Текст книги "Каратель"

Я досадливо дернул головой. К черту ее проповеди!

Слова, всего лишь слова… Красивые, но ничего не значащие. А время идет. Ночь все ближе…

– Вы меня не слушаете, Влад?

– Давайте лучше… – я коснулся пальцем лба.

– И что дальше? Зачем это вам, Влад?

– Я знаю, зачем.

– Ника, – покивала она.

– Начинайте, Диана.

– Думаете, это, – Диана коснулась пальцем лба, как касался я, – поможет вам?

Она улыбнулась. И вот эта ее улыбка мне в самом деле не понравилась. Слишком уж она напоминала ту фирменную улыбочку всезнайки, которой меня до тошноты перекормил Виктор…

– Вы хотите сказать, Диана, что вы ей в подметки не годитесь?

Только я не прошиб Диану. Улыбка не стала злой. В ней только еще добавилось грустной снисходительности.

– С вашей помощью, мой господин, я надеюсь однажды стать равной ей, а то и искуснее… Нет, я не об этом. Вы можете научиться сопротивляться ей, защищаться… но это не поможет вам убить ее.

– Да ну?

– Увы, мой господин… Она всегда вывернется.

– Это еще почему?

– Потому что она давно идет по пути, вступить на который вы испугались. По пути сильных. И идет по нему жестче и увереннее, чем многие… Ее самоуверенность и жестокость кажется чрезмерной даже некоторым из нас. Из нас, понимаете? Вы же скованы принципами, которыми вас пичкали с детства – глупыми, пустыми, но такими тяжелыми оковами…

Я поморщился.

– Это всего лишь слова, Диана. Красивые, многозначительные, но пустые слова… Вся ваша софистика не спасет ее от пули. От одной обычной пули. Даже не подпиленной.

– Увы, это не софистика, Влад. И лучше вам понять это, пока не стало слишком поздно. Ника всегда найдет, чем прикрыться от ваших пуль… Она не скована ничем, будет спасаться любыми способами. Любыми. Если понадобится, она выложит перед собой бруствер из чужих тел. Горы трупов. А вы? Вы – сможете пойти по трупам, чтобы убить ее? Что вы сделаете, если она поставит вас перед таким выбором?

– Ну, ее слуги тоже не безвинные овечки…

– Я говорю не о ее слугах!

– Тогда о чем?

– Вы не слушаете, что я пытаюсь вам объяснить.

– Я не понимаю, какое отношение ваша софистика имеет к…

– Как бы не было слишком поздно, когда поймете… Вам не одолеть ее, пока вы сами не встанете на путь сильных. Вы…

Но мне это уже надоело.

– Слова – последнее прибежище слабых! Не так ли, Диана? – улыбнулся я.

И пока она отражала мою улыбку своей – только еще насмешливее и злее, подыскивая ответ, я взялся за крайний стул и придвинул его совсем близко к ней.

Впритык. Поставил его бок о бок с ее стулом, только сиденьем в противоположную сторону. Сел на него – она, нахмурившись, подалась назад и в сторону, прочь от меня, – но я был быстрее.

Я наклонился к ней и прижался лбом – к ее лбу.

Она попыталась отстраниться, но я схватил ее за затылок. И прижимал к себе, не давая вырваться.

Я увидел ярость, мелькнувшую в ее глазах, почувствовал на губах ее выдох. Еще успел почувствовать ее пальцы и ногти, когда она пыталась сорвать мою руку со своего затылка… И ледяной шторм.

Яростный, дикий, рвущий мою защиту на куски – но мне нужна была ее ярость.

Нужен хотя бы миг, когда она растеряет свою расчетливость… Когда забудет все свои планы, все свои многоходовые ловушки, которые наверняка опять строит, – и сделает действительно то, что мне от нее нужно.

Должен быть уверен, что она бьет изо всех сил, не притворяясь.

Должен быть уверен, что в моей защите нет брешей, – которые она видит, но не трогает, оставляя на будущее, чтобы неожиданно ударить, когда представится какой-то шанс спастись… Тех брешей, которые она могла найти, используя приемы гривастой суки, – и которые та гривастая тоже может нащупать…

Я должен был взять от Дианы все, что она способна дать… но этого было слишком много. Слишком!

Первый яростный нахрап – превратился в цепкие, осмысленные удары, и с такого расстояния мне их было не выдержать, слишком сильна она, когда так близко, слишком…

Я отпустил ее голову, оттолкнулся от нее.

– Все! Хватит! Все!

Но она не уходила.

Она все еще была во мне.

Слишком близко…

Слишком сильная, чтобы я сам мог вытолкнуть ее…

– Что же я слышу? – ее голос звенел от злости. – Всего лишь слова? Последнее прибежище слабых?

Ее холодные щупальца не давили, но танцевали на краю сознания, на обломках моей защиты, то и дело сминая мои ощущения, когда я пытался заново собрать свой боевой букет… И выдергивая из памяти то одно, то другое – оттуда, где я не разрешал ей бывать…

– Хватит, Диана…

Я попытался встать, и упал обратно на стул. Тело меня не слушалось. Она играла ощущениями от моего тела так же, как эмоциями в моей голове…

Все-таки я поднялся. Отшагнул.

Шаг.

И еще.

Здесь она была слабее. Здесь я мог ее вышвырнуть из себя.

Да она уже и не сопротивлялась. Сама схлынула.

– Щ-щенок… – процедила она сквозь зубы.

Может быть.

Но, по крайней мере, брешей у меня нет.

Во всякой случае, таких, которые легко найти. Даже использую приемы и подходцы той гривастой чертовой суки. Уже три дня, как я показал их Диане. И до этого мы с ней были бок о бок сколько дней.

– Кусачий щ-щенок… – повторила она, как сплюнула.

Но она уже успокаивалась. Смотрела прищурившись, с презрением, но без ярости.

– Зачем вы это сделали, Влад?

Она коснулась затылка, проверяя прическу. Подтянула локон и переставила шпильку.

Я оттащил стул прочь от нее. Подумал, и вообще не стал на него садиться. Отошел на свое старое место, в противоположный конец стола.

– Приручить, привязать, перетянуть… – сказал я. – У вас столько словечек, Диана… И сколько из них я еще не знаю? Простите, Диана, но мне очень уж хотелось поглядеть на вас без кисеи хитроумия.

– Простить, значит… Прощать ли? – вдруг улыбнулась Диана. Постучала ноготками по столешнице, высоко подбрасывая пальцы, в театральном раздумье. – Только за действительно хороший ужин. Настоящий. Без полуфабрикатов, без холодных объедков, без…

– А вот это вряд ли. Ужина у вас, скорее всего, сегодня вообще не будет…

Диана вскинула бровь.

– Вот как? Мстя моего господина будет ужасна?

– Как бы из вашего господина из самого не сделали крольчатину в винном соусе…

Она моргнула. Что-то сообразила, и шутливая маска на ее лице растаяла.

– Так вы сегодня?..

Я принес ей из «козленка» галет и банку тунца. Для себя – Курносого, со смазкой и ветошью.

Пока она ела, я чистил его, стараясь не касаться стали правой рукой. Только через ткань.

Ела она не спеша. Доев, просто сидела, сложив руки, глядя на меня.

Но я все чистил и протирал Курносого – и без того чистого, вообще-то…

– Вы словно ждете чего-то, Влад…

Я дернул плечом, не прекращая полировать.

Жду…

Разумеется, жду!

– Если я не вернусь, – сказал я, – к вам придет кто-то другой из нас.

Помолчал, давая ей самой поймать намек. Так оно будет живее.

Она прищурилась.

– И?..

Но я уверен, что она все прекрасно поняла и сама. Я кивнул ей.

– И он не будет играть с вами в фехтование. Лучше меньше, да надежнее.

– И что же будет? То, что вы мне показывали?

– Именно.

– Но чего же вы от меня хотите?

Я молчал. Ждал.

Слишком хорошо я помнил, как спас меня маленький подарочек Дианы – то воспоминание Ники, которого она так стыдится, и которое с таким удовольствием бы забыла, и которое так неосторожно дала подсмотреть кому-то из своих приятельниц – бывших приятельниц. Может быть, это была даже не Диана… Может быть, Диана получила это через вторые или третьи руки.

А может быть, как раз от своей Карины? Кто-то же должен был превратить то почти лысое пугало с горбом – в гривастую красотку с атлетичным телом?.. Кто-то из жаб.

Диана улыбнулась – но в ее улыбке была только грусть.

– Ах, вы хотите еще одну соломинку… Но, боюсь, у меня больше нет для вас соломинок. Ни одной.

Ну да, как же…

Я пожал плечами.

– Как знаете, Диана.

– Да поймите же, Влад! – вдруг вскинулась она. Ее глаза блестели, а в лице проступило что-то жесткое. – Это не игра, это жизнь. В ней все не так, как хотелось бы. В ней нет спасительных соломинок на каждый случай. Нет тайных тропок, которые подскажет добрая волшебница, нет черных ходов, известных только счастливому герою…

Я тер титан, стараясь не касаться его правой рукой.

– Водопой… – проговорила Диана. – Вы будете атаковать ее не дома… Это какой-то город?

Я кивнул.

– Тогда возьмите побольше пуль.

Я хмыкнул:

– И это все? Спасибо… – Я покачал головой. – Нет, в том городе она бывает редко, прирученных у нее там от силы двое или трое. Да и те не совсем слуги, а так… краешком. Вроде раздвоения личности.

– Все же вы не понимаете… – покачала головой Диана. – Дело не в прирученных, Влад. Это вы делите людей на слуг и невинных. Это вы готовы убивать первых, и выводите из игры вторых. Но не Ника. – Диана вздохнула. – Возьмите побольше пуль, Влад.

Я хмыкнул.

Опять хитрит моя милая цепная сучка?

– Не пугайте, Диана. Мы все равно будем атаковать. А то, что рядом с городом и людьми – только помешает ей. Вы же не любите шум чужих сознаний. Все вы. И Ника тоже. Она тоже живет вдали от всех одна – только ее слуги рядышком, затихшие коконы на паутине… Если рядом окажутся чужие люди, они будут ее только отвлекать. Помешают ей сосредоточиться на нас. Это поможет нам, а не ей.

– Возможно… А возможно, нет. – Она помолчала. – Все-таки возьмите побольше пуль… если вы в самом деле хотите убить ее. Если действительно хотите спасти того, кто вам, кажется, так дорог…

Я посмотрел на нее.

Она посмотрела на меня, потом опустила взгляд. На Курносого.

– Что ж… Пожалуй, я пожелаю вам удачи.

Ну, еще бы… Иначе тебе подыхать здесь от голода, если я не вернусь. И на этот раз тебя уже никто не спасет.

Или спасут? Если гривастая возьмет кого-то из нас живым… Распотрошит. Узнает про все. Приедет сюда?

Пришлет своих людей, чтобы снять Диану с цепи? Спасет ее?

А может быть, если та гривастая приедет сюда, это будет вовсе не спасение? И Диана предпочла бы умереть от голода на цепи, чем попасться ей в руки – после всего, что она сделала?

После того, как вольно или невольно, но тренировала меня, помогая готовиться к драке с ней. После того, как оказалось, что Диана тоже знает о том, что было давным-давно, и что сама гривастая теперь так хотела бы забыть… И не только знает, но и дала мне… И, может быть, кому-то еще?

Я усмехнулся.

– Да уж… Если я не вернусь, вам при любом раскладе не повезет, Диана… Я даже не знаю, что для вас будет хуже…

– Возможно, – натянуто улыбнулась Диана. – Но дело не только в этом… Еще мне очень хотелось бы взглянуть на вас, Влад, – потом. После того, как у вас все получится. Сейчас вы цепляетесь за чье-то спасение, отгораживаясь этим от всего остального – на что не хотите глядеть, что вас пугает. Ставите это чужое спасение между собой – и смертью, уже скорой. Но если у вас все получится, и эти спасительные шоры развеются? Останется только яркий свет истины. Вы, один на один со смертью… Месяц? Неделя?

Я промолчал.

– Маленький, упрямый мальчик…

Я промолчал.

Я перестал притворяться, что все еще чищу Курносого. Поглядел в камин. В язычки огня, такие неутомимые, такие живые… Такие надежные.

Я вздохнул.

Все-таки я надеялся, что у нее найдется еще одна соломинка…

Я кое-как запихнул в сумку все тряпочки, флакон со смазкой. Взял Курносого и уже выходил из столовой, когда она окликнула меня.

– И еще, Влад…

Я замер.

Стоял у дверей, боясь обернуться. Чувствуя, как молотится сердце – кажется, у самого горла.

Оказывается, я сам не знал, как все-таки надеялся. Все еще.

Как все же верил, что у нее есть соломинка. Несмотря ни все ее уверения. Все еще надеялся!

Но когда я обернулся, Диана лишь грустно улыбалась.

– Если вдруг случится чудо… все-таки вы зубастый щенок… У Ники на руках, – Диана подняла руку, другой по очереди коснулась нижних фаланг пальцев, – кольца. Возможно, среди них все еще есть перстень, мужской платиновый перстень с голубоватым опалом.

+++

Я сидел в «козленке», катая по ноге барабаном Курносого.

На сиденье сбоку ждала коробка с патронами и «снежинками». Тихо урчал мотор. Шуршал вентилятор обогревателя, дыша на меня теплым воздухом.

Снаружи было уже совсем темно. Лишь огоньки на приборной панели, щель света в окне столовой, сквозь неплотно запахнутые шторы, – и темнота, темнота. Во все стороны, вверх и вниз.

Снова где-то вверху раскинулось море облаков. Ни звездочки.

Я покосился на часы. Пора.

Я вздохнул, пододвинул коробку с патронами и стал набивать каморы барабана, тщательно проверяя каждый патрон. Осечки мне не нужны.

Смешно…

Если бы всего месяц назад мне кто-то сказал, что я буду собирать револьвер для охоты на паучиху, – я бы не поверил. Ни за что бы не поверил…

Но месяц назад я вообще не знал, что бывают такие суки. У которых бывает столько слуг. И которых приходится брать не в ее гнезде, – потому что к гнезду ее не подступиться.

Я защелкнул барабан. Посмотрел на стальные снежинки обойм.

Нет, пожалуй. Слишком хорошо помню, как своей рукой совал Курносого себе в рот. И если бы после того, как выщелкнул барабан и рассыпал патроны, я знал – и знала она! – что можно не искать целый патрон среди гильз на дороге, а взять целую обойму в кармане…

Я хмыкнул. Нет уж. Спасибо. Сами такое ешьте.

Что бы там Диана ни говорила, но если мне не хватит одного барабана – то мне уже ничего не поможет.

Я сунул револьвер в карман плаща, взялся за коробку с патронами, чтобы забросить в сумку и отнести в багажник…

И не убрал.

Но ведь теперь та сука знает про фокус с выбросом барабана. Если она, несмотря на все мои тренировки, прихватит меня теперь…

Эта сука не даст мне повторить фокус. И тогда какая разница, сколько будет у меня в кармане запасных обойм?

Я поставил коробку с патронами на колени и посмотрел вбок, на щель света в окне столовой. Зачем же ты, все-таки, это сказала?..

Какой хитростью это было продиктовано?

А может быть, как раз затем, чтобы я, подозревая какую-то хитрость, не взял запасных патронов?

Я нащупал в коробочке пластинку обоймы, подержал ее в кулаке, пока она не согрелась.

В ее поселок я пошел с пятью патронами. Хватило мне этого?

На охранника у ворот хватило. Из поселка я выбрался… А потом?

Когда стоял на холме, и оглядывался назад, на цель слуг, проснувшихся и идущих вместе с ней…

Я успел пройти лес, я почти успел добраться до первого дома, до поселка, до людей, – почти. Если бы не Виктор, они бы меня загнали. Но если бы у меня была запасная обойма, и я бы дал пару выстрелов назад, по этой разворачивающейся цепи пурпурных…

Поглаживая подушечкой большого пальца прохладные донышки с неровностями капсюлей, я впихивал патроны в «снежинку».

Остановился бы за деревом, нашел в цепи гривастую дылду, наползавшую на меня ледяным ураганом… Из Курносого, конечно, с такого расстояния не попасть. Разве что случайно.

Но стала бы она рисковать? Дали бы ей рисковать ее слуги? Профессионалы, в своих прошлых жизнях.

Я опустил отяжелевшую «снежинку» в карман плаща, взялся за коробку с патронами, чтобы бросить в сумку…

И опять не убрал.

Одна обойма – это пять лишних патронов. Тогда бы они мне здорово помогли. Мне бы хватило даже пары.

Тогда.

Когда я убегал. Когда мне надо было просто припугнуть их, чтобы не лезли на рожон сами, и берегли свою паучиху…

Я достал из коробки новую «снежнику» и стал набивать ее.

Нет, на этот раз мне надо не убегать – убивать. И ее саму, и ее слуг. Сначала слуг. Иначе к ней просто не подобраться. Они и в прошлой жизни были спецами, а в этой и вовсе без всяких сомнений закроют ее своими телами, если понадобится…

…возьмите побольше пуль…

Жаль только, Курносый не слишком-то хорош для прицельной стрельбы…

Гроздочка патронов с тихим стуком легла в кармане на первую обойму. Я вытащил из коробки еще одну стальную пластинку.

Теперь, когда Диана отработала ее финт, теперь ее удар я выдержу. Должен выдержать! Черта с два она заставит меня застрелиться. Этого бояться не стоит. А вот запасные пули мне и в самом деле понадобятся.

Три запасные обоймы – хватит?

Может быть. Но если – не хватит?

Пусть лучше останется, чем не хватит. Я взял набивать четвертую.

Теплое дыхание обогревателя – но темнота снаружи…

Холодная, я чувствовал ее холод даже через ветровое стекло.

Холодная – и полная таких же холодящих, до пустоты под ложечкой, вариантов.

Слишком ясно я мог представить, как сегодня все может сложиться так, что не хватит и четырех запасных обойм. Если придется стрелять из Курносого – удобного вблизи, но такого строптивого, если цель чуть дальше! – он же сожрет кучу патронов, прежде чем сможешь попасть, если перестрелка затянется…

…возьмите побольше пуль…

Я взял еще одну стальную снежинку.

Тепло рядом – и холодная темнота вокруг…

Полная самых разных вариантов, как все сегодня может сложиться, – но всегда в них находилось место случайности, когда не хватит еще одной обоймы. Или всего лишь еще одного патрона. Всего одного патрона…

Сколько бы ни взял – а одного не хватит…

Решающего. Последнего. Чтобы добить чертову тварь.

…возьмите побольше пуль…

Я пытался нащупать еще одну «снежинку» – но ее не было. В этой коробочке и патронов-то почти не осталось…

Я оглянулся на сумку, там есть еще и коробки с патронами, и упаковки «снежинок»… взгляд зацепился за зеленые стрелки на приборной панели.

Я вдруг словно очнулся.

Пора! Мне давно пора ехать!

В кармане – что в правом, что в левом – приятной тяжестью лежали грозди патронов. Внутренний карман оттягивал сам Курносый.

Я включил фары, тронул передачу, и стал разворачивать «козленка».

Хотел бы я еще знать, что там успел подготовить Виктор – если хоть что-то успел…

+++

Сначала я заехал в деревню – ту брошенную, гниющую деревеньку, где ночевал, когда только начинал охоту на Диану. И где теперь, в самом сухом углу большого дома, сохранившегося лучше всего, – лежали сваленные в кучу инструменты и все прочее жестко-тяжелое из дома.

Инструменты мне не нужны, а вот помповик, из которого ее кавказец чуть не изрешетил всех нас…

Я быстро прочистил ствол. Зарядил ружье до упора и набил шитый золотом парадный патронташ. И еще целую коробку патронов забросил в багажник.

И кое-что еще мне было нужно. Может быть, больше, чем Курносый и помповик вместе взятые.

Я остановился в первом же поселке по трассе. У первого же круглосуточного магазинчика.

Моя фляга, всегда полоскавшаяся хорошим коньяком, на этот раз заполнилась спиртом. Сегодня лучше чистый спирт. Прежде чем убрать початую бутылку в багажник, я плеснул спиртом на руку и стал тереть. До тех пор, пока рука не стала красной и горячей.

Только бы не начался приступ. Только бы не сейчас…

И только бы не во время.

Не знаю, заменит ли это вот растирание – настоящий жар, настоящее прогревание руки над камином или обогревателем, которые заставляли приступ отступить.

Но должны же сосуды кожи расшириться? Чем больше крови будет проходить, тем теплее будет рука. Может быть, даже пара градусов спасет меня?

Сегодня. Хотя бы сегодня.

Мне нужно только сегодня, всего один день. Это же не так много…

Растерев руку, я натянул перчатки.

Перчатки я тоже взял не свои привычные кожаные – а вязаные, из грубой шерсти. Чтобы раздражающе царапало кожу. Чтобы приливала кровь. Чтобы руке было жарко.

Жаль только, вязка в один слой. С дырочками, если взглянуть на свет. Если через такую дырочку к коже прижмется титан…

Я достал Курносого и с опаской взялся за рукоять. Потискал.

Рукоять, рамку, барабан, ствол.

Нет, дырочки не такие уж и больше. Через перчатку что деревянная накладка на рукояти, что металлическая рамка. Просто твердость. Ни намека на колючее начало приступа…

Глава тринадцатая
Путь сильных

Я пытался заснуть – знаю, что надо, – и я старался заснуть, и все-таки это был не сон, это было скольжение на грани яви…

Сиденье большое и удобное, но все-таки не кровать. Я пытался расслабиться, выкинуть из себя напряжение – но мог расслабить лишь мышцы рук, ног, спины, живота… Выкинуть напряжение не мог. Оно спряталось глубже. Где-то в груди, глубоко под ложечкой, холодило, дрожало…

Убрать эту внутреннюю дрожь, звон натянутой души, не получалось. А с ним провалиться в сон я не мог.

И еще – тикало.

Неотвязно тикали часики, отмеряя секунды.

– Пора, – наконец сказал Виктор.

Потеребил меня за руку, будто думал, что я в самом деле могу спать и не очнусь от малейшего звука.

Я открыл глаза.

Все-таки я посвежел. Рыжие фонари вдоль дороги, едва светящийся приборный щиток машины, изумрудно зеленеющие стрелки часов и их ободок, – все было яркое, четкое, выпуклое.

Фонари казались чуть странными – это из-за того, что смотрел я на них с непривычной высоты. Не из легковушки у самой земли, а из задранной вверх кабины огромной фуры. Да и сама кабина немаленькая – почти комната. Что в ширину, что в высоту.

Виктор шуршал сумкой. Достал термос. Отвинтил крышечку, все затопил аромат кофе.

Стрелка часов неумолимо подползала к половине седьмого утра. Или ночи. Это летом, может быть, шесть утра. А осенью – ночи. Небо за стеклами кабины было черное-черное.

Хотя нет. Вон там вот, слева, небо чуть светлее.

Скоро начнет светать.

– Будешь?

– Нет. И так не усну, – сказал я.

Виктор хмыкнул. Глянул на меня, все еще искоса – но не так, как раньше. Что-то между нами изменилось.

К Диане он меня отсылал не для того, чтобы спросить. Ответ он знал заранее, как и я. Просто хотел избавиться от меня на время. Чтобы не маячил перед глазами. Не бередил.

Но теперь, кажется, оттаял…

Длинное сиденье поделено на три части, хотя сюда без труда могли бы сесть и четверо, и пятеро. Сейчас было четверо. Я, он, а между нами – два «калаша», козлорогие еще больше от сдвоенных магазинов. Примотаны синей изолентой один к другому, чтобы быстрее менять.

– Как ты их достал?

– Это Старика. Еще из-заречечные…

Я кивнул. Мог бы и догадаться. Значит, не только книги ему достались. Еще и до тайника Старика он добрался раньше, чем пурпурные. А может быть, они вообще об оружии не знают? Может быть, их такие мелочи не интересуют…

«Мерин»-то у гривастой тяжелый, Катька говорила. Бронированный. Такой не всякий гранатомет возьмет с первого раза, не то что козлорогий.

Только…

– А Гошу со снайперкой он не разрешал…

Уж сколько он пытался подвести Старика к разговору о снайперской винтовке – бить этих сук издали, оттуда, где они точно не достанут. Но Старик упирался. Слышать не хотел.

Виктор вздохнул. Пожал плечами.

– Опасно, если начнешь полагаться на это… – Медленно жуя, он глядел сквозь стекло невидящими глазами. – Если что-то пойдет не так… Хотя бы один раз… Промахнешься, или выйдет не смертельно с первого выстрела, и придется что-то делать, когда уже всполошил и ее, и ее слуг… Они телами прикроют, а потом все забьются в дом, или еще где укроются. И к атаке уже будут готовы…

До атаки – надо будет еще добежать, с этой безопасной дистанции… А у суки может быть оружие в доме. И слуги, недобитые… Забаррикадируются, да еще и вызовут кого-нибудь на помощь…

Виктор потер подбородок.

– А если отступишь, тогда уже сам станешь дичью… – Он глотнул кофе. – Даже если она не вызовет на помощь никого сильнее… Даже если она сама будет тебя искать и выслеживать… Если ты попытался убить ее из снайперки потому, что она не по зубам тебе здесь, – он пристукнул себя по виску, – то потом тебя уже не спасет ни снайперка, ни зенитная установка… Подловить врасплох второй раз она не даст. А если она тебя выследит и возьмет врасплох… – его лицо осунулось.

Мне тоже вдруг стало мутно. Я не хотел этого вспоминать…

Потому что до атаки может даже не дойти… Ты можешь ошибиться, еще пока выслеживаешь ее – если она тебе не по зубам… Если тебе не по зубам ее слуги…

Но Виктор уже зло оскалился. Ожил, с прищуром обернулся ко мне, ухмыльнулся еще злее.

– Но ты же говоришь, эта – нам по зубам?

Я уставился за стекло.

– А, Храм Храмыч?! – все не отставал он с каким-то злым куражом.

Я пожал плечами.

– Старик говорил, что что-то в книгах есть. Про то, что нельзя надеяться на арбалеты – потому что иногда они не помогают…

Из мощного арбалета можно, при желании, умении и везении, и с сотни шагов в лоб попасть. Не с такой гарантией, как из снайперки, но можно. Особенно если стреляешь не один, а сразу трое-четверо охотников… Тут можно в голову не целиться, достаточно просто попасть. Три-четыре раны тяжелыми болтами – и паучиха будет мертвее мертвой.

И у тех, кто писали тот «Молот» – старый, настоящий – были и арбалеты, и достаточно времени, чтобы овладеть стрельбой в совершенстве… если бы это действительно был выход.

– Я тебе это и втолковываю, дурья твоя башка! Винтовок у них не было, но арбалеты-то были. Так что не в том дело, можно или нет убить издали. Вопрос – в том, что будет, если хотя бы раз ошибешься.

Он вдруг опять обмяк. Снова невидяще глядел сквозь лобовое стекло.

– Если она тебе по зубам, чтобы взять вблизи, – процедил он себе под нос, – то тебе и снайперка не нужна… А если она тебе не по зубам, то лучше не лезь. Хоть со снайперкой, хоть с гаубицей…

Не знаю.

Если бы дело было только в этом, то Старик разрешил бы использовать снайперку, когда дело касалось жаб? И те, кто писали этот «Молот», они же тоже не идиоты были… Но почему-то же там было сказано, что нельзя? Нельзя с арбалетами на них. Хоть на паучих, хоть на жаб…

Я покосился на козлорогих.

Во всяком случае, Старик, вроде бы, разобрал в книгах так…

Или он ошибся?

А если все-таки прав?

Что, если есть что-то, чего мы просто не понимаем?.. Пока…

Просто – еще не знаем…

А когда узнаешь…

Я бросил на него взгляд. Ведь есть же кое-что, что ты, уверенный, что прав всегда и во всем, все-то знаешь лучше других, – а об этом ни сном, ни духом! Я открыл дверцу и спрыгнул на землю.

Прохладно… Я зашел за кусты на обочине. Встал так, чтобы ему не было меня видно, и стянул перчатку с правой руки. Достал флягу и сбрызнул спиртом. Растерев руку, опять натянул шерсть.

А когда вернулся в кабину, там уже тихо звенела крошечная шкатулка. Сложный, рваный – но такой знакомый ритм…

Может быть, если бы он завел ее сразу, я бы еще лучше отдохнул? Может быть, даже получилось бы уснуть…

Прикрыв глаза, я плыл по знакомому узору. Он бодрил меня, поддерживал ветерком в спину, пропитывал уверенностью.

Менял.

Текли минуты, и я чувствовал, как этот ритм правит меня. Подгоняет пульс, синкопирует мысли…

Бывали ошибки, бывали провалы – и у Старика, и у меня, и у Гоша с Борисом, – но все они случались тогда, когда шли в одиночку, без этого звенящего начала…

А этот рваный, но такой родной, отзывающийся у меня в крови ритм, – он никогда не подводил. Все атаки, начинавшиеся с него, – все были успешны. Все до одной.

Может быть, и в этот раз?..

– Черт побери! – прошипел Виктор.

Я открыл глаза.

Он смотрел на часы. Стрелка уползла уже за четверть восьмого.

Небо слева было ощутимо светлее. Где-то за горизонтом солнце уже подбиралось, скоро рассвет… А дорога была пуста.

Катя говорила, что она с половины седьмого до семи обычно ездит…

В руках вдруг стало жарко и тяжело. И в груди. Тот же противный колючий жар.

Суслицы… Все-таки насторожились. Не приедет она сегодня сюда…

Наверно, я сказал это вслух, – потому что Виктор покосился на меня, поморщился с досадой.

– Вечно ты на полхода думаешь, Храмовник! Умственная хромоножка… Если они насторожились и предупредили ее – она не не приедет. Тогда она уже здесь, Храмовник. И не одна. Только начала, наверно, с той стороны. С Катькиной. Чтобы Катька не улизнула, если возникнут проблемы, пока она будет брать нас.

Шкатулка звенела все тише, ощутимо замедляя ритм, несколько раз замолкала, снова выдавала несколько тактов, замолкала, вздрагивала, и наконец совсем затихла.

Виктор потянулся к ней, чтобы завести пружину, – но я взял его за руку.

В боковом зеркале, под далекими и редкими рыжими фонарями – появились две неестественно-белые точки.

Я почувствовал, как напряглась рука Виктора.

Мне вдруг захотелось пить. Я облизал губы, но во рту было сухо-сухо.

Точки превратились в ослепительные фары. Быстро неслись к нам.

– Катя не пропустит? – спросил я, и мой голос показался мне чужим. Глухой, как из бочки.

– Катя не пропустит. Но это, похоже, не наши, там вон… вторая… за ней… – Виктор как-то замолчал, словно постепенно увели звук.

Я тоже разглядел, что машин две.

Но оттенок фар, яркость, расположение… Это хорошие фары на хорошей машине. И в такое время, здесь – такие машины обычно не ездят. Разве что раз в четыре недели…

– Две… – с какой-то обидой пробормотал Виктор, будто все еще не веря своим глазам.

Я опомнился.

– Катька… Звони ей! Быстро!

– Куда я ей позвоню?! – рявкнул в ответ Виктор. – Я ей сам сказал его выключить и аккумулятор вытрясти! – Он оскалился. Помотал головой. – Нет… – Его рука стиснулась в кулак, он опять помотал головой. – Нет. Она не узнает… Никак… И до поворота там совсем ничего… И звук у них тихий, не поймет она вслепую, что их там две…

Фары в боковом зеркале были все ближе. Ослепительно яркие. Глаза резало, и все вокруг нас – кусты по бокам, дорогу далеко вперед – осветило как днем. Только длинная тень от нашей фуры осталась темной.

Если бы мы стояли кабиной в ту сторону, лучи фар проткнули бы кабину насквозь, высветили все, до мельчайших подробностей, – а окна здесь такие широкие, и сиденья так высоко, что черта с два пригнешься…

Я видел, как Виктор вжался в спинку, да и я подобрался, будто это могло что-то изменить…

Тень от нашей фуры стала чернее, уже, и медленно ползла в сторону, черная стрелка часов.

Виктор стиснул мою руку, и я его понял.

Закрыл глаза, заставил себя расслабиться. Выкинуть из головы все, все, все… Лишь свет за веками, да и тот далекий и неважный…

Свет за веками пропал на секунду, – и я знал, что это значит: первая машина начала поворот. И тут же вспыхнуло снова – первая машина повернула, нас окатили светом фары второй. Снова стемнело.

На этот раз окончательно.

Я еще старался быть тише воды, ниже травы, – но Виктор уже шевелился. Мотор фуры заворчал глубоким низким басов, вся машина мелко-мелко затряслась.

Я открыл глаза. Рука сама потянулась к козлорогому.

Грудная дрожь мотора пробирала всю машину, все мое тело. Виктор дернул рычаг передач, потянул огромный руль. Фура взревела и круто пошла в разворот.

Дрожь и рев пронзали всю машину, все вокруг. Только бы у них в машинах не было открыто ни одно окно… Если все закрыто, то звукоизоляция там в машинах отменная, не должны услышать…

Все разгоняясь, мы уже почти поравнялись с поворотом.

Я крутил ручку на дверце, опуская стекло, до самого предела, – и рев моторов ворвался в кабину, вместе с вонью солярной гари и холодным ветром. Шлепнул по лицу так, что перехватило дыхание.

Виктор резко вильнул влево, бухнув колесами по выступу новой дороги так, что нас швырнуло в креслах – и затем уже обратно вправо, плавно вписывая в поворот по широкой дуге – не сбавляя входа, продолжая разгоняться, выжимая из дизеля все, что он мог дать.