Текст книги "В социальных сетях"

Приглашение на казнь

Прошли сутки. Администратор молчал, зато ответил Раскольников:

«Ах, так вы боитесь замараться? А чем я хуже вас? У каждого своя работа, каждый выживает как может, а зачем – не знает. Как говорят в американском кино: «Мы хорошие парни, которым приходится жить в плохом мире». И разве все не делается ради денег? Вот не далее как вчера мне поступило предложение. Бизнесмен «заказал» брата. Думаете, не поделили женщину? Или не стерпел оскорбление? А может, зависть? Если бы! Причиной, как всегда, оказались деньги. Теперь у меня три возможности. Выполнить контракт и получить гонорар. Взять на себя роль судьи, отправив на тот свет «заказчика». Или устраниться. В последних двух случаях я теряю деньги. Готовы ли вы мне их компенсировать? Сколько стоит ваша мораль?»

Первым не выдержал Олег Держикрач:

«Кем вы себя возомнили, Раскольников? К чему весь этот спектакль? Вы что, эксгибиционист? И чего вы, собственно, добиваетесь?»

Это понравилось Иннокентию Скородуму и Зинаиде Пчель.

«Он маньяк, помешанный на деньгах!» – добавила Аделаида.

Захар Чичин промолчал.

«Раскольников уже вырыл топор? – приписал через час Сидор Куляш. – Он вышел на тропу войны? Или занялся троллингом?»

«Могу выложить видео, – осадил его Раскольников. – Когда «Авель» будет уже мертв».

«Что вы хотите доказать, Раскольников? – опять гнул Олег Держикрач. – И кому? Себе? Нам? Поймите же, наше поведение вас никак не оправдает». Слово «никак» было выделено.

«Оправдания теперь нужны вам, – так же выделил «вам» Раскольников. – И вы их уже подбираете».

Это стало последней каплей.

«Подонок! – прорвало Зинаиду Пчель. – Убийца!»

«Мразь!» – подтвердила Аделаида.

«Дурной детектив, – написал Иннокентий Скородум. – Однако о какой сумме идет речь?»

«А во сколько вы оцените жизнь?» – вопросом на вопрос ответил Раскольников.

«Кто сообщит полиции? – спрашивала через три часа Ульяна Гроховец. – По-моему, это обязанность администратора».

Это понравилось Иннокентию Скородуму и Степаниде Пчель.

Раскольников держал удар.

«Ульяна Гроховец выбрала первый вариант, кто еще? – холодно осведомился он. – Те, кому понравилась ее идея?»

Иннокентий Скородум и Степанида Пчель промолчали. Зато прорезался Модест Одинаров.

«Я оставлю вам наследство, – предложил он. – Подождете?»

«Вот это уже кое-что. Но, увы, не в моих правилах ждать. Я беру сразу, поймите, все под Богом ходим».

«Круто, Раскольников! – восхитилась Дама с @. – Теперь мы что, соучастники?»

«В каком-то смысле. Сокрытие готовящегося преступления. Но толковый адвокат легко вас отмажет. Для правосудия ваша вина не серьезна. А для совести?»

«А для твоей, ублюдок?! – закатила истерику Зинаида Пчель. – У тебя ее нет, думаешь, у всех также? Тварь! Ах, какая же ты тварь!»

Это понравилось Сидору Куляшу.

Если Зинаида Пчель надеялась задеть Раскольникова, то она явно просчиталась. Вывести его из себя было невозможно, что он и подтвердил, также отметив ее комментарий как понравившийся. И этим поразил Зинаиду Пчель:

«Господи, да он еще соглашается! Какой, однако, покладистый!»

Раскольников ограничился желчным смайликом.

«Я обратилась в полицию, – поздно ночью сообщала Аделаида. – Меня там высмеяли».

Больше комментариев не поступало. Прошел день.

«Каин уже занес нож над Авелем, – поставил в известность Раскольников. – Крайний срок – завтра».

«А где доказательства? – вновь прорезалась Зинаида Пчель. – Может, он простой вымогатель? Соберет с нас денежки и поминай как звали…»

Раскольников выставил фотографию, с которой смотрел улыбавшийся молодой мужчина с ямочкой на подбородке.

«Это Авель».

«Говорил же, он обыкновенный тролль! – оживился Сидор Куляш. – Киллер бы не стал так рисковать».

«А чем? – возразил с унылым смайликом Модест Одинаров. – Разве можно найти по фото?»

«Сочиняет, – согласился с Сидором Куляшом Иннокентий Скородум. – Причем отвратительно».

Но Захар Чичин не сочинял. Каин действительно заказал ему Авеля. Сославшись на общих знакомых, он писал, что речь идет о семейном конфликте, и обещал не торговаться. Захар Чичин был удивлен. Авеля ему было не жаль, но он впервые видел, чтобы с таким безразличием проливали родную кровь. Изменив своему правилу, он решил встретиться с заказчиком, отправившись в одиноко стоявший особняк. Но перед этим наблюдал за Авелем, чтобы иметь представление о мотивах, подтолкнувших к его убийству. И вскоре убедился, что тот не был агнцем. Для этого Чичину не пришлось ходить далеко – Авель устраивал свидания с женой брата в той же гостинице, где он остановился. «Вот сучка! – усмехнулся Чичин, глядя на ухоженную молодившуюся женщину, которую Авель целовал, встречая в вестибюле. – Не могла на стороне мужика найти». Держась за спиной, Чичин проводил их до номера, несколько раз пройдя по коридору мимо спешно захлопнутой двери. Выждав время, он припал к ней ухом, услышав любовный смех, и у него даже мелькнула мысль о ревнивом муже, но он быстро ее оставил.

Каин оказался сутулым обрюзгшим человеком средних лет с лихорадочно бегавшими голодными глазами. На нем был малиновый пиджак, накрахмаленная сорочка, воротником упиравшаяся в шею, и мятый галстук в горошек.

– Отец наследство разделил, – угрюмо признался он, вертя в руках аванс. – Свою часть бизнеса, акции… А с какой стати? Он только баб трахал, когда мы с отцом корячились. А на похороны и копейки не дал.

Он замолчал, уставившись в точку где-то за спиной у Захара Чичина. Потом протянул перевязанную резинкой пачку денег.

«О жене не знает, – принимая ее, усмехнулся про себя Захар Чичин. – Может, и к лучшему».

– Это ваши дела, – заметил он вслух. – Рано или поздно у каждого вырастает зуб на брата.

– На брата? – на мгновенье оторопел Каин, но потом взял себя в руки. – Сделаешь?

Захар Чичин кивнул.

– Но надо бы набросить. Брат все-таки…

Каин побагровел.

– Что ты заладил: брат, брат! Не твой же! Ты чего мне на нервы действуешь? Не берешься – так и скажи, на тебе свет клином не сошелся!

Захар Чичин ядовито улыбнулся:

– А у самого что, рука не поднимается? Решил бы все по-родственному. Ты же старший, небось поколачивал его в детстве?

Каин неожиданно успокоился, сел за стол, обхватив голову руками.

– А твое какое дело? Ты чего, мораль пришел читать? Ты же убийца.

И вдруг заорал:

– Вон!

Он чуть не плакал, его плечи дрожали. Обойдя стол, Захар Чичин похлопал его по спине, произнеся самую долгую речь в своей жизни:

– Брось, на свете всякое бывает. Я же понимаю, не каждый день приходится брата убивать, вот и хотел посмотреть. Но не волнуйся, сделаю все в лучшем виде, зря, что ли, ехал. Или ты хочешь оплатить неустойку?

– Нет, – поднял голову Каин.

– А раз нет, давай деньги пересчитывать, бизнесмен.

Он раскладывал купюры по столу, точно пасьянс, который должен сойтись, и пока собирал обратно, Каин избегал смотреть ему в глаза…

Тогда же Захар Чичин затеял свою игру в интернет-группе. Вовлекая в нее, он надеялся расставить все по местам, доказав свою правоту, продемонстрировав, что на свете нет ни правых, ни виноватых, а есть только жертвы случайных обстоятельств. Но для участников группы Авель оставался всего лишь пятном на экране, и к заявлению Захара Чичина они отнеслись будто к сообщению из Африки, где резали туземцев. После первого шока все успокоились. Сообщений от него больше не поступало, и его игру теперь воспринимали как дурную шутку.

«Не убивайте его, Раскольников», – подыграла Дама с @. – Он такой миленький».

«Смените ремесло, Раскольников, – посоветовал Олег Держикрач. – Вам явно пора на отдых. Руки еще не трясутся?»

Захар Чичин и в самом деле устал. «Последнее», – думал он, принимаясь за дело, и уже подбирал место, где лучше залечь на дно. Но каждый раз его охватывала невыносимая тоска, и он, проведя месяц в бесцельной маете, приступал к следующему заказу.

Спустившись за колой, Захар Чичин увидел в вестибюле Авеля. «Ждет невестку», – усмехнулся он. Авель утопал в гостиничном кресле, положив руки на симметрично выставленные колени, вытянув прямо спину, как провинившийся школьник, и неподвижно смотрел на входную дверь.

– Славный городишко, – открывая на ходу колу, улыбнулся Захар Чичин.

Авель поднял глаза, близоруко сощурившись.

– И развлечения, верно, есть, – прихлебнул колу Захар Чичин. – Не подскажете, где лучше провести вечер одинокому коммивояжеру?

Задумавшись, Авель, точно капустным листом, обернул узкое лицо ладонью.

– Даже не знаю… – забарабанил он по щеке длинными пальцами. – Есть пара ночных клубов. Может, там?

– А не опасно? Мне приключения не нужны.

– Да что вы! Тихий город, когда под колеса попадает кошка – целое происшествие.

– Ладно, пойду в клуб. Составите компанию?

– Спасибо, как-нибудь в другой раз, сегодня проведу вечер у телевизора.

На мгновенье Захару Чичину Авель стал симпатичен – молодой, с подвижным лицом, большими умными глазами. Он вцепился в его глубоко врезавшуюся, будто третий глаз, ямочку на подбородке, и представил, как будет ей одиноко, когда у Авеля сомкнутся веки. И почему он должен его убивать? За что лишать его жизни?

«Осталось четыре часа», – сухо сообщил он, когда, простившись с Авелем, зашел в интернет-кафе.

В группе воцарилось молчание, однако все были в Сети.

«Три», – написал он через час.

«А вдруг это не шутка?» – подумали все.

«Два».

Комментариев не было. А потом Сидор Куляш нашел выход:

«Кого из себя строит этот урод? Да мало ли творится вокруг грязных дел! С какой стати мы должны в них участвовать? Он же сам заявлял: его дела нас не коснутся. Администратор, немедленно избавьте нас от Раскольникова!»

«Забанить его! – присоединилась Ульяна Гроховец. – Кстати, администратор, вы же предупреждали, что отношения не должны выходить за рамки Интернета».

«Согласно нашим правилам, это решает группа, – через минуту ответил администратор. – Голосуйте!»

«И что даст ваша голосовалка? – издевался Раскольников. – Успокоит совесть?»

Но его не слышали, будто мертвого, который напоминает о себе тем, что смердит.

«Исключить», – кинул черный шар Иннокентий Скородум.

«Согласен», – поддержал Модест Одинаров.

«Давно пора!» – подала голос Аделаида.

Захар Чичин еще огрызнулся: «Если бы вы с таким же усердием убивали негодяев, жизнь вокруг непременно бы улучшилась!» Но его это не спасло. Раскольникова исключили единогласно. Подписалась даже Дама с @. «Вы мне глубоко симпатичны, – сгладила она свое решение в «личке». – Мне будет вас недоставать». – «Мне вас тоже», – послал ей цветок Захар Чичин. «А расскажете, чем все кончилось?» – «Иначе детектив оборвется? А вы уверены, что хотите знать?» – «Да, уверена. Меня, кстати, зовут Даша». – «А меня Захар Чичин». – «И вы не боитесь раскрывать имя?» – «Но вы же умеете хранить секреты? К тому же название города, в котором живут Авель и Каин, пусть останется тайной».

Полдня Даша провела как на иголках, то и дело подходя к компьютеру. Воображение рисовало ей благородного киллера, который делает свою работу против воли и который на этот раз каким-то чудом все уладит. От нетерпения Даша опустошила коробку шоколадных конфет, иногда ей начинало казаться, что она не дождется ответа. И действительно, с какой стати? Кто она Захару Чичину? Почему он должен рассказывать ей о своих делах? Она уже окончательно укрепилась в этих мыслях, когда к вечеру получила отчет.

«Я караулил Авеля в парадной, чтобы застрелить, но, когда он появился, неожиданно для себя обхватил его шею, приставив пистолет к виску: «Пригласи меня в гости». Он обмяк, так что пришлось чуть его не тащить. Я достал у него ключ, открыл дверь. В квартире толкнул его на диван.

– Какой опасный у вас город, невозможно провести вечер у телевизора, правда?

На его узком лице повис страх.

– Бери все, что захочешь! – завизжал он. – Все, что захочешь!

– И твою жизнь?

Он осекся, глаза застыли на перекошенном лице, которое стало еще уже.

– Не убивай, ради бога, не убивай… Ты же хороший, добрый… Ну пожалуйста, не убивай…

– Дурак, если бы я хотел убить, ты был бы уже покойником. – Я достал диктофон: «Отец наследство разделил, часть бизнеса, акции… А с какой стати? Он только баб трахал, когда мы корячились». – Узнаешь?

Он побелел, вцепившись в подушку.

– Видишь, у брата к тебе претензии, счета предъявляет.

– Врет, свинья! Сам отца в гроб вогнал! И жену свою мучает!

– И тебя заказал.

Он затрясся. Казалось, он упадет в обморок, и я не стал затягивать паузу.

– Расплачиваться собираешься?

Его лицо исказила гримаса. Он стал нервно тереть ямочку на подбородке. Я дал ему шанс, но его парализовал страх.

– Так собираешься платить? – повторил я.

Наконец до него дошло.

– Сколько, сколько тебе надо? У меня есть, бери все…

Вскочив, он открыл ящик, стал швырять на диван перевязанные пачки. Я взял одну, взвесил на ладони:

– Ого, да за такие деньги можно и брата заказать.

Стало слышно его учащенное дыхание.

– А можно?

У него отвисла губа, он стал похож на ребенка.

– Конечно, почему нет. Хочешь – он уже к утру встретится с вашим отцом? Мои условия – половина сразу, остальное потом.

Он стал совать мне деньги:

– Бери сразу все… – И, вдруг согнувшись, по-собачьи заглянул мне снизу в глаза: – А сделаешь, правда? По рукам?

Мне захотелось его ударить. Рассовав деньги по карманам, я толкнул его в плечо. Толчок был несильным, но он упал и заскулил, как собачонка, так что мне пришлось через него перешагивать.

– А вы с братом друг друга стоите, – обернулся я в дверях.

И, сплюнув, вышел».

Получив это признание, Даша, не удержавшись, опубликовала его в группе, умолчав лишь имя Захара Чичина.

«А он оказался лучше», – добавила она от себя.

«Чем мы думали? – уточнил Иннокентий Скородум. – Или чем мы?»

Но его вопросы остались без ответа.

Захар Чичин ехал в поезде, отдернув занавеску, смотрел на плывшие в надвигавшихся сумерках поля и вспоминал легенду, которую сочинил для Дамы с @. В жизни было все прозаичнее. Он дождался Авеля в подъезде, выкурив полпачки, так что на лестничной площадке пришлось открывать форточку, чтобы дым не проник в квартиры. Было прохладно, меж сырых стен гуляли сквозняки, и Захар Чичин поднял воротник. Авель задерживался, но Захар Чичин умел ждать. Как клещ, притаившийся на дереве, он отключался, так что время для него исчезало, и ждал – без мыслей, без чувств, без страхов. Он замер, облокотившись о подоконник, глядел на распростершийся внизу город, на море огней, в котором не было ни одного его, и сигарета почти лежала у него на подбородке. О предстоящем он даже не думал, все было отлажено до мелочей, все было давно выверено, как в часовом механизме. Существовало два варианта: Авель мог вызвать лифт или подняться пешком. Когда хлопнула парадная дверь, Захар Чичин обратился в слух: шагов не последовало, значит, Авель выбрал первый вариант. Это упрощало задачу. Он бесшумно поднялся на лестничный пролет, притаившись за железным каркасом лифта, и, когда Авель, насвистывая, вышел из кабины, дважды выстрелил ему в затылок. Пистолет был с глушителем, и, подхватив тело, Захар Чичин мягко уложил его на пол, так что соседи ничего не услышали. Все это заняло мгновенья, двери не успели закрыться, и Захар Чичин спустился на том же лифте. Не вынимая сигареты изо рта, он отвинтил глушитель, спрятал пистолет в карман и тихо прикрыл за собой парадную. Поступить иначе значило погубить репутацию. А ради чего выходить из игры? Ради морали? Так в правилах она не прописана. Ничего личного, главное – выжить! Он потратил лучшие годы, чтобы это усвоить. А эти наивные простачки, не знающие жизни, пусть остаются при своих иллюзиях. Он достаточно подергал за приклеенную бороду их морали, они получили свое…

Захар Чичин смотрел в темноту и торжествующе улыбался.

Герой нашего времени

Сидор Куляш был женат на невидимке. «Когда она утром уходит на работу, я еще не продрал глаза, когда возвращается, уже сплю, – жаловался он в интернет-группе. – Мы годами не видимся!» – «Ты что, соня?» – поинтересовалась Ульяна Гроховец. «Если бы! Тогда мы встречались хотя бы во снах». – «А откуда ты знаешь, что женат? Раз с женой не видитесь? Может, тебе это пригрезилось?» Но Сидору Куляшу это не грозило. Он до мозга костей был прагматиком, и его воображения не хватило бы даже на то, чтобы представить собственную смерть. Сидор Куляш работал на телевидении. «Специалист раздувать из мухи слона, – представлялся он. – Тот, кому верят больше, чем собственным глазам». О чем бы ни заходил разговор, Сидор Куляш переводил его на свою работу: «Аудиовизуальный ряд не оставляет сомнений, не дает ни единого шанса для критики. После телевизора кажется, что возникает собственное мнение. Ну еще бы, вы же видели все своими глазами! А его формирую я! Монтаж, монтаж и еще раз монтаж! Если лицо в кадре сменит тарелка супа, покажется, что человек голоден, если женщина – лицо покажется влюбленным, если детский гробик – печальным. А лицо одно и то же, и оно абсолютно бесстрастное! – Сидор Куляш говорил взахлеб, брызгая слюной так далеко, что ее капли долетали и тогда, когда речь уже была не слышна. Слова в нем буквально клокотали, грозя разорвать, если он не выпустит их наружу, и попавшему под их лаву оставалось лишь признать его правоту. – Помнится, делал я предвыборный ролик для кандидата правящей партии. Отсняли материал, скомпоновали – не политик, а конфетка! Честный, неподкупный, открытый! А тут оппозиция за его компрометацию больше предложила. Сроки поджимают, что делать? Пришлось исходник перекраивать, где-то музыку соответствующую наложить, где-то голос закадровый, а главное заново монтировать. Но – получилось! Чистый вурдалак вышел! После просмотра за него даже члены его партии не голосовали».

Школу Сидор Куляш окончил с грехом пополам, а из университета вынес золотое правило: «Не жалей усилий на то, чтобы не работать!»

– Твой главный враг – лень, – сказал председатель комиссии, вручавшей ему диплом. – Тебе надо много работать, чтобы сделать карьеру.

– Спасибо, учту, – буркнул Сидор Куляш. А когда уже держал диплом в руках, не выдержал: – Работать и делать карьеру – вещи разные, – по своему обыкновению стал брызгать он слюной, – они противоречат друг другу, потому что на все не хватит времени.

Однокашникам Сидор Куляш казался недалеким, но пристроился он лучше и денег у него водилось больше. При этом Сидор Куляш был везде своим парнем, охотно ссужая, не требовал возврата долгов.

– Давая копейку, получаешь рубль, – объяснял он, не скрывая своей расчетливости. – Душа нараспашку – выгодный имидж.

– А богатый папа – имидж еще выгоднее, – смеялись ему в лицо.

Куляш-старший держал тогда банк, и Сидор Куляш вырос при деньгах, как пастушок при коровах. Его родители не разводились, но отец открыто жил с другой женщиной, а мать встречалась с другим мужчиной – и оба, перетягивая его на свою сторону, баловали единственного сына. «Правда, он славный, – представляла его мать новому возлюбленному. – Ну как не взять такого мальчика с нами на юг. Поедешь к морю?» Сидор Куляш кивал, а на море проводил все лето в одиночестве, гоняя стада мелких рыбок, вытаскивая на берег жгущих медуз и мечтая о том, как вернется, наконец, домой. «Ну, как съездил? – встречал его отец. – Понравилось?» И Сидор Куляш снова кивал. «Тогда зимой на каникулы поедем в горы, – гладил его отец и обращался к своей даме: – Научишь его кататься на лыжах?» И зимой Сидор Куляш, разбивая нос, осваивал лыжную технику, нелепо кувыркался в снегу, пока отец с дамой наблюдали за ним сверху, ездил по канатной дороге, зажмурившись от страха, едва сдерживаясь, чтобы не закричать, а вечерами мечтал, как вернется домой. Так продолжалось из года в год. А потом мать умерла, а отцовский банк лопнул. Но к этому времени Сидора Куляша уже устроили на телевидение, где он оказался к месту, применяя на практике свою теорию о работе и карьере.

В интернет-группу Сидор Куляш вступил, получив рассылку, и сразу стал ее активистом. «Главное – не написать роман, а его продать, – поучал он Иннокентия Скородума. – В издательствах делят проценты, выкупают авторские права, но рукописи не читают. А зачем? С рекламой все купят! Книга такой же товар, как и зубная паста, и на рынке требует такого же продвижения!» Авдей Каллистратов морщился. «А какая разница, о чем и как писать, все равно не читают. О вкусах не спорят, их навязывают – оттого и противно», – хотелось написать ему, но он чувствовал, что Сидор Куляш его не поймет.

В свои сорок пять Сидор Куляш выглядел старше. У него были толстые, заметные со спины щеки, которые он, когда сильно нервничал, втягивал и жевал изнутри. Живот у него выпирал, а зад, чтобы поддержать устойчивость, все больше выпячивался, так что фигурой он походил на знак доллара, и когда летом раздевался, то в жировые складки на боках заползали мошки.

«Обществу больше не нужны воины, мужское братство осталось в прошлом, – писал он, втайне оправдывая себя. – Возвращается матриархат? А что в этом дурного? Благодаря прогрессу мужчина и женщина сливаются в единое целое. Исполняя одни функции, они и ведут себя одинаково. А женщины по природе сильнее. Сегодня умный достойный мужчина – не грубая скотина с квадратной челюстью, а гибкий, уступчивый, с мягкими руками».

«Педик, что ли? – обрезала Дама с @. – Идите вы к черту, Сидор Куляш, мне мужика подавай!»

Сидор Куляш промолчал, демонстрируя мужскую уступчивость.

«Увы, мир сегодня – бабье царство, – констатировал Олег Держикрач. – Офисный работник беспол. Но больше женщина, чем мужчина».

Это понравилось Сидору Куляшу. Однако не настолько, чтобы комментировать.

Однажды утром, выйдя во двор, Сидор Куляш почувствовал запах масляной краски и, осмотревшись, заметил ярко-красную линию с равномерно нанесенными через каждые десять шагов стрелками, делавшими ее похожей на елку, которую рисуют дети. Она брала начало от ступенек его подъезда, вела вниз по тротуару и резко сворачивала за угол. Сидор Куляш уже достал ключи от машины, но, вместо того чтобы сесть за руль, отправился вдоль линии, стараясь не наступать на нее, чтобы не испачкать ботинки. Сложив ладонь козырьком, он прикрылся от бившего в глаза солнца и, не отводя взгляда от линии, шел квартал за кварталом. Был рабочий день, но улицы оставались пустынны. Только раз дорогу ему перебежала черная кошка, и он, не останавливаясь, трижды сплюнул через плечо. Линия вела его вперед по неровному, плавившемуся от жары асфальту, виляя то вправо, то влево, пересекала проезжую часть, протискиваясь под брюхом припаркованных машин, залезала на каменный бордюр, на стены домов, описывая кривую возле окон, парадных и спускаясь вновь, наткнувшись на подворотню, она змеилась по ровно стриженному газону, пробежав мимо облепивших кусты воробьев, опоясала по дороге несколько фонарных столбов и поднялась по ступенькам здания, где он работал. Сидор Куляш уже привычно толкнул тяжелую входную дверь, когда заметил, что линия, обогнув ее, скрылась за поворотом. Отпустив дверную ручку, он последовал за ней, заметив, что движется в обратном направлении – мимо кустов, с которых упорхнули воробьи, глухих подворотен, с налезающими по бокам окнами и мимо согнувшихся буквой «г» фонарных столбов. Стрелки были все толще, краска все свежее, пока на ступеньках своего дома, по которым поднималась линия, Сидор Куляш не увидел златокудрого мальчика, абсолютно голого, – он сидел на корточках, макая в ведро толстую кисть, и, склонив набок голову, подкрашивал линию.

– Что ты делаешь? – спросил Сидор Куляш.

Мальчишка поднял глаза и злорадно рассмеялся.

– Разве не видишь, очерчиваю твою судьбу.

– А кто дал тебе право? – взял его за ухо Сидор Куляш.

Мальчишка пнул ногой ведро, из которого потекла краска, и, не обращая внимания на ухо, оставшееся в руке Сидора Куляша, кособоко отпрыгнул в сторону, как это делает ворона, прежде чем взлететь. И только тут Сидор Куляш заметил у него крылья. Взмахнув ими, мальчик быстро взмыл в небо, исчезнув за горизонтом. Мгновенье Сидор Куляш с ужасом смотрел на прозрачное, блестевшее, как перламутровая раковина, ухо, потом бросился бежать, сделав шаг, споткнулся о ведро и от грохота, с которым оно покатилось, проснулся.

Солнце стояло в зените. Зажмурившись, Сидор Куляш ощупал мокрое от пота лицо, перевел взгляд на будильник, который проспал, и решил не выходить на работу. «Неважно себя чувствую», – хрипло пробормотал он по телефону, в одних трусах выйдя на балкон. Перед ним расстилался город, в котором было не сосчитать тех, кому работа засела в печенках, и Сидор Куляш подумал, что не худо было бы сделать передачу про их сны. Лето было в разгаре. Под окнами носились стаи ошалелых стрижей, на улицах пили бочковой квас, и лавочки в парках оккупировали влюбленные. В это время под крышей своей многоэтажки умирал в одиночестве Модест Одинаров, этажами ниже ухаживала за сварливой старухой матерью Полина Траговец, Авдей Каллистратов проводил на даче счастливые дни, встречаясь с литературным критиком и решая сделать предложение Даше, а в провинциальной гостинице, получив очередной заказ, изучал привычки Авеля Захар Чичин.

Женился Сидор Куляш не потому, что захотел, а потому что захотели его, и не успел прийти в себя после первого свидания, как уже стоял в церкви, бормоча о верности до гробовой доски. «В два счета расправилась, – поражался он ловкости жены. – А может, оно и к лучшему?» До свадьбы жена Сидора Куляша была стройной, она следила за фигурой, перепробовав множество диет, а выйдя замуж, быстро расплылась. Вознаграждая себя за вынужденное голодание, она расхаживала по квартире с тарелкой пирожных и, поглощая их, жмурилась от удовольствия. Она часто жаловалась на мигрень, лечилась от тысячи болезней, тщательно следуя врачебным рекомендациям, однако отказать себе в остром, жареном и соленом значило для нее умереть. В те редкие вечера, когда жена была дома, она висела на телефоне с подругами.

– Сидор у меня домашний и мягкий, – говорила она, будто речь шла о тапочках. – И весь в работе.

– Везучая! О таком муже можно только мечтать.

– Выходишь по любви, а в итоге оправдывается расчет. Почему? Да потому что любовь – тоже женская интуиция, пусть та, у которой ее нет, полюбит и козла.

Жена валялась на диване и, включив громкую связь, бросала слова в пустоту, будто греческая пифия. А в соседней комнате Сидор Куляш слушал ее с натянутой улыбкой и думал, что в браке может повезти только одной из сторон. Потом, не выдерживая, подходил к распахнутой настежь двери, ведущей в комнату жены, и, громко кашлянув, плотно ее закрывал.

– Конечно, я счастлива, а значит, счастлив и он, – назло повышала голос жена. И Сидору Куляшу приходилось затыкать уши. А простившись с подругами, жена шла к нему, обнимала за плечи и тихо ворковала:

– Ну что ты, котик, не принимай так близко, надо же было их подразнить.

– А почему всегда за мой счет?

– А за чей же еще, дорогой? Ты же умный, сильный. Простишь бабские штучки?

Сидор Куляш оттаивал.

– Трудно быть мужем.

– Особенно такой стервы.

Жена целовала его в шею, одновременно расстегивая свой халат, и постель топила все. Но такие сцены с годами происходили все реже, зато подруги звонили все чаще.

На работе Сидор Куляш считался остряком. Он был не лишен актерских данных, легко вживался в образ, переиначивая чужие рассказы, как ребенок, верил, что это произошло с ним.

«Кормил я вчера голубей на бульваре, – выдавал он за свою историю Модеста Одинарова. – И вдруг появляется здоровенный детина с питбулем. Пес без намордника, лезет на лавочку. А кругом, как назло, ни души. Что делать? «Ничего, дядя, собачка не помешает?» – ухмыляется собачник. Гляжу, лицо садиста, из тех кто, унижая, получает удовольствие. Я молчу. «Ты чё, немой? Или в штаны наложил?» Я молчу. Он тронул меня за плечо. Я показал на рот, потом на уши, осторожно жестикулируя, чтобы не спровоцировать пса. «Вот урод», – отошел он, свистом подзывая собаку. И тогда я вызвал полицию. Патрульная машина оказалась рядом, и мы быстро его догнали.

– В чем дело? – возмутился он. – Не дают погулять с собакой!

– Вы натравливали ее на прохожего.

– Какого еще прохожего? Кто вам сказал?

– Вот потерпевший. Он говорит, вы угрожали ему расправой.

И тут он допустил ошибку. Вместо того чтобы отрицать знакомство, расхохотался:

– Говорит? Да он же глухонемой.

– А ты сумасшедший, – выстрелил я и обернулся к полицейским: – Видите, у него не все дома.

Полицейские переглянулись.

Уж не знаю, как он объяснил им все в участке. Какова месть, а?»

История была шита белыми нитками, но, искупая ее искусственность, Сидор Куляш заразительно смеялся.

Он также слыл донжуаном. Собрав кружок распустивших уши мужчин, часами распространялся о своих любовных похождениях, о том, как мучается каждый раз, изменяя жене, не в силах устоять против домогательств красоток. «Грех, конечно, пользоваться случаем, когда на шею вешаются, – подмигивал он, разглаживая сальные волосы. – Но ведь грех и не воспользоваться». Сидор Куляш был убедителен, не краснея приводил интимнейшие подробности, так что после его рассказов всем казалось, будто они никогда не были с женщиной.

От своей работы Сидор Куляш был без ума. «Что такое телевидение? – оставлял он в группе многословные эмоциональные посты, так что казалось, его слюна брызжет и с монитора. – Известно, что мирно стрекочущие кузнечики, набрав критическую зеленую массу, превращаются в саранчу, вставая на крыло. А если их окружить зеркалами, многократно умножающими их количество, их превращение в саранчу произойдет сразу, будто они видят себя со стороны, будто ими всеми управляет какой-то внешний мозг. Так же устроен и муравейник. У нас этот внешний мозг – телевидение!»

Это не понравилось никому.

«Не хочу быть кузнечиком, – написала Дама с @. – А тем более саранчой!»

«В отличие от муравьев люди думают», – поддержала ее Ульяна Гроховец.

«Думают? – набросился на нее Сидор Куляш. – А может, им только кажется?»

Это опять никому не понравилось.

На работе Сидор Куляш мог поддержать любой разговор, но особенно любил рассуждать о марках автомобилей, которые вызубрил, как алфавит. Машину он водил, как гонщик, не разбирая дороги, нарушая правила, а когда ему выписывали штраф, доставал туго набитый бумажник:

– За удовольствие надо платить.

– А не жалко? Так можно себе права обезобразить.

– Ну что вы, штрафы украшают мужчину.

Принимая окружающее, Сидор Куляш подчинялся его законам, но, в отличие от Захара Чичина, не сомневался в его целесообразности. «Все действительное разумно, – любил повторять он. – Просто неудачники этого не замечают». В последнее время его мучила бессонница, он долго ворочался, перекручивая простыни, и, пытаясь уснуть, считал падавших в пропасть овец. Отделяясь от бесконечного стада, они по очереди подходили к обрыву и, задержавшись ровно на столько, чтобы повернуться блеющей мордой, летели кувырком вниз. И Куляш в эти мгновенья вспоминал отца. «Эх, Сидор, – защемив двумя пальцами, трепал тот его толстую щеку. – В жизни надо карабкаться вверх, не скатиться и не стать только тенью на грязном полу». Проваливаясь в сон вместе с падением последней овцы, которой было уже не суждено выбраться со дна, Сидор Куляш, как и в детстве, соглашался: «Да, папа, все проще простого». Сидор Куляш верил в свои таланты, в то, что видит мир насквозь, и на работе привык быть оракулом, способным решить любую проблему. «На словах, – думал о таких Авдей Каллистратов, включая телевизор, где на экране мелькали разного рода эксперты, колумнисты ведущих газет и уверенные в своих прогнозах аналитики. – Они все решают на словах».