Текст книги "Ася. Накануне (сборник)"

Базаров положил руку на лоб.

Анна Сергеевна наклонилась к нему.

– Евгений Васильич, я здесь…

Он разом принял руку и приподнялся.

– Прощайте, – проговорил он с внезапной силой, и глаза его блеснули последним блеском. – Прощайте… Послушайте… ведь я вас не поцеловал тогда… Дуньте на умирающую лампаду, и пусть она погаснет…

Анна Сергеевна приложилась губами к его лбу.

– И довольно! – промолвил он и опустился на подушку. – Теперь… темнота.

Анна Сергеевна тихо вышла.

– Что? – спросил ее шепотом Василий Иванович.

– Он заснул, – отвечала она чуть слышно.

Базарову уже не суждено было просыпаться. К вечеру он впал в совершенное беспамятство, а на следующий день умер. Отец Алексей совершил над ним обряды религии. Когда его соборовали, когда святое миро коснулось его груди, один глаз его раскрылся, и, казалось, при виде священника в облачении, дымящегося кадила, свеч перед образом, что-то похожее на содрогание ужаса мгновенно отразилось на помертвелом лице. Когда же наконец он испустил последний вздох и в доме поднялось всеобщее стенание, Василием Ивановичем обуяло внезапное исступление. «Я говорил, что я возропщу, – хрипло кричал он, с пылающим, перекошенным лицом, потрясая в воздухе кулаком, как бы грозя кому-то, – я возропщу, возропщу!» Но Арина Власьевна, вся в слезах, повисла у него на шее, и оба вместе пали ниц. «Так, – рассказывала потом в людской Анфисушка, – рядышком и понурили свои головки, словно овечки в полдень…»

Но полуденный зной проходит, и настает вечер и ночь, а там и возвращение в тихое убежище, где сладко спится измученным и усталым.

XXVIII

Прошло шесть месяцев. Стояла белая зима с жестокою тишиной безоблачных морозов, плотным, скрипучим снегом, розовым инеем на деревьях, бледно-изумрудным небом, шапками дыма над трубами, клубами пара из мгновенно раскрытых дверей, свежими, словно укушенными лицами людей и хлопотливым бегом продрогших лошадок. Январский день уже приближался к концу; вечерний холод еще сильнее стискивал недвижимый воздух, и быстро гасла кровавая заря. В окнах Марьинского дома зажигались огни; Прокофьич, в черном фраке и белых перчатках, с особенною торжественностию накрывал стол на семь приборов. Неделю тому назад, в небольшой приходской церкви, тихо и почти без свидетелей, состоялись две свадьбы: Аркадия с Катей и Николая Петровича с Фенечкой; а в самый тот день Николай Петрович давал прощальный обед своему брату, который отправлялся по делам в Москву. Анна Сергеевна уехала туда же тотчас после свадьбы, щедро наделив молодых.

Ровно в три часа все собрались к столу. Митю поместили тут же; у него уже появилась нянюшка в глазетовом кокошнике. Павел Петрович восседал между Катей и Фенечкой: «мужья» пристроились возле своих жен. Знакомцы наши изменились в последнее время: все как будто похорошели и возмужали; один Павел Петрович похудел, что, впрочем, придавало еще больше изящества и гран-сеньйорства его выразительным чертам… Да и Фенечка стала другая. В свежем шелковом платье, с широкою бархатною наколкой на волосах, с золотою цепочкой на шее, она сидела почтительно-неподвижно, почтительно к самой себе, ко всему, что ее окружало, и так улыбалась, как будто хотела сказать: «Вы меня извините, я не виновата». И не она одна – другие все улыбались и тоже как будто извинялись; всем было немножко неловко, немножко грустно и в сущности очень хорошо. Каждый прислуживал другому с забавною предупредительностию, точно все согласились разыграть какую-то простодушную комедию. Катя была спокойнее всех: она доверчиво посматривала вокруг себя, и можно было заметить, что Николай Петрович успел уже полюбить ее без памяти. Перед концом обеда он встал и, взяв бокал в руки, обратился к Павлу Петровичу.

– Ты нас покидаешь… ты нас покидаешь, милый брат, – начал он, – конечно, ненадолго; но все же я не могу не выразить тебе, что я… что мы… сколь я… сколь мы… Вот в том-то и беда, что мы не умеем говорить спичи! Аркадий, скажи ты.

– Нет, папаша, я не приготовлялся.

– А я хорошо приготовился! Просто, брат, позволь тебя обнять, пожелать тебе всего хорошего, и вернись к нам поскорее!

Павел Петрович облобызался со всеми, не исключая, разумеется, Мити; у Фенечки он, сверх того, поцеловал руку, которую та еще не умела подавать как следует, и, выпивая вторично налитый бокал, промолвил с глубоким вздохом: «Будьте счастливы, друзья мои! Farewell![180]180
  Прощайте! (Англ.)


[Закрыть]» Этот английский хвостик прошел незамеченным, но все были тронуты.

– В память Базарова, – шепнула Катя на ухо своему мужу и чокнулась с ним. Аркадий в ответ пожал ей крепко руку, но не решился громко предложить этот тост.

Казалось бы, конец? Но, быть может, кто-нибудь из читателей пожелает узнать, что делает теперь, именно теперь, каждое из выведенных нами лиц. Мы готовы удовлетворить его.

Анна Сергеевна недавно вышла замуж, не по любви, но по убеждению, за одного из будущих русских деятелей, человека очень умного, законника, с крепким практическим смыслом, твердою волей и замечательным даром слова, – человека еще молодого, доброго и холодного как лед. Они живут в большом ладу друг с другом и доживутся, пожалуй, до счастья… пожалуй, до любви.

Княжна X……ая умерла, забытая в самый день смерти.

Кирсановы, отец с сыном, поселились в Марьине. Дела их начинают поправляться. Аркадий сделался рьяным хозяином, и «ферма» уже приносит довольно значительный доход. Николай Петрович попал в мировые посредники и трудится изо всех сил; он беспрестанно разъезжает по своему участку; произносит длинные речи (он придерживается того мнения, что мужичков надо «вразумлять», то есть частым повторением одних и тех же слов доводить их до истомы) и все-таки, говоря правду, не удовлетворяет вполне ни дворян образованных, говорящих то с шиком, то с меланхолией о манципации (произнося ан в нос), ни необразованных дворян, бесцеремонно бранящих «евту мунципацию». И для тех и для других он слишком мягок. У Катерины Сергеевны родился сын Коля, а Митя уже бегает молодцом и болтает речисто. Фенечка, Федосья Николаевна, после мужа и Мити никого так не обожает, как свою невестку, и когда та садится за фортепьяно, рада целый день не отходить от нее. Упомянем кстати о Петре. Он совсем окоченел от глупости и важности, произносит все е как ю: тюпюрь, обюспючюн, но тоже женился и взял порядочное приданое за своею невестой, дочерью городского огородника, которая отказала двум хорошим женихам только потому, что у них часов не было: а у Петра не только были часы – у него были лаковые полусапожки.

В Дрездене, на Брюлевской террасе, между двумя и четырьмя часами, в самое фешенебельное время для прогулки, вы можете встретить человека, лет около пятидесяти, уже совсем седого и как бы страдающего подагрой, но еще красивого, изящно одетого и с тем особенным отпечатком, который дается человеку одним лишь долгим пребыванием в высших слоях общества. Это Павел Петрович. Он уехал из Москвы за границу для поправления здоровья и остался на жительстве в Дрездене, где знается больше с англичанами и с проезжими русскими. С англичанами он держится просто, почти скромно, но не без достоинства; они находят его немного скучным, но уважают в нем совершенного джентльмена, «а perfect gentleman». С русскими он развязнее, дает волю своей желчи, трунит над самим собой и над ними; но все это выходит у него очень мило, и небрежно и прилично. Он придерживается славянофильских воззрений: известно, что в высшем свете это считается très distingué[181]181
  Господин барон фон Кирсанов (нем.).


[Закрыть]. Он ничего русского не читает, но на письменном столе у него находится серебряная пепельница в виде мужицкого лаптя. Наши туристы очень за ним волочатся. Матвей Ильич Колязин, находящийся во временной оппозиции, величаво посетил его, проезжая на богемские воды; а туземцы, с которыми он, впрочем, видится мало, чуть не благоговеют перед ним. Получить билет в придворную капеллу, в театр и т. д. никто не может так легко и скоро, как der Herr Baron von Kirsanoff. Он все делает добро, сколько может; он все еще шумит понемножку: недаром же был он некогда львом; но жить ему тяжело… тяжелей, чем он сам подозревает… Стоит взглянуть на него в русской церкви, когда, прислонясь в сторонке к стене, он задумывается и долго не шевелится, горько стиснув губы, потом вдруг опомнится и начнет почти незаметно креститься…

И Кукшина попала за границу. Она теперь в Гейдельберге и изучает уже не естественные науки, но архитектуру, в которой, по ее словам, она открыла новые законы. Она по-прежнему якшается с студентами, особенно с молодыми русскими физиками и химиками, которыми наполнен Гейдельберг и которые, удивляя на первых порах наивных немецких профессоров своим трезвым взглядом на вещи, впоследствии удивляют тех же самых профессоров своим совершенным бездействием и абсолютною ленью. С такими-то двумя-тремя химиками, не умеющими отличить кислорода от азота, но исполненными отрицания и самоуважения, да с великим Елисевичем Ситников, тоже готовящийся быть великим, толчется в Петербурге и, по его уверениям, продолжает «дело» Базарова. Говорят, его кто-то недавно побил, но он в долгу не остался: в одной темной статейке, тиснутой в одном темном журнальце, он намекнул, что побивший его – трус. Он называет это иронией. Отец им помыкает по-прежнему, а жена считает его дурачком… и литератором.

Есть небольшое сельское кладбище в одном из отдаленных уголков России. Как почти все наши кладбища, оно являет вид печальный: окружающие его канавы давно заросли: серые деревянные кресты поникли и гниют под своими когда-то крашенными крышами; каменные плиты все сдвинуты, словно кто их подталкивает снизу; два-три ощипанных деревца едва дают скудную тень; овцы безвозбранно бродят по могилам… Но между ними есть одна, до которой не касается человек, которую не топчет животное: одни птицы садятся на нее и поют на заре. Железная ограда ее окружает; две молодые елки посажены по обоим ее концам: Евгений Базаров похоронен в этой могиле. К ней, из недалекой деревушки, часто приходят два уже дряхлых старичка – муж с женою. Поддерживая друг друга, идут они отяжелевшею походкой; приблизятся к ограде, припадут и станут на колени, и долго и горько плачут, и долго и внимательно смотрят на немой камень, под которым лежит их сын: поменяются коротким словом, пыль смахнут с камня да ветку елки поправят, и снова молятся, и не могут покинуть это место, откуда им как будто ближе до их сына, до воспоминаний о нем… Неужели их молитвы, их слезы бесплодны? Неужели любовь, святая, преданная любовь не всесильна? О нет! Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце не скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами: не об одном вечном спокойствии говорят нам они, о том великом спокойствии «равнодушной» природы; они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной…

«Природа будит в нас потребность любви»

Древние греки недаром говорили, что последний и высший дар богов человеку – чувство меры.

И. Тургенев

В блестящей плеяде писателей второй половины XIX века Тургенев представляет собой совершенно особое явление. Он не только занял одно из ведущих мест в русской словесности, но и оказал заметное влияние на европейскую культуру и литературу. Тургенев был одним из самых образованных людей своего времени, круг его общения включал таких выдающихся европейских писателей, как Флобер, Доде, Золя, Мопассан, которые видели в нем своего учителя. Именно Тургенев, пользуясь своим авторитетом, познакомил европейцев с наиболее яркими явлениями русской культуры, тем самым сыграв решающую роль в изменении взгляда на Россию как на страну вторичной, подражательной культуры. Д.С. Мережковский, называя Тургенева едва ли не единственным после Пушкина «гением меры» «в стране… самых неистовых чрезмерностей», писал: «Тений меры – гений Западной Европы. Европе и открылся Тургенев, первый из русских писателей. Несмотря на европейскую славу Л. Толстого и Достоевского, последняя русская глубина их остается Европе чуждою. Они удивляют и поражают ее; Тургенев пленяет. Он ей родной. Она почувствовала в нем впервые, что Россия тоже Европа».

Иван Сергеевич Тургенев родился 28 октября (9 ноября) 1818 года в городе Орле в родовитой дворянской семье.

Его мать, Варвара Петровна, принадлежала к старинному дворянскому роду Лутовиновых. Двоюродный дед Тургенева, И. И. Лутовинов, был основателем Спасской усадьбы, в которой писатель провел детство. Лутовиновы были богаты и жили на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая. Эти черты характера унаследовала и мать писателя. Ее судьба сложилась очень не просто. Она рано лишилась отца и многого натерпелась от грубого, деспотичного отчима, который нередко поднимал на нее руку. В конце концов, не вынеся издевательств, сбежала к своему дяде И. И. Лутовинову, жившему в селе Спасском. Дядя, человек с далеко не простым характером, принял племянницу довольно холодно и обращался с ней не лучшим образом, держа чуть ли не взаперти. Однако после смерти дяди некрасивая и уже отцветшая Варвара Петровна (ей было двадцать восемь лет) получила большое наследство и стала богатейшей помещицей Орловской губернии. Она довольно быстро освоилась с новым положением и стала полновластной хозяйкой обширнейших земель и пяти тысяч крепостных.

Отец Тургенева, Сергей Николаевич, принадлежал к известному роду Тургеневых. Согласно семейному преданию, в 1440 году из Золотой Орды к великому князю Василию Васильевичу выехал на службу татарский мурза Лев Турген. Он принял русское подданство, а при крещении в христианскую веру получил русское имя Иван. От него и пошла фамилия Тургеневых. В царствование Иоанна Трозного, в период борьбы Московского государства с Казанским ханством, Петр Тургенев был отправлен послом к ногайским мурзам и уговорил астраханского царя Дервиша мирно принять русское подданство. В Смутное время отличился еще один предок Тургенева – П. Н. Тургенев. Он обличил Лжедмитрия I в самозванстве и отказался присягать ему. За это он был подвергнут жестоким пыткам и казни. К началу XIX в. Тургеневы разорились и обнищали, а потому вынуждены были искать богатых невест. Отец Тургенева участвовал в Бородинском сражении, где был ранен и за храбрость награжден Георгиевским крестом. Вернувшись в 1815-м из заграничного похода в Орел, он женился на Варваре Петровне Лутовиновой, которая к тому времени уже была богатой невестой. Хозяйством он не занимался, большую часть времени посвящая картам, кутежам и охоте.

В Спасском любили и умели устраивать праздники. 15 сентября, в день Никиты Мученика, в имение съезжалась чуть ли не вся губерния. На изысканных обедах подавались ананасы, персики и абрикосы, выращенные в собственных оранжереях. В парке звучала музыка, горели сотни разноцветных огней. Тургеневы устраивали отличные охоты, балы, маскарады, спектакли. Приемная дочь Варвары Петровны – Варвара Николаевна Житова вспоминала: «Свой оркестр, свои певчие, свой театр с крепостными актерами – все было в вековом Спасском для того, чтобы каждый добивался чести быть там гостем».

Тургенев получил прекрасное домашнее образование. Среди его домашних учителей были известные московские педагоги. Он с детских лет читал и свободно говорил на трех европейских языках – немецком, французском и английском, очень много читал (в Спасском была богатейшая библиотека). Варвара Петровна презирала все русское, члены семьи говорили между собой исключительно по-французски. Богатство родного языка и литературы открыл для Тургенева один из дворовых, актер и поэт Леонтий Серебряков. Его под именем Лунина Тургенев описал в рассказе «Лунин и Бабурин».

Однако детство писателя вряд ли можно назвать вполне счастливым. Отношения между родителями были довольно прохладными. Сергей Иванович – молодой (на шесть лет моложе жены), красивый и статный мужчина, к жене относился равнодушно-уважительно и при этом заводил многочисленные романы на стороне. Варвара Петровна, по воспоминаниям некоторых современников, первое время очень любила мужа и старалась ни в чем ему не перечить. Но ее жесткий и даже деспотичный характер только усугублялся в такой ситуации. Она нередко поднимала руку на крепостных. Однажды Варвара Петровна хотела ударить хлыстом своего дворецкого, но тот вырвал у нее из рук хлыст и бросил на пол. Крепостного сослали в дальнюю деревню. Маленький Тургенев не мог смотреть на то, как дворовых пороли плетьми, он бежал к матери и просил ее прекратить наказание. Жестоких «побоев и истязаний» не избежал и сам Иван Сергеевич, который считался любимым сыном матери. «Драли меня за всякие пустяки, чуть не каждый день», – писал он позже.

Варвара Николаевна Житова вспоминала, что Тургенев чаще всего подчинялся своей деспотичной матери. Но при этом имело место «Дело о буйстве И. С. Тургенева», которое хранилось в архиве орловского губернатора. Шестнадцатилетний Тургенев, вступаясь за крепостную девушку Лушку, которую хотели продать, встретил исправника и понятых с ружьем в руках.

В начале 1827 года Тургеневы переехали в Москву, поскольку пришло время готовить детей к поступлению в высшие учебные заведения. Тургенев учился в частном пансионе Вейденгаммера, а в 1829-м, в связи с введением нового университетского устава, – в пансионе Краузе, дававшем более глубокие знания древних языков. Летом 1831-го он вышел из пансиона и стал готовиться к поступлению в Московский университет на дому с помощью известных московских педагогов.

В 1833 году Иван Тургенев поступил на словесное отделение Московского университета. В этом же году происходит событие, которое через несколько лет ляжет в основу повести «Первая любовь». Будущий писатель знакомится и без памяти влюбляется в княжну Е. Л. Шаховскую. В 1834-м, с поступлением в гвардейскую артиллерию старшего сына, семья переехала в Санкт-Петербург, и Тургенев тогда же перешел в Петербургский университет. Там он сблизился с одним из своих университетских наставников – П. А. Плетневым, бывал у него на литературных вечерах, а через некоторое время решился показать свою драму «Стено». Позже сам Тургенев так характеризовал этот свой литературный опыт: «совершенно нелепое произведение, в котором с бешеною неумелостью выражалось рабское подражание байроновскому Манфреду». На одной из лекций Плетнев, не называя имени автора, по косточкам разобрал это произведение, но все-таки признал, что в авторе «что-то есть». Эти слова приободрили писателя и вскоре он отдал Плетневу ряд стихотворений, из которых два в 1838 году были напечатаны в «Современнике».

В 1836 году Тургенев окончил курс со степенью действительного студента и уже в следующем году получил степень кандидата. А в 1838-м, желая продолжить образование, отправился в Германию, в Берлинский университет. Там он знакомится с Н. В. Станкевичем, Т. Н. Грановским, Н. Г. Фроловым, Я. М. Неверовым, М. А. Бакуниным и слушает лекции по философии ученика Гегеля, молодого профессора К. Вердера.

Тургенев провел за границей больше двух лет. Занятия в университете он совмещал с путешествиями по Европе: объездил Германию, побывал в Голландии и Франции, несколько месяцев жил в Италии. В 1841-м Иван Сергеевич вернулся на родину и поселился в Москве, где готовился к магистерским экзаменам. В это время он посещал литературные кружки и салоны, познакомился с Н. Гоголем, С. Аксаковым, А. Хомяковым. В 1843-м поступил на службу чиновником «особой канцелярии» министра внутренних дел, где служил в течение двух лет.

Творческий путь Тургенева начался с поэтических произведений. До сих пор популярен романс на его слова «Утро туманное, утро седое…». В 1843-м вышел сборник его стихов, подписанный буквами Т. Л. (Тургенев-Лутовинов). В этом же году была издана поэма «Параша», которую высоко оценил Белинский. Знакомство с критиком быстро перешло в дружбу. Белинский ввел Тургенева в общество петербургских писателей, знакомство с которыми привело к изменению литературных взглядов Ивана Сергеевича. От романтических стихотворений он перешел к ироничной описательной поэме («Помещик», «Андрей»), начал писать прозу («Андрей Колосов», «Три портрета», «Бретер»). С 1846 по 1850 год Тургенев отдал дань и драматургии: «Безденежье», «Завтрак у предводителя», «Холостяк», «Месяц в деревне», «Нахлебник». Некоторые из этих пьес до сих пор не сошли со сцены.

С 1847 года Тургенев почти перестал писать стихи. Несмотря на то, что его поэтические опыты одобрил сам Белинский, Тургенев, перепечатав в собрании сочинений даже слабейшие из своих драматических произведений, совершенно исключил из него стихи. «Я чувствую положительную, чуть не физическую антипатию к моим стихотворениям, – говорит он в одном частном письме, – и не только не имею ни одного экземпляра моих поэм – но дорого бы дал, чтобы их вообще не существовало на свете».

Как писатель-реалист Тургенев проявился в цикле рассказов и очерков, которые позже составили книгу «Записки охотника». Этот цикл возник случайно. В своих воспоминаниях Тургенев писал об этом: «Только вследствие просьб И. И. Панаева, не имевшего чем наполнить отдел «Смеси» в 1-м нумере «Современника», я оставил ему очерк, озаглавленный “Хорь и Калиныч”». Подзаголовок «Записки охотника» придумал сам Панаев. Тургенев продолжил цикл, и за 1847–1851 годы было написано 22 очерка. Отдельным изданием «Записки охотника» вышли в 1852 году.

Несмотря на образованность, любовь к литературе и личное знакомство со многими писателями (И. И. Дмитриевым, М. Н. Загоскиным, В. А. Жуковским), к литературным опытам своего сына Варвара Петровна отнеслась неодобрительно и считала их «пустым занятием». Вот ее реакция на первую публикацию Ивана Сергеевича: «…какая тебе охота быть писателем? Дворянское ли это дело?… что такое писатель? По-моему, ecrivain ou grattepapier c'est tout un (писатель и писец одно и то же – фр.). И тот и другой за деньги бумагу марают». Когда же Варвара Петровна увидела критическую статью на «Парашу», ее негодованию не было границ: «Тебя, дворянина Тургенева, – кричала она, – какой-нибудь попович судит!» – «Да помилуй, maman, критикуют, значит, заметили, и я этим счастлив. Я не нуль, когда обо мне заговорили». – «Как заговорили! Как заговорили – то? Осудили! Тебя будут дураком звать, а ты будешь кланяться, да? К чему ваше воспитание, к чему все гувернеры, профессора, которыми я вас окружала?..».

В 1843 году произошло событие, которое изменило жизнь Тургенева: он познакомился с певицей Полиной Виардо-Тарсия, муж которой переводил сочинения Тургенева на французский. Отношениям Тургенева и Виардо суждено было продлиться сорок лет.

Писатель влюбился в Виардо с первого взгляда, сама же певица никак не выделила Тургенева из многих других. Позднее она писала: «Мне его представили со словами: “Это молодой русский помещик, славный охотник и плохой поэт”». В это время Тургеневу исполнилось 25 лет. Виардо – 22 года. Она становится близким другом и музой писателя. Последующие сорок лет, до самой смерти, Тургенев был связан с «проклятой цыганкой», как называла Виардо его мать. Он полюбил замужнюю и счастливую в браке иностранку, к тому же и не очень красивую.

Он прожил в ее доме, с небольшими перерывами, когда уезжал в Россию, до конца жизни. Их отношения, на фоне ее сложившегося семейного быта (она была замужем), многим казались, да и теперь кажутся, загадкой. В ее доме жила и дочь Тургенева, Полина. Рассказ писателя о ее появлении на свет передан Афанасием Фетом в воспоминаниях: «Когда-то, во время моего студенчества, приехав на ваканцию к матери, я сблизился с крепостною ее прачкою. Но лет через семь, вернувшись в Спасское, я узнал следующее: у прачки была девочка, которую вся дворня злорадно называла барышней… Все это заставило меня призадуматься касательно будущей судьбы девочки; а так как я ничего важного в жизни не предпринимаю без совета мадам Виардо, то и изложил этой женщине все дело, ничего не скрывая… мадам Виардо предложила мне поместить девочку к ней в дом, где она будет воспитываться вместе с ее детьми».

Мать Тургенева крайне неодобрительно относилась к отношениям сына с Виардо. Однажды, преодолев ревность и неприязнь к Полине, она поехала слушать ее пение и нашла в себе мужество сказать: «Хорошо поет, проклятая цыганка!» (по некоторым сведениям, отец Виардо происходил из цыганской семьи).

В течение трех лет, с 1847-го по 1850-й, Тургенев жил во Франции, став почти домашним человеком в семействе Виардо. В середине 1850 года он вынужден был уехать в Россию. Мать писателя требовала разрыва с Виардо и возвращения сына домой. Стремясь добиться своего, она перестала высылать сыну деньги, необходимые для жизни за границей. Тургенев занимал деньги у приятелей, брал авансы в редакциях и сократил свои потребности до минимума.

В ноябре 1950 года мать Тургенева умерла. Иван Сергеевич тяжело пережил ее смерть. Ознакомившись с дневником матери, Тургенев в письме к Виардо писал: «С прошлого вторника у меня было много разных впечатлений. Самое сильное из них было вызвано чтением дневника моей матери… Какая женщина, мой друг, какая женщина! Всю ночь я не мог сомкнуть глаз. Да простит ей Бог все… Право, я совершенно потрясен». Однако материнские дневники вызывают у него не только восторг: «…мать моя в последние минуты не думала ни о чем, как (стыдно сказать) о разорении меня и брата». Была в дневнике и такая запись: «Матушка, дети мои! Простите меня! И ты, о Боже, прости меня, ибо гордыня, этот смертный грех, была всегда моим грехом».

Вернувшись в Россию, Тургенев в качестве автора и критика сотрудничает в «Современнике», ставшем своеобразным центром русской литературной жизни. В 1852 году под впечатлением от смерти Н. Гоголя публикует некролог, запрещенный цензурой. За это подвергается на месяц аресту, а затем высылается в свое имение под присмотр полиции без права выезда за пределы Орловской губернии. В 1853 году ему было разрешено приезжать в Петербург, а право выезда за границу получил только в 1856-м.

За границей писатель снова встречается с Виардо и проводит конец лета и часть осени в Куртавнеле. Там Тургенева посещает А. Фет, которому писатель признается: «Я подчинен воле этой женщины. Нет! Она заслонила от меня все остальное, так мне и надо. Я только тогда блаженствую, когда женщина каблуком наступит мне на шею и вдавит мне лицо носом в грязь». Друживший с Тургеневым поэт Я. П. Полонский также вспоминал, что Тургеневу нужна была такая женщина, которая заставила бы его сомневаться, колебаться, ревновать, унывать – одним словом, мучиться. Виардо, очень гордая и властная женщина, позволяя любить себя, держала Ивана Сергеевича на расстоянии.

Весной 1857 года начинается охлаждение отношений Тургенева и Виардо. В августе Иван Сергеевич пишет Н. А. Некрасову: «Полно сидеть на краюшке чужого гнезда. Своего нет – ну и не надо никакого». Однако в 1862 году отношения возобновляются – семья Виардо приезжает в Баден-Баден для покупки дома, и к ним присоединяется Тургенев. В Баден-Бадене он поселился недалеко от виллы Виардо. Последние 20 лет жизни Иван Сергеевич прожил за границей, став членом семейства Виардо.

В 1878 году Тургенев написал стихотворение в прозе, посвященное Полине Виардо: «Когда меня не будет, когда все, что было мною, рассыплется прахом, – о ты, мой единственный друг, о ты, которую я любил так глубоко и так нежно, ты, которая наверно переживешь меня, – не ходи на мою могилу… Тебе там делать нечего». Виардо действительно намного пережила писателя и, как он предсказывал, не ходила на его могилу.

С 1854 по 1860 год Тургенев активно сотрудничал с «Современником» как критик, рецензент и писатель. Здесь выходит статья «Тамлет и Дон-Кихот», рассказы и повести: «Муму», «Постоялый двор», «Дневник лишнего человека», «Тамлет Щигровского уезда», «Яков Пасынков». В это же время написаны повести «Фауст», «Ася». В 1860 году в «Современник» пришли новые, более молодые сотрудники – Чернышевский и Добролюбов, и в редакции журнала произошел раскол. Некрасов принял сторону новых идеологов «Современника». Тургенев, либерал, противник радикальных общественных перемен, покинул журнал, навсегда разорвав отношения с Некрасовым.

В 1856-м начался наиболее прославивший писателя период больших романов: «Рудин» (1856), «Дворянское гнездо» (1859), «Накануне» (1860), «Отцы и дети» (1862), «Дым» (1867), «Новь» (1877). Их называли летописью духовной жизни русской интеллигенции. В это же время были написаны «Воспоминания о Белинском» (1860), повести «Степной король Лир» (1870), «Вешние воды» (1870), «Песнь торжествующей любви» (1881), «Стихотворения в прозе» (1882), «Клара Милич» (1883).

К концу жизни слава Тургенева стала не только всероссийской, но и общеевропейской, он был причислен к лучшим писателям века. В 1870-е годы Тургенев сблизился с писателями «натуральной школы» – Флобером, Доде, Золя, Мопассаном, которые видели в нем своего учителя. Флобер, получив в подарок от Тургенева его книги, изданные на французском языке, писал в ответ: «…я не могу устоять против желания сказать вам, что я восхищен ими. Уже давно вы для меня учитель. Но чем больше я вас изучаю, тем больше меня изумляет ваш талант. Меня восхищает страстность и в то же время сдержанность вашей манеры письма, симпатия, с какой вы относитесь к маленьким людям и которая насыщает мыслью пейзаж… От ваших произведений исходит терпкий и нежный аромат, чарующая грусть, которая проникает до глубины души. Каким вы обладаете искусством!..». В 1878 году Тургенев вместе с В. Гюго председательствовал на международном литературном конгрессе в Париже, получил титул почетного профессора Оксфордского университета.

В конце жизни Тургенев дважды побывал на Родине – в 1879 и 1880 годах. И оба раза Россия встречала его овациями. В дни торжеств по случаю открытия памятника Пушкину в Москве речь Тургенева (наряду со знаменитой «Пушкинской речью» Достоевского) стала одним из самых ярких событий.

Иван Сергеевич умирал мучительно – от болезни позвоночника. Страшные боли снимал только морфий, у него появились кошмары: ему казалось, что его отравили, а в ухаживающей за ним Полине Виардо мерещилась леди Макбет. В последние часы своей жизни он уже никого не узнавал. Когда Полина Виардо склонилась над ним, он произнес: «Вот царица из цариц!» Это были его последние слова.

Тургенев умер в Буживале, близ Парижа, 22 августа 1883 года. Те, кто видел его во время прощания, свидетельствуют, что лицо его было упокоенным и прекрасным как никогда. Похоронен Иван Сергеевич, по его завещанию, в Петербурге на Волковом кладбище рядом с Белинским. Такого стечения народа, какое было на его похоронах, не было ни на одних похоронах частных лиц.