаза. Когда Вадим Валерьянович нас представил друг другу, я посмотрел прямо в глаза загадочному мужчине, носящему простое имя Михаил. Они были ясными, светло-голубыми и производили впечатление практически незрячих.

– Вы угадали, этот мир я почти не вижу, – произнес мужчина красивым звучным голосом, обращаясь ко мне.

Я растерялся и запоздало пробормотал:

– Приятно познакомиться.

– Взаимно, – сверкнул улыбкой он. – И не смущайтесь так, вы же будущий доктор.

Антиквар, которому не терпелось продолжить прерванную беседу, кратко пояснил мне:

– Михаил мне сейчас рассказал такие удивительные вещи об этом зеркале, –

он указал на установленное в витрине небольшое старинное псише, которому было самое место на туалетном столике какой-нибудь знатной дамы. – Я был уверен, что это Гамбс, первая половина девятнадцатого века. Но Михаил утверждает, что зеркало делал французский мастер в конце века восемнадцатого, и я уже почти готов с ним согласиться.

– Зеркала – это предметы особенные, – мягко заговорил Михаил. – Мы привыкли считать, что видим в них копию реального мира. Но это не совсем так, поскольку падающая волна не абсолютно идентична отраженной. Не буду вас загружать ненужными понятиями, просто поясню, что для такого человека, как я, поверхность зеркала хранит в себе изображения целых временных пластов, получается что-то вроде своеобразного окна в прошлое.

Невзирая на то, что сказанное Михаилом казалось антинаучным бредом, меня заинтересовали его слова. Я вспомнил, как увидел в зеркале вместо своего отражения неизвестного старика и спросил собеседника, что он об этом думает? Мог ли я случайно увидеть в зеркале какое-то из прежних отражений?

Тот отрицательно покрутил головой:

– Вряд ли. Просто увидеть посредством глаз прошлое нельзя, это работает иначе. С вами произошло что-то другое, более личное. Что-то вроде галлюцинации-воспоминания.

– Но мне не знаком этот старик! – возразил я.

– Возможно, вы просто о нем не помните. Большая часть содержимого нашей памяти скрыта от сознания. Наш рассудок бродит лишь по поверхностным слоям, а под ними кроются пучины океана.

Неудовлетворенный этим образным объяснением, я хотел продолжить расспросы, но Вадим Валерьянович деликатно напомнил о цели моего визита, принеся сундучок и поставив его на стол. Михаил послушно переключил внимание на новый предмет и несколько минут просто всматривался в него полуслепым взором, а затем осторожно взял в руки. Лицо его, прежде открытое и добродушное, постепенно каменело. Антиквар смотрел на своего гостя с азартным любопытством, да и меня, признаюсь, охватило волнение.

Наконец, Михаил заговорил, но голос его был не таким как прежде, а усталым и равнодушным:

– Этот ящик выковал кузнец где-то на севере России в начале двадцатого века. Он не знал латыни, и буквы выводил по данному ему образцу. Заказ сделал француз.

Хозяин салона при этих словах самодовольно взглянул на меня: мол, что я говорил!

– А что скажете о хранившемся в нем предмете? – спросил он.

– Ничего не стану говорить, – пожал плечами Михаил.

– Не знаете? – уточнил антиквар, которого, как и меня, смутила формулировка ответа.

– Знаю, но рассказывать не буду, – в голосе нашего собеседника зазвучала непонятная горечь или тоска. Осознав, что неожиданная скрытность нас обижает, он пояснил:

– Предмет, что побывал в этом сундучке – из тех вещей, о существовании которых вообще знать не стоит. И лучше бы его не было вовсе, но то, что случилось, нельзя отменить. Извините, но мне уже пора, – добавил он, внезапно поднимаясь.

Вадим Валерьянович, очень огорчившись таким резким поворотом ситуации, принялся хлопотать, провожая гостя и приглашая заходить в любое время, а я так и остался сидеть, не на шутку озадаченный. Мне хотелось верить, что Михаил просто виртуозно играет в загадочность, но отчего-то не получалось. Он был по-настоящему расстроен, пожалуй, даже напуган – подобное выражение я не раз видел на лицах людей, которым сообщали о неблагоприятном диагнозе.

– Вот тебе и крестьянин, нашедший метеорит, – вздохнул хозяин салона, возвращаясь ко мне. – Любопытно все-таки, что же это за камень? Ничего в голову не приходит?

У меня не было абсолютно никаких версий на этот счет, и, распрощавшись, я тоже отправился восвояси. По дороге я думал, что рассказать Анне, когда она вернется, как ей объяснить, что сенсационной телепередачи, о которой она давно мечтала, не получится?

Анна оказалась легка на помине. Она вошла в почти никогда не запирающуюся комнату общежития без стука. Загорелая, слегка похудевшая, очень красивая и кажущаяся незнакомкой. Сердцебиение мгновенно участилось, словно передо мной была не давняя подруга детства, а чужая привлекательная женщина. Я знал: так бывает, когда долго не видишь даже очень близкого человека. Привычный образ постепенно приглушается, и при встрече ты словно создаешь его заново, взглядом прорисовывая черты. Собираясь ложиться спать, я неспешно раздевался под звуки «Лакримозы» Лютославского. Роскошное колоратурное сопрано мощной волной омывало мою растревоженную душу, умиротворяя, успокаивая. Анна застала меня в момент, когда я, сбросив джинсы, закинул их в груду грязного белья на кресле, собираясь утром надеть другие. Она окинула быстрым взглядом помещение, и ее брови выразительно приподнялись вверх. Обычно в нашем с Дольче Витой скромном жилище царила почти хирургическая чистота, но в последнее время мне было не до уборки. Частые дежурства вкупе с дурным настроением – и без того не особенно презентабельная комната превратилась в отвратительное логово конченого неряхи.

– Откуда взялся хаос? – опустив приветствие, сходу прицепилась Анна.

– Хаос существовал изначально, поскольку это первичное состояние Вселенной, – мрачно отшутился я.

– Нет, правда, что происходит? – спросила она, подходя ближе и заглядывая мне в глаза, при этом ничуть не смущаясь моего полуголого вида.

– Хорошо отдохнула? – выдал я встречный вопрос, надеясь, что это ее отвлечет.

И она действительно принялась подробно и красочно рассказывать о прелестях Туниса, вертя перед моим лицом айфоном с фотографиями и словно забыв, что и я там пару раз побывал, причем один из них – с ней вместе. Впрочем, снимки, как обычно, были весьма хороши. Анна редко снимала людей, от идеи селфи ее вообще корежило, так что лицезреть свою подругу в обнимку с новым партнером на фоне средиземноморских пейзажей мне не пришлось.

– Как твой телеоператор? – небрежным тоном поинтересовался я, когда поток словоизлияний и галерея фотографий наконец иссякли.

– Откуда знаешь? – глаза девушки азартно блеснули. – А, мама проболталась. Вопрос чисто дружеский? – лукаво спросила она.

– Разумеется, – кивнул я.

– Он – самовлюбленный самец, но в постели неутомим, как бизон.

В этот момент у меня на мгновение потемнело в глазах. Как будущий врач, я тут же оценил этот симптом, как весьма тревожный. Ортостатическая гипотензия? Приступ пароксизмальной тахикардии?

Черт, и сколько еще я буду пытаться себя обмануть? Просто я на миг представил свою подругу в объятиях «неутомимого бизона» и впал в ярость – вот и вся причина.

– Ого, дорогой друг, да ты ревнуешь, – Анна поставила верный диагноз куда быстрее, чем я сам.

– Возможно, – согласился я, стараясь скрыть растерянность.

И напрягся, ожидая, что сейчас она снова примется испытывать на мне свои чары – такое поведение в последнее время у нее стало входить в привычку, что мне активно не нравилось. Стоя без штанов перед роскошной женщиной, делающей недвусмысленные намеки, доказывать ей, что мы просто друзья – верх абсурда. Я отвернулся и начал неловко натягивать джинсы, путаясь в штанинах от смущения и злости.

– Не трудись, я уже ухожу. Просто зашла поздороваться, – раздался за спиной голос Анны.

Когда я обернулся, дверь уже закрывалась. Резкий хлопок добавил к прежней трещине на штукатурке еще несколько мелких штрихов. Лишь несколько минут спустя я вспомнил, что так и не рассказал своей подруге о встрече с экстрасенсом, оказавшимся приятным и немного странным человеком по имени Михаил.