Текст книги "Пенитенциарная политика России в XVIII–XX вв."

Отдельную группу опубликованных источников составляют законодательные и подзаконные акты, регулирующие пенитенциарную сферу и соответствующим образом закреплявшие пенитенциарную политику нашего государства. Следует заметить, что первое законодательное закрепление института наказания в виде лишения свободы (тюремного заключения) было осуществлено сравнительно поздно – в Судебнике 1550 г., а первое специальное и официальное издание пенитенциарных правовых актов состоялись лишь в XIX в. и связывается со Сводом законов Российской империи 1832 г., где в XIV томе был помещен Свод учреждений и уставов о содержащихся под стражею[136]136
  Свод учреждений и уставов о содержащихся под стражею // Свод законов Российской империи. Т. XIУ. СПб., 1832.


[Закрыть]. В период империи законодательные акты публиковались прежде всего именно в Своде законов. В советский период соответствующие пенитенциарные законодательные акты наряду с другими публиковались в периодических изданиях – Собрании узаконений РСФСР, Собрании законов СССР, Ведомостях Верховного Совета СССР, Ведомостях Верховного Совета РСФСР, а также в газете «Известия»; в настоящее время они официально публикуются в Собрании законодательства Российской Федерации, «Парламентской газете», «Российской газете». По уголовно-правовой и исправительно-трудовой тематике печатались сборники соответствующих актов[137]137
  См., например: Сборник документов по истории уголовного законодательства СССР и РСФСР 1917–1952. М.: Госюриздат, 1953; Собрание кодексов РСФСР. М., 1927; Сборник нормативных актов по советскому исправительно-трудовому праву (1917–1959 гг.). История законодательства. М., 1959; Уголовно-исполнительное право. Сборник нормативных актов. М., 1997 и др.


[Закрыть]. Характерной чертой изданий, связанных с правовым регулированием пенитенциарной деятельности в нашей стране, является то, что помимо специальных тематических изданий законодательных актов, большое значение имели ведомственные сборники, содержащие различного рода положения, циркуляры, инструкции, детализировавшие процесс исполнения наказаний, связанных с лишением свободы[138]138
  См., например: Сборник узаконений и распоряжений по тюремной части / Сост. Т. М. Лопато. Пермь, 1903; Сборник циркуляров и распоряжений, изданных по Главному тюремному управлению (1879–1910). СПб., 1911; Рекомендации ГУИН МВД России к учреждению предприятий различных форм собственности с участием представителей исправительно-трудовой системы. М., 1992; Сборник актов, регулирующих политико-воспитательную работу с осужденными в ИТУ. М., 1982 и др.


[Закрыть].

Следует выделить и группу источников, отразивших процесс углубления гражданского противостояния в российском обществе в предреволюционный и особенно в послереволюционный период, что определенным образом корректировало государственную пенитенциарную политику. Публикация соответствующих документов, касающихся, в частности, периода репрессий в 1930–50-е гг., первоначально осуществлявшаяся для пропагандистского обеспечения репрессивных акций[139]139
  См., например: Обвинительное заключение по делу Центрального комитета и отдельных членов иных организаций партии социал-революционеров. М., 1922; Приговор Верховного революционного трибунала по делу партии эсеров. М., 1922 и др.


[Закрыть] либо по их горячим следам[140]140
  Антоновщина. Статьи, воспоминания и другие материалы к истории эсеро-кулацкого бандитизма в Тамбовской губернии. Тамбов, 1923; Кронштадтский мятеж. Сборник статей, воспоминаний и документов. Л., 1931 и др.


[Закрыть], продолжается и в настоящее время. При этом известная избирательность в подборе документов, имевшая место в 1920–80-е гг., позволяет и ныне вводить в научный оборот все новые ценные материалы, характеризующие пенитенциарную и тесно связанную с ней уголовную политику государства[141]141
  См., например: Попов В. П. Государственный террор в Советской России. 1923–1953 (источники и их интерпретация) // Отечественные архивы. 1992. № 2 и др.


[Закрыть].

Значительное место среди источников заняла группа статистических и справочных материалов. Прежде всего, укажем на материалы общей статистики[142]142
  Материалы для статистики Российской империи, издаваемые с высочайшего соизволения при Статистическом отделении Совета Министра внутренних дел. Т. 1–2. СПб., 1839–1841; Статистические таблицы о состоянии городов Российской империи. СПб., 1840; Статистический ежегодник России…/1904–1916/. СПб., 1905–1918 и др.


[Закрыть]. В отношении пенитенциарной статистики можно отметить, что ее становление шло очень сложно. Сначала издавались разрозненные материалы[143]143
  См., например: Анцчин Е. Н. Материалы для уголовной статистики России. Тобольск, 1866; Галкин М. Н. Материалы по изучению тюремного вопроса. СПб., 1868; Материалы о преобразовании тюремной части в России. СПб., 1865.


[Закрыть]. Сведения о состоянии мест лишения свободы и содержащихся в них лицах стали публиковать лишь с 1874 г.[144]144
  Мокринский С. П. Наказание, его цели и предложения. М., 1902.


[Закрыть] На наш взгляд, эти обстоятельства объясняют тот факт, что и в дальнейшем в трудах, приводящих систематизированные статистические данные, осталось немало слабых мест и противоречий. Так, например, исследователи по-разному определяют численность заключенных, содержащихся в исправительно-трудовых лагерях в середине советского периода[145]145
  Дугин А. Н., Малыгин А. Я. Солженицын, Рыбаков: технология лжи // Военно-исторический журнал. 1991. № 7. С. 67. Шапиро Л. История коммунистической партии Советского Союза. Лондон, 1990. С. 646; Конквест Р. Большой террор. Т. 2. Рига, 1992. С. 365; ГУЛАГ в годы Великой Отечественной войны // Военно-исторический журнал. 1991. № 1. С. 19; Земсков В. Н. ГУЛАГ (историко-социологический аспект) // Социологические исследования. 1991. № 6. С. 11 и др.


[Закрыть]. В этой связи представляется перспективным продолжение подобных исследований. Однако, несмотря на определенные недостатки, обращение к статистическим и примыкающим к ним справочным изданиям, содержащим комплекс материалов, характеризующих различные стороны функционирования тюремной (исправительно-трудовой, уголовно-исполнительной) системы, является совершенно необходимым условием плодотворной разработки любых проблем истории ее развития.

Большую ценность для исследователей истории формирования и реализации в России пенитенциарной политики представляет мемуарная литература. Отчасти – это воспоминания работников пенитенциарной системы.[146]146
  Долгорукий И. М. Записки. Соч. Т. 2. СПб., 1849; Мещанинов И. В. Из воспоминаний старого тюремного деятеля. СПб., 1908; Чемоданов Г. Н. Нерчинская каторга. Воспоминания бывшего начальника конвойной команды. М., 1930; и др.


[Закрыть] Однако в основном в данной группе источников представлены воспоминания бывших осужденных, проведших определенное время в период отбывания наказания в местах лишения свободы (острогах, крепостях и тюрьмах в период монархии, исправительно-трудовых лагерях в советском государстве).[147]147
  Бринк Ф. Записка // Русский архив. 1913. Вып. 2; Винский Г. С. Мое время. Записки. СПб., 1914; Якубович П. Ф. (Мельшин). В мире отверженных. Записки бывшего каторжника. СПб., 1907; Марченко А. Мои показания. Самиздат, 1968; Фильштинский И. М. 1) Мы шагаем под конвоем. Зарисовки лагерника. М., 1993; 2) Заполярная точка ГУЛАГа. Колыма. М., 1993; Шаламов В. Т. Левый берег. М., 1991; Неизвестная Россия ХХ в. Архивы. Письма. Мемуары. М., 1992; Боль людская. Книга памяти томичей, репрессированных в 30–40-х и начале 50-х гг. Томск, 1992; Козлов А. Г. Из истории колымских лагерей. Магадан, 1991; Дворжецкий В. Пути больших этапов. М., 1993; Деркач Н. Я. По этапам и тюрьмам. М.—Л., 1930; Сибиряков С. Г. По пути в Сибирь. М., 1928; и др.


[Закрыть] К данной группе источников применительно к дореволюционному периоду мы относим и известное произведение Ф. М. Достоевского «Записки из мертвого дома»[148]148
  Достоевский Ф. М. Записки из мертвого дома. М., 1984.


[Закрыть], которое хотя и обозначено как художественное, на самом деле представляет собой действительно «записки» бывшего каторжника, в которых воспроизведен быт и психология отбывающих наказание в каторжных острогах. Эти и другие воспоминания и мемуары не следует абсолютизировать по своему значению для исследования заявленной проблематики, однако в сопоставлении с официальными документами они позволяют более объективно оценивать содержание государственной пенитенциарной политики.

Особый блок источников составили архивные материалы. Автором изучен обширный массив документов – около 40 фондов, хранящихся в 14 центральных и региональных архивах Российской Федерации. В процессе научного поиска, связанного с анализом архивных материалов, основное внимание уделялось материалам делопроизводства государственных органов (прежде всего Главного тюремного управления, Главного управления лагерей и исправительно-трудовых колоний, Главного управления исправительно-трудовых учреждений), непосредственно реализующих пенитенциарную политику в нашей стране на различных этапах ее истории.

Основная часть документального архивного материала находится в фондах Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ) и Российского государственного исторического архива (РГИА). В первом автором изучены фонды Главного тюремного управления, Совета Министров СССР, ГУЛАГа НКВД СССР, Главного управления местами заключения НКВД РСФСР (ГУМЗ), Департамента полиции МВД, Канцелярии Нерчинской каторги и др.[149]149
  ГАРФ. Ф. 122 (Главное тюремное управление); Ф. 123 (Общество попечительское о тюрьмах); Ф. 29 (Управление Нерчинской каторги); Ф. 109 (Третье отделение ЕИВК); Ф. 102 (Департамент полиции); Ф. 9414 (ГУЛАГ НКВД СССР) и др.


[Закрыть] В РГИА привлекались материалы фондов Департамента полиции исполнительной, Департамента законов Государственного Совета, Министерства юстиции и др.

По своему значению к данным фондам примыкают материалы фонда конвойных войск НКВД из Российского военного государственного архива (РВГА). Важные сведения извлечены автором из фонда ЦК КПСС в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ).

Для анализа пенитенциарной политики XVIII – первой половины XIX столетия автором использовались документы Российского государственного архива древних актов (РГАДА). Здесь внимание привлекли как документы центральных государственных органов (Сенат и др.), так и местных приказов и канцелярий (ф. 214, ф. 413).

В процессе исследования пенитенциарной политики Российского государства представлялось важным сопоставить решения центральных органов управления и их реализацию на местах. В этой связи были изучены региональные архивы в Рязанской области, Республике Коми, Краснодарском крае, Свердловской области, а также Туркменистане. В частности, немалый интерес представляют материалы фонда «Кубанская областная тюремная инспекция (1908–1920 гг.)» Государственного архива Краснодарского края, Коми областного комитета КПСС, исполкома Рязанского облсовета и др.

Особое значение для разработки избранной проблемы имели ведомственные архивы МВД. Среди них следует, прежде всего, выделить специальный архивный фонд Информационного центра ГУВД Краснодарского края, содержащий ценные сведения, характеризующие развитие тюремной системы в предвоенные и послевоенные годы. В данном отношении известный интерес представляют также материалы архива ГУИД МВД Туркменистана. Крайне любопытными представляются материалы, извлеченные из архива Ухтопечорского ИТЛ.

Подвергнутые анализу, архивные материалы составили фактологическую основу данной работы. В их массиве автор стремился использовать различные материалы делопроизводства – положения, определяющие непосредственную реализацию пенитенциарной политики, протоколы коллегий, приказы. инструкции и т. д. Немаловажное значение имеет переписка учреждений и их руководителей, которая отражает характер складывающихся пенитенциарных учреждений. Богатый систематизированный материал дают отчеты, докладные и служебные записки, воссоздающие как общую картину государственного регулирования местами лишения свободы, так и притязания отдельных уголовно-исполнительных структур.

Отдельный блок источников составляют неопубликованные воспоминания лиц, которые отбывали наказание в виде лишения свободы в исправительно-трудовых учреждениях послевоенного времени, имеющиеся в распоряжении автора в виде рукописей отбывавших наказание, а также в виде записей авторских интервью с ними. В их числе можно назвать известного писателя Туркменистана Ш. Ш. Бердыева, который в начале 50-х гг. отбывал наказание в Магаданлаге, сотрудника режимной части Е. В. Михайловой, работавшей в одном из лагерей Рязанской области, и др. Анализ такого рода источников дает основание говорить о неоднозначных оценках условий содержания заключенных в советских лагерях послевоенного периода. Как представляется, необходимо весьма осторожно принимать субъективные оценки в качестве обобщающих критериев, что и старался делать автор в настоящей работе.

Достаточно обширный фактологический материал автор исследования почерпнул в периодических изданиях, где освещались проблемы пенитенциарии. Как до революции, так и в советский и современный периоды выходили и выходят общеправовые издания и специальные пенитенциарные журналы и газеты. В монархической России издавались, в частности, «Тюремный вестник» (1893–1916 гг.), «Юридический вестник» (1879–1905 гг.), «Сибирская новь» (1882–1906 гг., г. Иркутск) и др. В начальный период советского государства выходило немало изданий, где публиковались воспоминания бывших политкаторжан, среди которых «Каторга и ссылка» (1921–1935 гг.), «Тюрьма, каторга и ссылка» (1922–1924 гг.), «Суд идет!» (1921–1932 гг.) и др.

Многотиражные газеты издавались на крупных стройках с участием заключенных (например, на строительстве Байкало-Амурской магистрали выходила газета «Бамлаг»). В дальнейшем стали выходить многотиражные газеты для осужденных при региональных Управлениях исправительно-трудовых лагерей (исправительно-трудовых колоний). Их стали выпускать с конца 1950-х гг. Затем издание прекратилось в 1970 г. (за некоторым исключением, например, не была закрыта газета на Украине), что можно объяснить, очевидно, особенностью общественно-политического положения в СССР, когда партийный диктат достиг своего апогея, и обсуждать в прессе, собственно, ничего не нужно было – требовалось неукоснительное соблюдение исходящих сверху директив. Параллельно выходили разного рода бюллетени при региональных управлениях ИТУ, где освещалась деятельность ИТУ. С 1980 г. издание многотиражных газет было возобновлено по соображениям усиления политико-воспитательной работы с осужденными; с тех пор они продолжают выпускаться. Что касается журналов, то с начала 1960-х гг. стало выходить издание «Исправительно-трудовые учреждения», которое носило, однако, закрытый характер (гриф ДСП – «для служебного пользования»). С 1960 г. в СССР, а затем в России издается открытый пенитенциарный журнал «Преступление и наказание» (сначала он имел название «К новой жизни», затем, с середины 1980-х гг. – «Воспитание и правопорядок», и, наконец, с начала 1990-х – «Преступление и наказание»). Все эти издания носили официальный характер и, естественно, в них не содержалась критика принципиальных положений пенитенциарной политики государства. Вместе с тем по отдельным вопросам в журналах шла оживленная дискуссия, в частности, по вопросу о том, какой должна быть отрядная система внутри исправительно-трудовой колонии. Содержащийся в этих изданиях материал также был использован автором настоящего исследования.

Определенную ценность для понимания сущности пенитенциарной политики Российского государства на различных этапах его развития представляет литературное творчество лишенных свободы. Содержание стихов и песен, которые были популярны у арестантов, может свидетельствовать о тех или иных приоритетах пенитенциарной политики государства. Так, в XIX в. песни каторжан отражали нелегкий быт в острогах. Вместе с тем через все эпохи проходит мысль о стремлении к свободе, раскаянии за содеянное. Этот, как и предшествующий, источник, еще не нашел своего места в такого рода исследованиях и практически до настоящего времени не применялся.

Кроме того, при выявлении тенденций развития пенитенциарной политики и формулировании соответствующих выводов автор использовал собственный опыт работы в уголовно-исполнительной системе СССР и России (в республиках Коми АССР и Туркменистане), что позволило с большей степенью объективности сопоставлять и оценивать исследовательские работы, а также материалы теоретического характера, содержание нормативных правовых актов, практику деятельности мест лишения свободы в нашей стране.

Использование указанных выше источников составило основу проведенного исследования, помогло автору в решении основных задач, поставленных перед исследованием.

Подводя итог анализу историографической и источниковой базы исследования, необходимо отметить, что обращение к теме, отдельные стороны которой лишь в последнее десятилетие стали предметом более или менее объективного исследования, поставило перед автором ряд проблем методологического порядка. Общий кризис исторической науки в рамках постсоветского пространства, связанный с поиском новых парадигм взамен подвергнутой критике советско-марксистской методологии, неизбежно поставил вопрос для каждого исследователя исторических проблем перед необходимостью определения своей позиции. В этом смысле многочисленные конференции, полемика в исторической периодике показывают возросший интерес к проблемам методологии научных исследований. Одновременно они демонстрируют большой разброс мнений, многообразие предлагаемых концепций, как правило, представляющих собой различные варианты заимствований из арсенала западноевропейской науки. В результате ситуация выглядит в значительной степени запутанной. Недостаточно проясняют ее и представители академических кругов, среди которых до сих пор не теряет актуальности дискуссия о том, был ли «кризис отечественной историографии в главном и основном порожден кризисом марксизма», либо же последний еще сохраняет свою научную и общественную ценность[150]150
  См., например, затянувшийся спор о характере стоящих перед современной наукой методологических проблем, начатый еще академиком И. Д. Ковальченко и продолжающийся до настоящего времени: Ковальченко И. Д. Теоретико-методологические проблемы исторических исследований. Заметки и размышления о новых подходах // Новая и Новейшая история. 1995. № 1; Искендеров А. А. 1) Историческая наука на пороге XXI века // Вопросы истории. 1996. № 4; 2) Что скрывается за «новыми» парадигмами истории? // Там же. 1998. № 4 и др.


[Закрыть].

В обстановке методологической неопределенности, как нам представляется, заметны два основных вектора развития научных поисков. Прежде всего, значительная часть исследователей склонны более активно обращаться к достижениям смежных отраслей знаний. Автор также полагает, что именно это направление может быть более продуктивно в исследовании исторических проблем развития в России пенитенциарной политики, для чего необходимо обращение к вопросам юриспруденции, теории управления, административной деятельности и др. Параллельно идет также усвоение, а отчасти и переработка концепций, предложенных зарубежными историками. Конечно, в такой ситуации вряд ли вполне можно избежать опасности некоторых некритических заимствований, а также возникновения неизбежных элементов эклектизма при соединении разнородных идей и положений. И все-таки, как представляется, эти недостатки можно расценивать как естественные издержки той болезни роста, которую переживает российская историческая наука. Во всяком случае, мы полагаем такой подход более приемлемым, чем активно предпринимаемые рядом ученых поиски очередной «единственно правильной» теории, призванной радикально преодолеть существующий кризис и разрешить чуть ли не все противоречия современного этапа развития исторической науки. Как правило, в подобных случаях приходится сталкиваться с еще более некритичным привлечением концепций. Характерно, что последний вариант в основном реализуется в достаточно отвлеченных теоретических построениях, мало связанных с прикладными исследованиями.

С учетом изложенного исследование вопросов становления и развития в России государственной пенитенциарной политики целесообразно начать с разработки понятийного аппарата с тем, чтобы использовать единый подход при анализе деятельности мест лишения свободы на различных этапах исторического развития. Это представляется важным еще и потому, что содержание категорий, характеризующих пенитенциарную сферу, учеными различных поколений понималось не всегда одинаково. Следует заметить, что определение понятийного аппарата составляет одну из методологических основ настоящего исследования. При этом среди главных категорий, актуальных для данной работы, центральное место отводится понятию свободы, в связи с чем именно этой категории будет уделено наибольшее внимание.

Идея свободы как социальной ценности ярко заявила о себе в эпоху Возрождения, когда человечество начало освобождаться от религиозных оков. Локк, Гоббс, Спиноза, Руссо, Кант, Гегель, Маркс, Энгельс и другие известные мыслители, выражая и предвосхищая тенденции общественного развития, неизменно придавали свободе значение своеобразной путеводной звезды. Так, Гегель отмечал, что «всемирная история есть прогресс в сознании свободы»[151]151
  Гегель. Соч. Т. XVIII. М.—Л., 1935. С. 19.


[Закрыть]. По словам Энгельса, свобода «является необходимым продуктом исторического развития». И далее он писал: «Каждый шаг на пути культуры (в понимании исторического развития человечества. – И. У.) был шагом к свободе»[152]152
  Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 116.


[Закрыть]. Кульминацией общественных настроений той эпохи можно считать буржуазные революции и, прежде всего Французскую революцию 1789 г. В ст. 4 Декларации прав человека и гражданина свобода значится в числе естественных и неотъемлемых прав человека. Придание свободе повышенного социального значения во многом можно объяснить тем, что в оси взаимоотношения МИР – ЧЕЛОВЕК акцент стал смещаться в сторону человека, который все больше осознавал себя как личность[153]153
  Введение в философию. М.,1989. С. 315.


[Закрыть]. А личность, как верно подмечает А. И. Козулин, «не может существовать без свободы»[154]154
  Козулин А. И. Об источниках прав человека // Государство и право. 1994. № 2. С. 146.


[Закрыть].

Таким образом, в наше время свобода личности является высшим социальным благом[155]155
  Петрухин И. Л. Свобода личности и уголовно-процессуальное принуждение. М., 1985. С. 6.


[Закрыть], что зафиксировано в конституциях большинства стран, а также во многих международных актах[156]156
  См.: Всеобщая декларация прав человека (1948), Пакт об экономических, социальных и культурных правах (1966), Пакт о гражданских и политических правах (1966) и др.


[Закрыть]. Причем свобода как фундаментальная человеческая ценность провозглашается независимо от политического строя. Вместе с тем справедливо отмечается, что свобода представляет собой сложное социальное явление[157]157
  Воеводин Л. Д., Краснов М. А. О формах конституционного закрепления свободы личности в СССР // Советское государство и право. 1982. № 4. С. 3.


[Закрыть]. Так, если взять его в развитии, то, по мнению Э. Фромма, в XX в. мы переживаем эпоху, когда полученная человеком свобода, достигнув «критической точки», становится для него источником тревоги, страха, он чувствует себя одиноко, изолированно. От такой свободы он стремится уйти, предпочитая бо́льшую зависимость (от социального происхождения, от государства, от работодателя и т. д.) взамен на бо́льшую стабильность своего существования, спокойствие и безопасность.[158]158
  Фромм Э. Бегство от свободы. Минск, 1992. С. 194.


[Закрыть] Думается, однако, что данное явление вряд ли можно считать закономерным, во всяком случае пока оно не находит своего подтверждения в нормах права, хотя при этом нельзя не признать методологически верного подхода к качественным изменениям в понимании свободы.

Сложность свободы как социального явления и социального блага наглядно видна в ее философском осмыслении. Встречаются следующие наиболее характерные определения свободы: «свобода состоит именно в том, чтобы… быть в зависимости от самого себя, определять самого себя»[159]159
  Гегель. Энциклопедия философских наук. М., 1974. С. 124.


[Закрыть]; «свобода – это основанная на познании необходимости способность выбора и деятельность с учетом этой необходимости»[160]160
  Спиркин А. Г. Сознание и самосознание. М., 1972. С. 286.


[Закрыть]; «свободу можно рассматривать как такое социальное пространство для жизнедеятельности субъекта, в котором отсутствует внеэкономическое принуждение и которое совмещается с подобными пространствами других субъектов»[161]161
  Зотов А. Ф. Право, свобода, демократия. Материалы «круглого стола» // Вопросы философии. 1990. № 6. С. 30.


[Закрыть]; «свобода состоит именно в том, что мы можем действовать или не действовать согласно нашему желанию или выбору»[162]162
  Локк Дж. Избр. филос. произв. В 2 т. М., 1960. Т. 1. С. 259. Сходные определения дают также Ш. Монтескье, К. А. Новиков, Дж. Кэмпбелл и др.


[Закрыть]; «свобода – это возможность для человека по своему усмотрению удовлетворять свои материальные и духовные потребности, избирать место жительства и вид труда, общаться с другими людьми, устраивать семейную жизнь, быт и т. д.»[163]163
  Ефимов М. А. Проблемы лишения свободы как вида наказания в законодательной, судебной и исправительно-трудовой практике. Автореф. дис. … докт. юрид. наук. Л., 1966. С. 5.


[Закрыть]; «свобода есть познанная необходимость (закономерность), усвоенная человеком как закон его деятельности»[164]164
  Косолапов Р. Г., Марков В. С. Свобода и ответственность. М., 1969. С. 13.


[Закрыть].

Другие определения принципиально не отличаются от указанных. Следует также отметить, что в философских исследованиях свобода рассматривается во взаимодействии с такими категориями, как необходимость, ответственность, воля, возможность, равенство. В меньшей степени свобода изучена как ценность, благо, защищаемое законом; нас будут интересовать философские положения о свободе, прежде всего именно в этих аспектах, которые так или иначе отражены в праве как наиболее устойчивой форме закрепления преобладающих взглядов в обществе.

Юридическая ответственность, связанная с лишением свободы, как известно, наступает в результате осознаваемых действий, т. е. исходящих из убеждений, взглядов, интересов, потребностей человека. Поэтому основное внимание сосредоточим на внутренней, субъективной стороне свободы, тем более что многие десятилетия в отечественной литературе наблюдался перекос в сторону объективных факторов и из всего многообразия понятий свободы, как замечает В. Н. Кудрявцев, чаще использовали то, которое определяло ее как осознанную необходимость.[165]165
  Кудрявцев В. Н. Правовые грани свободы // Советское государство и право. 1989. № 11. С. 3.


[Закрыть]

Данная формула (свобода как осознанная необходимость), как представляется, несколько упрощенно отражает понятие свободы. Некоторые авторы вообще считают, что «свобода не определяется какой-либо необходимостью»[166]166
  Кудрявцев В. Начальные основания философии. Вып. 2. М., 1889. С. 149.


[Закрыть]. Если отойти от крайностей, то получается следующее. Как известно, чем больше человек познает, осознает законы природы, тем больше у него возникает возможностей для свободоизъявления. Однако вряд ли можно согласиться с тем, что свободы у людей тем больше, чем в большей мере их интересы совпадают с объективными тенденциями общественного процесса, со стремлением больших масс людей, общественных классов и социальных слоев.[167]167
  Философский энциклопедический словарь. М., 1989. С. 570.


[Закрыть] При таком подходе получается, что человек, игнорирующий и даже презирающий общепринятые ценности и сознательно совершающий общественно опасное деяние, поступает несвободно. Между тем для преступника осознание необходимости соблюдать установленные в обществе законы отнюдь не является непреодолимым препятствием, для него важнее и весомее другая необходимость – совершение преступного деяния; он поступает свободно, выбирая вариант поведения сообразно своим убеждениям и потребностям. Разумеется, за «свободно» совершенное преступление он понесет ответственность, но это уже другой вопрос.

Свобода как философская категория представляет собой очень сложное и многоаспектное понятие[168]168
  Шлайфер Н. Ф. Свобода личности и исторический детерминизм. М., 1983. С. 6.
  Понятие «лишение свободы» не точно отражает содержание данного вида наказания, поскольку, как будет показано в дальнейшем, лишить (т. е. взять, отобрать) полностью свободы невозможно (И. У.).


[Закрыть]. Мы ограничились кратким рассмотрением тех сторон, которые, на наш взгляд, имеют наибольшее значение в ее характеристике как блага, как неотъемлемой человеческой ценности. Имея в виду это и с учетом рассматриваемых в нашей работе проблем, свободу с философской точки зрения можно определить как действия человека как личности, совершаемые по его осознанному выбору, на основе сформировавшихся убеждений, интересов и потребностей, без угрожающего жизни, здоровью и иным равнозначным для человека ценностям принуждения, и приносящие своими результатами определенное удовлетворение. Особо подчеркнем, что речь может идти о любых убеждениях, целях и потребностях, независимо от преобладающих в обществе ценностей и идеалов.

Именно свобода как благо и представляется объектом уголовного наказания в виде лишения свободы. Лишая свободы человека в порядке уголовного наказания, государство помещает его в специально предназначенное для этого учреждение и ограничивает его действия, причем в разных сферах жизнедеятельности в различной мере. При этом имеется в виду, что под воздействием такого правового, законного принуждения преступник будет испытывать страдания, дискомфорт, а это, в свою очередь, должно способствовать достижению стоящих перед уголовным наказанием целей.

Может возникнуть вопрос: в исправительных учреждениях осужденный не испытывает со стороны государства угрозы жизни и здоровью, – не означает ли это, что он, с учетом наших предыдущих рассуждений о грани свободы – несвободы, остается, собственно говоря, свободным? Здесь, как представляется, необходимо различать понятия свободы как таковой, фактической, и свободы правовой. В первом случае осужденный, содержащийся в колонии полуоткрытого типа (которых большинство в системе учреждений, исполняющих уголовные наказания в виде лишения свободы в Российской Федерации) и даже в тюремной камере, обладает определенной свободой; он может, например, по собственному усмотрению выбирать книги для чтения, в личное время согласно внутреннему распорядку по своему выбору читать, смотреть телевизор, заниматься спортом или творчеством. Здесь несвобода, связанная с государственным принуждением, не перекрывает полностью ту фактическую свободу, которая понимается в данном выше определении. Хотя в принципе, возможно, что правовое принуждение перекрывает свободу полностью – в случае, когда, например, в порядке взыскания за неповиновение законным требованиям администрации учреждения осужденный водворяется в штрафной изолятор или в отношении него используются специальные средства (например, наручники) или боевые приемы борьбы. При этом осужденный не обладает возможностью осуществлять свой выбор по реализации присущих человеческой личности потребностей; в такой практически буквальной несвободе трудно говорить даже о полной свободе мысли, – сама способность мыслить, конечно, сохраняется, но направленность мышления задается не на «свободную тему», а в прямой связи с обстоятельствами, и тем более стрессовыми, в которых оказался человек[169]169
  Фромм Э. Человек для себя. Минск, 1992. С. 235.


[Закрыть].

Свобода правовая, т. е. прежде всего формальная, обозначена в текстовых законодательных документах, и здесь необходимо отталкиваться от содержания норм права. Если взять, к примеру, не подвергающегося никакому государственному принуждению гражданина, то его с номинально-правовой точки зрения можно считать свободным; хотя, как известно, не может быть полной фактически правовой свободы, поскольку в отношении любого гражданина действуют те или иные ограничительные нормы права. Подвергнувшийся же уголовному наказанию гражданин считается несвободным, так как объем ограничений в отношении него резко возрастает, они гораздо более ощутимые, приносят страдания (в то время как общеограничительные нормы для свободных граждан страданий не порождают) и в целом охватываются понятием «лишение свободы». На наш взгляд, именно по этому рубежу – началу исполнения наказания в виде лишения свободы (что касается других видов наказания, то хотя они также имеют определенную принудительную правоограничительность, но все же на свободу посягают в несравненно меньшей степени) и следует определять свободу-несвободу человека. До этого рубежа человек остается свободным. И, соответственно, несвободным, опять же в общеправовом смысле, следует считать находящегося по приговору суда в исправительном учреждении (при задержании и аресте в уголовно-процессуальном и административном порядке также имеет место правовая несвобода, но эти формы кратковременного лишения свободы выходят за рамки нашего исследования).

Свободу в правовом смысле, таким образом, можно определить как действия вменяемого лица, совершаемые им по своей воле и не выходящие за рамки дозволенного и разрешенного нормами права, т. е. в их основе лежит не что иное, как законопослушное поведение. Теперь мы имеем возможность сформулировать понятие свободы, основанное на приведенных выше философских положениях. Итак, под свободой следует понимать действие, поведение человека, совершаемые по его собственным убеждениям, интересам, потребностям без принуждения, угрожающего жизни, здоровью и другим равнозначным ценностям человека, в соответствии с действующими нормами права и приносящие своими результатами определенное удовлетворение.

Затронем еще один аспект, связанный с общим понятием о свободе как социальной ценности. Свобода, как отмечалось, представляет собой сложное явление, включающее многие составляющие (отдельные свободы), или, как их называет Ф. Р. Сундуров, «элементы свободы». Осужденные, содержащиеся в исправительных учреждениях, лишаются некоторых из этих «элементов свободы», другие сохраняются в полном объеме; большинство же составляющих свободы в той или иной мере ограничивается. При раскрытии содержательной стороны лишения свободы обычно подчеркивается ограничение осужденных в первую очередь в свободе передвижения[170]170
  Дементьев С. И. Построение уголовно-правовых санкций в виде лишения свободы. Ростов н/Д, 1986. С. 19.


[Закрыть]. Выделяются также ограничения в свободе распоряжения собой; свободе общения; выборе рода трудовой деятельности; свободе действий; в праве на отдых, образование; в политических правах и свободах; в личной свободе; в свободе развлечений (работы Ф. Р. Сундурова, И. С. Ноя, М. П. Мелентьева, Ю. А. Антоняна, B. А. Елеонского, Л. А. Высотиной и др.). Иными словами, теряется право на самоопределение.

Обратим внимание на то, что указанное содержательное наполнение свободы в контексте ее правового ограничения оказалось у́же, чем законодательное, зафиксированное в нормах конституционного права. Так, в научных трудах практически не затрагиваются вопросы о свободе мысли и слова в местах лишения свободы, лишь сравнительно недавно стала исследоваться свобода совести осужденных. Вместе с тем нельзя согласиться с С. Ф. Милюковым, утверждающим, что «поражают свободу, так или иначе, все без исключения наказания (даже штраф, лишая осужденного возможности приобретать те или иные товары, пользоваться теми или иными услугами, ограничивает его в возможности поступать по своей воле)»[171]171
  Цит по: Стручков Н. А. Проблемы совершенствования деятельности органов, исполняющих наказания // Материалы конференции. Уфа, 1993.
  C. 47.


[Закрыть]. При таком подходе любого гражданина можно считать несвободным, поскольку каждый имеет те или иные обязанности, выполнять которые далеко не всегда приходится по желаемому выбору.

С учетом изложенного представляется целесообразным выделить следующие предусмотренные Конституцией РФ составляющие свободы, которые наиболее важны для человека и ограничение которых составляет основу содержательной части уголовного наказания в виде лишения свободы: свобода передвижения, свобода выбора рода деятельности, личная свобода, политические свободы.

Указанные свободы как составляющие обобщенного понятия свободы определенным образом ограничиваются в случае применения к человеку уголовного наказания в виде лишения свободы. Однако если в настоящее время эти и другие ограничения находят закрепление в соответствующих уголовно-правовых и уголовно-исполнительных актах, то в прошлом (практически весь период монархической России) они вытекали из самого факта помещения осужденного в место лишения свободы, что в принципе не изменяло сущности лишения свободы как вида наказания.